Текст книги "Венера из меди"

Автор книги: Линдсей Дэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

LVI

Я огляделся вокруг ища глазами посудомойку Антею, но казалось, что только вид пылающего костра окончательно убедил ее в смерти повара, с перекошенным лицом она рыдала на руках двух плачущих близких подруг, как обычная девочка-подросток. У меня было к ней несколько вопросов, но я оставил их.

Незадолго до того, как дым рассеялся, я узнал фигуру, приближающуюся к сторожке. Это был один из рабов Северины.

– Она хочет, чтоб ты пришел к ней на обед, – проворчал в своей обычной манере, без всякого вступления, этот раб-привратник.

– Благодарю, но я не могу.

– Она будет недовольна! – сказал он.

Я устал от его хозяйки, пытающейся наложить на меня руку, когда у меня были собственные планы, но чтоб избавиться от него, я сказал, что отменю ранее назначенную встречу, если получится (даже пробовать не хочу). Затем я закинул один конец своего черного плаща через плечо и стал смотреть на огонь, как скорбящий, который погрузился в меланхолические раздумья о скоротечности жизни, неизбежности смерти, способах спасения от фурий, умиротворении судьбы (и как побыстрее вежливо смыться с этих похорон).

Когда раб ушел, я бросил свой венок и вылил свое масло в костер, сказал несколько слов, обращаясь к душе повара, затем забрал своего наемного ослика и покинул сцену.

На месте, где когда-то стоял киоск пирожника, я натянул поводья в задумчивости.

Я должен был четко определить, что я намерен теперь делать. Я работал на Северину просто с целью оставаться достаточно близко, чтоб изучить ее как подозреваемую. Должно быть настало время выбирать, на чьей стороне я на самом деле нахожусь.

Все же начинало казаться, что предположение Северины, кто убил Гортензия Нова, могло оказаться верным. Присцилл, например, мог это сделать, после того как Нов упрямо отказался от слияния империй. И было очевидно, Поллия и Атилия ответственны за другую попытку – при помощи отравленного пирога.

Я рассматривал ту цепочку событий, которую мог проследить вполне удовлетворительно: Присцилл подбросил отравленные специи, которые и убили Виридовикса. Убийство, которое убирало главного свидетеля того, что произошло в тот вечер на кухне – но это убийство было случайны. Если бы тем вечером я не отправился в столовую расследовать дело, Виридовикс никогда бы не кинулся туда. Никто не мог этого запланировать. Бедный Виридовикс пал жертвой несчастливого стечения обстоятельств.

По очевидных и очень значительным причинам я жаждал отомстить за смерть повара. По столь же значимым социальным причинам у этой мести не было шанса.

Правда у меня было достаточно доказательств, чтоб просить магистрата обвинить Аппия Присцилла. Но факт был в том, что Виридовикс был рабом. Если бы я дал показания, что Присцилл убил его, причем ненамеренно, то, если дело и дойдет до суда, то это не будет уголовным процессом по случаю убийства, а будет гражданским иском со стороны Гортензиев за утрату своего раба. Хуже того, обвинение против Аппия Присцилла, касалось бы только компенсации за утраченное имущество. Ни один суд не назначит большую цену за галльского военнопленного; всего лишь повар, и даже не из Александрии! Двести сестерциев, самое большее.

Это оставляло мне единственную надежду отомстить за Виридовикса действуя не напрямую: надо было доказать, что произошло с его мертвым хозяином, и призвать к ответу этого преступника. Все, что я знал, было тем, что не случилось. Я мог назвать подозреваемых и их мотивы, но наличие мотива для убийства, в наши лишенные предрассудков времена, было недостаточно, чтоб кого-то публично осудить. Они предпринимали попытки, но, насколько я знал, потерпели неудачу. Снова, возможно, некого обвинить.

Наконец, была Северина Зотика. Северина, которая имела отличный мотив, когда Нов согласился жениться на ней, и который исчез, как только он умер до того, как они обменялись брачными договорами141141
  Традиционная процедура заключения брака в Древнем Риме оформлялась как юридическая сделка между сторонами вступающими в брак.


[Закрыть].

Может быть у нее был иной мотив, но я не мог понять, какой.

Почему похороны всегда вызывают зверский аппетит? Мне пришлось отбросить мысли о жизни, смерти и мести. Все, чем я мог сейчас заниматься, это безрезультатно вспоминать восхитительные пироги.

