Текст книги "Бумажный лебедь (ЛП)"
Автор книги: Лейла Аттэр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)
Глаза Рафаэля метались от Скай к Дамиану.
– Насилие? Ты реально хочешь этого? Мы провели полжизни, убегая от насилия.
– Не насилие, Рафаэль. Расплата. Скай Седжвик за МаМаЛу. Una mujer por una mujer. (Примеч. Дословно фраза звучит как «Женщина за женщину»).
– Я думал, твоя цель – его компания.
Дамиан вытащил коробку Lucky Strike из пиджака.
– Я передумал, – он провел по потрепанным желтым письмам и подумал о газетной статье внутри, наполненной ложью, которую Уоррен выплеснул на его мать. – Моя цель – Скай Седжвик.
ЧАСТЬ 3
СКАЙ
Глава 20
– И вот так Эстебан стал Дамианом, – сказал Рафаэль. – Когда ты начала молится за него и МаМаЛу, то застала его врасплох. Он не мог заставить себя убить тебя, но мог заставить твоего отца думать, что ты мертва. И сейчас, – Рафаэль поднял пистолет, – твое время и в самом деле закончилось, принцесса.
Было почти темно. Я слышала, как волны разбиваются о берег, пищат и трепещут ночные насекомые, вьющиеся вокруг нас, как пронзительно кричит островная птица – как звук с CD «Звуки джунглей».
Закрой глаза. Расслабься. Не борись с этим. Позволь Рафаэлю выстрелить тебе в голову. Я уже была мертва. Правда не всегда делает вас свободными. Правда может убить, вскрыть и распотрошить внутренности. Все, во что я верила, все, что я считала реальным, перевернулось с ног на голову. Мой отец не был человеком, которым, как я думала, он был, Дамиан не был мужчиной, которым, как я думала, он был, и МаМаЛу не жила в доме с белыми стенами и заполненным цветами задним двориком.
– Ты врешь, – произнесла я. – МаМаЛу не мертва. Дамиан вез меня увидеться с ней.
– Он вез тебя на ее могилу, чтобы ты могла собственными глазами увидеть то, что сделал твой отец. Для него было важно, чтобы ты поняла, почему он делает то, что делает. Он бывает там каждый год. В этом году он думал, что наконец-то сдержит свое обещание и поменяет ее надгробную плиту. Он наконец-то собрался обрести свой мир, но ты … ты, как выяснилось, была трещиной в его броне. Я знал, что он расколется. Чем дольше времени он проводил с тобой, тем тяжелее ему было оставаться верным себе. Я мог услышать это в его голосе. Блядски расстроенный. Я должен был остановить его раньше, но я здесь сейчас, и пора покончить с этим.
Руки Рафаэля дрожали, когда он прицелился.
Я отвернулась. Я хотела вернуться в тот последний день на пыльной дороге в Каса Палома, которая осталась позади. Я хотела разогнать облако пыли, чтобы увидеть очертания моего лучшего друга, остановить машину и побежать к нему. Эстебан. Я хотела бы, чтобы пошел дождь.
– Отпусти ее, – произнес Дамиан.
Я открыла глаза и увидела его: темная, шатающаяся фигура, стоящая возле нас. Он еле стоял, но все же каким-то непостижимым образом удерживался на ногах.
– Мы оба знаем, что ты не выстрелишь. Ты не сможешь, – сказал он Рафаэлю.
– Смогу, – Рафаэль держал пистолет, сжав его обеими руками и нацелив на меня. – Ради тебя – смогу. Я перешагну через свой чертов страх оружия и вышибу ей мозги. Либо ты, либо она, Дамиан. Она звонила своему отцу. Проверь исходящие звонки в своем телефоне. Ты знаешь, что это значит, верно? Они придут за тобой. Это только вопрос времени.
– Я сказал, отпусти ее, – Дамиан вытащил пистолет и прицелился в Рафаэля. Он пошатывался.
Мы образовали напряженный треугольник – я на коленях между двумя мужчинами, Рафаэль целился из пистолета в меня, Дамиан направил пистолет на него. Их невидимая связь стала для меня очевидной. Пистолеты были отвлекающим маневром. Они решали что-то более важное – каждый пытался удержать другого от неправильного поступка.
