Текст книги "Все тайны Третьего Рейха"

Автор книги: Лин фон Паль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

Когда появились Фау-2, от немецких ученых стали ждать чего-то гораздо большего. Говорили о появлении в скором времени чудо-оружия, которое принесет победу. Фюрер эти слухи не пресекал. Шпеер даже вынужден был лично с ним переговорить. «В армии широкое распространение получила вера в поступление на вооружение в самое же ближайшее будущее нового вида оружия, которое решит исход войны в нашу пользу. Ожидают, что мы его применим уже в считанные дни. Эти настроения вполне серьезно разделяют и старшие офицеры. Возникает вопрос: правильно ли в такое трудное для нас время пробуждать надежды, которые в столь сжатые сроки не могут быть оправданны и которые сменятся разочарованием, могущим неблагоприятно сказаться на боевом духе. А когда и население со дня на день ожидает „чудо-оружия“ и даже сомневается, отдаем ли мы себе отчет в том, что на часах уже без пяти минут двенадцать, и спрашивает, не безответственно ли со стороны руководства еще оттягивать использование этого, уже находящегося на складах, оружия, то возникает вопрос, насколько уместна пропаганда такого рода».

Гитлер на словах согласился, что слухи стоит прекратить и что он даст распоряжение Геббельсу. Однако слухи не утихали: очевидно, Геббельс получил прямо противоположное задание. Да и, судя по всему, Гитлер кое-что знал об особенностях нового чудо-оружия. Это была не ракета и не атомная бомба (в последнюю Гитлер верил мало). Атомную бомбу должен был создать для Рейха физик Гейзенберг, из-за чего, очевидно, с ним и поссорился прежний друг Нильс Бор. Реакция Гитлера на разработку ядерного проекта была несколько странной.

«Время от времени, – пишет Шпеер, – Гитлер беседовал и со мной о возможностях атомной бомбы, но материя с очевидностью была выше его понимания, он был не способен осознать революционный характер ядерной физики. В моих записях упоминаются 2200 различных вопросов, которых мы касались на наших беседах, и только один раз, и то крайне лаконично, упоминается расщепление ядра. Хотя он подчас и размышлял о его перспективах, все же моя информация о беседе с физиками утвердила его в том, что нет смысла заниматься этим более энергично; тем более что профессор Гейзенберг не дал окончательного ответа на мой вопрос о том, удастся ли удержать высвобождаемую расщеплением ядра энергию под контролем или же пойдет непрерывная цепная реакция. Гитлера, очевидно, не приводила в восторг мысль, что под его руководством Земля может превратиться в пылающую звезду. По временам он отпускал шуточки по поводу ученых, которые в своем, оторванном от действительности, стремлении проникнуть во все тайны природы превратят Землю в один прекрасный день в сплошной костер; но до этого еще далеко, и он наверняка не доживет до этого».

Так что ракеты или атомную бомбу Гитлер не считал чудо-оружием. Чудо-оружием Гитлера был газ «табун», недавно разработанный секретными лабораториями Аненербе! Недаром вместо нужной и современной техники Гитлер приказал наладить постоянное производство противогазов. К концу войны из изготовили 2 300 000, что явно было недостаточно. И не случайно людей учили пользоваться подручными средствами для защиты – листком бумаги, например. Но от газа, о котором идет речь, не могли спасти даже противогазы, малейшая его доза вызывала верную смерть. Чудо-оружие или чудогаз фюрер думал, очевидно, распылить над немецкими городами, когда встанет вопрос – капитуляция или смерть…

Гиммлер имел в виду другое чудо-оружие.

На уме у него все больше была черная магия!

Даже Шпееру приходилось признавать, что рейхсфюрер имеет большие странности. Странности рейхсфюрера, действительно, отдавали чертовщиной. В дни, когда положение на фронте ухудшилось, он стал вводить магические ритуалы и магические письмена. Магическими письменами или сплетением рун, известных под названием гальдрастафов, он приказывал расписывать идущие на восточный фронт танки. Рисунок, которым снабжали простой немецкий танк, именовался «шлем ужаса», и он должен был сделать сей танк неуязвимым и нести смерть врагам. Однако танки – что с рисунками, что без оных – горели совершенно одинаково.

