Текст книги "Еврей Зюсс"

Автор книги: Лион Фейхтвангер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)

Пока Зюссу наверху вторично зачитывали приговор и переламывали над его головой палку, в вестибюле ратуши его ждали кроткий, сморщенный франкфуртский раввин, дородный сангвиник – фюртский раввин, а с ними, зябко потирая руки и дрожа от волнения, – Исаак Ландауер. Крупными хлопьями падал мокрый снег, сквозь унылую, туманную пелену проглядывало, то и дело исчезая, бледное солнце. На улице перед входом в необозримом количестве теснилась толпа любопытных, перед усиленным военным конвоем гарцевал на своей старой рыжей кобыле господин фон Редер. На высоких колесах стояла пустая повозка смертников, палач и подручные, одетые в яркие цвета, окружали ее.

Наконец Зюсса привели вниз. Евреям разрешили в последний раз поговорить с ним здесь. Он преклонил голову. Низенький рабби Якоб Иошуа Фальк возложил ему на голову сморщенные кроткие руки и сказал:

– Да благословит и да сохранит тебя Иегова. Да воссияет ликом своим на тебя Иегова и да помилует тебя. Да обратит лик свой на тебя Иегова и дарует тебе мир.

– Во веки веков аминь, – сказали фюртский раввин и Исаак Ландауер.

Хлопотливо усадили еврея на высокую повозку смертников и связали его. Несмотря на холод и сырость, народ густой толпой запрудил базарную площадь. В окнах палаты, ратуши, аптеки, трактира под вывеской «Солнце» белели человеческие лица. На кровле колодца, даже на дыбе и на деревянном осле висели мальчишки. Молча глядел народ. Господин фон Редер крикливым голосом отдал приказ своим кавалеристам. Конвой тронулся, отряд конной гвардии впереди, затем два барабанщика, дальше рота пеших гренадеров. Один из подручных палача вскочил на лошадь, запряженную в повозку, прищелкнул языком, кляча дернула. Низенький рабби Якоб Иошуа Фальк повторил бледными губами: «И дарует тебе мир». Но вспыльчивый фюртский раввин не мог сдержаться, гортанным голосом изрыгал он вслед повозке дикие проклятия. Эдому и Амалеку, врагам и богохульникам. А Исаак Ландауер разразился пронзительным, безудержным, звериным воем. Странно было видеть, как могущественный финансист бился головой о колонны портала и безостановочно выл. Тут зазвонил колокольчик, возвещающий о казни. Резкий, пронзительный, назойливый звон вторил вою еврея, пронизывал плотную снежную пелену, впивался в мозг.

Проник он и в комнату Магдален-Сибиллы. Роды прошли благополучно, но она еще не вставала. Она смотрела на младенца, обыкновенного младенца, не большого и не маленького, не красивого и не уродливого. Она слышала надрывный стон колокола и вся содрогалась, она смотрела на младенца – своего и Эмануэля Ригера, – и он не был ей люб.

Звон колокола проник и во дворец, где сидел старый регент с Бильфингером и Гарпрехтом. Все трое молчали. Наконец Гарпрехт сказал:

– Не сладок мне этот звон.

А Карл-Рудольф сказал:

– Мне пришлось пойти на это. Мне стыдно, господа.

Между тем Зюсса везли через весь город к лобному месту. Он сидел на повозке смертников, возвышаясь, точно идол, в пунцовом кафтане, солитер сверкал у него на пальце; герцог-регент не разрешил отнять у него кольцо. Вдоль всего пути стоял народ, сыпал снег, процессия двигалась удивительно беззвучно, и беззвучно смотрела толпа. Едва проезжала повозка с осужденным, как десятки тысяч людей, пешие, в экипажах, верхом, спешили ей вслед, позади конвоя или рядом с ним. Белесый туманный воздух и грязный, талый снег создавали какую-то неправдоподобную гнетущую тишину. Еврея везли не прямой дорогой, а медленно, с прохладцей, кружным путем. Многие зрители явились издалека, вся страна хотела быть при этом, даже из-за границы явились многие, так надо же было всем показать столь занимательное зрелище.