Рафаэль был готов ликвидировать что угодно, представляющее угрозу для Дамиана, а Дамиан знал, что, отняв человеческую жизнь, Рафаэль будет переживать это всю жизнь. Дамиан посмотрел на Рафаэля и увидел, что кое-что он все-таки сделал правильно. Он увидел луч искупления. Дамиан оберегал Рафаэля слишком долго, чтобы теперь позволить ему испачкать руки кровью.
Но был еще один фактор, который имел значение. Я. Дамиан оттолкнул меня в сторону и принял удар на себя. Я знала, что он сделал это, чтобы защитить меня. Я знала, почему инстинктивно обратилась к нему, когда я решила, что окружена акулами. Отчасти я понимала, что где-то в глубине его души осталась еще маленькая частица, частица Эстебана, которая все еще жива, но захоронена под слоями боли и гнева.
– Мы оба знаем, что ты не будешь стрелять в меня, – сказал Рафаэль Дамиану, его палец по-прежнему лежал на спусковом крючке, взгляд не отрывался от меня.
– Испытай меня, – сказал Дамиан. – Я говорил тебе прежде. Станешь у меня на пути, я убью тебя.
Рафаэль не выглядел до конца убежденным.
– Ты ранен, Дамиан. Бредишь. Ты не знаешь что творишь. Пока она жива, ты в опасности. Они не остановятся, пока не найдут ее. Мы должны замести следы прямо здесь и сейчас.
– Я решаю, – прорычал Дамиан. – Я решаю, что, как и когда это делать. Это не имеет никакого отношения к тебе, поэтому, блядь, не вмешивайся. Садись в свою лодку, убирайся с этого острова и не оглядывайся. Это моя жизнь, моя битва, мои правила.
Рафаэль не двигался. Дамиан не двигался. Они оба стояли на месте с нацеленным оружием, слишком упрямые, чтобы признать, что каждый из них заботился друг о друге.
– Я получил деньги, которые ты просил, Рафаэль, – это был Мануэль, вернувшийся из своего путешествия. – Твое лицо во всех выпусках новостей, Дамиан. Большая часть острова кишит копами и парнями из охраны, нанятыми Уорреном Седжвиком.
Он проследил взглядом от Рафаэля к Дамиану, внезапно осознав, что попал между двух огней.
– Эй, мужики, что происходит?
Рафаэль и Дамиан не ответили. Новости Мануэля только подлили масла в огонь. Они продолжали безмолвную борьбу, сконцентрировавшись на своей дуэли, которая проходила в напряженной тишине. Тогда Рафаэль прервал противостояние.
– Это – полная фигня Дамиан, и ты знаешь это, – сказал он. – Если ты решил пойти ко дну, не надейся, что я буду бродить вокруг и наблюдать за этим.
Он отобрал у Мануэля сумку и всучил Дамиану.
– Медикаменты, – указал он. – Но, как погляжу, тебе поебать на свою жизнь, по всей видимости, ты не воспользуешься ими.
Он был раздражен, так зол, что даже не захотел смотреть Дамиану в глаза.
– Ты не неуязвим, ты знаешь это? Ты упрямый осел, который едва может стоять. Тебе необходимо вернутся внутрь и не рыпаться. Хотя бы до того, как жар спадет. Я позабочусь о делах и отправлю Мануэля подкинуть твой телефон в Каборас. Пускай они отправятся искать тебя там, – сказал он. – И в следующий раз, когда я увижу тебя, постарайся хотя бы удержать свою чертову задницу на ногах.
Дамиан оставался на ногах, пока Рафаэль и Мануэль не скрылись из виду. Его колени не подкосились до тех пор, пока он не услышал отплывающую лодку. Тогда он свалился подобно мешку с картошкой. Я побежала к нему, чувствуя на себе груз всего того, что узнала о нем. Я откинула назад его волосы со лба. Он горел, его дыхание было горячим, кожа холодной и влажной. Мало того, что он потерял много крови, похоже, что инфекция от его раны распространяется.
Вчера я отдала бы что угодно, лишь бы освободится от него.
Умри, Да-ми-ан, умри!