По милости Гиммлера проводились совершенно дурацкие эксперименты по магическому определению расположения кораблей противника. Для этой цели несколько сумасшедших экстрасенсов института ползали с маятниками по огромным военным картам, не менее сумасшедший бывший пилот Бендер обещал нанести урон кораблям противника, используя особенности открытого им строения Земли – полой Земли. И для подтверждения фантастического бреда целая команда военных специалистов и ученых отправилась в 1942 году на остров Рюген. Это были лучшие специалисты по радиолокации со всей Германии. Ученые тщательно замерили расстояние, установили свои приборы. А затем по команде доктора Фишера все радары были направлены в небо под углом в 45 градусов.

Шли дни за днями. Над радарами было пустое небо. Радары ничего не фиксировали. Сорванные с фронта ученые и военные недоумевали. Они не понимали, что ищут локаторы в небесной вышине. Им для чистоты эксперимента вообще ничего не объяснили. Оказывается, если теория Бендера верна и земля имеет форму сферы с воздухом и всем космосом внутри, а мы живем на внутренней стороне этой сферы, то стоит только направить приборы, чтобы они захватили расположенный под углом участок внутренней поверхности – и пожалуйста, не нужно летать в разведку, вражеские суда можно рассмотреть через мощную подзорную трубу!

Но что же должен был показать эксперимент?

Радиоэхо от волны, направленной с одной точки внутренней сферы в другую, точно противоположную! В результате должны были получить… карту расположения частей противника – то есть английский флот в Скапа-Флоу. Разумеется, отклика так и не дождались, но вывод сделали: приборы пока слабоваты. Да вдобавок еще и дефекты в теории. Бендер после неудачного посещения острова Рюген отправился в концлагерь, а позже – в газовую камеру. По части смешения чудовищных теорий с чудовищной практикой рейсфюрер Гиммлер был специалист. Именно ему, в конце самой войны пытавшемуся спасти хотя бы тех евреев, что еще остались, принадлежит замечательная идея «окончательного решения» еврейского вопроса.

Смесь мистики и жестокости необыкновенная!

А сама идея крылась в далекой юности Гиммлера, когда он еще не был рейсфюрером, а оказался свидетелем страннейшего случая. Тогда в Силезии развелось огромное количество кроликов, которые наносили вред посевам, и справиться с ними не могли никакими мерами. Граф Кайзерлинг пригласил в свое имение видного антропософа Рудольфа Штайнера, о котором ходили слухи, что тот владеет магией. Штайнер пообещал кроликов изгнать.

Для проведения магической операции Штайнер потребовал доставить в его импровизированную лабораторию крупного самца-кролика, после чего провел вскрытие, удалив из животного семенники и селезенку, срезал кусок шкуры. Затем он смешал эти компоненты и сжег, а пепел соединил с веществом, похожим на сахарную пудру (скорее всего, обычным толченым мелом, из которого делают пилюли-пустышки). Потом при помощи стандартной гомеопатической методики усилил свойства субстанции и далее провел магический обряд изгнания. Это выглядело так. На территории замка была выгорожена часть земли, куда пришли наблюдатели. Здесь, взяв метелку и таз с водой, Штайнер провел следующие действия: смочил порошок до образования жидкости (до полного растворения), затем погрузил в него метлу и стал разбрызгивать субстрат в воздухе.

Свои действия он объяснял так: нужно извлечь из организма кролика те вещества, которые отражают страсть кроликов к размножению (то есть семенную жидкость), и дать животным почувствовать этот запах. По гомеопатическим воззрениям, чем меньше доза собственно вещества, тем сильнее получается препарат. Так что одной селезенки и двух яичек должно хватить на обработку всех земель графа.

Собравшиеся изучать новую методику люди смеялись. Ни на следующие утро, ни через день с кроликами ничего необычного не произошло. Как поедали они всяческую зелень, так это занятие и продолжали. Пошел слушок, что колдун с задачей не справился и стоит поискать более научный метод. Но вот на третье утро случилось нечто необъяснимое. К огороженным участкам по всей территории графских земель потянулись кролики. Причем их было столько, что, казалось, трава шевелилась, и все они шли к пунктам обработки. Кролики были испуганными, шерсть стояла дыбом, глаза блуждали. Добравшись до огороженных участков, они со страхом начинали принюхиваться. К полуночи кролики собрались в огромные стаи, а затем произошло нечто невероятное: как по команде, они развернулись как один и бросились прыжками в сторону топких болот.