Зюсс восседал на повозке, связанный, неподвижный, снег падал ему на одежду, на седую бороду.

На пути его стоял лиценциат Меглинг. Он был опечален и удручен тем, что его защитительная записка не оказала никакого действия. Правда, он смело мог сказать, что не пожалел стараний, но что поделаешь, если и vox populi[36]36
  Глас народа (лат.).


[Закрыть] единодушно и властно высказался против осужденного. Тем не менее обидно и горько, когда твоего подзащитного вешают без достаточного юридического обоснования. Ему было не по себе, его знобило. Он попросил одного из помощников палача подать Зюссу стакан вина. Тот, правда, отказался, даже не поблагодарил и не шевельнулся, но лиценциату стало теплее и легче на душе.

На пути еврея стояла также жена Шертлина, француженка. Она видела связанного, странно притихшего Зюсса, неподвижного, точно статуя святого, которую несут в процессии по городу, снег был у него на одежде, снег на бороде. Она, быть может единственная в толпе зрителей, угадывала внутреннюю связь событий, угадывала, сколько добровольного в этом позоре. Жадно, со злорадным, мучительно двойственным чувством смотрела она на него, ее маленький ярко-пунцовый рот был полуоткрыт, продолговатые глаза пылали. Какая-то женщина подле нее сказала вполголоса с сильным швабским акцентом:

– Хотел всегда забраться повыше. Теперь попадет так, что выше некуда.

– Sale bête![37]37
  Глас народа (лат.).


[Закрыть] – проронила француженка в оснеженное пространство.

На следующем повороте пути стоял публицист Иоганн Якоб Мозер. Когда показалось шествие, он обратился к народу с краткой выразительной патриотической речью. Но пламенные слова его никого не зажигали, снег гасил и глушил их, толпа безмолвствовала, тогда и он умолк, не договорив до конца. Близко от цели шествия стоял на пути Никлас Пфефле, бледнолицый невозмутимый секретарь. Когда господин его в последний раз проезжал мимо, он низко поклонился. Зюсс увидел его, кивнул ему два раза. После того как повозка проехала, Никлас Пфефле не последовал за ней на место казни, а свернул в сторону, давясь от рыданий.

Когда шествие приблизилось к своей цели, снег перестал, прояснилось. В морозном воздухе, под светлым, белесоватым небом, очень четко вырисовывались виноградники. Вверху, между уступами холмов, еврей увидел сторожку, внизу увидел водонапорную башню, Андреанский дом, винное заведение, он обернулся и увидел Штутгарт. Собор, церковь Святого Леонарда, старый дворец и новое дворцовое здание, деньги на постройку которого добывал он. Слева от него одиноко высилась деревянная виселица. Но она казалась совсем невзрачной перед фантастическим, замысловатым железным сооружением, предназначенным для него. Двойная лестница с многочисленными ступенями, с бесконечными подпорками шла вверх, целая система колес, цепей и шарниров стояла наготове, чтобы втащить наверх клетку. Обширное поле было целиком заполнено людьми. Все это в жадном ожидании лепилось на выступах, заборах, деревьях. Глазело издалека в чересчур неуклюжие, громоздкие подзорные трубы. На кафтане Зюсса замерз снег, замерзшие кристаллики сверкали на его берете, на седой бороде.

На трех больших трибунах, вмещавших по шестьсот человек, разместились дамы и кавалеры, придворные чины, сановники и военные, иностранные послы, члены суда и ландтага. Тайный советник фон Пфлуг впереди всех. Он до последней минуты боялся, что эта бестия иудей с помощью какого-нибудь чисто еврейского подлого фортеля умудрится улизнуть. Но теперь час настал, теперь цель его жизни достигнута. Теперь уж, сейчас, ненавистный взлетит наверх, удавленный. Жестокие глаза тайного советника жадно искали под воротом Зюсса шею, которую обовьет веревка. Какое наслаждение созерцать смерть врага, истинная отрада для глаз! Как приятна и сладостна дробь возвещающих смерть барабанов, назойливое дребезжание колокольчика!

