Текст книги "Легенда о Чёрном ангеле (СИ)"
Автор книги: Лина Манило
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)
Но он слишком любил деньги, слишком хотел роскошной жизни. И это его сгубило.
Я украл фотоаппарат. Мне ничего не оставалось, как влезть ночью в магазин фототехники и украсть. У меня появилась цель, и я оправдывал себя тем, что это для твоего блага. Просто не смог по-другому: зарабатывать на камеру мне пришлось бы слишком долго, а время поджимало. В любой момент они могли увести тебя, в любую секунду могли начать глумиться. Я знал, что ты не выживешь, не сможешь. Как Уж. Он тоже был чертовски хорошим парнем, без толстой панцирной брони.
Я долго следил. Натягивал кепку на глаза, прятал белые волосы, чтобы не светиться в темноте уличным фонарём. И я дождался. Мать их, они настолько охренели, что, устраивая свои оргии, даже не задёргивали шторы. Трахали всё, что движется, но не задёргивали занавески! Цирк да и только.
Да, мне было всего пятнадцать, но у меня была цель. Понимал, что по-другому не справлюсь с этим гнездом разврата.
О, мои фотки вышли прекрасными и омерзительными одновременно. Но я знал, что с таким компроматом у меня появился шанс. Шанс спасти тебя. И других заодно.
– И ты спас, – не спрашиваю, утверждаю, потому что после того, как Карл исчез, в нашем Интернате многое изменился.
Сменился директор, и шептали, что его то ли убили, то ли посадили, но правды так никто нам и не сказал. Неужели Карл убил его? Неужели?
– Я очень хотел, чтобы мои труды не пропали.
– Но как?
– На тех фото было много людей, которые слишком часто мелькали на первых полосах газет. Очень известные люди. Правда, делая те фотки, я чуть не убился, и пару раз пришлось прятаться от охраны, но в итоге всё получилось, – усмехается Карл, сдавливая пальцами виски. Он такой бледный, что впору начать волноваться, но я не хочу перебивать, кудахтать над ним не хочу. – Я отдал их одному молодому и ретивому менту. Безвозмездно. Просто подарил. Это был, наверное, единственный случай, когда я добровольно сотрудничал с ментами. О чём потом ни единожды пожалел.
– А посадили тебя… посадили тебя за что? Ты же помог разоблачить!
Карл смотрит на меня и молчит, но слишком много боли плещется на дне прозрачных глаз.
– Потому что очень многим этот компромат зажал хвост. Почти вся верхушка откупилась, а директор и пара сошек помельче всё-таки сгнили в тюряге. Но мне повезло, меня лишь за взлом магазина упекли. Ничего кроме этого не повесили – тот мент всё-таки оказался благодарным мужиком, – потому в восемнадцать я вышел.
Я допиваю коньяк, но совсем не чувствую его вкуса. Терпкий напиток обжигает горло, но я даже не морщусь, потому что внутри меня разрастается такая тоска, что не до вкусовых ощущений.
Понимаю, что, если бы не я, Карлу не пришлось бы воровать. Он жил бы себе спокойно, выпустился из Интерната и стал бы обычным человеком. Без вот этого всего.
Я поломала ему жизнь.
Но, глядя в его глаза сейчас, понимаю, что он не держит на меня зла, не винит в своих бедах. В бледных прозрачных озёрах, в обрамлении белоснежных ресниц, уверенность и спокойствие. И тепло.
Ставлю пустой бокал на пол, поднимаюсь с дивана и, обойдя стол, становлюсь напротив Карла. Он поворачивается в мою сторону и молчит, не разрывая зрительного контакта, а я протягиваю руки и обхватываю его бледное лицо ладонями. Подаюсь вперёд, прогибаясь в пояснице, и целую Карла в губы. Целую, вкладывая все невысказанные слове и спрятанные на дне души чувства.
– Ты действительно ангел, – говорю, наклонившись к его уху. – Прости меня, Ворон. Я слишком виновата перед тобой.
Карл обхватывает мой затылок широкой ладонью и упирается лбом в мой.
