Текст книги "Бумажный лебедь (ЛП)"

Автор книги: Лейла Аттэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Глава 3

Я словно ползла по туннелю из наждачной бумаги. Каждый раз, когда я двигалась вперед, моя кожа терлась об грубую, сухую поверхность.

Шух-х, шух-х, шух-х.

Я ощущала, как моя кожа сползает, слой за слоем. Мои колени, спина и плечи саднили, но я могла чувствовать тепло солнца. Я знала, что если я буду стараться добиваться своего, в конечном итоге, я это получу. Я продолжала двигаться, и скоро у меня было достаточно места, чтобы стоять. Гравий ― он был повсюду.

Мои ноги тонули в маленьких камушках и гальке. Хрусь, хрусь, хрусь.

Я продолжала идти. Все болело, но я плелась навстречу свету. И внезапно он оказался на мне, вокруг меня, заставляя зажмуриться от сильного сияния. Я моргнула и проснулась, выпустив огромный вздох.

Вау. Это был лишь дурацкий сон. Я была закутана в свое одеяльце на кровати, и солнышко светило сквозь окно. Я выдохнула и сильнее закуталась в простыни. Еще несколько секунд и я спущусь вниз, чтобы получить свои три поцелуйчика, прежде чем мой отец отправится на работу. Я не собиралась больше принимать их как данность.

Хрусь, хрусь, хрусь.

Я нахмурилась.

Это не должно преследовать меня в реальности.

Я держала глаза закрытыми.

То, чем я была накрыта, ощущалось как нечто странное, грубое и жесткое, совсем непохожее на мое мягкое шелковистое одеяло.

Окно ― я увидела его сразу ― было маленькое и круглое. Такие бывают на судах.

И мне больно. Теперь я это ощущаю. Болит все. Моя голова была тяжелой и туго соображала, язык прилип к небу.

Хрусь, хрусь, хрусь.

Я знала, что это не к добру, чем бы этот звук ни был. Это приближалось сзади, и я знала, что это было что-то плохое и злое, и оно собиралось затащить меня обратно в ад.

– Как раз вовремя, ― сказало оно.

Черт, черт, черт.

Да-ми-ан.

Дамиан «Вырыватель волос», «Пробиватель черепов» и «Отправитель в кому Кабальеро».

Он был здесь, и он был настоящим.

Я зажмурилась сильнее. Я была уверена, что нечаянная слеза скатится по щеке, но мои глаза были сухи, будто в них насыпали песка. Все во мне ощущалось именно так ― влажным и исцарапанным, внутри и снаружи. Неудивительно, что мне снились туннели из наждачной бумаги. Наверняка я обезвожена. Кто знает, как долго я была в отключке и каковы побочные эффекты от того, чем он меня накачал?

– Что ты... что ты сделал со мной?

Мой голос звучал странно, но я была рада даже этому. То же было и с моими руками, ногами, со всем телом. Голова болела, кости ныли, но я все еще была единым целым и я никогда, никогда в жизни больше не буду ненавидеть свой живот или свою задницу, или ямочки на бедрах.

Дамиан не ответил. Он был все еще позади меня, вне поля зрения, и он занимался тем же самым, черт возьми, что и раньше.

Хрусь, хрусь, хрусь.

Я начала трястись, подавив стон, который готов был сорваться с моих губ.

Это была неторопливая психологическая игра ― он, обладающий полным контролем, и я, не знающая, что будет дальше, почему, где, или зачем.

Я вздрогнула, когда он поставил рядом со мной стул. На нем стояла миска с каким-то подобием рагу, лежал ломтик хлеба, который выглядел так, словно его оторвали ― никакого ножа, никакого этикета ― и стояла бутылка воды. Мой желудок подпрыгнул при виде еды. Я подавила желание вылить содержание этой миски ему в лицо. Я была чертовски голодна, как будто бы не ела несколько дней. Я подняла голову и опустилась назад ― это движение, синхронное с движениями лодки, вызвало головокружение и лишило меня ориентации. Я попыталась снова, более медленно, подняться на локтях, прежде чем сесть.

Хрусь, хрусь, хрусь.

Что это за хрень?

– Я бы на твоем месте не оборачивался, – сказал он.

Интересно. Он не хотел, чтобы я видела его лицо. Если он планировал убить меня, какая ему разница? В этом есть смысл, если только он не хочет, чтобы я потом его узнала.