Сегодня же, я рылась в содержимом аптечки, которую принес Мануэль. Мне нужны антибиотики, чтобы убить инфекцию. Мне нужно что-то, что поможет снизить температуру его тела. Мне нужно, чтоб он открыл свои глаза, посмотрел на меня, сказал хоть что-то, что угодно.
Живи, Да-ми-ан, живи!
Дамиан всю ночь балансировал на грани жизни и смерти, то приходя в сознание, то теряя его. Его пульс был неустойчивым, иногда сильным и быстрым, иногда – едва ощутимым. Я сидела рядом, следила за его температурой, отжимала полотенце и клала его ему на лоб, подобно тому, как делала в моих воспоминаниях МаМаЛу, когда мы болели.
Когда холодные компрессы становились прохладными, я меняла воду. Снова и снова, и снова. К утру мне не приходилось менять их так часто. Дамиан, видимо, прошел самое худшее. Я растянулась возле него, эмоционально и физически опустошенная. Мне удалось затащить его назад на виллу и на кровать, справившись с его весом, мучительно волоча его шаг за шагом. Мы лежали под тонким белым сетчатым балдахином. Дом был неухоженным, но очаровательным. Без стекол в окнах, открытый внешнему миру, впуская внутрь воздух океана. Сетка защищала от комаров и других насекомых и отделяла нас от остального мира. Мне удалось наконец-то посмотреть на Дамиана – по-настоящему посмотреть. Если вы закроете глаза и подумаете о ком-то, кто дорог вам, то в памяти всплывут конкретные детали, такие, как цвет волос и глаз, или данные, указанные в водительском удостоверении. Скорее всего, это будут частички, которые прошли через ваше сознание, что-то, что вы даже не думали и хранили в памяти.
Например, форма ушей Дамиана и то, как блестели его веки. Все остальное изменилось: его адамово яблоко – оно стало отчетливее, щетина на его челюсти, вечно поджатые губы. Но я по-прежнему узнаю мочку его уха, я помню ее с тех пор, как мы лежали близко друг к другу на траве. Когда деревья качались на ветру, желтые цветы опускались на наши лица. Я раскрыла ладонь Дамиана и очертила линии. Теперь это была рука мужчины, большая, сильная и грубая. Я ощутила нежное пожатие. Это быта та самая рука, которая качала меня в гамаке, чтобы я уснула, та самая, что создавала бумажный мир, та самая, что показывала мне, как правильно сжимать кулак, не девчачий кулак, а настоящий, вырубающий Гидиота кулак.
Я прижалась щекой к ладони Дамиана и позволила себе представить, лишь на минуту, что мы снова дети.
– Мне так сильно тебя не хватало, – произнесла я в его прижатый к ладони большой палец. – Я писала тебе и МаМаЛу каждый день. Я не понимала, почему ты никогда не отвечал. Мое сердце треснуло от боли в нескольких местах. Я не видела, как ты бежал вслед за автомобилем в тот день, когда мы покинули Каса Палома. Я не знала, в каком аду ты побывал. Мне жаль, Эстебандидо, – я поцеловала его в центр ладони. – Так жаль, – мои слезы капали на его руку.
Когда я проснулась несколькими часами позже, глаза Дамиана были открыты, его рука все также подпирала мое лицо.
– Это правда? – спросил он. – То, что ты говорила?
Дамиан говорил нежно. Я никогда не слышала, чтобы он использовал со мной этот тон. Его голос. Господи, его голос. Я пыталась ответить, но он так на меня смотрел, что я не могла найти слов. Он смотрел на меня. Скай. Не дочь Уоррена Седжвика. Не средство для достижения цели. Впервые Дамиан видел меня.
Я позволяю ему смотреть на меня, потому что знаю, ему это необходимо, точно так же, как мне необходим он. Я позволяю ему увидеть девочку, которая поклонялась ему, девочку, которая тайно приносила ему землянику в покрытом пятнами подоле платья, девочку, которая так сильно хотела произвести на него впечатление, что просила отпустить ее велосипед, хотя еще не была готова покатиться самостоятельно.
– Почему ты так заботишься обо мне? Почему так мила со мной? – спросил он.
– Почему ты оттолкнул меня на корабле? Почему защитил от Рафаэля?