Какая глупость заставила землевладельца разрушить такое общественно благое заведение? Минний был ценным активом в отношениях с соседями, вне зависимости от размера уплачиваемой им арендной платы. Выгнав его, Гортензий Феликс, должно быть сделал свое имя нарицательным на всем Пинции, как символ бессмысленного разрушения. Ну, землевладельцы к этому привыкли. Кто знает, по каким лабиринтам бродят извращенные мысли арендодателей?

Хотя в этом случае ответ, к сожалению, был очевиден: Минний слишком много знал. А что он мог знать? Это просто: Минний знал, кто покупал торты для вечеринки.

Это было опасное знание. На мгновение я даже подумал, что пирожник может быть уже мертвым. Возможно, в одну из темных ночей после отравления Гортензия Нова зловещие фигуры быстро помчались с холма, от имения вольноотпущенников, избили несчастного короля пирожных пока он спал, и зарыли его труп на месте разрушенных печи и палатки… Нет. Я все еще был болен и бредил. Один взгляд на место киоска меня убедил, что тут никто не копал. (Я был внуком садовника, но более того, я служил в армии, а армия учит всех нас, как копать неподатливую почву.) После длинного и жаркого римского августа, было бы заметно, если бы кто-то попытался ковырять иссохший склон холма. Только солнце заставило раскрыться эти огромные трещины, где яростно суетливые муравьи сновали туда-сюда с зернами сорняков, в то время как более разумные ящерицы просто грелись. Только колеса и копыта когда-либо утрамбовывали поверхность этой дороги.

Минний мог быть мертв, но если итак, то его здесь не было. А если его здесь не было, то в отсутствии других доказательств, я так же мог надеяться, что он жив.

Итак, куда бы он отправился? Вспомнив мои предыдущие встречи с ним, я подумал, что он сам дал мне ответ: "…В те времена я торговал вразнос фисташками в Эмпории…"

Я повернул осла к подножию холма и отправился через весь Рим.

Мне понадобился час, чтоб найти его, но в итоге я справился. Так что час был потрачен не зря.

Эмпорий стоит на городском берегу Тибра142142
  Большая часть Рима лежит на одном берегу Тибра. Районы за Тибром долгое время не считались входящими в городскую черту.


[Закрыть], под сенью Авентина. Это главный рынок в Италии для продуктов, которые ввозят морским путем, проще говоря, самый большой, самый богатый рынок в Империи – центр мировой торговли. Вы можете купить там все, что угодно, от финикийского стекла до галльской оленины, индийские рубины, британская кожа, аравийский перец, китайский шелк, папирус, соленая рыба, порфир, маслины, амбра, слитки олова и меди, или тюки шерсти медового цвета; и из самой Италии все: строительные кирпичи, черепица, керамическая столовая посуда, оливковое масло, фрукты и вино, все что угодно, но только при условии, что вы готовы покупать в оптовых количествах. Нет смысла вежливо просить человека, чтоб он выбрал для тебя самый лучший мускатный орех; это должны быть двадцать мешков, или тебе придется побыстрее убраться, пока он не подкрепит свою насмешку крепким пинком. Для таких бездельников за пределами рынка есть прилавки, если кто хочет чего-то вкусного к семейному ужину.

Я был знаком с похожим на пещеры интерьером Эмпория, где барки с Тибра толкались в очередях, прежде чем они пристанут, и разгружались у пандусов скрипучие повозки, которые грохотали по суше от Остии, с тех пор, когда ростом я был еще только по колено Македонцу143143
  Александр Македонский. Славился малым ростом, он составлял всего 150 см.


[Закрыть]. Я знал в Эмпории больше людей, чем мой шурин, Гай Бебий, хотя он и работал там (разумеется, если бы на тебя не обрушилось бедствие в виде его свадьбы с твоей сестрой, кто хотел бы знать Гая Бебия?). Я даже знал, что несмотря на то, что помещения казались были битком набиты товарами, и в Эмпории был хороший день для торговли, то когда приставали правильные суда, деньки бывали и получше. Имейте в виду, что и здесь властвуют обыкновенные законы человеческой жизни: если ты заглянул за особого рода розовым мрамором, который твой архитектор рекомендовал для ремонта в атриуме, вероятно последние пластины его уже забрал вчера какой-то пекарь для своего отвратительного мавзолея, и что когда ты спросишь, когда можно ожидать следующей поставки, то получишь ответ, мол, легат, это зависит от каменоломни, от грузоотправителя, от ветров, и честно говоря, кто его знает? В лучшем случае, ты купишь себе флакон сирийских духов, чтоб не зря потратить время на поездку, а потом бросишь его на пороге, когда приедешь домой.