– Это был мой выбор, о котором я ни разу в жизни не пожалел. И ты не жалей, не вздумай. Поняла меня?
Его голос вибрирует, заполняя собой, кажется, всё пространство вокруг. Он, хриплый и чуть треснувший, словно у Карла ангина, проникает под кожу и будоражит кровь, а я окончательно убеждаюсь, что жить без этого мужчины я уже больше никогда не смогу.
22. Карл
Сначала раздаётся громкий стук в дверь, а следом за грохотом слышится голос Фомы:
– Шеф, парни из Южного примчались, пора начинать. Все в сборе.
Чёрт, дела не ждут. Слишком многое поставлено на карту, слишком глубоко я во всём этом дерьме увяз. Нужно рубить тугой узел точно посередине, а иначе дальше будет только хуже. Как бы мне ни хотелось побыть с Марго ещё немного наедине, не могу всё бросить. Даже ради неё не получится. Потому что от этого собрания зависит моя и клубная репутация, и я никому не позволю разрушить то, что строил годами.
В этой жизни только моё слово – закон, только мои принципы и идеалы играют роль, а плясать под чью-то дудку я так и не научился. Даже на малолетке я держался особняком, стремясь лишь к одному: выжить. И для этого был готов на многое, потому что опускать руки и плыть дерьмом по течению не умею.
Вот и сейчас, как бы Спартак, или хоть сам дьявол, не пытался меня поставить раком – херушки у кого выйдет.
А ещё, затянув с решением вопроса, я рискую не только своей жизнью, но и жизнью братьев, а на это я просто не имею права. Хватит, и так уже двое казначеев полегло, а третий только чудом праотцам душу не отдал.
Можно ли такое прощать? Нет. Подонок сгорит в адском пламени, а черти будут медленно и со вкусом жарить его задницу на сковородках – это я ему могу хоть сейчас гарантировать. Но для начала мы с ним поговорим. Содержательно.
– Марго, мне пора, – говорю и ловлю губами тихий вдох. Моя Маргаритка разочарована, но улыбается.
Мне до жути нравится, что она не пытается мне диктовать свои условия, не стремится что-то во мне изменить. Да, вполне возможно, что это вначале она такая шёлковая, а дальше начнутся типичные бабские фокусы с неизменными слезами, ревностью и шумными истериками. Но пока это всё лишь в моём буйном воображении, я буду наслаждаться каждым моментом.
Да и не верю, что Марго может оказаться глупой мелочной и склочной бабой со скалкой наперевес. Хоть убейте, не верю.
– Фома, не топчись у порога, зайди.
Мгновение, и мой зам входит размашистым широким шагом в комнату, бросая хмурый взгляд на Марго. Лёгкое удивление мелькает на лице, когда он понимает, что она в моей футболке. Фома вообще не привык видеть на нашей территории женщин – нормальных женщин, – а тут такой сюрприз, да ещё и накануне собрания.
В клубе ведь всё просто: мы живём ветром и скоростью, общими делами братства, верой в милостивых дорожных богов. Есть чёткая субординация, правила и нерушимый кодекс чести. Приступишь чёрту, попутаешь берега, и твои кишки гирляндами повиснут на ближайшей сосне.
Мы не боимся смерти – не в наших правилах вообще хоть чего-то бояться, но ускорять её приход тоже желающих мало. Потому и чтут законы, следуя судьбой намеченному маршруту, чтобы не висел твой труп на ближайшем светофоре в назидание побратимам.
Но, кроме всего прочего, есть один негласный закон, которому следует каждый брат, в независимости от ранга, титула и места в клубе: трахай, всех, кто на это согласен, но люби только одну. Вручив женщине свою вещь и сажая её на свой байк, ты выделяешь её среди всех остальных. Она словно меченая уже, становится чем-то бо?льшим, чем очередная шалава.
А в клуб привезти и показать собратьям можно вообще только ту, кто значит для тебя почти столько же, сколько и личный байк. А иногда даже и больше.