Я протянула руку, чтобы прикоснуться к его ране, но он вздрогнул и отвел мою руку в сторону. Он опустил взгляд на мой перевязанный палец, и на лице его отпечаталась такая мука, что мне захотелось его обнять. Но прямо на моих глазах Дамиан пришел в себя. Он отключился, взгляд стал пустым, как протертая начисто доска. Он отвернулся от меня – и я так и осталась таращиться ему в спину.
Потихоньку все стало на свои места. Когда боли становится слишком много, Дамиан закрывается. Он все блокировал. Это был механизм психологической адаптации. Я могла только представить себе, чему он был свидетелем на протяжении всех тех лет с Эль-Чарро. Он научился отключать свои эмоции. Я помнила, когда он отрезал мой палец. Он продолжил нарезать картофельный салат так, как если бы он калечил людей каждый день. Вот он поправил свою подушку. Я знала, что спать на том боку, должно быть, очень больно, ведь швы были еще свежи. Поэтому я перевернулась на другую сторону и уставилась на стену. Несколько минут спустя, он перекатился обратно. Я почувствовала, как он уставился на мою спину. Вскоре я встану и дам ему еще одну дозу таблеток, но в настоящий момент я довольствовалась тем, что уже не была невидимкой – из-за вырвавшегося признания, несмотря на то, что я знала, он отведет взгляд в тот же момент, как я поверну к нему лицо. И к тому же, внутри меня все еще жило это чувство страха. Не считая этого момента, я не боялась за Дамиана. Я боялась его.
Всю мою жизнь люди заботились обо мне. Каждой моей прихоти старались угодить, каждая просьба была выполнена. Я стояла в кухне, уставившись на полки, и поняла, насколько не подготовлена, чтобы заботиться о ком-то. Я могла бы сделать кофе и тост, или тарелку овсяной каши, но теперь я смотрела на специи и банки консервов, которые, без сомнения, можно было бы смешать и приготовить что-нибудь вкусное, но я понятия не имела, как это сделать. Я вытащила банку томатного супа. Больным людям полезен суп. И крекеры. Я схватила пакет. Я выглянула в окно, пока суп нагревался на плите. Контраст лазурной воды и незаконченной стены из известняка выглядел как иллюстрация из журналов про путешествия. Тропический бриз пронесся по кухне. Помещение было декорировано в мягких естественных тонах, как марципан и тыквенное масло. Я не могла представить себе Дамиана, выбирающего эту цветовую гамму. С другой стороны, это было идеальным убежищем от холодного, жестокого мира, в котором он жил. Здесь было тепло, солнечно и светло. Дамиан настороженно наблюдал за мной, когда я вошла в комнату с его ланчем на подносе. Очевидно, он не любил полагаться на кого-либо, но я знала, он просто использовал свою угрюмость, скрывая уязвимость. Он ненавидел быть слабым и нуждаться в заботе. Он ненавидел чувство вины, пришедшее вместе с моей заботой. Но это было именно тем, в чем он нуждался. Ему нужно знать, что он достоин заботы, что я не собиралась оставлять его, как, по его мнению, я поступила много лет тому назад, что, несмотря на все то, что случилось, я все еще рядом с ним. Я не знала, как надолго, потому что – да, Господи, просто потому, что даже уговорить его поесть мне казалось сейчас нереально сложной задачей. Я поставила поднос на кровать и перевернула ложку ручкой в его сторону. Он просто уставился на поднос. Я знала, он думал о времени, когда он делал то же самое для меня на корабле, принося мне еду, но обстоятельства были несколько другими. Я знала, что он думал об этом, беря в руки ту же самую ложку. Он поковырялся в тарелке и отложил ложку. Его горло сжалось, он боролся с тем, что мучило его.
Меня осенило. Никто не заботился о Дамиане со времени МаМаЛу, ни когда он болел, ни когда был ранен. Мир отказал ему в доброте, и он не знал, что с этим делать теперь или как реагировать. Он своими руками убил наркобарона, а тарелка супа сломала его. Он хотел, чтоб я ненавидела его за то, что он сделал. Это было бы понятнее для него. Но не это, не доброта там, где он ожидал неприязни. Это перевернуло весь его мир верх тормашками.