Оставим это. Моя поездка была успешной.

Главное здание было наполнено толпой громко переговаривавшихся носильщиков. Проталкиваться через этот шумящий базар было не самым мудрым решением для недавнего инвалида. Но я нашел его. Он опустился от владельца киоска, но все же поднялся и от прежнего торговца вразнос, он стоял за каменным прилавком, хотя и сказал мне, что пока ему приходится готовить свои изделия в общественной пекарне.

– И почему же Феликс прогнал тебя?

– Сладкоежкой в том доме был Нов, – осторожно ответил Минний.

– О, я знаю это! Я прорабатываю версию, что именно его пристрастие к сладкому и послужило поводом к смерти Нова… – я резко остановился. Лучше всего было избежать лишней напряженности, упоминая, что возможно это Минний продал торт, который привел к отравлению, даже если яд в него положил кто-то другой.

– Как ты тут?

– О! Я здесь как дома. Мне следовало вернуться сюда уже несколько лет назад. Я убеждал себя, что не должен покидать то место, потому что там хорошо шла торговля, но ты так же быстро наберешь клиентуру в такой месте как это.

– Тебе по сердцу суета. На Пинции даже блохи – снобы.

Минний подал носильщику огромный кусок восхитительного торта.

– Ответь на три вопроса, мой друг, а потом я оставлю тебя в покое!

Он кивнул. Людям нравится знать, что их время не будут занимать надолго.

– Первый: расскажи мне о тех кондитерских изделиях, которые ты отправил на холм вечером, когда умер Гортензий Нов. Были ли какие-то особые указания, или выбор был за тобой?

Он слегка помрачнел. Я предположил, что кто-то попросил его держать рот на замке, но он все равно решил мне рассказать.

– Сперва заказ был на семь роскошных пирожных. Посыльный пришел накануне, с указанием, что пирожные должны быть разные, на мой выбор. Но во второй половине дня кое-кто спустился и сделал другие распоряжения.

– Гораздо больший, чем те, что ты уже отослал, – тихо сказал я.

– Этот должен был эффектно разместиться в центре блюда. Он действительно должен был оказать эффект! – прокомментировал я, оставив Миннию возможность погадать почему.

– Вопрос номер два, итак: кто выбрал особый торт, Минний?

Я мысленно поставил на двоих. Я проиграл бы. Минний, не моргнув глазом, ответил:

– Гортензия Атилия.

Сама кротость! Это было неожиданное удовольствие. Я задумался над этим.

– Спасибо.

– И твой третий вопрос? – проворчал он. Позади меня собралась очередь. Я улыбнулся ему:

– Третий: сколько стоят два твоих голубя из теста, начиненные изюмом, для меня и моей особенной девушки?

– Насколько особенной?

– Очень.

– Лучшие для тебя по особенной цене.

Он завернул в виноградные листья два самых больших и дал мне их бесплатно. Я положил пирожные в шляпу, которую нес в руках. Потом я повернул к дому и особенной девушке, которая ждала меня там.

Я оставил осла в наемной конюшне, так как ожидал, что проведу некоторое время в помещении, и не нужды лишать его тени, сена и компании. Кроме того, я ненавижу оплачивать время простоя.

Конюшня была всего-лишь за углом от дома, где мы жили. С этого перекрестка можно видеть весь многоквартирный дом. Я походил на парня, впервые влюбленного, который с изумлением смотрит на все вокруг. Я посмотрел наверх, что вы обычно никогда не делаете, так как мыслями уже внутри и пытаетесь найти ключ.

Солнце светило прямо мне в левый глаз. Я сощурился отводя глаза от здания. Затем что-то заставило меня снова посмотреть на него.

Что-то было странным. Я прикрылся рукой от солнца. Казалось, дом дрогнул, но это был не световой эффект. Я был в пятидесяти ярдах от него. Улица была оживленной, никто поначалу ничего не заметил.

Весь фасад моего дома рухнул, очень быстро, как лицо человека расплывается, когда на твой глаз наползает слеза. Здание колебалось, вися без опоры. Все опоры, которые удерживали строение вертикально, перестали действовать, на какое-то мгновение каждая часть держалась сама по себе. Что-то позволяло еще строению сохранять форму, а потом оно исчезло. Многоквартирный дом аккуратно сложился, валясь сам на себя.

Затем на улицу обрушился грохот.

Сразу после этого все мы утонули в большом облаке известковой пыли, которая окутала все жгучей, удушающей грязной пеленой.