Гиммлер, далеко уже не юноша, решил, что если евреев не извести даже крематорскими печками, то нужно попробовать рецепт Штайнера. В Аненербе был спущен приказ: разработать бескровный способ выведения евреев за пределы Рейха. И дана установка: тем же способом, что использовал Штайнер. И в институте начались авральные работы. Сначала тренировались на крысах. Потом перешли к людям. Для выведения евреев использовали все то же штайнерское средство – семенники и селезенку, кусочек кожи здорового молодого еврея-производителя. Правда, хорошего мага для проведения ритуала изгнания не нашлось. Так что пришлось применять средства гораздо более привычные, хотя и неприятные. Гиммлер не был садистом, но отменить приказ Гитлера он тоже не мог.

Окончательное решение для расы господ

К середине 1944 года война переместилась на земли Германии. Рейх ужался до того предела, который он занимал в 1938 году. С запада наступали союзники, с востока – Сталин. Но Гитлер отказывался признавать, что война проиграна.

«В случае необходимости мы будем сражаться на Рейне, – говорил он. – Не имеет значения, где. Как сказал Фридрих Великий, при любых обстоятельствах мы будем сражаться до тех пор, пока один из наших ненавистных врагов не выдохнется и не откажется от дальнейшей борьбы. Мы будем сражаться, пока не добьемся мира, который обеспечит существование германской нации еще на 50 или на 100 лет и который, прежде всего, не запятнает нашу честь во второй раз, как это произошло в 1918 году… Я живу лишь для продолжения этой борьбы, так как знаю, что, если за ней не будет стоять железная воля, она обречена».

И он – жил.

Наверно, только это желание сражаться до последнего солдата, последней пяди земли и последнего глотка воздуха Рейха давало ему силы. Он искренне верил, что союзники, решившие разделить Германию, разорвать ее на части, в конце концов перегрызутся между собой – вот тогда они вспомнят о Гитлере и поспешат заключить мир. Точнее – выиграет тот, кто первым решится заговорить о твердом мире.

А что дальше?

Гитлер надеялся, что этот союзник не даст расчленить Германию. И фюрер хорошо использует столь разумное решение.

На самом деле союзники не собирались вести сепаратных переговоров. А Рейх был не способен защищать собственные земли. Оборонительная линия Зигфрида на западе была уже просто линией на бумаге: у западной группы войск не хватало техники и людей. Основная военная сила находилась на Востоке, против Сталина, но и там не хватало все той же техники и все тех же людей. Геббельс объявил о тотальной мобилизации: теперь на фронт призывались юноши от 15 до 18 лет и пожилые немцы от 50 до 60 лет. Гиммлер уже формировал из них 25 новых дивизий, которые должны были не пропустить врага через довоенные границы Германии.

В армии и в народе вера в фюрера еще не умерла. Все ожидали чуда. И это понятно – со времен Наполеона не было военных действий на немецкой земле.

Война на территории самой Германии?

Это было оглушающе непонятно.

Это казалось невозможным.

На какое-то время наступление на западе приостановилось. Гитлер воспрял духом. Немецкий народ решил было, что случилось долгожданное чудо, и вот-вот кто-то из союзников начнет переговоры. Но чуда не случилось: просто между союзными генералами не было согласия, и они тоже иногда совершали тактические ошибки. На этот раз споры возникли между Эйзенхауэром и Монтгомери: один требовал наступления широким фронтом, второй считал, что лучше прорвать немецкую оборону на узком участке. Пока они решали, какой вариант предпочтительнее, немцам удалось собрать силы.

Гитлер верил, что Рейх устоит. В середине декабря 1944 года он отдал приказ нанести по союзникам расчленяющий удар, а одновременно задействовал совершенно секретный план «Гриф», которым руководил командир диверсантов Отто Скорцени. Этот план целиком принадлежал самому Гитлеру. Скорцени он посвятил в его детали еще в октябре, когда вызвал в свою ставку.

«Я поручаю вам новую миссию – самую важную, возможно, в вашей жизни. Пока что лишь очень немногие знают, что мы в величайшей тайне подготавливаем операцию, в которой вам предстоит сыграть одну из первых ролей. В декабре немецкая армия начнет крупное наступление, исход которого станет решающим для судьбы нашей родины», – сказал тогда Гитлер. Речь шла как раз о немецком наступлении в Арденнах.