Среди дам было немало таких, что очень интимно знавали Зюсса и все же по тем или иным причинам избегли дознания. И сейчас они, дивясь и содрогаясь, смотрели на мужчину, с которым были близки. Он был очень моложав и, видит Бог, умел доказать, что силы у него юношеские, ему и было-то самое большее сорок лет, а теперь у него седые волосы и вид старого раввина. Собственно, им надо бы самих себя стыдиться, что с этим человеком они лежали в постели. Но, как ни странно, они не стыдились, а жадным, завороженным взглядом смотрели на удивительного человека. Вот сейчас, сию минуту, он умрет, сейчас, сию минуту, он замолкнет навсегда, и всякая опасность минует, неумолимая, страшная сила навеки развеет чары. Они ждали этого, сладострастно трепеща, жаждали этого, содрогались перед этим. Очень многие согласились бы до конца дней жить под угрозой разоблачения, только бы он остался жив.

На одной из трибун находился и молодой Михаэль Коппенгефер. Наконец-то будет раздроблен жернов, столько времени висевший на шее у народа, наконец-то губитель понесет позорную кару. Да, но ему девица Элизабет-Саломея не дала бы отставки, озабоченно суетясь между грудами книг и стопками белья, ему она отдалась без особых с его стороны усилий. Старый, сгорбленный еврей, что в нем особенного? В чем его сила? С завистью и горечью смотрел он на человека, сидевшего на повозке смертников. Зато на лице молодого тайного советника Гетца, находившегося среди судей, было написано тупое и глупое удовлетворение. Теперь наконец позор будет снят с его матери и сестры. Пусть теперь какой-нибудь наглец посмеет посмотреть на него косо. Тут-то он сразит его взглядом. Тут-то он будет знать, как ему поступить!

На одной из трибун сидел Вейсензе – хилый и дряхлый старик. «Nenikekas, Iudaie! Nenikekas, Iudaie!» Увы, еврей снова одержал победу! Он отведал от всех трапез, глазами, чувствами, мозгом вкусил всех тончайших услад жизни, до дна испил каждую победу и каждое поражение, обогатил свою душу трагической гибелью дочери, замыслил и осуществил ослепительную, изощренную, опаленную адским пламенем жесточайшую месть, а теперь он умирает на глазах у всего мира фантастической и, вероятно, добровольной смертью, в которой больше героизма, чем в смерти на поле брани. Опаленный ненавистью, обласканный любовью, загадочный, величавый. Что останется от него самого, от Вейсензе? Плохонькие стихи его пошлой мещанки-дочери. А тот будет жить вечно. Все вновь и вновь будут позднейшие поколения вникать, вдумываться, вчувствоваться в его судьбу, стараясь понять, кем он был, что думал, видел, как жил и умер.

Зюсса отвязали от повозки. Он стоял, весь одеревеневший, и щурился. Он видел людей в ложах, парики, нарумяненные лица женщин. Он видел войска, оцепившие площадь. Ого, и постарались же его враги; вокруг одной только виселицы собрано по меньшей мере пять рот. Военное командование, разумеется, было в руках майора фон Редера, который красовался на виду у всех. Да, да, тонкая нужна стратегия, чтобы доконать его, Зюсса. Он видел сотни тысяч лиц, любопытные бабьи – рты у них раскрыты, чтобы завизжать, – мужские, готовые не то осклабиться, не то оскалить зубы, детские лица, толстощекие, большеглазые, предназначенные стать такими же тупыми и злобными, как хари родителей. Он видел дыхание толпы, сгущенное в белый пар на ярой стуже, алчные глаза, вытянутые шеи, прежде так раболепно изгибавшиеся перед ним. Он увидел птичью клетку, сложное и постыдное орудие его убийства. И когда он увидел все это, до слуха его донесся скулящий, сварливый голос. Городской викарий Гофман не преминул дождаться его у подножия виселицы и завести с ним речь о небесах и земле, о прощении Божьем и человеческом, об искуплении и вере. Зюсс увидел и услышал его, медленно оглядел викария с головы до ног, отвернулся и сплюнул. Вытаращенные глаза, тихий, негодующий, быстро смолкший ропот толпы.