LVII

Сначала невероятная тишина. Затем люди начинают кричать.

Сперва надо очистить от пыли глаза. Пытаешься отряхнуться – становится только хуже. Ты не можешь двигаться, пока не начнешь снова видеть. Ты пытаешься понять, что происходит.

Первые крики – это люди на улице, испуганные и потрясенные, но благодарные за то, что у них, по крайней мере, есть еще дыхание, чтоб кричать. Потом могут быть другие, из-под щебня, но будут ли они – сложно сказать, пока паника не уляжется, и кто-то не организует людей. Кто-то всегда находится.

Существует порядок действий, которому все следует. В Риме здания падают часто.

Весть быстро разносится по окрестностям, грохот это гарантирует. В мгновение ока люди сбегаются с лопатами и досками. Другие побегут вслед за ними с тележками, баграми, тачками со строительных площадок, самодельными носилками и, возможно, даже с лебедкой. Но недостаточно быстро. Если дом, как было известно, был жилым, те из вас, кто случился рядом, не ждут. Еще до того, как появятся люди с лопатами, вы начинаете разгребать завал голыми руками. Это мало что дает. Но как можно просто стоять?

Все, о чем я мог беспокоиться на этом свете, были два пирожным в шляпе полной пыли. Я положил шляпу на порог и прикрыл ее плащом. Поступок, в самом деле, пока я пытался прийти в себя.

Оставайся тут… Не волнуйся – оставайся тут и жди меня!

Чтоб добраться до нашего жилища, мне, казалось, потребовался год. Другие тоже шли вперед со мной. Даже если ты тут чужой, ты делаешь все, что в силах.

Я хотел кричать, я хотел реветь. Я не мог вынести, чтоб произнести ее имя. Кто-то закричал; крик, просто звук, чтоб сказать – мы тут. И вот, мы встали около горы обломков, прислушиваясь. Таков порядок: вы кричите или чем-то стучите, а потом слушаете, затем копаете. Если повезет, вы выкапываете кого-то. Но ты все равно копаешь. Ты выламываешь целые балки, как будто это поленья для печи, переворачиваешь двери, которые все еще прикреплены к своим рамам, раздвигаешь треснувшие перекладины и роешься среди тонн бесформенного камня, который совсем теперь не походит на материал, пошедший на строительство дома. Воздух вокруг в клубах пыли. Какие-то фигуры движутся. Месиво под твоим башмаком внезапно осыпается, и ты оступаешься, твое сердце бешено стучит, тебя окутывают более плотные облака пыли. Четырехдюймовый гвоздь, все еще такой же сияющий, как в день, когда он был забит в стену дома, вонзается в твое голое колено. Твои руки исцарапаны в клочья об куски кирпича и бетона. Твой пот с трудом может просочится сквозь толстую корку белесой пыли, от которой иссушается кожа. Твоя одежда задубела. Твои башмаки никогда уже не стоит снова надевать. Сквозь их ремешки твои пальцы и лодыжки сочатся кровью. Пыль забивает твои легкие.

Время от времени люди снова останавливаются и призывают к тишине, затем кто-нибудь, у кого хватает для этого мужества кричит. И ты слушаешь как тонкой струйкой сыплется мелкая крошка из известки среди сломанных кирпичей и плитки и обрывков бумаги, которые когда-то были твоим домом.

Если это было большим зданием, то ты знаешь, еще до того, как будешь вслушиваться, что есть очень маленький шанс, что хоть кто-то ответит.

Пока мы работали, я ни с кем не говорил. Даже незнакомые люди, должно быть, поняли, что это место мне не чужое. Когда принесли первые лопаты, я сразу схватил одну; на правах собственника. В какой-то момент раздался треск, и куча обломков просела, поэтому мы все отскочили назад. Я взял на себя руководство, чтоб укрепить место подпорками. Я был в армии. Меня учили, как руководить гражданскими, когда они бегают вокруг как цыплята. Даже при катастрофе ты не должен терять голову. Даже если бы я потерял ее, она ждала бы этого от меня. Девочка ожидала от меня, что я сделаю все, что смогу, чтоб спасти хоть кого-нибудь. Если она была тут, то по крайней мере, я был рядом с ней. Я оставался бы тут днем и ночью, пока не отыскал бы ее.

Чувства должны были прийти позже. Чем позже, тем лучше. Я не был уверен, что смог бы вынести то, что говорил мне мой разум, если бы стал это чувствовать.

Когда нашли тело женщины, все притихли.

