Текст книги "Сине-сине-розовый"
Автор книги: Леви Тидхар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)
Так что я снял с них всю одежду и сложил ее на стульях. Я старался сделать все, чтобы выглядело так, будто они сами ее сняли и сложили. Затем я прошелся по квартире и стер все следы, со всех мест, до которых я дотрагивался. Но я не мОг вспомнить, до чего я дотрагивался, а до чего нет, так что я вытирал все подряд носовым платком. Протирая вещи в гостиной, я увидел фильм. На футляре стояло имя Томми, и я вспомнил, что как-то встречался с его другом и что они вместе снимали фильм. Поэтому я и положил пленку в карман пальто.
Затем я отнес бутылки с виски в спальню, открыл вторую, чтобы выглядело так, будто они много пили, и даже пролил часть на половик, чтобы создать впечатление, что они много выпили, прежде чем включили газ. Но я все еще его не включал, хотя мысль эта все время у меня была. Я знал, что я это сделаю, но пока не делал. Я смотрел на них, и мне становилось не по себе. Я все время думал о них там, на кровати, когда мыл бокалы в кухне. Я вымыл и вытер все три и оставил два в раковине, чтобы подумали, что они были одни и пили вдвоем. И я поставил третий бокал назад в кухонный шкафчик, где были все остальные. Я считал, что я их все хорошо вытер. Но, очевидно, в вашей лаборатории есть способ выяснить все, глупо с моей стороны было думать, что они этого не увидят, имея в своем pacho– ряжении микроскопы и все остальное. Все время, пока я мыл бокалы, я думал о них, лежащих на кровати, и меня стало беспокоить, что их найдут совсем голыми, хотя я и хотел, чтобы все было похоже на любовь. Поэтому я вернулся в спальню, и снова надел на них нижнее. белье. На Томми и на девушку. Я бы надел на нее и… лифчик, но… я… не знал, как это сделать. Так что… я сделал, что смог. Затем я постоял в дверях и минуту разглядывал комнату, чтобы убедиться, что все было похоже на любовь. И решив, что похоже, отправился в кухню, включил газ и ушел из квартиры.
Когда стенографистка представила отпечатанную на машинке исповедь, Амос Барлоу, подписав ее, вышел из комнаты в сопровождении патрульного, который отвел его вниз в камеру, где он должен был провести ночь до следующего утра. Они наблюдали, как он, хромая, выходил из комнаты, слышали стук его трости по железным ступенькам, ведущим на первый этаж, и не испытывали ни торжества, ни чувства удовлетворенности.
– Вы, ребята, наверное, хотите кофе? – спросил Мис– коло, появляясь в дверях канцелярии.
– Нет, спасибо, мне не надо, – отказался Карелла.
– А ты, Коттон, может быть, выпьешь чаю?
– Спасибо, Альф, нет.
Все молчали. Часы на стене показывали без десяти час. За окном начался легкий утренний дождичек. Карелла тяжело вздохнул и надел пиджак.
– Я как раз сидел и думал, сколько людей совершают убийства под влиянием минуты, и все им сходит с рук.
– Много, – откликнулся Хейвз.
Карелла снова вздохнул.
– А у тебя есть братья, Коттон?
– Нет.
– И у меня нет. Как можно убить родного брата?
– Он не хотел его терять.
– Но он потерял. его, – возразил Карелла и снова вздохнул. – Пойдем, я куплю тебе пива. Хочешь?
– Хорошо, – согласился Хейвз.
Они вместе пошли по коридору. У дверей канцелярии оба остановились попрощаться с Мисколо. Когда они спускались по железным ступеням лестницы на первый этаж, Карелла спросил:
– Ты когда завтра придешь?
– Пораньше, – ответил Хейвз.
– Попытаемся разузнать о Пети?
– Он все еще висит на нас, знаешь?
– Знаю. Во всяком случае, Берт думает, что напал на след. Может быть, что-то разузнаем. Придется потратить на это все утро. Хорошая мысль – прийти пораньше.
– Может быть, наплевать на пиво. А?
– Яс удовольствием, если ты не возражаешь, – согласился Карелла.
К тому времени, как они вышли на улицу, шел уже сильный дождь.
