Текст книги "Когда цветут реки"

Автор книги: Лев Рубинштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Юноша застонал и покачнулся. Он упал бы, если б Яо не подхватил его.

– Пойдем к моему родственнику, – сказал Яо. – Го здесь нет.

И они пошли. На этот раз не Линь вел Яо, а Яо вел Линя. Юноша шел, с отвращением вдыхая тошнотворные запахи гари, крови и пыли. Если б он сумел взять себя в руки, то заметил бы высокого, сухопарого человека, закутанного в плащ до самых ушей. Этот человек следовал за обоими воинами от самого дворца.

Но Линь шел, низко опустив голову, а Яо ни разу не оглянулся. Так они дошли до цели.

Старший двоюродный брат покойной матери Яо Чжэ-ня жил в приречном квартале Нанкина, наполовину разрушенном еще три года назад, когда тайпины штурмовали город. Здесь ютились лавчонки. Одна из них, заставленная плетеными щитами и завешенная циновками, имела вместо вывески выцветшую тряпку с иероглифом "шунь", обозначающим "повиновение". Яо постучал прикладом ружья в щит. Послышался шорох, и воины увидели ствол пистолета, просунутый в щелку.

– Вы за какого царя? – спросил грубый голос.

– За истинного, – без промедления ответил Яо.

– Кто вы?

Яо назвал себя и перечислил всех родичей своей матери. За шитом послышалось удивленное восклицание. Щит отодвинулся. Выглянула голова старика с подозрительно настороженными маленькими глазами.

Могу ли я сказать, что вижу Яо Чжэня, прозванного "Алмазом", из города Учана, старшего сына моей сестры Бо-хэ?

Можете сказать, если вам угодно, – подтвердил Яо.

Сделайте милость, войдите, – проговорил старик после минутного молчания.

Оба путешественника были допущены внутрь лавки.

Прошу простить меня, – сказал старик, внимательно оглядывая Линя, – этот храбрый воин как будто не принадлежит к армии достославного Северного Царя?

Нет, – отвечал Линь, – я солдат Ли Сю-чена.

Ли Сю-чена? – переспросил старик. – Этот Ли Сю-чен, вероятно, сочувствует преступному Восточному Царю?

Разве Восточный Царь преступник? – спросил Линь, щупая спусковой крючок своего ружья.

Высокочтимый гость, я вижу, прибыл издалека, – сказал старик, – и не знает, что Восточный Царь совершил множество прегрешений. Он объявил, что ему явился ночью посланец небесного отца и велел дать самому государю сорок ударов бамбуковыми палками. А сейчас он решил стать императором.

Императором?!

Да, он заставил Небесного Царя издать указ о том, чтобы ему, Ян Сю-цину, сыну угольщика, провозглашали "десять тысяч лет долголетия", как самой высокой царствующей особе. Это уж слишком! Северный Царь объявил, что не потерпит такой измены и…

Остальное мы уже видели возле дворца Восточного Царя, – сказал Линь.

Что вы там видели?

Много убитых братьев.

Это земляки Ян Сю-цина, – равнодушно заметил старик, – обыкновенные деревенские люди и большей частью южане.

Линю очень хотелось пустить в ход свое ружье, но перед ним был старый человек и родственник его однополчанина. Поэтому он повернулся к Яо.

Мы обязаны явиться к Лю и доложить обо всем, что произошло в Нанкине, – холодно произнес он.

Останемся здесь до утра, – предложил Яо.

Мы не имеем права здесь оставаться, Яо Чжэнь! Мы военные люди.

Неужели, – вмешался старик, – мой близкий родич, сын покойной Бо-хэ, покинет своего двоюродного дядю в такую минуту? У меня есть кое-что из дворцовых кушаний, и я…

Линь отказался от дворцовых кушаний. Яо колебался"

Достойно ли оставаться здесь? – укоризненно спросил Линь.