Я не знаю, кто назвал мое имя. Люди расступились. Я заставил себя проковылять туда и посмотреть; все ждали и смотрели на меня. Руки коснулись моей спины.

Она была вся серая. Серое платье, серая кожа, серые матовые волосы, в них была гипсовая пыль о строительная крошка. Целое тело, словно слепленное из пыли. Так покрыта грязью, что узнать было невозможно.

Нет сережек. Не та форма мочки уха, и ничего золотого в нем – ухо даже не проколото.

Я покачал головой:

– Моя была выше.

Кроме того, как только я уверился, что могу смотреть на нее без эмоций, я мог бы сказать, что под покровом серой пыли ее волосы останутся седыми. Волосы были тонкими – только короткий хвостик, не толще моего мизинца, длиной около фута. У моей же была толстая коса, доходившая ей до пояса.

Кто то закрыл ее лицо шейным платком. Раздался голос:

– Должно быть это старуха с верхнего этажа.

Сумасшедшая старуха, что так часто проклинала меня.

Я вернулся к работе.

Это меня расстроило. Я уже начал представлять, что мне предстоит найти.

Я сделал паузу, вытирая пот со своего грязного лба. Кто-то, кто считал, что у него сейчас больше сил чем у меня, взял из моих рук лопату. Я отодвинулся, когда он набросился на завал из строительного мусора, в том месте, где я стоял. Некоторое время я стоял отдыхая, потом что-то привлекло мое внимание.

Это была ручка корзины. Я узнал черное блестящее волокно из пальмового листа, которым моя мать обвила ее, когда тростник начал расплетаться. Я вытащил ее на поверхность. Кое-что из моих вещей. Раньше она висела рядом с дверью в нашей гостиной.

Я отошел в сторону. Стоявшие вокруг тихо протягивали питье, чтоб смочить горло спасателей. Я обнаружил, что мне в руку сунули стакан. Негде было присесть. Я опустился на корточки, выпил, поставил стакан, вытряхнул грязь из корзины и заглянул внутрь. Не много. Все что у меня осталось. Гордость нашего домашнего хозяйства: десять бронзовых ложек, которые Елена когда-то дала мне, она не позволила мне спрятать их в своем матрасе, так как теперь они нужны были для ежедневного употребления; блюдо, которое раньше принадлежало моей матери, отложенное для нее; мои лучшие башмаки, спрятанные от попугая… и терка для сыра.

Я понятия не имел, почему тут оказалась терка. И никогда не смогу спросить. Так много незавершенных дел: это худшее, что приносит внезапная смерть.

Я положил все обратно в корзину, продел руку в ручки, и закинул ее за плечо. И тут мое мужество оставило меня; больше оно не имело смысла. Я закрыл голову руками и попытался отгородиться от всего.

Кто-то потряс меня за плечо. Кто-то кто знал меня, или ее, или нас обоих. Я поднял глаза, полные ярости. Затем я увидел, что он куда-то указывает.

Женщина вышла из-за угла, как я за пол-часа до этого. В руках она держала большую круглую буханку хлеба. Должно быть, она вышла что-то купить к обеду, а теперь возвращалась домой.

Дома больше не было. Она остановилась, как будто решила, что в задумчивости ошиблась улицей. И тут ее поверг в шок вид рухнувшего здания.

Она собралась бежать. Я заметил ее прежде, чем она сдвинулась с места, но ее намерение ясно читалось. Она подумала, что я мог находиться в квартире, и теперь подумала, что я лежу мертвый под обломками. Был только один способ дать ей весть.

Я свистнул. Своим особым свистом. Она остановилась.

Я вскочил на ноги. Она услышала меня. Я заметил, что она не может найти меня. Затем нашла в толпе. Больше не было никакой надобности, но я кричал. Наконец я мог произнести ее имя:

– Елена!

– Любимая – я здесь!

Хлеб рассыпался тысячей крошек, зажатый между нами. Затем она оказалась в моих объятьях. Мягкая. теплая, живая – Елена. Я обхватил ее голову ладонями, как будто держал драгоценность. "Елена, Елена, Елена…"

Ее волосы струились между моими пальцами, загрубевшими от балок, что я ворочал ища ее. Она была чистой и нетронутой, и плачущей беспомощно, потому что на краткий миг подумала, что потеряла меня.

– Елена, Елена! Когда я увидел, что дом рухнул, то подумал…

– Я знаю, что ты подумал.

– Я сказал, что ты должна ждать меня…

– О, Дидий Фалько, – всхлипнула Елена, – я никогда не обращаю внимание, на то, что ты говоришь!