ЭД МАКБЕЙН
НЕРЕШИТЕЛЬНЫЙ
Ed McBain
HE WHO HESITATES First published 1965
Перевод Н. ЧЕРНЫХ-КЕДРОВОЙ
ГЛАВА I
Проснувшись, он увидел, что окна разрисованы морозными узорами. В комнате было очень холодно. С минуту он не мог понять, где находится. Зимой в его спальне было всегда холодно по утрам, но это была не его спальня. Какое-то время он смотрел на чужую комнату, не понимая, мтем сообразил, что он ведь в чужом городе. Он вылез из постели в нижнем белье и быстро прошел по деревянному полу к столу, на котором вечером, раздеваясь, сложил одежду.
Мебели в комнате почти не было. Кровать у одной ‘Тены, комод напротив, у другой стены деревянный стул, на котором лежала его одежда, и мягкое кресло около («навешенного окна. В углу был умывальник, но ванная была дальше по коридору. Сидя на стуле, он зашнуровал ботинки, потом быстро подошел к раковине и принялся м умывание. Он был огромный мужчина. Шесть футов пять дюймов роста и вес двести десять фунтов[30]. Руки у него были огромные, загорелые и задубевшие от работы, словно у фермера. Он намылил лицо и, зачерпнув воду из раковины, плеснул ее на крупный нос, твердо вылепленные высокие скулы, полные губы и словно вырубленный из камня подбородок. Зажмурившись, он смыл мыльную Пену и, открыв глаза, на секунду вгляделся в зеркало, Потом снял с крючка полотенце и вытер лицо.
Пожалуй, нужно идти в полицию.
До чего же холодно в комнате…
И который сейчас может быть час?..
Он быстро подошел к стулу с одеждой, надел рубашку, (стегнул ее, заправил галстук под потертый воротничок, но завязывать его не стал, оставил концы свободно висеть. Надел плотный твидовый пиджак, потом, обхватив себя руками, похлопал по бокам, чтобы согреться. Подошел к окну, отодвинул пожелтевшую тюлевую штору и выглянул на улицу вниз, мимо вывески «Меблированные комнаты» двумя этажами ниже, пытаясь по количеству прохожих определить, который час.
Улица была пуста.
Он знал, что нужно идти в полицию, но не хотелось вваливаться туда в шесть утра. Ну, может быть, сейчас немного больше. Если бы было шесть, то было бы еще совсем темно, так ведь? На улице пусто только из-за этого собачьего холода, только и всего. Он бы не удивился, если бы уже было девять, а то и все десять часов. Он опустил штору, подошел к стенному шкафу и открыл его. Там стоял очень старый маленький чемоданчик. Это был чемодан его матери, он имел единственную желтозеленую наклейку, на которой сверху полукругом шли слова «Ниагарский водопад. Нью-Йорк», а под ними красовалось изображение водопада в синих и белых тонах. Мать ездила туда на свой медовый месяц. Это был ее единственный чемодан, и она каждый раз давала его, когда он ехал в город продавать свои деревянные изделия. Обычно это бывает три-четыре раза в год. В этом году он первый раз приехал сюда в феврале.
Он тотчас вспомнил, что завтра – Валентинов день.
Нужно будет послать матери поздравительную открытку-
Он достал из шкафа свое тяжелое зеленое пальто – то, которое обычно надевал в свои зимние поездки в город, – и отнес его на кровать. Потом подошел к комоду, сгреб с него мелочь и положил ее в правый карман брюк. Взял бумажник, заглянул в него и вынул деньги, которые получил вчера за привезенную деревянную посуду. Снова сосчитал деньги – как раз ровно сто двадцать два доллара. Снова уложил их в бумажник, гГЪдошел к кровати, взял пальто, надел его, помогая себе массивными плечами.
Он застегнул пальто и пошел обратно к раковине посмотреться в зеркало. Все было в порядке.
Ему не хотелось, чтобы в полиции его приняли за какого-то бродягу.
Интересно, где же тут полицейский участок?
Придется спрашивать у хозяйки, как там ее?..
Если она встала…
Да и есть хочется. Надо будет где-то позавтракать, прежде чем идти в полицию.
' Он подумал, не следует ли уложить в чемодан те вещи, что у него в комоде, это не к спеху. Да, пожалуй, он сделает это попозже. Но вот деньги-то, их надо отправить матери. Какая была уйма работы, чтобы заработать эти сто двадцать два доллара. И теперь надо будет растянуть их до апреля или даже мая, когда он снова поедет в город или брат поедет. Там будет, видно. Да, он уложит все вещи потом.