– Фома, расслабься, а то аж харя вспотела, – усмехаюсь, наблюдая, как зам усиленно делает вид, что, происходящее в моём кабинете, его не касается.
– Так ты идёшь? Все только тебя ждут, – вспоминает наконец о цели своего визита Фома и потирает застарелый шрам на щеке.
Странно, я так привык к его искалеченной роже, что уже и не помню, каким он был без своего увечья. Определённо, он был спокойнее и сдержаннее, будто, исполосовав когда-то его щёку, Спартак выпустил на свободу демона. Разрушительного в своей ярости и злобе.
– Марго, посиди в моей комнате, поспи, – прошу, указывая рукой на дверь слева. – Я не знаю, когда освобожусь, но там телик есть, каналов с полтыщи, пока все прощёлкаешь, я, может быть, уже вернусь. Если что-то случится – мало ли, – звони.
Марго, умница, не спорит, только кивает и быстро уходит, закрыв плотно за собой дверь. Пусть позвонит сыну, подружкам каким-нибудь, дела со сгоревшим баром порешает, но не боится. Здесь ей ничего не угрожает, потому что за безопасность моей женщины каждый обитатель Промзоны отвечает головой. И вряд ли кто-нибудь захочет испытать на себе мою ярость – таких дураков нет, уверен.
– Товарища с собой захватили? – уточняю, поднимаясь из-за стола и накидывая белый кожаный жилет.
Когда-то давно, если я что-то и ненавидел в своей жизни, так это белый цвет. Мне казалось, что не будь я таким… альбиносом, многое бы пошло по-другому. Возможно, меня бы даже не выкинули подыхать. Но потом, став Чёрным ангелом, мне даже казалось забавным носить белое. Что-то в этом было: протестное, вызывающее.
Я научился принимать себя таким, какой есть, потому что другим уже никогда не стать. Смирился, и стало почти легко.
– Да, привезли красавчика, – скалится Фома, пропуская меня вперёд.
– Живой хоть?
– Живее всех живых. Но, чувствую, ненадолго.
Фома ржёт, захлёбываясь смехом, а я чувствую адреналин, медленно, но уверенно будоражащий кровь. В теле – лёгкость, а мысли ясные, словно не мучает меня застарелая бессонница. Только глаза снова болят, но это мелочи, к этому я привык, как ко многим странностям своего организма.
Слишком яркое солнце сегодня, но адреналин бурлит с каждым мгновением всё сокрушительнее, потому на свет и режущую боль в глазах внимания не обращаю.
Зал собраний – это большой барак в центре. Им пользуются не часто: во время обязательных ежеквартальных отчётных слётов глав филиалов, редких свадебных ритуалов и скорбных панихид, которые, слава богам, случаются не часто.
Уже подходя к железным дверям, слышу нарастающий гул. Он вибрирует в воздухе, проникает под кожу. Я впитываю его каждой клеткой тела, превращаясь в оголённый нерв, наполняясь привычной энергией клубной суеты.
Когда вхожу внутрь, с ног сбивают концентрированные ароматы грубой, нагретой на солнце, кожи, пыльных дорог и бензина. Чёрт возьми, как упоительно! Как долбаный токсикоман, вдыхаю эту адскую смесь полной грудью, а шум и гомон резко обрываются.
В приглушённом свете Зала собраний мне не нужны солнечные очки, потому цепляю их за тонкую стальную дужку к карману жилета и окидываю незащищённым тёмными стёклами взглядом присутствующих. Здесь все главы филиалов, их замы, уцелевшие казначеи, дорожные капитаны… в общем, все те, кто имеет право носить нашивку с эмблемой клуба не левом боку жилета. Так как это собрание внеочередное и стратегически важное для каждого из нас, в Зале так же сидят те, чьи клубные метки расположены на спине. Постоянные члены клуба, они не стремятся к каким бы то ни было должностям, но их голоса всегда учитываются при принятии любого решения.
Эх, давно мы не собирались таким огромным коллективом. Я даже успел соскучиться. Жаль, что повод не самый приятный.