Я не могу прослыть невежливым по отношению к своему старшему родственнику, – сказал Яо, – но я, конечно, вернусь…

Линь возвратился к своему командиру в одиночестве.

Лю Юнь-фу сидел на берегу Янцзы, охватив колени руками, и глядел на гору, которая закрывала от него Нанкин. Над горой медленно поднималось зарево.

Линь рассказал ему обо всем, что видел в столице. Лю молчал.

– Что теперь будет? – спросил Линь.

– Восточного Царя больше нет, – ответил Лю, – но есть ружья, копья, сабли, пушки. Есть Ли Сю-чен, который ведет нас в бой. Есть Небесный Царь, который ведет нас в царство правды. Есть Небесное Государство. Недолго радоваться Вэй Чан-хою!

Бывший аптекарь не успел отведать роскошных угощений свего дяди. В плетеное заграждение снова постучали, на этот раз резко и нетерпеливо.

– Кто там? – спросил хозяин, шаря по углам в поисках пистолета.

Ответа не было. Щит разлетелся под ударами топоров. В помещение ворвались человек десять офицеров и солдат Северного Царя. Позади них маячила высокая фигура, закутанная в плащ.

Есть здесь изменники?

Нет, братья, здесь не может быть изменников, – важно ответил двоюродный дядя Яо. – Здесь проживает повар священного дворца. Я изготовляю пищу для высокого стола, и руки мои чисты.

А это кто?

Это… сын моей покойной сестры Бо-хэ. Его зовут Чжэнь.

А ружье чье?

Это мое ружье, – с трудом выдавил из себя Яо.

Ты здесь один? – раздался глухой голос человека в плаще. – А где твой спутник?

Он ушел.

Куда?

– Он вернулся к своему начальнику, – объяснил Яо, на всякий случай поклонившись человеку, закутанному в плащ.

Густые брови незнакомца нахмурились.

Я так и чувствовал, – с досадой промолвил он, что этот сын змеи ускользнет вовремя… Такова вся их порода. .

Какой ты. дивизии? – спросил офицер.

Яо назвал свою дивизию. Офицеры переглянулись:

– Дивизия Ли Сю-чена? Этот генерал не из наших. Почему ты не сражаешься с предателями, Яо Чжэнь?

Я… я в гостях у моего старшего родственника…

Ты выбрал плохое время для родственных посещений. Сейчас не Новый год. Что с ним делать?

Голову долой! – быстро произнес кто-то из офицеров.

Слышишь, любезный Яо Чжэнь? В такое время стрелок не должен угощаться чаем у своего дяди. Ступай с нами.

Зачем?

Не бойся, мы тебя не убьем. Но, если ты не желаешь сражаться за нас, придется тебе остаться без головы. Выбирай!

Яо не успел выбрать. Его подтолкнули в спину древком пики и потащили на улицу. Он не успел даже попрощаться со старшим двоюродным братом своей матери, а ведь это было полным нарушением всех родственных связей!

Около восьмисот лет в юго-западном предместье Нанкина возвышалась на холме многоярусная башня, крытая фарфоровой черепицей. В солнечные дни на фоне синего неба эта башня казалась огромной белой свечой с золотым пламенем на верхушке.

В сентябре 1856 года в этой башне засели последние сторонники Восточного Царя.

Вэй Чан-хой одержал верх. Восточный Царь был убит. С ним пали не только его ближайшие соратники и телохранители, но все его родственники и множество сторонников. За два дня было убито больше десяти тысяч человек. Трупы массами плыли по Янцзы. На низовьях реки маньчжуры решили, что где-то одержана крупная победа, и устроили по этому случаю фейерверк.

Только через месяц из Нанкина пришло тайное донесение. Неизвестный свидетель писал, что в Нанкине идет резня.

Бывший аптекарь Яо Чжэнь стрелял мало. У него был такой вид, словно его сильно ударили по голове тяжелым предметом. Сторонников Восточного Царя он не любил и вообще не любил южан – гуансийцев и гуандунцев, считая их заносчивыми ханжами. Но он не хотел сражаться и за Северного Царя и, увидев, как рубят головы на улицах, сразу утратил всю свою веселость. В таком состоянии, оглохший от криков и стрельбы, закопченный порохом и гарью пожаров, он оказался в числе осаждающих Фарфоровую башню.