Он вышел из комнаты, запер за собой дверь и спустился по лестнице на второй этаж. Линолеум на ступеньках был старым и потертым, он заметил это еще два дня назад, когда снял эту комнату. Но он недаром ехал сюда через весь город. Он знал, что здесь будет гораздо дешевле, чем в гостинице. Так что тут нечего глядеть на дырявый линолеум, пес с ним. Была бы только постель нормальная, да никакой бы живности в ней не ползало – больше и желать нечего. Да и платил он только четыре доллара в сутки. Где еще дешевле найдешь? Это уж только ехать на Скид-роу и спать всю ночь с пьяной рванью.
Комнаты хозяйки были на первом этаже в конце холла. В холле приятно пахло чистотой. Он сам видел, когда приехал сюда во вторник, как хозяйка на коленях скребла и мыла. Он сразу почувствовал, что здесь чисто, и постели чистые, без клопов. Это очень важно, чтобы без клопов. Никогда не ложись в постель, где клопы, говаривала ему мама. Он, правда, никогда не понимал, как можно заранее определить это, пока туда не ляжешь. А потом уж – поздно, живьем съедят. Но он прикинул, что запах дезинфекции в коридоре – верный признак того, что у этой леди в доме чисто. Она, наверное, чем-то прыскает на пружины кровати – где обычно прячутся клопы. Его мама моет пружины зубной щеткой и нашатыркой. Зачем на– шатыркой, он не знает, но, наверное, она там все убивает, если что завелось. А иногда еще и опрыскивает чем-то, наверное, клопиным ядом. Она такая чистюля.
Хорошо бы знать, который час. Не хотелось бы поднимать хозяйку с постели, если в самом деле так рано.
Ну, да все равно нужно сказать, что сегодня он съезжает, и расплатиться. Он осторожно постучал в дверь.
– Кто там? – спросила она.
Хорошо. Она уже встала.
– Это я, – ответил он. – Мистер Брум.
– Минутку, мистер Брум, – ответила хозяйка. Он ждал, когда она подойдет к двери. Где-то на верхнем этаже спустили воду в туалете. Все слышно. Дверь открылась.
– Доброе утро, – поздоровался он.
– Доброе утро, мистер Брум, – ответила хозяйка. Доуэрти, вот как ее фамилия. Агнес Доуэрти, теперь он вспомнил.
– Надеюсь, я вас не разбудил, миссис Доуэрти? – спросил он.
– Нет, я как раз завтракаю, – ответила она. Это была маленькая худенькая женщина в вылинявшем халате с цветочками и с бигуди. Она напомнила ему мать. Та такая же маленькая. «Только не спрашивай, как это я ухитрилась родить такого коня, как ты», – всегда говорила она. Как подумаешь, в самом деле, странно. Такая маленькая…
– Что вам угодно, мистер Брум?
– Я сегодня уезжаю, вот я и подумал…
– Что, так скоро?
– Да знаете, все что надо, я сделал, и вот…
– А какие были у вас дела, мистер Брум? Да входите, выпейте кофе со мной.
– Но, мэм…
– Входите, входите! – голос у нее был живой и веселый. Очень приятная женщина.
– Спасибо, – сказал он. – Ну, это только потому, что мне надо рассчитаться с вами.
Он вошел, и она закрыла за ним дверь. И здесь, как и в холле, пахло чистотой, тот же самый сильный запах дезинфекции. Линолеум на кухне кое-где протерт до дыр, но даже доски в этих местах отскоблены добела. На кухонном столе чистая клеенка с узором из морских раковин.
– Садитесь, – сказала миссис Доуэрти. – Вы с чем кофе любите?
– Я пью черный, мэм, и три куска сахара. – Он фыркнул – Моя мама говорит, что я сладкоежка, весь в отца, /н погиб при крушении поезда, когда мне было только ем ь лет.
– О, как ужасно, – сказала миссис Доуэрти, ставя на стол чистую чашку и наливая в нее кофе до краев.
– Я почти не помню его.
– Вот сахар, – сказала она, придвигая ближе сахарницу. Она села напротив и взяла кусочек поджаренного хлеба, который уже надкусила перед его стуком в дверь. Она спохватилась и спросила – Я вам поджарю?
– Нет, мэм, спасибо.