«В течение последних месяцев, – писал он в мемуарах, – немецкое командование вынуждено было довольствоваться тем, что сдерживало вражеские армии и отбивало их натиск. Поражения следовали одно за другим, приходилось беспрестанно отходить как на западе, так и на востоке. Да и союзническая пропаганда считала Германию уже трупом, погребение которого стало просто вопросом времени; слушая речи по англо-американскому радио, казалось, что союзники могли по своей воле выбирать день похорон. Они не видят, что Германия бьется за Европу, что она жертвует собой ради Европы, чтобы закрыть Азии путь на запад», – горько восклицал Гитлер.

По его мнению, ни английский народ, ни американский уже больше не хотят этой войны. И, следовательно, если «немецкий труп» восстанет и нанесет на западе мощный удар, то союзники, под давлением общественного мнения в своих странах, разъяренного от того, что его вводили в заблуждение, возможно, окажутся готовы заключить перемирие с этим «мертвецом», который чувствует себя довольно сносно. И тогда «…мы сможем бросить все наши дивизии, все наши армии на восток и за несколько месяцев покончить с этой жуткой угрозой, которая нависла над Европой. Ведь Германия уже почти тысячу лет охраняла ее от азиатских орд и теперь снова исполнит эту священную миссию».

Самому Скорцени Гитлер отводил следующую роль: «В качестве передового отряда вы должны будете захватить один или несколько мостов на Мезе, между Льежем и Намюром. Эту миссию осуществите с помощью хитрости: ваши люди будут одеты в американскую и английскую форму. Во время нескольких диверсионных рейдов противник сумел с помощью этого приема нанести нам значительный урон. Например, несколько дней-назад, во время взятия Экс-ля-Шапель в наши порядки смог просочиться американский отряд, облаченный в немецкую форму. К тому же небольшие группы, переодетые таким образом, смогут подавать во вражеском тылу ложные приказы, создавать помехи для связи и вообще сеять смятение в союзнических рядах. Приготовления должны быть завершены к первому декабря».

Скорцени честно исполнил приказ.

Его люди были готовы выполнить задание. Скорцени изменил только небольшую деталь: под вражескую форму его диверсанты надели родную немецкую форму, чтобы, оказавшись в тылу противника, содрать с себя иностранный камуфляж и сражаться в форме Рейха. Это была маленькая хитрость, которая позволяла обойти нормы международного права: переодетые в союзников диверсанты не могли держать в руках оружие, а диверсанты в своей форме – вполне могли.

И вот в тылу противника стали действовать мелкие боевые отряды Скорцени. Переодетые в чужую форму, они обрезали телефонную связь, уничтожали склады оружия, меняли указатели на дорогах или просто их блокировали. «В общем, учитывая обстоятельства, – посмеивался диверсант, – успех этих отрядов далеко превзошел мои надежды. Кстати, несколько дней спустя американское радио в Кале говорило о раскрытии огромной сети шпионажа и диверсий в тылу союзников – и эта сеть подчинялась полковнику Скорцени, „похитителю“ Муссолини. Американцы даже объявили, что захватили более 250 человек из моей бригады – цифра явно преувеличенная. Позже я узнаю, что союзническая контрразведка, пылая воодушевлением, даже арестовала некоторое количество настоящих, ни в чем не повинных американских солдат и офицеров…

И это еще не все. Считая, что я способен на самые страшные злодеяния и на самые дерзкие замыслы, американская контрразведка сочла необходимым принять исключительные меры предосторожности для безопасности союзнического верховного главнокомандования. Так, генерал Эйзенхауэр очутился на несколько дней в заточении в собственной ставке. Ему пришлось разместиться в домике, охраняемом несколькими кордонами военной полиции. Вскоре генералу это надоело, и он попытался всеми способами отделаться от этого надзора. Контрразведке удалось даже найти двойника генерала. Это был штабной офицер, чье сходство с Эйзенхауэром было действительно поразительным. Каждый день ложный главнокомандующий, одетый в генеральскую форму, должен был садиться в машину своего командира и отправляться в Париж, чтобы привлечь к себе внимание „немецких шпионов“.

Точно так же в течение всего арденнского наступления маршал Монтгомери рисковал, что военная полиция его арестует и примется допрашивать. Дело в том, что какой-то милый фантазер распустил слух, что один из членов „банды Скорцени“ занимается шпионажем, переодевшись в форму британского маршала. Поэтому военная полиция тщательно изучала внешний вид и поведение всякого британского генерала, передвигавшегося по Бельгии».