– Братья, – начинаю, а меня навылет пронзает десятками сосредоточенных взглядов, – я рад, что вы все смогли примчать сюда так быстро. Дело не терпит отлагательств.
В ответ лишь согласный одобрительный шепоток. Никто не рискует перебивать меня, потому что сорвать клубную нашивку с жилета или куртки – дело трёх секунд, а жить потом с этим ещё как-то надо.
Я напоминаю о цели нашего собрания и ловлю напряжённые взгляды братьев. Особенно злятся казначеи, потому что никто не хочет подыхать в подворотне – в этом мало приятного.
Ставлю вопрос о кадровых перестановках на голосование, некоторое время идёт обсуждение кандидатур новых казначеев, но никто не спорит и не вцепляется другому в горло. Все слишком подавлены недавними событиями, чтобы устраивать эпичный срач. Потому минут за пятнадцать этот вопрос окончательно решён.
Когда отголоски обсуждений стихают, подаю знак рукой, и Фома, кивнув, скрывается за дверью, а я продолжаю собрание:
– Как многие из вас знают, казначей южного филиала уцелел. Сейчас он в больнице, лечит травмированную башку, но выживет. И скоро вернётся в строй.
Радостный гул тех, кто ещё не в курсе этой новости, одобрительные кивки членов Южного филиала. Настроение общественности становится лучше, и это хорошо. Мне не нужна повышенная нервозность. Паника и гневные крики – самое меньшее, что сейчас сможет помочь.
– Это не все хорошие новости на сегодня, – взмахом руки прерываю нарастающее ликование.
Дверь хлопает, и в Зал вталкивают мужика. Больше всего бесит, что он в коже, а не спине жилета нашивка. Я до последнего позволял себе надеяться, что убийства казначеев – не предвестник Апокалипсиса, не новый виток клубных войн между мной и Спартаком.
Но нет. Глаза мои, хоть и болят, видят ещё хорошо, а эмблема клуба на спине уродца с бегающими глазками и длинной бородой не даёт обмануться.
Эх ты, погань, заткнуть бы тебе жилет этот в глотку.
Отдать должное, мужик держится стойко, хоть и видно, что парни из Южного хорошо удедали его: вон, губа как распухла, а над левым глазом цветёт буйным цветом гематома.
Мало врезали, но это был мой приказ: не увлекаться раньше времени. Всему своя очередь.
Я не знаю, кто это – совсем не интересуюсь членами клуба Спартака. Мне чхать на них и их президента. Даже на межклубных прогонах никогда не пересекались, но, собственно, это не имеет никакого значения. Главное, что подонок у нас в руках, остальное решится по ходу пьесы.
Судя по расположению нашивки, он особа не слишком приближённая к Спартаку. Обычная шестёрка, готовый на всё, чтобы угодить своему начальству. Уверен, он мочил моих казначеев из чувства долга, безвозмездно.
Ногой выталкиваю стул в центр комнаты, а Фома пихает бородатого хрена в спину. Тот, чуть покачнувшись от неожиданности, всё-таки сохраняет равновесие.
Подбородком указывая на стул, но мужик лишь презрительно хмыкает и складывает руки, покрытые неряшливыми выцветшим татуировками, на груди. Он невысокий, но крепкий, с бугрящимися под кожей мышцами и цепким взглядом серых глаз. В них плещется ненависть, от которой более ранимые персоны могли бы и растеряться. Но я до такой степени часто видел подобный взгляд, обращённый в свою сторону, что выработал иммунитет. Панцирь нарастил.
– Садись, сука, пока ноги не поломал, – говорю даже ласково, тихо так, с душой.
Совет-то хороший, грех не воспользоваться, но товарищ слишком упёртый, чтобы прислушиваться к добрым пожеланиям.
А зря. Всё равно ведь усажу, так лучше бы сам.
– Я ведь не шучу. – Мои губы сами расползаются в улыбке, а мужик сильнее мрачнеет. Крепкий орешек, ничего не скажешь.