– В самом деле?
– Ну…
– Ну, так я поджарю. – Она поднялась, подошла к < толу рядом с раковиной, достала ломоть хлеба из вощеного бумажного пакета и включила тостер. – А может выть, пару ломтиков?
Он пожал плечами, улыбнулся и сказал:
– Пожалуй, я и с двумя справлюсь.
– Хорошего аппетита стыдиться нечего, – сказала она и опустила в тостер еще ломоть хлеба. – Ну, так… Да, мы хотели рассказать мне, что вы делали в городе.
– Продавал свой товар, мэм.
– А какой?
– Ну, у нас деревообрабатывающая мастерская. Маленькая.
– У кого – у вас?
– У меня и брата.
– Где?
– В Кэри. Знаете?
– Пожалуй, нет.
– Маленький городок. Недалеко от Хаддлстона, это г* большой город.
– Ах, Хаддлстон, да… – сказала миссис Доуэрти.
– Туда ездят кататься на лыжах. Может быть, и ы ездили?
Миссис Доуэрти засмеялась.
– Нет, я не катаюсь на лыжах, – сказала она, отх– ’бнула кофе и тут же вскочила, услышав щелчок тостера. Она подала два куска поджаренного хлеба, пододвинула к нему масленку и баночку с апельсиновым джемом, снова села. Он намазал хлеб маслом. Она спросила – А что вы делаете в вашей мастерской, мистер Брум?
– Всякие деревянные поделки.
– Мебель?
– Ну, скорее другое. Конечно, мелочь – вроде скамеечек и приставных столиков – это мы делаем. Но основное – это салатницы, кухонные доски, деревянная посуда… Ну, знаете, такая всякая мелочь. Брат еще занимается резьбой по дереву.
– Ну, прямо замечательно, – воскликнула миссис До– уэрти. – И вы все это привозите сюда в город и здесь проддрте?
– Там мы тоже продаем, но мало, там это невыгодно, – сказал он. – Летом – другое дело, многие ведь ездят, кто-то интересуется кустарными изделиями. И к нам заходят, покупают. Ну, а зимой, – что ж, одни лыжники приезжают, не за этим. Если и зайдут, то только в слякоть, когда кататься нельзя. Вот поэтому я и привожу все сюда, три-четыре раза в год. Большей частью, конечно, зимой. – Он помолчал. – В этом году первый раз приехал в феврале.
– Вот как?
– Да, вот так уж.
– Ну, и как вам тут нравится?
– Ну, холода и тут хватает, – сказал он и засмеялся. Ему было уютно. Он откусил кусок хлеба, взял чашку с кофе и спросил – Кстати, который час?
– Восьмой, – ответила она.
– Вот это я проспал! – он снова засмеялся.
Стоит ли спросить ее о полицейском участке?
– А вы когда обычно встаете?
– Дома? В Кэри?
– Да.
– Да знаете, мама поднимается рано. Как рано ни встанешь, а она уже возится на кухне. У меня отец работал на железной дороге, уходил рано, вот она и привыкла так вставать. В пять-полшестого она уж на ногах. Мой братишка спит чутко, да и спальня у нас общая. Домик у нас маленький, прямо скворечник. Ну, и как она начнет возиться, он тут же просыпается. Значит, и мне вставать, делать нечего. Вот как у нас, – сказал он и снова засмеялся.
– Вы так славно от души смеетесь, – произнесла миссис Доуэрти. – Большие мужчины так смеются.
– Да?
– Это мое наблюдение.
Он подумал, что сейчас самое время спросить про полицейский участок. Но и не хотелось встревожить ее. Он отпил кофе, вытер губы и надкусил второй кусок.
– Я вам должен заплатить за прошлые сутки, – сказал он. – Вы же помните, тогда я заплатил только за день перед.
– Да, да.
Он полез в карман за бумажником, но она тут же остановила его:
– Ну-ну, сначала допейте кофе. Деньги не убегут.
– Спасибо, мэм, – поблагодарил он, улыбнувшись, и надкусил второй кусок.
– Сколько вам лет, мистер Брум? – спросила она. – Ничего, что я об этом спрашиваю?
– Ну, что вы, мэм. В мае будет двадцать семь. Двенадцатого мая.
– Я так и думала. А вашему брату?
– Ему двадцать два. – Он помолчал. – А завтра ведь Налентинов день, вы помните?