Но основной удар группа Скорцени решила нанести 21 декабря. «Ровно в пять часов колонны пошли в атаку. Несколько минут спустя первый отряд остановила яростная канонада, и он вышел из боя, отступив на исходные позиции. А что же касается второй колонны, то вскоре я уже спрашивал себя, что с ней могло случиться. Уже больше часа от нее не было никаких вестей. Едва полностью рассвело, я отправился пешком к линии огня. С вершины холма мне открылся прекрасный вид на огромную кривую, которую описывает дорога к западу от Мальмеди; сам город был скрыт в складке местности. И вот на этом отрезке дороги я различил в подзорную трубу шесть наших танков „Пантера“, которые вели беспощадную – и безнадежную – битву с явно превосходящими бронетанковыми силами противника».

Группе приходится отступить. А когда спустя три дня Скорцени получает в подкрепление тяжелую батарею, вдруг выясняется, что с боеприпасами просто беда. «28 декабря 1944 года нас сменяет пехотная дивизия. На следующий день мы устраиваемся на временных квартирах к востоку от Сен-Вита. Вскоре начинается всеобщее отступление, волны которого уносят нас обратно в Германию… Для меня, как и для всей германской армии, великое наступление в Арденнах оборачивается великим разгромом».

Гитлер был разъярен. В неудачах наступления он обвинил как раз диверсантов. Союзники входят на территорию Германии с запада, русские – с востока. Промышленности Германии практически уже не существует, хотя деятельный министр Шпеер буквально за полгода сумел перевести военные заводы под землю. Но что могут сделать эти заводы, если нет сырья и не хватает рабочих рук? По какой-то непонятной причине Гитлер отказался поставить у станков немецких женщин, это, по его мнению, нарушило бы традицию: место немецкой женщины – ее дом. Союзники начинают планомерные бомбежки немецких городов.

30 января 1945 года Гитлер в последний раз выступил на радио с последним обращением к своему народу: «Каким бы тяжелым ни был нынешний кризис, – сказал он, – мы, несмотря ни на что, в конечном счете, справимся с ним благодаря нашей непреклонной воле, благодаря нашей самоотверженности и нашему умению. Мы выдержим и эту беду». Кто-то еще ему верит. А благодаря усиленно распространяющимся Геббельсом слухам даже высокопоставленные офицеры питают надежду, что на подземных заводах создается оружие возмездия.

«Неожиданно для меня оказалось, – рассказывал Шпеер, – что вколачиваемая в последние годы вера в Гитлера не исчезла даже в этой ситуации: он, Гитлер, считали они, не может проиграть войну, у фюрера есть еще что-то в резерве, что он разыграет в последний момент. Тогда наступит великий поворот. То, что он позволяет врагам так далеко забраться на нашу территорию, это же только западня! Даже в правительстве присутствовала эта наивная вера в преднамеренно придерживаемое чудесное оружие, которое в самый последний момент уничтожит беззаботно продвинувшегося в глубь страны противника. Функ, например, в эти дни спросил меня: „Но у нас же есть особое оружие, не так ли? Оружие, которое изменит все на 180 градусов?“ Он спросил меня, когда же фюрер применит чудесное оружие, которое решил исход войны. У него есть информация, полученная через Бормана и Геббельса из ставки фюрера, согласно которой его вот-вот должны пустить в ход. Как уже было не раз, мне пришлось объяснить и ему, что чудесное оружие не существует».

В середине января началось стремительное наступление русских в восточной Пруссии. Удар был нацелен на город, который Гитлер считал священным для Рейха, а Гиммлер – воистину магическим, Кёнигсберг. В городе царила паника. Комендантом крепости (и последним ее защитником) был назначен Отто Ляш. В день 13 января магически настроенные эсэсовцы, точно по завету Гиммлера, провели в крепости поистине средневековый обряд.

«Главные ворота Королевского замка были заблокированы солдатами, – описывает эту сцену краевед Трофимов, – а в Северную часть Королевского замка прошли в сопровождении СС тринадцать пятнадцатилетних белокурых девочек в белых гольфах и вязаных носочках. И здесь, во дворе Королевского замка, „молодые люди с непроницаемыми лицами, образцовой осанки и выправки, избранные – Черные посвященные СС“ встали строем при свете факелов, их было много, очень много, и единым хором они произносили клятву верности своему фюреру: „Я клянусь тебе, Адольф Гитлер, фюрер и канцлер германского Рейха, в верности и храбрости. Я даю обет послушания до смерти тебе и тем, кого ты назначил“. Они были одеты в черную тунику, поверх коричневой рубашки с черными пуговицами и черным галстуком, черные бриджи заправлены в высокие черные сапоги, черный пояс „Сэм Браун“; черная фуражка из дешевой ткани и серебряная „Мертвая голова“ – эсэсовское кольцо на руке.