Тут к нему подступили помощники палача в яркой новой форме, расстегнули на нем кафтан. Он ощутил грубые, неловкие руки, отвращение поднялось в нем, он потянулся, скованности как не бывало, он отбивался, отчаянно сопротивляясь. Шеи вытянулись еще больше. Забавно было смотреть, как седобородый человек, в нарядной одежде, со сверкающим алмазом на пальце, вырывается из рук помощников палача. Дети смеялись, веселились, хлопали в ладоши; какая-то накрашенная женщина на трибунах принялась пронзительно кричать, ее пришлось увести. Берет Зюсса упал на мокрую землю, его затоптали в грязь. Палачи крепко ухватили еврея, распахнули на нем кафтан, втиснули его в клетку, накинули ему на шею петлю. Так стоял он. Слышал шелест ветра, дыхание толпы, топот копыт, сварливый голос пастора. Неужто это последнее, что он услышит на земле? Он алкал другого, он широко раскрыл сердце и слух навстречу другому. Но слышал он только это, да еще собственное дыхание и гудение собственной крови. Вот уже клетка качнулась, начала подниматься. И тут сквозь бессмысленные, жестокие шумы прорвался другой звук, крик громких гортанных голосов: «Един же и велик всевидящий предвечный бог Израиля, Иегова Адонаи». Это евреи, низенький Иошуа Фальк, толстый фюртский раввин, неопрятный Исаак Ландауер. Они стоят, закутанные в молитвенные одеяния, и с ними еще семеро других, всего десять мужей, как полагается по закону, им дела нет до народа, который отвернулся от виселицы и смотрит на них, они стоят, раскачиваясь, и громко, гортанно, на всю обширную площадь выкрикивают отходные молитвы: «Слушай, Израиль, един же и велик Иегова Адонаи». Белыми облачками на сильном морозе тянутся слова с их уст к человеку в клетке, и сын маршала Гейдерсдорфа открывает рот и выкрикивает в ответ: «Един же и велик Иегова Адонаи».

Проворно копошатся, карабкаются пестрые подручные вверх по лестницам. Клетка поднимается, петля затягивается. Снизу городской викарий шлет проклятия умирающему: «Отправляйся в ад, закоренелый негодяй и жид!» Громкое «Адонаи» евреев пронизывает воздух и слух. Отклик его несется из клетки, пока петля не душит звук.

В первом ряду трибуны поднялся тайный советник Панкорбо, он опирается тощими высохшими руками на барьер, высовывает из гигантских брыжей сине-багровое, костлявое лицо. Из-под морщинистых век алчно глядит он вслед поднимающейся клетке и человеку в нарядном ярко-пунцовом кафтане, на пальце у человека – солитер, который переливается тысячами огней на ясном морозном воздухе.

После того как заградительный кордон рассыпался, толпа принялась вблизи разглядывать виселицу, несколько мальчуганов забралось до половины лестницы, вверху на прутьях клетки сидели густые стаи черных птиц.

Медленно потянулась толпа назад в город. День был все равно что праздничный, все пили, ели всласть, бражничали, плясали и буянили по кабакам. Молодой бюргер Лангефас, известный шутник и весельчак, извлек из грязи берет Зюсса; он напяливал берет на себя, напяливал его на девушек и служанок, которые в ужасе визжали под беретом повешенного еврея. Но все-таки настоящего веселья не получалось. Людям казалось, что в этот день они будут чувствовать себя как-то иначе – веселее, привольнее. Пробовали петь «На виселицу еврея!», пробовали петь «Воскликнул сам фон Редер тут: “Стой иль умри, презренный плут!”» Но «Адонаи» евреев назойливо звучало в ушах. Дети играли в повешение; игра заключалась в том, что один стоял наверху и кричал «Адонаи», а другие стояли внизу и кричали, орали, вопили, визжали: «Адонаи».