– Мне «валентинок» не присылают.
– Ничего нельзя знать наперед, миссис Доуэрти, – озразил он. – Сейчас пойду и первым делом пошлю маме.
– Как это хорошо! – воскликнула миссис Доуэрти. Она «молчала и, беспомощно улыбнувшись, сказала – У нас детей не было.
– Как жаль слышать, мэм.
Она кивнула. Он допил кофе, достал бумажник и подал гй пятидолларовую бумажку.
– Сейчас дам вам сдачу, – сказала она. Он встал из-за < тола, пока она ходила в другую комнату за сумочкой. Он решил, что не будет спрашивать у нее, где находится полицейский участок. Не хочется расстраивать ее, тем более, что она, кажется, расстроилась, вспомнив, что у псе нет детей, и никто ей не пришлет «валентинки» с поздравлениями, вот как он своей матери. Он подумал, получит ли его мать открытку вовремя. Наверное, да. Если он сейчас купит открытку – первым делом, еще до полиции, и тут же ее отправит, – мама, точно, получит ее завтра же утром.
– Вот, мистер Брум, – сказала она, войдя в кухню и протягивая ему долларовую бумажку. Он положил ее в бумажник, спрятал его и надел пальто.
– Надеюсь, что когда вы снова приедете, остановитесь опять у меня, – сказала она.
– Конечно, мэм, обязательно.
– Вы такой славный молодой человек, – сказала она.
– Спасибо вам, мэм, – проговорил он, смутившись.
– У нас тут… – начала она, но потом замолчала и покачала головой.
– Я приду еще уложить вещи, – произнес он.
– Да, конечно, не торопитесь.
– У меня еще несколько поручений есть.
– Не торопитесь, – повторила она и проводила его до двери.
Аптека находилась на углу Эйнсли-авеню и Одиннадцатой Северной улицы. Вдоль левой стены шла закусочная стойка. Остальное место было предоставлено лекарствам и всякой всячине. Стеллаж с дешевыми книжками в кричащих пестрых обложках стоял перед полкой с грелками. Чуть дальше, отстранившись от расчесок и спринцовок, виднелся еще стеллаж с поздравительными открытками.
Он прошел мимо книг (одна, особо цветистая – «Как заниматься этим в самолете», – бросилась ему в глаза) и подошел к открыткам. Поздравления с днем рождения были тщательно рассортированы – «Сыну», «Дочери», «Маме», «Отцу», «Брату», «Сестре», «Дедушке», «Бабушке» и другим родственникам. Он быстро просмотрел их, бегло глянул на «Соболезнования», «Годовщины» и «Новорожденных» и перешел к последнему разделу, посвященному целиком валентинкам. С каждым годом становилось все больше и больше комических открыток. Ему они совсем не нравились. Чаще всего до него даже не доходил этот юмор. Он поднял глаза на надписи над вертикальными рядами. Оказалось, и тут была своя классиффикация, почти как для дней рождения. Были валентинки для «Возлюбленных», «Жен», «Мужей», «Матерей», <(Ртцов». Дальше он не стал смотреть, ему надо было выбрать открытку для мамы. Он не мог решить, какую из двух-трех открыток взять, но тут увидел красивую открытку с алым сердцем (аппликация из атласа) и розовыми лентами, струящимися прямо из него. Наверху наискось изящным золотым шрифтом – «Мамочке». Он раскрыл карточку и начал читать небольшое стихотворение внутри. Иногда открытка красивая, а слова – никуда не годятся. Тут надо смотреть внимательно. Он прочитал стишок, прочитал второй раз, перечитал его в третий раз, мысленно проговаривая его и стараясь уловить ритм. Сколько же может стоить эта карточка? Ему понравился и стишок и ритм, но и лишнего не хотелось платить. Он подошел к кассе. Цветная девушка сидела за ней, читая журнал.
– Сколько стоит эта открытка? – спросил он.
– Сейчас посмотрим, – она взяла у него открытку, перевернула и посмотрела на обороте. – Семьдесят пять центов, – объявила она. Заметив выражение его лица, она улыбнулась – Там есть и дешевле.
– Ну, мне уж эта понравилась, – возразил он.
– Эта, действительно, замечательная.
– И стишок хороший. А то бывают просто жуткие.
– Да, стишок приятный, – согласилась девушка, пробежав глазами строки.