Сам двор был размечен белыми внутренними кругами, ритуальными знаками, огромные каменные шары были расположены по всей длине двора; самая высокая и красивая башня Королевского замка была подсвечена снизу зеленым прожектором и казалась изумрудной. Во двор замка на цепи затащили огромного черного волка. Черный волк был гордостью черных посвященных. Если кого-либо друзья называли „Черный волк“ – это значило, что в Рейхе нет ему равных в силе и жестокости. Волка на цепи обвели вокруг строя солдат и посадили на цепь у самой высокой башни замка Кёнигсберга.

Этой ночью 13 января 1945 года в Королевском замке Черные посвященные Кёнигсберга вручали молодым „волчатам“ СС внешние знаки внутреннего достоинства – кольцо и кинжал. Кольцо серебряное, с печатью „Мертвой головы“ – было небольшим. Оно должно было отличать вновь принятых членов Черного ордена от ветеранов – „Черных волков“, у которых было крупное кольцо. В Кёнигсберге же в самой большой стометровой башне Королевского замка, у которой приковывали черного волка, были поставлены колокола, вывезенные в Первую мировую войну из оккупированного немцами Киева (их так и называли „киевские колокола“). Черные волки из СС даже хотели поставить на стометровую башню – колокольню Королевского замкам – пушку, чтобы с высоты обстреливать русских (показать „волчьи зубы“), но потом от этой затеи отказались». Так происходило 13 января 1945 года посвящение в воины СС молодого поколения, которому выпало несчастье защищать Кёнигсберг.

Впрочем, защищали город не только части СС.

«Крушение восточного фронта привело в Кёнигсберг много разбросанных частей и отбившихся солдат, – рассказывал доктор Зауват, – которых предстояло учесть, заново снарядить и сформировать в подразделения. Патрульная служба проделала огромную работу по учету. Все имевшиеся в наличии боеспособные унтер-офицеры и солдаты направлялись в штаб Вюрдига, занимавшегося вопросами формирования. В его распоряжение были предоставлены необходимые помещения возле главного вокзала для формирования новых подразделений. Кроме того, в первое время формированием занимались еще два штаба, тоже проделавших большую работу. Подполковник Вюрдиг уже через 8 дней с начала работы своего штаба смог рапортовать о сформировании восьми полных пехотных батальонов, которые получили все необходимое из запасов арсенала… По моим подсчетам, через штаб по формированию войск на фронт было отправлено около 30 000 человек. Удивительно, что удалось собрать столько годных для фронта людей, несмотря на то, что во многих случаях остатки разбитых ранее подразделений без особого на то приказа непосредственно вливались в действующие части».

30 января русские войска взяли Кёнигсберг в кольцо. Этот день для Гитлера означал очень много, это был главный день Орденского государства Третий рейх. И в этот день был потоплен лучший корабль немецкого флота, который должен был вывезти из Кёнигсберга новые кадры подводников и мирных жителей, корабль, который Гитлер любил. В этот же день за час до полуночи замкнулось кольцо вокруг Кёнигсберга, и никто уже не мог покинуть города. Стали готовиться к осаде. В феврале 1945 года был построен бункер, а 12 марта подземный кабинет генерала Ляша, который отвечал за оборону города, был освящен магом Гансом Шуром. 19 дней гарнизон Кёнигсберга держал оборону города. Чудовищными усилиями немцам удалось прорвать блокаду. Правда, судьбы самого города это никак не изменило.