В ночь после казни, часов около трех, тощий высокий господин поднимался по Тунценгофскому холму к железной виселице. Дорога представляла собой отвратительное месиво из грязи и тающего снега, идти было трудно. Тощий господин, пожимаясь от холода, кутался в широкий плащ старомодного, допотопного покроя. При нем были двое молодцов, спившихся бюргерских сыновей, известных на весь Штутгарт тем, что за деньги они были способны на любое отчаянное предприятие. Оба молодца, не мешкая, взобрались по лестнице на виселицу. Карабкаться по обмерзшим, обледенелым ступенькам было нелегко, они бранились про себя. Вокруг них летали птицы, которые ночью и днем в великом множестве лепились на виселице. Наверху молодцы задержались непредвиденно долго. Тощий господин, поджидающий внизу, нетерпеливо поеживался, переступая с ноги на ногу, приглушенно и гневно ворчал себе под нос.

– Ну что – достали? – окликнул он их тихо, когда они наконец спустились с лестницы.

– Его там нет! – растерянно пролепетали молодцы.

– Вы украли его, вы украли камень! – стараясь не повышать голоса, рявкнул португалец. – Я вас к суду притяну, я вас колесую!

Но молодцы повторяли в испуге:

– Самого еврея нет. В клетке висит другой. Его черт унес.

Дон Бартелеми долго не верил, а потом тут же ночью официально вызвал лейб-гусар обследовать клетку. Да, труп был выкраден, заменен другим. Рано утром, вне себя от бешенства и разочарования, сеньор Панкорбо явился к герцогу-регенту. Вот к чему привела доброта его светлости. Евреи взяли да и похитили солитер. Солитер? Карл-Рудольф вспомнил гору золота, не поверил. Труп, это другое дело, – его они могли похитить. Он подумал, повеселел, даже улыбнулся. Ну и отчаянные головы эти евреи! Не долго думая крадут труп с виселицы; прямо под стать христианам и солдатам. Он охотно дарит им солитер, в виде компенсации, и не собирается их преследовать. Багровея, клокоча от злобы, замогильным голосом рыча себе под нос чудовищные проклятия, удалился тощий португалец в допотопной придворной одежде.

А между тем труп, завернутый в лохмотья, спрятанный в подводе под грудами товаров и хлама, с великой поспешностью переправлялся в Фюрт. Его сопровождали евреи-разносчики, сменявшиеся в определенных местах. На пальце покойника был надет солитер. Никто из сопровождающих не боялся, что следующий похитит его.

В Фюрте труп обмыли, облекли в длинный белый саван, положили в гроб. Указательный, средний и безымянный пальцы согнули так, что они образовали букву Шин, зачинающую имя Божие – Шаддаи; под голову насыпали горсточку земли, черной рыхлой земли, земли Сиона. Властям сообщили, что хоронят никому не известного еврея из Франкфурта, умершего на проезжей дороге. Членам общины тоже ничего не сказали. Но молва передавалась из уст в уста.

Так лежал неизвестный, почерневшее лицо удавленника было причудливо окаймлено грязной белой бородой; глаза, выпуклые, карие, потускневшие, не закрывались, и между ними, над переносицей, глубоко врезались в лоб три борозды знака Шин. На простом белом покрывале сверкал гигантский ослепительный солитер. Десять почтеннейших мужей общины сидели возле тела между высокими светильниками и завешенными окнами.

К ним присоединился незнакомец, коренастый, плотный, широкое безбородое лицо, глаза блекло-серые, окаменевшие, старомодная одежда. Вступив в комнату покойника, он полил воды через плечо, полил воды в головах и в ногах мертвеца. Мужи узнали каббалиста, пошептались, расступились.

Рабби Габриель подошел к телу умершего, своим скрипучим, сердитым голосом произнес благословение: «Слава тебе, Иегова, Господь Бог наш, судия праведный». Толстыми пальцами бережно коснулся век мертвеца, и сомкнулись веки. Тогда сел он на землю, меж колен склонил голову. Десять мужей отступили до самой стены. Бесконечно одинокий, несмотря на их присутствие, маленьким ничтожным комочком сжался рабби Габриель подле умершего.