– Значит, семьдесят пять?
– Да, вот тут на обороте написано. Видите? – Она повернула карточку обратной стороной и протянула ему. У нее были очень длинные ногти. Она показала на какие-то буквы и цифры в самом низу открытки – Видите, вот здесь ХМ-75? Это и значит семьдесят пять центов.
– А почему они не пишут просто: семьдесят пять центов? – спросил он.
Девушка хихикнула.
– Не знаю. Наверное, им нравится всякая таинственность.
– Да уж, ХМ-75– это, точно, таинственно, – сказал он, улыбнувшись. Она улыбнулась в ответ. – Ну, я ее беру, – сказал он.
– Вашей маме она понравится.
– Надеюсь. Мне еще нужны марки. У вас есть?
– Вон, в автомате, – сказала девушка.
– И еще… еще…
– Да?
– Еще одну открытку нужно.
– Хорошо, – ответила она.
– Пока не пробивайте, – попросил он.
– Нет, нет.
Он вернулся обратно к стеллажу с открытками и, уже не глядя на разделы «Матерей», «Жен» и «Возлюбленных», начал искать надпись «Друзья» и «Знакомые», но нашел только «Общий раздел», где стал просматривать открытки, пока не нашел одну, которая гласила просто «Кому-то очень милому в день Святого Валентина»[31]. Внутри не было стихов. Просто одна строчка «Желаю счастья». Он поднес открытку к кассе и показал ее цветной девушке.
– Вам такая нравится? – спросил он.
– А это кому? Вашей девушке?
– Нет. У меня нет девушки, – ответил он.
– Ну, так я и поверила, – возразила она. – У такого большого красивого парня – и нету…
– В самом деле, – сказал он. – Нет у меня девушки, – и вдруг понял, что она кокетничает с ним.
– Для кого же открытка? – лукаво спросила она.
– Для моей хозяйки.
Девушка рассмеялась.
– Наверное, вы единственный человек в этом городе, кто посылает «валентинки» своей хозяйке.
– Ну, и пусть, – сказал он и тоже засмеялся.
– Она, должно быть, какая-то особенная, ваша хозяйка?
– Да просто очень милая.
– Блондинка, небось…
– Да нет…
– Какая же? Рыжая?
– Нет, нет, она…
– А может быть, вам нравятся потемнее? – спросила она, поглядев ему прямо в глаза.
Он тоже посмотрел ей в глаза и промолчал.
– Вам нравятся девушки потемнее? – спросила она.
– Мне они нравятся, – ответил он.
– Я почему-то так и думала, – сказала она очень тихо.
Оба замолчали.
– Сколько с меня? – спросил он.
– Дайте посмотрю на открытку для вашей хозяйки, – сказала она и перевернула ее обратной стороной. – С вас семьдесят пять и… двадцать пять – один доллар.
Он достал бумажку из кошелька и подал ей.
– Вы ведь: ще марки хотели?
– Да.
– У вас есть мелочь для автомата?
– Есть, – ответил он.
– Автомат вон там, – показала она кивком головы. Она пробила сумму в кассе, потом из ящика внизу достала бумажный пакет. – Вы живете тут неподалеку?
– Нет.
Она смотрела, как он опустил монеты в щель и нажал клавишу с надписью «Марки».
– Вы не из города?
– Нет.
– А откуда?
– Кэри, знаете?
– Вроде нет.
– Это около Хаддлстона. На лыжах катаетесь?
– Я? – изумилась девушка и рассмеялась.
Он лизнул марки и приклеил их на открытки.
– А ручка у вас найдется? – спросил он девушку.
– Конечно, – ответила она, протягивая ему ручку. – Вы когда-нибудь видели цветного на лыжах?
– Сказать вам по правде, – промолвил он, – я сам никогда не катался, поэтому и не видел. ,
– Наверное, есть один-два человека, – сказала она. – На все Соединенные Штаты должны быть один или два темнокожих лыжника, правда?
– Наверное, есть.
– Может, и есть, но я таких не знаю.
– Ия тоже.
Она взглянула на открытку, которую он надписывал.
– А кто это – Дороти Брум? – спросила она.
– Моя мать.
– А вас как зовут?
– Роджер Брум.
– Меня зовут Эмилия.
– Очень приятно, Эмилия.
– Эмилия Перес. – Она помолчала. – У меня отец – испанец.