Я повернулась. Мир стал размытым и мутным, но я повернулась. Возможно, я совсем рехнулась, но я хотела увидеть его лицо. Мне хотелось запомнить мельчайшие детали, чтобы я смогла прибить ублюдка, если до этого дойдет. Ну, а если он убьет меня, то так тому и быть. По крайней мере, мы будем на равных.

Я увидела твое лицо: бах, бах.

Лучше, чем я-не-имею-ни-малейшего-понятия-что-я-сделала-чтобы-заслужить-это: бах, бах.

Он не отреагировал на мое неповиновение, никак не ответил. Он просто сидел, запустив пальцы внутрь бумажного кулька, который держал в руках, и бросал что-то в рот.

Хрусь, хрусь, хрусь.

Его глаза были скрыты кепкой, но я знала, что он наблюдает. Я вздрогнула, понимая, что он использует это время, чтобы определить меру моего наказания, взвесить его, как взвешивает свою еду, прежде чем отправить ее в рот.

Я не знала, что меня ожидает. Я знала, что ненавижу его, но теперь я ненавидела его еще больше. Мысленно я представляла совершенно другого человека, кого-то настолько же уродливого снаружи, насколько он уродлив внутри. Такое имело бы для меня смысл. Не это. Не кто-то, настолько обычный, что можно было пройти мимо на улице и никогда не узнать, что рядом с тобой прошло чистое зло.

Дамиан был младше, чем я предполагала, и старше меня. Не свирепый и закаленный бандит, которого я ожидала увидеть. Он оказался средней комплекции и роста, и был сильным как дьявол. Я знала это, потому что пинала, била и сражалась с ним, словно дикая кошка. И каждый миллиметр его тела был холодным и твердым, как сталь. Возможно, это его работа: похищение, имитация казни и контрабанда девушек заграницу.

Он подцепил ногой стул и притянул его к себе. Глянцевая, дизайнерская обувь исчезла. Он был обут в обычнее уродливые лодочные туфли, уродливое трико и обычную уродливую футболку. Его губы изогнулись в усмешке, словно он был в курсе моей пренебрежительной оценки и наслаждался этим. Этот ублюдок упивался этим.

Он оторвал кусочек хлеба, погрузил его в рагу, позволяя подливе впитаться в коричневую корочку, и впился в нее зубами. Затем он откинулся на стул, медленно пережевывая, пока я смотрела. Это был дрожжевой хлеб. Я могла учуять его запах. Я почти ощутила вкус хрустящей корочки хлеба и мякоти, тающей во рту. Пар, поднимающийся от рагу, заполнил мой желудок обещанием вкуса морковки, лука и кусочков мягкого нежного мяса ― но это обещание Дамиан не исполнит. Я знала это теперь. Я знала, что это мое наказание за то, что я обернулась, когда он сказал мне не оборачиваться. Я знала, что он заставит меня наблюдать, как он расправляется до последнего кусочка с едой, которая предназначалась мне.

Веселье было в том, что он даже не хотел есть. Он выглядел так, словно уже настолько сыт, что должен запихивать каждый гребаный кусок в свой рот, пока мой живот требовал пищи. От бешеного, грызущего чувства голода у меня закружилась голова. Мои губы сжимались каждый раз, когда он макал хлеб в рагу, подбирая кусочки тушеных овощей и соуса. Я наблюдала за тем, как он доедает, не в силах отвести взгляда, словно голодная собака, готовая в любой момент наброситься на такой желанный кусочек, но в тарелке ничего не осталось. Дамиан вытер все аппетитные остатки еды последним куском хлеба. Затем он поднялся и открыл бутылку воды, держа ее надо мной.

О, Господи. Да. Да.

Я протянула руки, когда он начал лить воду. Мои сухие, потрескавшиеся губы ждали эту первую спасительную каплю воды.

И вода пришла. Пришла. Но Дамиан держал рукой бутылку так, что вода проходила сквозь испачканные едой пальцы, прежде чем попасть ко мне. У меня был выбор. Принять его условия или оставаться без воды.

Я закрыла глаза и пила. Я пила, потому что не могла остановиться, даже если бы захотела. Я пила, потому что была изголодавшимся запуганным животным. Но больше всего я пила, потому что какая-то глупая, иррациональная часть меня, та, что пела глупые, иррациональные колыбельные, все еще лелеяла надежду. Я пила, пока вода не вытекла почти полностью. И когда Дамиан отбросил пустую пластиковую бутылку через помещение, я проводила ее взглядом, наблюдая, как она катится по полу, надеясь, что он отдаст ее для того, чтобы я могла засунуть внутрь язык и достать несколько последних капель.