Все фюртские евреи собрались на кладбище, когда хоронили неизвестного. Они опустили гроб в землю. Солитер был на пальце умершего, под головой его – горсточка земли от земли Сиона. Хором отвечали они кантору: «Многолик мир, и все в нем суета и томление духа, един же и велик Бог Израиля, предвечный всевидящий Иегова. – И вырывали они траву и бросали ее через плечо. И говорили: – Как трава, увядаем мы в сем мире. – И еще говорили: – Памятуем мы, что прах мы». А потом омыли руки в проточной, отгоняющей демонов воде и покинули кладбище.

Примечания

(«Jud Süss»)

© Перевод. Н. Касаткина, наследники, 2003

Первый исторический роман Лиона Фейхтвангера «Еврей Зюсс» вышел в 1925 г. в мюнхенском издательстве «Драй маскен ферлаг».

Писатель обращается к событиям Вюртемберга первой половины XVIII века. Главный герой романа – Иозеф Зюсс Оппенгеймер, придворный финансист герцога Карла-Александра. О нем, еврее, сумевшем стать не–официальным правителем герцогства, стали складывать легенды и мифы, писать пасквили сразу же после его ареста и последовавшей за ним в феврале 1738 г. казни. Спустя почти столетие Оппенгеймер стал героем новеллы немецкого писателя-романтика Вильгельма Гауфа «Еврей Зюсс» (1827). В 1874 г. Манфред Циммерман опубликовал биографию финансиста, где лишь последовательно изложил общеизвестные данные его жизни. Исторический очерк Томаса Кронера, вышедший в 1903 г., также не содержал новых фактов. Однако эти и некоторые другие работы о незаурядной личности не имели документального подтверждения, так как акты судебного процесса по делу Зюсса стали доступны только в 1919 г.

Осенью 1916 г. Фейхтвангер, к тому времени уже автор нескольких драм на библейские сюжеты («Маленькие драмы», 1905—1906) и романа «Глиняный бог» (1910), начал читать Циммермана, знакомясь с жизнью еврея Зюсса, его взлетами и падениями. Позднее писатель вспоминал, что книга не особо заинтересовала его, пока он не наткнулся на второстепенное замечание биографа о том, что Иозеф Зюсс, который в целом пренебрегал предписаниями ритуала иудаизма, тем не менее отказался перейти в христианство и таким образом спасти себе жизнь: «Прочитав это место, я вдруг увидел путь и образ человека, стержень и скрытый смысл его жизни. Меня поразило не то, что он остался верен религии, хотя к ней он, возможно, и принадлежал лишь наполовину, по рождению, меня привлекло в его судьбе то, как он позволил себя погубить. Я осознал его успех и его падение как нечто единое».

Зимой 1916—1917 гг. Фейхтвангер пишет пьесу «Еврей Зюсс», однако уже во время генеральных репетиций в Мюнхене она запрещается к постановке в связи с тем, что может навредить столь «необходимому во время войны конфессиональному миру» между католиками и протестантами. Влиятельные депутаты-консерваторы потребовали снятия запрета. Пьеса с успехом прошла на многих немецких сценах.

«Вскоре я понял, – пишет Фейхтвангер в небольшой заметке о судьбе романа „Еврей Зюсс“, – что пьеса была лишь фасадом того, что я хотел сказать. Мне показалось, что эпическая форма должна лучше выразить то, что именно привлекло меня в истории еврея Зюсса. В мае 1922 года я закончил книгу и отправил рукопись во все крупные немецкие издательства, и все они отказались ее публиковать». Одни издатели обосновывали отказ тем, что исторический роман как жанр устарел и вышел из моды, поэтому вряд ли заинтересует читателя; других же не устраивал сам «двусмысленный» сюжет.

В мае 1923 г. в издательстве берлинского клуба «Союз друзей книги» вышел второй исторический роман Фейхтвангера «Безобразная герцогиня Маргарита Маульташ». Книга имела огромный успех.

Тем временем писатель заключил договор с мюнхенским издательством «Драй маскен ферлаг» на издание «безнадежного» романа «Еврей Зюсс». Издатели не верили в то, что книга завоюет популярность, и публиковали ее небольшими тиражами. Однако она стала пользоваться невероятным успехом, как у читателя, так и у критики. В год выхода романа общий тираж его составил более ста тысяч экземпляров, что стало само по себе событием для Германии середины 20-х гг.