Бросаю взгляд на Фому, а он красный, точно рак, и что-то бурчит себе под нос. Мне не нравится его взгляд, мне не нравится, как он медленно закипает, наполняясь гневом.
– Остынь! – рявкаю, а Фома вздрагивает, будто бы из транса выходит. – Не уймёшься, я тебя выгоню. Понял?
Окончание фразы произношу, приблизившись к его уху и зафиксировав шею рукой. Чтоб не дёргался и в себя пришёл. Для полного счастья только не хватает, чтобы Фому ещё успокаивать пришлось.
Со стороны может показаться, что мы просто мило беседуем, и это к лучшему.
– Ты меня понял? – спрашиваю прежде чем отпустить своего зама.
Фома кивает и немного расслабляется. Я понимаю его состояние, понимаю, как сложно ему сдерживаться, когда дело касается Спартака, но это общее собрание клуба, а не кровавая бойня в гараже.
Пока я толковал с Фомой, парни из охраны уже усадили нашего “гостя” на стул, зафиксировав покрепче ремнями. Чтоб не дёрнулся, сука.
Стул в центре приковывает к себе взгляды, а в Зале царит гробовая тишина. Отлично. Братья умеют держать себя в руках, когда это необходимо.
– Итак, именно этот кусок дерьма чуть не грохнул казначея Южного филиала. Так как, во всех трёх случаях, почерк абсолютно одинаковый, то нетрудно догадаться, что и убийства на совести данного товарища.
– Падла! – диким зверем рычит президент Южного, вскакивая с места.
Стулья, упавшие вслед за поднявшимися членами его филиала, грохочут об пол, а я морщусь, жестом требуя тишины. Парни возбуждены до предела, но буянить пока точно не время.
– Сели, мать вашу, на место!
Парни вразнобой кивают, поднимают стулья и нехотя выполняют приказ.
– Итак, если все успокоились, то я бы предпочел продолжить.
Ответом служит тишина, и этот звук мне нравится больше других.
Резко поворачиваюсь к привязанному к позорному стулу упырю и, схватив его за волосы, резко оттягиваю голову назад. Фантазия рисует кровавые картинки, но я вдыхаю пару раз поглубже, чтобы успокоиться. Его время ещё не пришло.
– Кто тебя послал? – спрашиваю, а голос мой кажется слишком громким из-за гробовой тишины.
– Пошёл в жопу, – хрипит, морщась от боли. – Ты ж нашивку мою видел. Сам всё понял, придурок.
– Признавайся, сучье вымя, где Спартак, – шиплю, наклонившись к нему так близко, что кожей чувствую его сбивчивое горячее дыхание.
– Близко, – растягивает припухшие губы в подобии улыбки. – Ты даже представить не можешь, насколько. Даже если меня грохнешь сейчас, это ничего не изменит. Ни-че-го. Да и не жилец я после этого.
Он прав: Спартак не простит ему ошибки, но мне совсем не нравится, что сказал этот упырь.
– Он дышит тебе в спину, он тебя всё равно уничтожит, – выплёвывает, продолжая скалиться, а я бью его в челюсть.
Чтобы заткнулся.
Парни снова начинают гудеть, нервничать, а со всех сторон несутся “рациональные” предложения:
– Убить, суку!
– Ноги вырвать к хренам и на помойку, пусть ползает.
– Язык отрезать!
– Урыть подонка!
– За пацанов!
Все эти крики перемежаются взрывами нервного смеха, а звезда нашего вечера шипит от боли, пытаясь вытереть разбитый нос о плечо, но ремни, сковывающие его тело, не дают пошевелиться.
Я отворачиваюсь, отходя от трибуны. Нужно переговорить с Варваром – президентом Южного, потому что из всех присутствующих он, кажется один ещё способен сохранять спокойствие. Шум нарастает, но пока ещё толпой разгневанных братьев можно управлять. Пока ещё.
– У вас его телефон? – спрашиваю Варвара, а он отрицательно машет головой.
– Не было при нём. Только нож с собой был и кастет, но это мы утилизировали.