Мыслями я вернулась к украшенной кристаллами Сваровски бутылке воды, к которой я и Ник едва притронулись на нашем последнем свидании. Его только что повысили до помощника окружного прокурора, и на следующее утро он должен был заняться своим первым официальным делом. Это был праздник, что называется, от безделья, но с шипением и хлопком только что открытой бутылки шампанского. Я должна была осушить эту красивую, запотевшую бутылку газированной воды и уйти домой с Ником. Я ни за что, не должна была спускаться на парковку одна.

Я посмотрела на своего похитителя. Он вытирал руки о штаны. Я использовала эту возможность, чтобы осмотреться. Это была маленькая каюта с кроватью королевских размеров. У стен ― шкафы из темного дерева. Я предположила, что они служат для хранения вещей. Здесь было окно (не настолько большое, чтобы из него вылезти), наверху ― панели, пропускающие достаточно света (но прикрученные цепями) и дверь. И даже если я выберусь отсюда, мы на гребаной лодке, посреди океана. Здесь нет места, куда можно убежать или спрятаться.

Я снова посмотрела на Дамиана. Он наблюдал за мной из-под козырька бейсболки. Она была темно-синей с инициалами «СД», вышитыми белыми нитками, официальным знаком Сан-Диего Падрес. Наверное, он когда-то играл. Или просто носил это, потому что она ему нравилась.

Садист-Дебил.

А еще – Тупой Недоумок, если он действительно фанат Падрес, потому что Сан-Диего был самым большим городом в США, который никогда не выигрывал мировые чемпионаты, Суперкубок, кубок Стэнли и НБА или какие либо другие спортивные соревнования. Это было проклятье, от которого мы страдали, и мой отец надеялся каждый раз в начале сезона: Удачи, Сан-Диего Падрес. Ни пуха, ни пера!

– Попробуй выкинуть какую-нибудь глупость, и я сломаю тебе ноги.

Дамиан поднял пустую бутылку воды с пола и направился к двери.

Я должна была ударить его по башке стулом.

Я должна была толкнуть его так, чтобы миска соскользнула и разбилась, а затем ткнуть его разбитым стеклом.

– Пожалуйста, – сказала я вместо этого, – мне нужно в туалет.

Я не могла не думать об опорожнении мочевого пузыря. Я могла забыть обо всем, кроме голода, жажды и физиологических потребностей. Я полностью зависима от него. «Пожалуйста» и «спасибо» приходят сами собой, когда ты находишься в чьей-то власти. Даже если ты ненавидишь этого «кого-то» до смерти.

Жестом он приказал мне встать. Мои ноги подкашивались, поэтому пришлось опереться на него. Я была одета в ту же одежду ― кремовый шелково-шифоновый топик и обрезанные брюки-сигареты (Примеч. Брюки-сигареты ― узкие и плотно облегающие фигуру брюки, довольно универсальны, имеют разную длину), но теперь они были трудно узнаваемы. Парижский шик Изабель Маран (Изабель Маран (фр. Isabel Marant, род. 12.04.1967, Париж – известный французский модельер) выглядел так, словно провел ночь, катаясь с Робом Зомби (Примеч. Роб Зомби (англ. Rob Zombie, настоящее имя – Роберт Каммингс) – известный американский музыкант, играющий в стилях грув-метал и индастриал-метал, а также кинорежиссер и сценарист; в прошлом байкер и арт-директор порножурнала).

Дамиан провел меня по узкому коридору. Справа была меленькая ванная комната с компактным душем, раковиной и туалетом. Я повернулась, чтобы закрыть дверь, но Дамиан просунул ногу.

– Я не смогу писать, если ты будешь смотреть.

– Нет? – и он потащил меня обратно в каюту.

– Подожди.

Боже, я ненавидела его. Я ненавидела его больше чем кого-либо когда-либо смогу возненавидеть.

Он подождал у двери, не потрудившись отвернуться. Он хотел убедиться, что я поняла ситуацию ― со мной не считаются, я не имею права голоса и не могу рассчитывать на уединение, милосердие, удобство или внимание. Я пленница, объект для его прихотей.

Я направилась к унитазу, благодаря Бога за то, что окажусь частично закрыта от Дамиана раковиной. Я расстегнула штаны, впервые обращая внимание на царапины. Кожа, наверное, поцарапалась о стенки ящика, в котором он меня запер. Я коснулась затылка и обнаружила шишку размером с яйцо, которая не переставала пульсировать с тех пор, как я пришла в себя. Ноги заныли, когда я села, на коленях были огромные, фиолетовые синяки, наверное, от движений в деревянном ящике. Кто знает, как долго я там пробыла. Еще хуже то, что я не могла расслабиться и пописать, но когда все же начала, меня обожгло, как будто кислотой. Мочи оказалось немного, наверное, потому, что я была обезвожена, но я еще немного посидела, сделав несколько глубоких вдохов, прежде чем вытереться и встать. Я натянула на себя штаны и уже собиралась мыть руки, когда увидела свое отражение.