«Можно только догадываться о том, что предопределило такой успех, – писал в 1958 г. Фейхтвангер. – Скорее всего дело в следующем: у немецкого народа после поражения в Первой мировой войне развился сильный комплекс неполноценности, который нашел выход в антисемитских настроениях, приведших позже к ужасным вспышкам антисемитизма. В романе изображено, чем подобное может закончиться. Он коснулся нерва народа. Вот, возможно, одна из причин успеха произведения в Германии».

«Еврей Зюсс» был вскоре переведен на многие языки мира, в том числе в 1929 г. на русский язык. Исторический роман опять стал популярен. Английский драматург Эшли Дюкс в 1929 г. написал трагикомедию «Еврей Зюсс», с успехом поставленную на лондонской сцене. В 1934 г. в Лондоне по роману Фейхтвангера был снят фильм.

В Германии после прихода Гитлера к власти книга была запрещена. Министр пропаганды Геббельс распорядился на основе этого популярного романа написать киносценарий, отвечавший идеям фашизма. Фильм «Еврей Зюсс», который соответствовал всем требованиям нацистской пропаганды, был представлен в 1940 г. на Бьеннале в Венеции. За год его посмотрело более 20 миллионов немцев, он демонстрировался во всех оккупированных фашистами странах Европы. Гиммлер подписал указ, в котором всем членам СС и полиции предписывалось «в течение зимы» посмотреть эту картину. После войны режиссер фильма Фейт Харлан был обвинен в совершении преступления против человечности, а сам фильм признан «преступным».

В конце XX в. в Бремене по роману Фейхтвангера была поставлена опера «Иозеф Зюсс» композитора Детлева Гланерта.

Текст романа «Еврей Зюсс» был дополнен автором в 1931 г. В основу настоящего перевода положен этот дополненный вариант, подготовленный издательством «Ауфбау» (Берлин, 1959).

Книга первая

...почтальоны Турн-и-Таксиса. – Речь идет о почтовой службе дворянского рода Турн-и-Таксис. Первое упоминание о ней относится к 1451 г., когда Рожер Таксис организовал курьерскую линию через Тироль и Штейрмарк. Далее его потомки делают стремительную карьеру в почтовом ведомстве. В 1615 г. Ламораль Таксис становится имперским генерал-почтмейстером, и эта должность объявляется пожизненной и наследственной. В 1650 г. Таксисам пожалована приставка «Турн». В 1867 г. правительство Пруссии приобретает права на все почтовые учреждения дома Турн-и-Таксис.

...короля Прусского... – Имеется в виду Фридрих Вильгельм I (1688—1740), король Пруссии с 1713 г.

Герцог Эбергард-Людвиг (1676—1733) – герцог Вюртембергский (с 1693 г.). В 1697 г. женился на Иоганне Элизабете (1680—1757), дочери маркграфа Баден-Дурлахского. Год спустя у них рождается сын Фридрих-Людвиг. В 1701—1714 гг. Эбергард-Людвиг ведет успешные боевые действия в войне за испанское наследство. С 1704 г. вплоть до своей смерти он занимается грандиозным строительством замка Людвигсбург. В 1705 г. в Вюртемберге появляется Христина Вильгельмина фон Гревениц, которая становится фавориткой герцога, с 1711 г. оказывающей значительное влияние на политику государства. В 1731 г. после смерти сына Эбергард-Людвиг из династических соображений мирится со своей законной супругой.

Он ездил в Вильдбад давать отставку графине. — Речь идет о Христине Вильгельмине фон Гревениц (1686—1744), дочери мекленбургского гофмаршала, фаворитке, в 1707—1708 гг. второй жене (брак был расторгнут) герцога Эбергарда-Людвига. В 1710 г. она фиктивно выходит замуж за престарелого графа Иоганна Франца Фердинанда Вюрбена. В 1711—1731 гг. фактически является правительницей Вюртемберга. В 1731 г. между ней и герцогом происходит разрыв. С 1733 г. она поселяется в Берлине, где находится под покровительством прусского короля.