У Варвара большие чёрные глаза – настолько тёмные, что не видно зрачка. Он похож на цыгана, даже серьга в ухе болтается. Колоритный тип, без вариантов.
– Правильно сделали, не нужны нам его цацки. А что телефона не было, жалко.
Кто б спорил, так не братья, а я раздумываю над тем, что сделать с этой поганью, чтобы вытащить информацию. Он молчит, потому что ему терять нечего. А ещё боится Спартака больше, чем меня, потому слова не скажет.
– Ангел, разговор есть, срочный, – говорит Варвар, а мы выходим на улицу.
Мои охранники зорко следят, чтобы никто нашего гостя не убил раньше времени. Мне информация нужна, а не хладный труп, толку в котором нет никакого.
– Ангел, отпусти его.
Я смотрю на него, на зажатую в татуированных пальцах сигарету, но не могу понять, что именно он хочет выиграть этим предложением.
– Не понимаешь? – удивляется и делает затяжку, выпуская в воздух струйку дыма. – Он ломанётся к тому, кто его навёл. Точно тебе говорю, ломанётся. Он же псина верная, на брюхе к любимому шефу доползёт, хоть и боится его до усрачки.
– Думаешь? А если с моста в реку сиганёт с перепуга?
– Туда ему и дорога, – хмыкает Варвар, выбрасывая окурок, – но мы от него всё равно ничего не добьёмся. Псы болтать не умеют. Они только могут преданно в глаза хозяину смотреть. Ну убьём его, ну искалечим, а толку? Он винтик, разменная монета. О нём и не вспомнит никто.
Варвар прав: это может сработать. Во всяком случае, с этой кучки дерьма можно что-то получить.
– Спасибо, брат, – говорю, взъерошивая чёрные волосы Варвара на затылке. – А теперь езжайте.
– Уверен, что мы здесь не нужны? Парни на взводе, они помогут.
Желание Варвара послужить общему делу искренне, но я отрицательно машу головой:
– Вот потому, что на взводе и уезжайте.
Варвар кивает, хлопает меня по плечу и больше ничего не говорит.
Это моя война. Моя и Спартака. Лишние жертвы никому не нужны.
Постепенно все братья седлают байки и уносятся в направлении своих баз, где их ждут и верят в них. Пусть уезжают, потому что толкучку создавать мне вообще не улыбается.
Мои ребята остаются в Зале заседаний, и я смотрю, как пылает ненавистью Фома и понимаю, что ещё немножко, и он окончательно слетит с катушек в своей жажде мести.
Спартак тогда не только искалечил ему рожу. Он уничтожил его будущее, но это дела давно минувших дней. Это личная боль Фомы, и я никогда в не лезу к нему в душу. Однако сейчас я начинаю беспокоиться, что мой зам дошёл до точки невозврата – готовый поставить на карту свою жизнь, которой совсем не умеет дорожить.
– Заприте его в дальнем боксе, – говорю одному из охранников, а тот кивает и развязывает ремни. Наш гость растирает онемевшие руки и волком смотрит на меня.
Ничего, дерьма кусок, скоро ты будешь свободен. И только попробуй не привести меня к Спартаку. Хотя, что-то мне подсказывает, что именно к Максу он и двинется первым делом, почуяв волю, а пока пусть под замком посидит, не убудет.
Распускаю братьев на законный отдых, взяв обещание быть на связи и никуда не влезать. Они разъезжаются топить усталость в развлечениях, а я иду к своему бараку. Прошло три часа, и мне нужно увидеть Марго.
Под ногами хрустит гравий, тишина опустевшей Промзоны обволакивает плотным покрывалом. Здесь всегда кажется, что находишься в параллельной реальности, а шум большого города не в силах проникнуть сюда.
Люблю ли я свою жизнь? Не знаю. Никогда не задумывался, что можно существовать, следуя иным законам, подчиняясь другим правилам. Но с каждым днём, что минует с нашей новой встречи с Маргариткой, во мне укрепляется чувство, что мне стоит попробовать хоть что-то изменить.
Попытаться.
Только получится ли?