– Значит, Эмилия? – улыбнулся он, подняв на нее глаза, и начал надписывать вторую открытку.
– А эту – вашей хозяйке? Да, Роджер?
– Да.
– Миссис… Агнес… Доуэрти. – Эмилия усмехнулась. – Хозяйка!
– Нет, в самом деле – хозяйка.
– Хм-м…
– Ну, вот и все, – он поднял глаза и улыбнулся. – Готово.
– Почтовый ящик снаружи, – сказала Эмилия.
– Спасибо, – ответил он. Они смотрели друг на друга. – Ну,– он пожал плечами. – Мне пора. Пока!
– Пока, Роджер, – сказала она за его спиной.
Он вошел в будку телефона-автомата и, открыв телефонный справочник, вначале посмотрел на раздел «Полиция», потом догадался, что надо искать в городских учреждениях. Нашел раздел «Департамент полиции» и стал вести пальцем по строчкам: отдел борьбы с алкоголизмом, отдел взрывных устройств, центральные ремонтные мастерские автослужбы, отделы по расследованию убийств, по борьбе с наркотиками, служба безопасности, автомобильная инспекция, по делам молодежи… А где же просто полицейские участки? Куда обращаться, если нужен просто полицейский? Он закрыл справочник и пошел обратно к кассе. Эмилия подняла на него глаза.
– Эй, что-нибудь забыли? – спросила она.
– Я договорился встретиться с приятелем около полицейского участка, – он пожал плечами. – Но я забыл спросить, где это.
– Идите прямо через парк, – сказала она, – и выйдете на Гровер-авеню. А там сами увидите – у входа большие зеленые круглые фонари.
ГЛАВА II
На больших зеленых фонарях были цифры «87». Они стояли по бокам коричневых входных дверей здания. Закопченное серое здание на фоне серого утреннего неба. Роджер стоял на другой стороне улицы, у низкой каменной ограды северной части парка'на Гровер-авеню, смотрел через улицу на здание и думал, есть ли кто-нибудь там, ведь двери закрыты. С другой стороны, не будут же держать двери открытыми посреди зимы. Ну, полицейские там всегда есть, у них такая работа. Они не отдыхают по субботам, воскресеньям и всяким праздникам.
Он снова посмотрел на полицейский участок. Не очень веселое здание. Посерело от копоти, наверное, уже полувековой давности. Снаружи на окнах – решетки. Внутри ничего не видать – окна задернуты почти целиком выгоревшими шторами. Только тонкая струйка дыма из трубы, невидимой за парапетом крыши, как-то смягчала картину. Интересно, сколько там сейчас полицейских? Заходить или нет? Может быть, слишком рано для посетителей? Он прошел до входа в ограде парка и по усыпанной гравием дорожке вдоль низкой ограды. Шагая, он поглядывал на здание участка, а потом уселся на скамыЬ, повернув голову, чтобы видеть вход.
В это время отворилась дверь, выпуская на улицу толпу полицейских в форме. Переговариваясь и смеясь, они спустились по ступенькам. Их было так много, что казалось, все полицейские города собрались у подъезда. Спустившись с лестницы, все расходились в разных направлениях, кто вверх, кто вниз по улице, кто уходил за угол, на север, по направлению к реке. Несколько человек перешли улицу и вошли в парк через тот же вход, что и он. Войдя в парк, двое повернули к гравийной дорожке, в противоположном направлении, двое пошли наискосок, где виднелась дорожка, как будто для верховой езды. Они помахали еще двум полицейским, которые прошли мимо Роджера к скамье. Он поднял на них глаза, когда они проходили, и коротко кивнул. Один из них, как если бы он узнал в Роджере шапочного знакомого (чего никогда не могло быть, потому что Роджер впервые в жизни был в этом месте), помахал ему рукой, улыбнулся и бросил: «Привет», повернувшись опять к своему напарнику, продолжая разговор, он удалялся от него все дальше и дальше по дорожке.
Он снова повернулся лицом к полицейскому участку и продолжал рассматривать его.
Пожалуй, ему нужно обратиться к детективу. Да, вот именно так. Заходишь внутрь и говоришь, что, мол, тебе нужен детектив. А они, наверное, спросят: «По какому вопросу?» Как в банке или конторе.