Я хотела положить свою руку на его сжатые кулаки и сказать, что все в порядке, но я встала и ушла. Я знала, что он ни за что не будет есть, если я буду наблюдать. Спустя несколько часов, когда я вернулась в его комнату, он спал. Он принял таблетки, но еду оставил нетронутой.
Рафаэль был прав.
Он был упертый, как осел.
Я открывала еще много банок с супом. Еще много подносов оставались нетронуты. Я уже была готова привязать его и насильно кормить, когда нашла баночку жареного арахиса. Когда Дамиан открыл глаза после полуденного сна, я сидела на стуле и наблюдала за ним.
– Наконец-то, – произнесла я, забрасывая горсть арахиса в свой рот. Хрусь, хрусь, хрусь.
Он проследил взглядом от меня к кулечку с арахисом, который я сделала из обложки журнала, но ничего не сказал.
Я продолжила жевать. Хрусь, хрусь, хрусь.
Он, должно быть, был голоден. Умирал от голода. Просто он был чертовски горд, чтобы позволить мне сделать что-либо для него.
– Я думал, у тебя аллергия на арахис, – сказал он.
– Тебе прекрасно известно, что нет.
На долю секунды тень улыбки промелькнула на его губах. В ней были воспоминания – воспоминания, пробившие брешь в его защите – о том, как я прячу контейнер с шоколадным мороженым и арахисовым маслом под свою кровать, чтобы поделиться лакомством с ним. Ничего не осталось, когда он влез через окно тем вечером. Я съела все и очень старалась не показать, что мне плохо. Не вышло – и Эстебан помог мне убрать улики.
– Ты знал, – сказала я, понимая, почему он и глазом не моргнул, когда я говорила ему об аллергии на арахис. Я помнила, как он увлажнял свои ноги. – Ты осел.
Он рассмеялся, поймав арахис, который я бросила в него.
Дамиан чертов Кабальеро смеялся. И это была самое прекрасное, что я когда-либо видела. Я прикинулась, что для меня это не имело значения, как и то, что у меня перехватило дыхание и горло в волнении сжалось, когда я вывалила остальной арахис ему на колени и ушла.
Мне нужно побыть одной, иначе я бы обняла его в этот момент, в момент, когда маска на его лице дала трещину. Ему нужно было побыть одному, так он мог бы поесть тот арахис, не чувствуя, что я что-либо приготовила специально для него. Дамиан пересилил себя. Он закончил выкидоны с едой. Когда мы истощили запасы супа, я перешла к фасолевой подливе и банкам с чили, персиками и грушами. Я наткнулась на золотую жилу, когда открыла морозилку и нашла замороженные обеды, которые могла разморозить в микроволновой печи. Я поступила как настоящий гурман, добавив щепотку паприки к макаронам с сыром и веточку оттаявшего брокколи (которую Дамиан оставил на тарелке, неблагодарная скотина). Иногда, когда он спал, я включала радио. Здесь не было никакого кабельного телевидения, таким образом, я была вынуждена довольствоваться «скрипящими» новостями из радиоприемника. Они повторяли мое имя и описание внешности, а также словесный портрет и имя Дамиана. Его считали вооруженным и опасным. Я слышала краткое заявление своего отца, обращенное к Дамиану.
Была выделена горячая линия и обещано денежное вознаграждение за любого рода информацию. Я исчезла две недели назад, и в голосе моего отца слышался надрыв. Он был уже у нас на хвосте, с пистолетами наголо, не зная ничего о том, что происходило на самом деле. Он понятия не имел, что Дамиан – это Эстебан, что это плата за его собственные грехи. Я разрывалась между гневом за то, что он сделал, ложью, которую он выдавал за правду, и глубоким убеждением, что в этой истории было что-то еще. Я знала своего отца, точно так же, как знала Дамиана. Я хотела сообщить отцу, где я, чтобы положить конец его страданиям, дать шанс объясниться, но это подразумевало, что мне придется выдать Дамиана, а я не хотела предавать его так, как он думал, я предала его много лет назад.