Ментенон – Франсуаза д’Обиньи, маркиза де Ментенон (1635—1719), фаворитка Людовика XIV, с 1683 г. (по другим версиям с 1684 г.) его морганатическая супруга.

Шютц Генрих (1669—1732) – доктор права, советник герцога Эбергарда-Людвига, оказывавший огромное влияние на политику государства.

Исаак Симон Ландауер — историческое лицо, придворный банкир герцога Эбергарда-Людвига и его фаворитки Гревениц. В 1732 г. он действительно познакомил Зюсса с принцем Карлом-Александром.

Иозеф Зюсс Оппенгеймер (1692—1738) – банкир, советник герцога Карла-Александра. Родился в Гейдельберге в семье Исахара Зюсскинда Оппенгеймера, мелкого торговца и директора странствующей труппы актеров. Существует ряд свидетельств, что Иозеф Зюсс – плод связи его матери Микаэлы с имперским фельдмаршалом фон Гейдерсдорфом, который в начале 90-х гг. был комендантом крепости Гейдельберг. В юности Зюсс получил хорошее образование, много путешествовал, успешно действовал в качестве финансиста при различных немецких дворах. В 1732 г. на курорте в Вильдбаде был представлен Карлу-Александру, в то время наместнику императора в Сербии. Вскоре Зюсс становится его личным финансистом, а после восшествия Карла-Александра на вюртембергский престол – придворным финансистом и доверенным лицом герцога, фактически правителем государства. Он вводит монополии, новые налоги, проводит лотереи, основывает вюртембергский государственный банк. Ему удается обеспечивать герцога, чьи запросы постоянно растут. Растет и волна народной ненависти в стране против Зюсса и его политики, прежде всего налоговой. В начале 1737 г. отношения между ним и герцогом ухудшаются, есть основания полагать, что Зюсс тайно предупреждает ландтаг о готовящемся государственном перевороте. 12 марта 1737 г., в ночь, когда должен был состояться переворот, герцог неожиданно умирает. В ту же ночь арестовывают Зюсса. После длительного расследования ему выносят смертный приговор, который 4 февраля 1738 г. приводится в исполнение. В целом Фейхтвангер достаточно точно изображает ход событий. Полностью вымышленной является только драматическая линия, связанная с дочерью Зюсса Ноэми.

Аугсбургское исповедание – сочинение, состоящее из 28 статей на немецком и латинском языках и излагавшее основы лютеранства. Составлено с одобрения Мартина Лютера его сподвижником Филиппом Меланхтоном и представлено императору «Священной Римской империи» Карлу V на Аугсбургском рейхстаге 25 июня 1530 г. Сочинение устанавливало церковный обряд протестантизма, отношения церкви и светской власти. После рассмотрения текста Исповедания Карл отклонил его, что послужило поводом к продолжительной борьбе между католическими и протестантскими князьями Германии, завершившейся Аугсбургским религиозным миром 1555 г. Аугсбургское исповедание до сих пор остается вероучительной нормой для лютеран.

Талмуд – собрание догматических, религиозно-этических и правовых положений иудаизма, сложившихся в IV в. до н. э. – V в. н. э. частью на древнееврейском, частью на диалектах арамейского языка. Талмуд содержит установления, регламентирующие религиозную, семейную и гражданскую жизнь иудеев, а также мифы, легенды, притчи, сказки.

...процесс о ритуальном детоубийстве... – Зачастую именно обвинения в ритуальных детоубийствах становились причиной изгнания евреев из многих стран Европы в Средние века и в Новое время. Регистрировались сотни убийств, производившиеся аналогичным образом (за немногими исключениями жертвами были дети мужского пола от младенцев до 12—13-летнего возраста), и повсюду обнаруживались одни и те же признаки мучений ребенка в подражание мукам Иисуса Христа (распятие) и полного обескровливания.

...в теперешней победе императорского оружия над турками... – Речь идет об австро-турецкой войне 1716—1718 гг. По Пожаревацкому мирному договору (1718) Австрия как страна-победительница получила Северную Сербию (с Белградом), Банат, часть Валахии, Северной Боснии и др.