Башня была окружена круглой массивной стеной и стояла как бы на высоком фундаменте. Это место было похоже на укрепление. С верхушки башни виден был весь город, да и с самого холма можно было обстрелять любой район.

Яо Чжэнь помнил эту башню. В этом месте взвод Лю стоял на карауле в ночь после освобождения Нанкина. Яо вспомнил, как Дэн чертил на песке иероглифы "датун" и как Го умиленно говорил, что Небесный Царь все может сделать…

"Датун" – "великая общность". Кажется, так? Но Яо забыл эти иероглифы. Они очень сложные…

Пуля просвистела над головой Яо и, ударившись о камень, подняла град мельчайших осколков.

– Смотри, – крикнул ему один из офицеров, – этот полоумный метит в тебя!

На стене Яо увидел человека с растрепанными волосами. Он стоял, зажав в руке ружье, и пел:

Весь мир одна семья, все люди братья,

Пусть каждый получит то; что он желает…

– Стреляй, глупец! – крикнул тот же офицер. – Ведь ты хвастался, что у тебя в запасе твой лучший выстрел. Помнишь? "Выстрел за подлинный корень женьшеня".

Да, у Яо был в запасе его лучший выстрел. Но он никогда не думал, что этот выстрел будет направлен в Го, потому что именно Го стоял на стене во весь рост и пел свой любимый гимн.

Яо приложился, но руки его дрожали и слезы застилали глаза. Офицер подошел поближе.

– Что такое? Ты струсил, знаменитый стрелок? Стреляй!

Ружье колебалось в руках Яо.

– Дурак! Младший сын черепахи! Тебе следует держать не ружье, а пестик, которым размалывают лекарства! Стреляй!

Яо опустил ружье дулом вниз.

Не могу, – сказал он. – Это Го Шэн-тао. Я его знаю.

И, однако, он метил в тебя?

Пускай, – понуро сказал Яо. – Я его прощаю. Он из нашего взвода.

Ты прощаешь этого грязного разбойника, потому что он из вашего взвода? Да ты, я вижу, добрый человек!

Да, – повторил Яо, – я не буду в него стрелять. Я его прощаю.

Он посмотрел на офицера глазами загнанной лошади. И тогда офицер рассвирепел.

– Ты его прощаешь, но я не прощаю тебя! – сказал он и взмахнул саблей.

Последний выстрел Яо не состоялся. Голова его долго катилась с холма, и на лице застыло выражение усталости и скорби.

Фарфоровая башня пала через сутки. В ней не осталось ни одного живого защитника.

Под башню был подложен порох, и взрыв потряс твердыню столицы. Дым оседал долго. И, когда он окончательно осел, на месте чуда искусства осталась только груда фарфоровых обломков, которые вскоре растащили любопытные английские моряки.

Лю Юнь-фу оказался прав. Северный Царь не продержался у власти и трех месяцев. Армия его, состоявшая главным образом из бывших торговцев, бродяг и перебежчиков из неприятельского лагеря, пользовалась незавидной славой и возбуждала негодование у крестьян и ремесленников Небесного Государства. Солдаты других армий тайпинов ненавидели Вей Чан-хоя и возмущались гибелью Восточного Царя Ян Сю-цина.

Яна помнили, как сурового, но справедливого вождя.

О нем говорили на площадях, на пристанях, на укреплениях, в лагерях, как о человеке, который не любил роскоши, который всем сердцем стоял за наделение крестьян землей. Таким сохранился он в памяти народа.

Возмущение росло изо дня в день. Небесный Царь в конце концов решился издать указ о казни Северного Царя. Вей Чан-хой был обезглавлен в саду своего дворца.