Я загрузила себя заботой о здоровье Дамиана и не думала больше ни о чем. Однажды вечером я открыла банку тунца и решила, что пришло время что-нибудь приготовить. Я заглянула в холодильник и нашла несколько лимонов, перезревший томат и одинокую луковицу, катающуюся по одному из выдвижных ящиков. Я подумала, что могла бы сделать севиче. (Примеч. Севи́че (исп. ceviche, seviche или sebiche, sebiche) – блюдо из рыбы или морепродуктов, получило распространение во многих кухнях латиноамериканских стран). Это было главным блюдом в летний сезон в моем любимом ресторане. Я заказывала его сто пятьдесят раз, но давайте начистоту, как можно сделать это из консервированной рыбы в лимонном соку? Это притом, что обычно его делают со свежими сырыми морепродуктами, но я собиралась стать новатором. Переложила рыбу в тарелку и сбрызнула его лимонным соком, осторожно, чтобы не задеть свой перевязанный мизинец.
Маринад. Готово.
На очереди помидор и лук. Я пыталась нарезать помидор, но он был весь мягкий, поэтому я пропустила его в блендере вместе с луком, добавив чуточку острого соуса, и перемешала смесь с рыбой.
Вуаля!
Почувствовав, что кулинарная авантюра вполне удалась, я положила тортильи на поднос и по центру тарелки. Я принесла его в спальню и положила на колени Дамиана.
– Я кое-что приготовила для тебя, – объявила я.
Он смотрел на комковатую стряпню, не притрагиваясь к ней. Боже милостивый, он выглядел таким грубым и суровым с этой отросшей щетиной.
– Вперед, – сказала я. – Это севиче.
– Севиче? – он присмотрелся.
– Да. Это рыба с…
– Я знаю, что такое севиче,– он явно был настроен подозрительно. – Ты первая.
– Отлично, – я пожала плечами, зачерпнув немного на тортилью.
– Мммм, – озвучила я. – Это и в самом деле вкусно.
Дамиан попробовал. Мы ели молча. Я проглотила. Он выплюнул лимонные зернышки и проглотил. Я зачерпнула еще раз. Он тоже. Ни один из нас не прервал зрительного контакта. Это было самой мерзкой, вонючей, тягучей смесью в мире. Имело привкус горечи, тухлых помидоров и жопы Барта Симпсона. (Примеч. Бартоломью Джо-Джо «Барт» Симпсон (англ. Bartholomew Jo-Jo «Bart» Simpson) – герой мультипликационного сериала «Симпсоны»).
Я выплюнула, но Дамиан продолжал есть, глотая гнилой, протухший кусок за куском, пока все не съел. Когда он закончил, он откинулся на спину, удерживая свой живот, как будто пытался пропихнуть все это.
– Что?.. – я уставилась на него. – Почему ты доел это?
– Потому что это ты приготовила, – ответил он. – Не делай так снова, – и он отвернулся на свою сторону и уснул.
Дамиан рано поднялся с кровати на следующее утро. Угроза съесть еще одно – или несколько – блюд моего собственного приготовления, видимо, ускорила процесс его выздоровления. Первое, что он сделал, это передвинул лодку под полог кокосовых деревьев. Он прикрыл ее пальмовыми ветками и скрепил их веревками, так что никто не смог бы распознать лодку сверху.
Наблюдая за его работой, за тем, как он наклонялся, и, смотря на его тело без рубашки, я недоумевала, как могла подумать о нем как об обычном парне. Он был стройным, но не слишком мускулистым, как будто спина и плечи налились силой от тяжелой работы. Его кожа была такого же цвета, как я запомнила – теплый песок с бронзой. Он редко расчесывал свои волосы, но это был отнюдь не спутанный беспорядок, это выглядело, как будто волосы раздуло ветром – сексуально, с влажными завитками на кончиках.