– Какого хрена? – я повернулась к нему. – Что за херню ты сотворил со мной?

Он бесстрастно продолжал смотреть на меня, словно не слышал, как будто я была пустым местом.

Я снова посмотрела на свое отражение в зеркале. Он отрезал мои длинные светлые волосы и перекрасил их в жгучий черный цвет: укоротил их тупыми ножницами и облил магазинной краской. Часть белых непокрашенных волос все еще проглядывала сквозь темные пряди, как будто я напялила дешевый готический парик. Мои серые глаза, которые всегда привлекали внимание на моем лице, померкли на фоне этих жестких темных волос. В сочетании со светлыми ресницами и бровями я выглядела как живой призрак.

Нос и щеки были поцарапаны. Засохшие ручейки крови окружали мои уши там, где он вырвал мои волосы. Глубокие голубые круги образовались под глазами, а губы выглядели такими же болезненно потрескавшимися, какими и ощущались.

Мои глаза горели от непролитых слез. Я не могла примирить эту девушку с той, которой я была пару дней назад, с девушкой, которая собиралась отпраздновать свое двадцатичетырехлетие. Мой отец наверняка уже знает, что я пропала. Я бы никогда не пропустила вечеринку, которую он устроил для меня. Он наверняка уже поговорил с Ником, последним человеком, который меня видел. Я не знаю, как много дней прошло, но мой отец, должно быть, меня ищет. Он наймет лучших из лучших и не остановится, пока не найдет меня. И если он отследил мою машину на набережной, он, догадался, что я на корабле. Эта мысль утешала меня. Может, он близко. Все, что мне нужно сделать, это выиграть немного времени, чтобы он мог догнать нас.

Я ощутила его под блузкой и облегченно вздохнула. Оно все еще было здесь ― ожерелье, которое отец подарил маме, когда я родилась. Оно перешло ко мне после ее смерти, и с тех пор я носила его. Это была простая золотая цепочка с круглым медальоном. Медальон был с прозрачным стеклом, которое открывалось как книга. Внутри было два редких драгоценных камня ― александриты и розовая морская жемчужина. (Примеч. Александри́т – природная разновидность минерала хризоберилла с примесью хрома. Кристаллы александрита способны менять оттенки окраски в зависимости от освещения: от темной сине-зеленой, голубовато-зеленой, темной травяно-зеленой, оливково-зеленой при дневном свете до розово-малиновой или красно-фиолетовой, пурпурной при вечернем или искусственном свете).

– Возьми, – я расстегнула замочек и протянула Дамиану.

Я не думала, что могу обменять ожерелье на свою свободу, ведь он легко мог просто отобрать его, но я могла соблазнить его обещанием большего. Если я разожгу его аппетит денежной компенсацией, возможно, я смогу выиграть немного времени и отсрочить то, что он планировал для меня.

– Это будет стоить кучу денег, – сказала я.

Он отстраненно смотрел на меня. Потом безразличие покинуло его. Все его тело напряглось, и он снял кепку. Странный жест, как будто он только что узнал о чьей-то смерти. Или, может, он сделал это из уважения, как будто перед лицом чего-то большого, красивого и святого.

В любом случае, он забрал ожерелье, очень медленно, пока оно не закачалось у него на руке.

Он поднял его к свету, и в первый раз я увидела его глаза. Они были темными. Черными. Но такой черноты я раньше никогда не видела. Черный был Всем. Никаких оттенков. Чернота была абсолютной, непроницаемой. Черный поглотил все цвета. Если вы упадете в черноту, она поглотит вас полностью. Тем не менее, здесь был и другой черный. Это был черный лед и горящий уголь. Это была родниковая вода и пустынная ночь. Это была темная буря и спокойная гладь. Здесь черный боролся против черного, противоположные, полярные друг другу, но все же… черные.

Я могла видеть ожерелье моей мамы, застывшее в его глазах. Это напомнило мне, как тает бесконечная линия отражений, когда стоишь между двух зеркал. Что-то было такое в его глазах, в его лице, чего я не могла понять. Он был загипнотизирован медальоном, словно попал под какие-то чары.

В его броне все же была щель.