Вокруг Государства Великого Благоденствия снова стало сжиматься кольцо противника. Зимой 1856 года был окончательно потерян Учан.

Дворец Небесного Царя в Нанкине занимал огромную территорию, обнесенную высокой стеной из желтого кирпича. На наружной стороне стены были изображены свирепые драконы. Арка у главных ворот состояла главным образом из сложно построенных колонн с красно-золотой резьбой. По бокам ворот стояли две пушки, а возле них неподвижно возвышались гвардейские артиллеристы с курящимися фитилями в руках.

Появляться около этого дворца разрешалось только пешим.

За стеной виднелась густая зелень, множество башен и крыш – зеленых, темно-красных, позолоченных. Слуг, секретарей и жен у Небесного Царя было несколько тысяч, а охраняла дворец целая дивизия солдат-гуандунцев, восемь лет пробывших в боях.

Во внутренние покои Небесного Царя допускались только женщины. Совещания с подчиненными происходили в зале суда, обтянутом желтым шелком. Царя вносили в зал в паланкине женщины. Впереди шествовали несколько сот придворных и караульный отряд с громадным желтым царским знаменем.

Заслышав гул литавр и звуки флейты, военачальники и министры преклоняли колено и с опущенными головами дожидались, пока Небесный Царь Хун Сю-цюань займет свое место под желтым балдахином и пока установят на особом возвышении его знамя и золотой скипетр.

После этого все присутствующие, за исключением слуг, проходили мимо трона, и каждый становился на колено и опускал свой жезл перед "небесным великолепием". Церемония длилась долго.

Хун Сю-цюань был человек среднего роста и средних лет. Под его короной сверкали узкие, умные, подозрительные глаза.

Он не разговаривал. Становясь на молитву, он воздевал только руки к небу, а текст молитвы читал придворный. Затем начинался совет.

Рядом с троном скромно стоял молодой человек в длинном красном платье. Когда царю надо было высказать свою волю, он кивал молодому человеку, и тот оглашал заранее заготовленный текст. Это был любимец царя Мын Дэ-энь, единственный мужчина, если не считать братьев царя, который имел доступ в личные покои Хун Сю-цюаня.

Вскоре после падения Восточного и Северного Царей на одном из таких советов выступил молодой полководец Ли Сю-чен. Выступил он, сообразно своему званию, далеко не первым, но речь его была необычна.

Прежде всего, он почти не упоминал о небесном отце и старшем брате, не приводил цитат из библии и воззваний Небесного Царя. Говорил он короткими и энергичными фразами, громко, отчетливо, глядя прямо на царя.

Он достал и развернул найденную в храме бумагу с фальшивой печатью царя тайпинов и прочитал ее с начала до конца. Он добавил, что такие воззвания можно найти в столице и в армии и что внутри тайпинского лагеря существуют темные силы дьяволов, которые стараются нарушить единство людей в Государстве Великого Благоденствия и действуют не только в столице, но и во дворце. Для того, чтобы так искусно подделать эту бумагу и ее печать, надо быть человеком, близким к "Священной Небесной Двери".

Хун Сю-цюань нахмурился и спросил, кого именно подозревает адъютант-помощник.

Ли Сю-чен ответил, что у него нет личных подозрений и его беспокоит другое: нравы и порядки в столице государства. Ибо измена может свить свое гнездо только среди людей равнодушных и пресыщенных – среди чиновников, которые обогащаются за счет народа и берут взятки; среди их родственников, носящих титулы и звания; среди ученых, которые замкнулись в стенах дворцов…

Ли Сю-чен говорил об уничтожении общественных запасов риса, о новых поборах в деревне. Он говорил о рекрутах, которые идут в армию, чтобы освободить себя и страну от гнета и голода. Он говорил, что народ ждет доброй воли государя. Говорил долго и убежденно, не так, как полагается говорить придворному, да он и не был придворным. Последние восемь лет его жизни прошли в боях.

Небесный Царь никогда не перебивал ораторов. Он слушал, и только борода его неодобрительно покачивалась.