Ему не хотелось обсуждать это ни с кем, кроме детектива. Вот это его и беспокоило. Ему нужно сразу попасть к детективу. Прямо к нему обратиться. А не вести всякие переговоры и объяснения с рядовыми.
– Вот они там все и засели, – раздался голос рядом. Он повернулся, чуть не вздрогнув от неожиданности. Он был настолько поглощен своим созерцанием здания, что даже не слышал приближающихся шагов по гравию и был удивлен, увидев человека, сидящего на скамье напротив. Наверное, было еще без четверти девять, может быть, и меньше, да и температура была… ух, наверное, не меньше семи-восьми мороза, а то и десяти, и никого в парке не было, кроме них, сидящих друг против друга на противоположных скамейках.
– Что? – спросил он.
– Все они там и засел», так что будь здоров, – ответил мужчина.
– Кто засел там? – спросил он.
– Легавые, – ответил мужчина. Это был небольшой франтоватый человек, лет пятидесяти, в черном пальто с бархатным воротником и манжетами, в серой мяпсой шляпе, лихо сдвинутой набок. У него были тонкие, как нарисованные, черные усики и черный галстук-бабочка в желтый горошек. Он выставлялся в отворотах воротника, как весело расписанный пропеллер самолета. С многозначительным презрением он кивнул в сторону полицейского участка. – Легавые, – повторил он.
– Точно, – сказал Роджер.
– Еще как точно, – подтвердил человечек.
Роджер посмотрел на него, кивнул, потом отвернулся от него, пожав плечами и намереваясь продолжать свое наблюдение.
– Кого-нибудь туда зацапали? – спросил мужчина.
– Что? – Роджер снова повернулся к нему.
– Там, у них?
– Вы о чем?
– Зацапали кого?
– Я что-то не понимаю.
– Ваших? – продолжал мужчина.
– Моих?
– Там, у них?
– Что?
– Кого-нибудь из ваших они туда зацапали? – нетерпеливо переспросил мужчина.
– A-а… Нет. Нет, никого.
– Так чего же вы тогда глаз не спускаете с них?
Роджер пожал плечами.
– Да вы зря темните со мной. Я там столько раз был, что у вас никаких пальцев не хватит сосчитать.
– Хм-м… м… – Рождер хотел уже было встать и двинуться прочь из парка, когда человечек сам встал и, перейдя дорожку, уселся рядом с ним.
– Они меня сто раз задерживали за всякую мелочь, – сказал мужчина. – Меня зовут Клайд.
– Очень приятно, – сказал Роджер.
– Клайд Уоррен, а вас как?
– Роджер Брум.
– Роджер Брум, новая метла[32] чисто метет, ага? – сказал Клайд и захохотал. У него были очень белые зубы. Пар валил у него изо рта, когда он смеялся. Он смахнул рукой замерзшую слезинку от Смеха. Пальцы были желты от никотина. – Да, сэр, – сказал он, все еще смеясь. – Я там у них бывал сотни раз. Сотни! За всякую ерунду…
– Ну, пожалуй, я пойду, – сказал Роджер и снова сделал движение встать, но рука Клайда мягко легла нп его плечо и тут же отдернулась, как бы почувствовав рост и силу Роджера и не желая провоцировать его. боязливость этого жеста не укрылась от Роджера, и он, почувствовав себя скрыто польщенным, задержался на скамье. В конце концов, думал он, он там бывал, наверное, все знает, где и что.
– Что они делают? – спросил он. – Когда туда входишь?
– Когда входишь? – изумился Клайд. – Когда входишь? Вы хотите сказать, когда вас забирают, так ведь?
– Ну да, наверное, так.
– Они регистрируют вас, если у них хоть какая-то зацепка есть для этого, потом запихивают обратно в камеру предварительного задержания, на первом этаже, и держат там взаперти, пока не повезут в город, там выстроят на опознание и потом предъявят обвинение. Ну, это если уголовное преступление.
– Что значит уголовное преступление? – спросил Роджер.
– Смерть или тюремное заключение, – ответил Клайд.
– Как это?
– Наказание.
– А-а…
– Вот так.
– Какие же бывают преступления?
– Взлом – уголовное преступление, убийство – уголовное преступление, вооруженный грабеж – уголовное преступление. Улавливаете?
– Да, – согласился, кивнув, Роджер.
– Акт эксгибиционизма, – сказал Клайд – это только нарушение общественного порядка. Мелкое хулиганство.