– Может быть еще больше, – сказала я.

Он оторвал взгляд от ожерелья и посмотрел на меня. Схватив меня за руку, потащил через галерею, вверх по короткой лестнице и на палубу. Я еле тащилась за ним, ноги были еще вялые и слабые.

– Ты видишь это?

Он обвел рукой вокруг.

Мы находились посреди пустоты, окруженные километрами темной убегающей вдаль воды.

– Это, – продолжил он, указывая на океан, – не идет ни в какое блядское сравнение с этим, – он потряс ожерельем перед моим лицом. – Твои камешки для меня ничто, вымытый песок.

– Жаль, – продолжил он мягче, держа медальон в лучах солнца. – Какая красивая вещица.

Мой отец не мог решить, какой камень подобрать матери. Он сказал, что выбрал александриты, потому что они походят на радугу. Их грани переливаются невообразимыми цветами на свету. В помещении они выглядели красноватыми, а на солнце сверкали зеленым оттенком. Их свет отбросил блик на лицо Дамиана.

– Какая красивая вещица, – повторил он тише, почти грустно.

– Эти камни очень редкие. Жемчужина тоже. Ты не будешь ни в чем нуждаться. Ты можешь поехать, куда захочешь. Исчезнуть. Делать все, что хочешь. И если ты хочешь больше…

– Сколько стоит твоя жизнь, Скай Седжвик? Как ты думаешь?

Он знал мое имя. Конечно, он знал мое имя. Он, наверное, нашел документы в сумочке. Или следил за мной. Значит, похищение мое было не случайным

– А сколько, ты думаешь, стоит моя жизнь? – спросил он, снова поднимая медальон. – Длину этой цепочки? Жемчужину? Два редких камня?

Он посмотрел на меня, но я не ответила.

– Ты когда-либо держала жизнь в своих руках? – он положил медальон в мою ладонь и сжал ее вокруг него. – Вот, ощути это.

Он псих. Совершенно сбрендивший псих.

– Ты знаешь, как просто разрушить чью-то жизнь? – он медленно отобрал у меня медальон, и медленно, намеренно медленно уронил его.

Тот упал возле его ноги. Дамиан поиграл с ним немного, двигая его назад и вперед носком ботинка.

– Это действительно до смешного легко, – он наступил на медальон и придавил его каблуком, глядя на меня.

Стекло начало трескаться под его весом.

– Не нужно, – попросила я. – Это все, что у меня есть в память о маме.

– Было, – ответил он, не убрав ноги до тех пор, пока медальон не был раздавлен.

То, как он сказал «было», разбило меня вдребезги.

Было.

Я была.

Это то, что произошло на корабле.

Это то, что никогда не исчезнет.

Он поднял мою разбитую памятку и изучил ее.

Я почувствовала прилив радости, потому что камни и жемчужина остались невредимы. Конечно, они остались. Наверное, что-то отобразилось на моем лице, потому что он схватил меня за шею и сжал так сильно, что я начала задыхаться.

– Ты любила свою маму? – спросил он, наконец, отпуская меня.

Я упала на колени, восстанавливая дыхание.

– Я никогда ее не знала.

Дамиан подошел к перилам и задержал ожерелье над водой. Я смотрела, все еще стоя на коленях, как оно покачивается на ветру. Я знала, что он собирается сделать, но не могла отвести взгляд.

– Прах к праху… – сказал он, бросая его в океан.

Он будто выбросил кусочек меня за борт, будто осквернил любовь моих родителей, их воспоминания ― два радужных александрита, и меня, их розовую жемчужину. Дамиан Кабальеро разрушил то, что осталось он нашего красивого стеклянного мира.

Я не могла плакать. Я была слишком измучена. Мой дух полз по туннелям из наждачной бумаги, заживо сдирая с себя кожу. Сдирая свою свободу. Сдирая волосы. Сдирая достоинство и самооценку, все то, что я имею, кого люблю и кем дорожу. Я лежала там, глядя в небо, глядя на солнце, которое мне было так нужно, и мне было все равно.

Мне было все равно, когда Дамиан поднял меня и потянул обратно вниз. Мне было все равно, сколько в коридоре окон и как промаркированы выходы. Мне было все равно, когда он запер меня, завел двигатель, увозя меня далеко от дома, отца, мой прежней жизни.

Все, что я знала, лежа в постели и сквозь щели в панелях наблюдая за пушистыми белыми облаками, принимающими странные причудливые формы, это то, что если у меня появится шанс, я не буду колебаться ни секунды, прежде чем убить Дамиана Кабальеро.