Военачальники и министры застыли на своих местах, точно каменные истуканы.

Ли Сю-чен оборвал свою речь неожиданно. Взгляд его скользнул по шелковым драпировкам, красному платью Мын Дэ-эня, по пышным мантиям и жезлам присутствующих. Он замолчал и низко поклонился, что означало конец речи.

Хун Сю-цюань посмотрел на Мын Дэ-эня и опустил глаза. Мын посмотрел на одного из царских секретарей и также опустил глаза. Секретарь, высокий, худощавый ученый, с поклоном поднес Мыну какую-то бумагу. Мын передал бумагу чтецу, а тот прочитал ее вслух.

Это было письмо предателя Ли Чжао-шоу, бывшего тайпинского генерала, сдавшегося в плен цинским войскам. Письмо было адресовано Ли Сю-чену. Предатель убеждал Ли Сю-чена сложить оружие и перейти к маньчжурам. От имени министров пекинского двора предатель обещал Ли Сю-чену высокий пост в цинской армии и "полное прощение его преступлений".

Известно ли адъютанту-помощнику Ли такое письмо? – спросил Мын Дэ-энь.

Да, я получил это письмо, – отвечал Ли Сю-чен, пристально глядя на Небесного Царя.

Ответил ли адъютант-помощник Ли письменно или устно?

Нет, – сказал Ли Сю-чен, – я не отвечаю на письма предателей.

Что сделал адъютант-помощник Ли с письмом?

Я порвал его, – ответил Ли Сю-чен, – ибо мною овладел порыв гнева.

Следовало бы повергнуть письмо к стопам "Небесного Великолепия", – сухо заметил Мын. – Но, к счастью, имеется копия. Имел ли адъютант-помощник Ли намерение сложить оружие перед дьяволами и их наемниками?

Ли Сю-чен сделал резкое движение, но его остановил неподвижный взгляд Хун Сю-цюаня.

Кто задает мне этот вопрос? – спросил молодой полководец, едва овладев собой.

Его задает государь, – ответил Мын.

Небесный Владыка знает мои дела с тех пор, как я вступил в ряды Небесной Армии. Можно ли подозревать в измене человека, который пришел к царю с гуандунскими земледельцами из "Общества Богопоклонников" восемь лет назад? Есть ли для этого причины?

Молчание долго царило в зале суда. Мын Дэ-энь смотрел на царя, ожидая знака подойти, но царь сидел, погруженный в раздумье.

И вдруг послышался его голос, давно уже никем не слышанный на советах. Голос этот был резкий, пронзительный.

– Мы выслушали нашего адъютанта-помощника Ли. Поистине плох тот военачальник, который стремится все объяснить на свете. Мы никогда этого не делали. Мы всегда обращались к всевышнему отцу и старшему брату, прося их просветить нас и объявить свою волю. Наш адъютант-помощник сомневается в полезности наших поступков. Значит, он сомневается в истинной воле всевышнего. Хорошо ли это? Нет, нехорошо. Можно ли после этого носить высокое звание? Нет, нельзя. Мы снимаем с нашего адъютанта-помощника Ли его звание. Но, памятуя о его славных боевых подвигах, мы повелеваем ему отправиться в армию и вести ее в бой, повинуясь нашим указам. Такова наша воля, а она есть воля небес.

Хун Сю-цюань замолчал и встал. Встали и все присутствующие.

Мын Дэ-эню достаточно было взгляда владыки, чтобы понять, что надо делать. "Внимание и повиновение!" – возгласил он и сделал знак придворному чтецу, который знал наизусть все молитвы.

Раздался протяжный голос чтеца, присутствующие сложили руки на груди. ААолитва была прочитана, грянули литавры и флейты. Небесный Царь отбыл в свои покои.

Когда все разошлись, Мын Дэ-энь знаком подозвал к себе своего секретаря.

– Государь милостив, – сказал царский любимец вполголоса, – но за Ли Сю-ченом надо установить наблюдение.