Когда Дамиан посмотрел в мою сторону, я прикинулась, что сосредоточилась на ракушках рядом с моими ногами. Я думала о наших воскресных прогулках по пляжу, о том, как мы гонялись наперегонки, опережая МаМаЛу, готовые к прыжку, прежде чем следующая волна утянет свои сокровища обратно в океан. Мы подбирали ракушки, которые потеряли былую красоту, разбившись о волны. Разбитые вдребезги, они были такими хрупкими, что превращались в радужный луч света. Они были самыми любимыми у МаМаЛу. Мы делали для нее ожерелья. Я отбирала их по размеру и форме, а он аккуратно проделывал отверстия. Это было самым сложным этапом – с помощью гвоздика пробить хрупкие ракушки, при этом не раскрошив их. Я собрала несколько ракушек, прежде чем вернуться внутрь, чувствуя, как внутри меня несколько мелких кусочков словно собрались воедино. Здесь, на глухом острове, без шезлонгов, громкой музыки и внимательных официантов, обновляющих мой коктейль, я будто вернулась к себе, возобновила связь с собой. Меня не заботило, как уложены мои волосы, во сколько подается обед, сеансы массажа, или частные экскурсии. Здесь было чувство свободы, чувство легкости, и я не чувствовала себя потерявшейся.
Тем вечером Дамиан готовил крабов на пляже, на небольшом костре в котелке с водой. Мы ели их с растопленным маслом, стекавшим вниз по нашим подбородкам. Хорошо, он был лучший повар, чем я, и он первоклассно бы уделал конкурента на шоу «Последний герой». (Примеч. В американском варианте шоу о выживании в естественных условиях на необитаемом острове носит название «Выживший»). Как ни крути, я считала, что он был, мать вашу, крутым мужиком, раз уж пережил мое севиче.
Он сделал разрезы на нескольких кокосах, и мы потягивали сладкую, легкую жидкость. Дамиан не смотрел на меня. Совсем. Он опускал взгляд на воду. Иногда он смотрел вверх на небо. Мне было любопытно, осматривал ли он место возможного появления лодки или вертолета. Я была почти уверена, что он слушал новости.
Несколько раз, когда его глаза останавливались на мне, он быстро отводил взгляд. Я понятия не имела, о чем он думал или как долго мы должны были прятаться. Было столько всего, что я хотела спросить у него, так много, чего хотела узнать, но сидя возле него, наблюдая за огнем, в то время как покачивалось море, я чувствовала покой. Я ощущала себя в безопасности с Дамианом. Я хотела свернуться калачиком и положить свою голову ему на колени, как делала много лет назад в начале нашей дружбы. Но Дамиан был занят. Он делал дырки в ракушках, которые я собрала. Он был так нежен, так осторожен с каждым кусочком, что я не могла отвести от него глаз. Его пальцы ощупывали каждую ракушку, перед тем как выбрать правильное место. Иногда он поглаживал ракушку, поворачивал, уделяя ей все внимание, прежде чем отложить в сторону. Это были те, что могли треснуть от малейшего усилия, и Дамиан не хотел навредить ни одной.
Закончив, Дамиан продел нитку через отверстия ракушек и связал концы. Он подержал их над огнем. Ожерелье засверкало легким золотом, хрупкое и изящное.
– Вот, – он дал его мне.
Дамиан никогда не делал ожерелье из морских ракушек ни для кого, кроме МаМаЛу. Внезапно я поняла, что он сделал. Он извинялся. Он компенсировал то ожерелье, которое выкинул за борт, ожерелье, которое отняло у него его мать. Ты когда-либо держала жизнь в руке? Он опустил медальон в мою руку и согнул мои пальцы вокруг него. Вот, почувствуй это. Я подумала, что он чокнулся, но ожерелье моей матери стоило жизни его матери. Однако он был здесь, подарив мне память о своей матери, чтобы возместить потерю памяти о моей.
– Она была и моей матерью, – сказала я. – МаМаЛу была единственной мамой, которую я знала.
Мучительные, тяжелые рыдания вырвались из меня. Я приблизилась, обвила его руками, желая разделить эту боль, это горе. Кто-нибудь обнимал его, когда она умерла? Кто-нибудь утешал его? Он застыл, но позволил мне плакать. Я плакала о нем. Я плакала о МаМаЛу. Я плакала по нашим матерям, которых больше нет, и о всех тех годах вдали друг от друга, что мы потеряли.
Когда я успокоилась, я поняла, что он обнимал меня, также крепко, как я обнимала его. Я чувствовала, что Дамиан ступил на свой тернистый путь, ведущий через все сломанные, разрушенные, прекрасные частички его души, возвращаясь ко мне.