«6 апреля русские войска начали генеральное наступление такой мощи, – вспоминает Ляш, – какой мне не доводилось испытывать, несмотря на богатый опыт на Востоке и на Западе. Около 30 дивизий и два воздушных флота в течение нескольких дней беспрерывно засыпали крепость снарядами из орудий всех калибров и „сталинских органов“. Волна за волной появлялись бомбардировщики противника, сбрасывая свой смертоносный груз на горящий, превратившийся в груды развалин город. Наша крепостная артиллерия, слабая и бедная снарядами, не могла ничего противопоставить этому огню, и ни один немецкий истребитель не показывался в небе. Зенитные батареи были бессильны против тучи вражеских самолетов, и к тому же им приходилось с трудом обороняться от танков противника. Все средства связи были сразу же уничтожены, и лишь пешие связные пробирались на ощупь сквозь груды развалин к своим командным пунктам или позициям. Под градом снарядов солдаты и жители города забились в подвалы домов, скопившись там в страшной тесноте… День 7 апреля начался опять с массированного артиллерийского обстрела и сильнейших воздушных налетов на крепость… Вечером русские подошли уже к основным позициям самого города… 8 апреля русским удалось форсировать Прегель с юга». Город снова оказался в кольце. Ляш запрашивал разрешения вывести из города хотя бы мирных жителей. Ответа не было. Вечером, наконец, был получен приказ: удерживать Кёнигсберг любой ценой. Гражданское население разрешили пропускать небольшими группками. Вместе с мирными жителями должны были выйти из города партийные функционеры. Но «…партия, не согласовав своих действий с командованием крепости, назначила на 00.30 сбор гражданского населения на пути оперативной вылазки на запад. Весть о сборе передавалась из уст в уста. В результате весь путь оперативной вылазки на всю ширину был заполнен гражданским населением. Жители двигались плечом к плечу, катились повозки, все это производило сильный шум. Русские тотчас насторожились и накрыли весь этот участок плотным артиллерийским огнем».

Все, кто мог, снова бросились назад под защиту стен. 9 апреля бой шел уже в самом городе.

«К концу все чаще стали поступать сведения, что солдаты, укрывшиеся вместе с жителями в подвалах, теряют волю к сопротивлению. Кое-где отчаявшиеся женщины пытались вырывать у солдат оружие и вывешивать из окон белый флаг, чтобы положить конец ужасам войны, – писал Ляш. – В течение трех дней в городе царили смерть и разрушение, не оставалось ни малейших шансов на то, что мы сумеем выстоять своими силами или изменить безвыходное положение дальнейшим сопротивлением… К моменту принятия решения о капитуляции остатки наших войск, совершенно выдохшиеся и не имевшие какого-либо тяжелого оружия, удерживали оборону внутри города лишь на северном участке. Но больше всего на мое решение о капитуляции повлияло осознание того факта, что продолжение борьбы повлечет лишь бессмысленные жертвы и будет стоить солдатам и гражданскому населению тысяч жизней. Взять на себя такую ответственность перед Богом и собственной совестью я не мог, а потому решился прекратить борьбу и положить конец ужасам войны. Хорошо представляя себе, что крепость придется сдавать жестокому, не знающему пощады врагу, я все же был твердо уверен, что продолжение борьбы означает верную гибель всего, тогда как капитуляция дает, по крайней мере, надежду на спасение большей части человеческих жизней. Дальнейшие события показали, что я был прав».

Кенигсберг пал. Ляш сразу же был взят под стражу и отправлен в ленинградскую тюрьму. Для него война кончилась долгим и тяжелым пленом. Дорога в этот плен одним из прошедших ее была описана так: «Дома горели, чадили. Мягкая мебель, музыкальные инструменты, кухонная утварь, картины, фарфор – все это было выброшено из домов и продолжало выбрасываться. Между горящими танками стояли подбитые автомашины, кругом валялись одежда и снаряжение. Тут же бродили пьяные русские. Одни дико стреляли, куда попало, другие пытались ездить на велосипедах, но падали и оставались лежать без сознания в сточных канавах с кровоточащими ранами. В дома тащили плачущих, отбивавшихся девушек и женщин. Кричали дети, зовя родителей, мы шли все дальше и дальше. Перед нашими глазами представали картины, описать которые невозможно. Придорожные кюветы были полны трупов. Мертвые тела носили следы невообразимых зверств и изнасилований. Валялось множество мертвых детей. На деревьях болтались повешенные – с отрезанными ушами, выколотыми глазами. В разных направлениях вели немецких женщин. Пьяные русские дрались из-за медсестры. На обочине шоссе под деревом сидела старуха, обе ноги у нее были раздавлены автомашиной. Горели хутора, на дороге валялся домашний скарб, кругом бегал скот, в него стреляли, убивая без разбора. До нас доносились крики взывающих о помощи.