Секретарь покорно склонил голову.

Он храбрый и искусный военачальник, – продолжал Мы Дэ-энь, – но он ведет войну так, как считает нужным, а не так, как угодно государю. Я не раз слышал, как он называл своих солдат "мои воины", точно это его личная дружина, а не воины Небесного Государства.

Я почтительно докладывал об этом уже давно, – сказал секретарь, – еще в то время, когда дерзнул повергнуть к порогу "Священной Небесной Двери" копию письма, изобличающего Ли Сю-чена. Должен ли я заготовить текст царского указа об его разжаловании?

Нет, – отвечал Мын Дэ-энь, – письменного указа не будет, но следует быть осторожным. Своевольство Яна и Вэя довело их до гибели. Никто в Тайпин Тяньго не должен быть выше, чем Небесный Царь, и требовать, чтобы ему возглашали "ваньсуй"[31]31
  * Ваньсуй – да здравствует, в буквальном переводе – «десять тысяч лет». В старом Китае провозглашалось только в честь императоров.


[Закрыть]*.

Понимаю. – сказал секретарь. – Осмелюсь предположить, что государю угодно было бы видеть здесь семью генерала Ли Сю-чена в то время, как сам генерал находится на поле сражения?

Взять в залог семью Ли Сю-чена? – тихо переспросил Мын Дэ-энь.

Он очень любит своего сына Мао-линя, – еще тише пояснил секретарь.

Солдаты армии Ли Сю-чена слишком ему преданы, – сказал Мын. – Все эти земледельцы из отдаленных провинций слепо идут за своими генералами. Надо взять семью и установить наблюдение.

Повинуюсь! – проговорил секретарь и вторично склонил свое желтое, неподвижное, сухое лицо с вечно насупленными густыми бровями.

Когда Ли Сю-чен прибыл к своей армии, на северный берег Янцзы, он узнал, что семья его арестована и увезена в Нанкин.

5. ОТЦЫ-МИССИОНЕРЫ

 
– Иисусе, царь славы!
Иисусе, светоч справедливости,
Иисусе, сын девы Марии,
Иисусе, бог сильный,
Иисусе, всемогущий,
Иисусе, всетерпеливый,
Иисусе, убежище наше,
Иисусе, сладчайший.
Помилуй нас!..
 

Ю повернул голову и тотчас же получил подзатыльник.

Отец да Силва, дежурный по мастерской, посмотрел на него зловеще и ничего не сказал. На молитве всякие разговоры воспрещены.

Ю повернул голову потому, что ему было скучно. А скучно ему было потому, что молитва читалась на латинском языке, на котором Ю не понимал ни одного слова.

Ю глубоко вздохнул и получил второй подзатыльник, потому что вздыхать на молитве запрещалось.

В Сиккавейской общине были очень строгие порядки. Но запомнить эти бесчисленные строгие правила было не так уж трудно: здесь вообще почти все запрещалось, кроме работы. Когда Ю поступил в общину, ему дали поесть вовотоу[32]32
  * Вовотоу – хлеб из кукурузной муки, приготовленный на пару.


[Закрыть]* и уложили спать на солому. Пока он спал, на него брызнули «святой водой» и нарекли Юлием. После этого в книге крещений появилась запись о новообращенном китайском мальчике «около десяти лет» (Ю не знал, сколько ему лет). На этом заботы о новообращенном кончились. Дальше ему предстояло «выполнять свой долг». И Ю выполнял его.

Он вставал в 5 часов утра и замачивал огромное ведро бобов. После этого он помогал старшим воспитанникам готовить для "отцов" завтрак. Сам он получал в немытые руки небольшой кусок вовотоу и шел в церковь. После богослужения Ю выгонял гусей и уток к пруду на заднем дворе, потом рвал руками траву для кормления кроликов. Садовники режут траву ножами, но китайским мальчикам ножей в руки не давали.

Но вот уже 10 часов! Пора выпускать из загона скот, а затем – в курятник, собирать яйца. Сохрани господи съесть яйцо! Ведь это тяжелый грех: за это запрут в одиночку на сутки и кормить вовсе не будут. Яйца едят только "отцы". Новообращенным же полагается терпеть до обеда На обед только рисовая каша и порция подгнившей морковки. После обеда считается полезным молотить бобы, а потом опять в церковь. Что же после церкви? Сущие пустяки: печь хлеб для "отцов", загонять уток и гусей или чистить хлев для крупного скота. Вечером, на очередном богослужении, Ю обычно сильно клевал носом, но спать на молитве воспрещалось – за это легкий подзатыльник.

Добравшись до своего соломенного ложа, Ю иногда всхлипывал. В этом нет ничего удивительного, поскольку бедняге было всего "около десяти лет". Но самое страшное – это отчетливое сознание того, что ты одинок. В таких случаях иногда и взрослые плачут.

Ю спал тяжело. Ему постоянно снилось горное ущелье, в котором неумолчно ревет Янцзы, топот копыт маньчжурских всадников и далекое зарево на западе..

Через год Ю перевели на работу в мастерские. Это считалось отличием. Теперь ему уже не надо было гонять птицу и чистить хлев. Он вместе с другими мальчиками покрывал лаком маленькие коробочки и раскрашивал веера для китайского рынка. Мастерской заведовал отец да Силва.

Да Силва был грузный человек, весь обросший мясом и волосами. Волосы у него были прямые и жесткие, живот стоял круглым пригорком, словно каравай.

– Ну, китайские драконята, – кричал он на ребят в мастерской, – даром никто не ест хлеб господа нашего! Хотя вы и новообращенные, но идолы в вас сидят крепко. Никому не разрешается глазеть по сторонам! Даже тебе, Юлий, бывший Ван Ю, хотя ты думаешь, что раз тебя отец Салливен подобрал, то ты здесь фигура…

Ю ничего не отвечал. Он стал старше и смышленее. Он рисовал привычными штрихами фантастические растения на складном веере.

Отец Салливен состоял в общине "ключарем", то есть чем-то вроде казначея. Его все боялись из-за его высоких связей. Он был доверенным лицом всех европейских консулов в Шанхае.

Новообращенные Сиккавейской общины не ели хлеба даром. Шестнадцать китайских мальчиков работали с утра до вечера. Они были молчаливы, так как разговаривать было запрещено, да и не о чем. Разрешалось беседовать только на священные темы, и то если не было поста. Но так как ни один из шестнадцати китайских мальчиков толком не знал, кто такой Иисус Христос, то разговора на эту тему и не возникало. Отец да Силва не старался пускаться в божественную премудрость.

– Не имеет никакого смысла учить иx истинной вере, – говорил он, – пусть лучше работают. А если их господь заберет к себе, то тем лучше. На том свете разберутся, кто из них праведник, а кто грешник.

И китайские мальчики умирали. За четыре года на глазах Ю умерло шестеро – не только от болезней, но и от истощения. В регистрационной книге Сиккавейской общины столбиком шли записи:

«Ли Хун-бо, номер 172. Не имеет родителей. Принят 4 октября 1853 года. Крещен и наречен Иоанном 4 ноября. Умер 14 ноября 1855 года от слабости».

«Тянь Вэй-минь, номер 211. Причина поступления: потерял родителей при беспорядках. Принят 8 мая 1854 года. Крещен и наречен Валентом 17 октября. Умер в тот же день. Причина смерти: истощение».

«Цзи Да-пин, номер 381. Причина поступления: просьба хозяина, торговца веерами. Принят 12 декабря 1856 года. Крещен и наречен Даниилом. Умер 22 апреля 1857 года. Причина смерти: хилое сложение».

Больных мальчиков отцы-миссионеры не любили. Самое страшное в мастерских Сиккавейскои общины было заболеть чахоткой, дизентерией или трахомой. Больных помещали в изолятор, который ученики тайно называли «сыцзя», то есть «дом смерти». Оттуда никогда никто не возвращался.

Когда Ю спросил у да Силва, куда исчез его сосед по мастерской Чэнь Си-линь, святой отец поднял глаза к небу и сказал сокрушенно:

– Во-первых, его звали не Си-линь, а Сильвестр. Во-вторых, ему лучше, чем тебе, потому что его душа теперь в раю и о ней заботится пресвятая дева Мария. А в-третьих, как ты смеешь обращаться с вопросами к отцу-наставнику во время работы?

И Ю получил подзатыльник.

Итак, Ю работал и присутствовал на богослужениях. Богослужения были очень длинные и непонятные. Пока они продолжались, надо было стоять сложив руки на животе и изображать сладчайшее умиление.

Изредка приходил отец Салливен.

– Ну, сын мой, – говорил он, – как тебе нравится твое новое положение?

Ю однажды признался, что новое положение ему совсем не нравится.

– Ай-яй, как нехорошо, сын мой! – горестным голосом сказал отец Салливен. – А ведь мы заботимся не только о твоей плоти, но и о душе. Что было бы с тобой, если б господь бог не привел тебя в Сиккавейскую обшину? Тебя убили бы на ближайшем перекрестке. Но это еще не самое главное, а хуже всего было бы твоей душе попасть в ад. Ты знаешь, что такое ад? Это такое место, где китайских мальчиков кормят одной только падалью и заставляют чистить свинарник с утра до вечера.

Ю подумал, что ад немногим отличается от Сиккавейской общины, но благоразумно промолчал.

Когда тебе задают вопрос о твоем положении, ты должен отвечать: "Благодарю вас, мое положение хорошее". Не так! Что это за лицо? Подними глаза к небу ине говори, словно у тебя во рту манная каша. Еще раз!

Благодарю вас, мое положение хорошее, – прогнусавил Ю, закатив глаза кверху.

Ну вот… Как тебе нравится твоя пища?

Благодарю вас, пища хорошая.

Как тебе нравится твоя работа?

Благодарю вас…

Э, брось! – перебил его патер. – Она тебе вовсе не нравится. По правде сказать, я удивляюсь вашей выносливости. Работа у вас просто дрянь! Да и охота тебе было рождаться китайским мальчиком!

Самым большим неудобством для новообращенных был "господин Иисус Христос". Без него шагу нельзя было сделать. Утром надо было складывать руки и уверять его, что он обожаемый, а также вручать ему свое сердце. Днем надо было убеждать его, что он справедлив и что на него надеются. Перед едой надо было умолять его, чтобы он дал хлеб насущный, а после еды надо было благодарить его за то, что он напитал две сотни мален. ьких китайцев, как птиц небесных. Наконец, вечером следовало благодарить его за прожитый день.

Самого "господина Иисуса" при этом постоянно не было, а работы от всех этих молитв не убавлялось.

– Господин Иисус сидит за морем, – рассказывал сосед Ю по мастерской, – он очень богатый, потому что купцы платят ему много серебра, чтобы он не рассердился и не умер.

Бедному Ван Ю было уже "около тринадцати лет", когда отец Салливен привел в мастерскую моряка-американца. На нем были щегольская фуражка и золотые галуны. Лицо у него было жесткое, но правильное, даже красивое, серые глаза поблескивали каким-то странным светом, движения были резкие, но точные.

– Вот, капитан, наши воспитанники, – объяснял отец Салливен. – Они все прекрасно себя чувствуют и очень довольны своим положением. Вот, например, мальчик, по имени Юлий, бывший Ван Ю. Он из внутренних провинций – знаете, на верховьях этой реки… Юлий, сын мой, скажи мне, доволен ли ты своим положением?

– Благодарю вас, – загнусавил Ю, закатив глаза, – мое положение хорошее.

Моряк расхохотался.

– Однако вы их здорово вышколили, падре! – сказал он. – Они вполне похожи на идиотов. Отец Салливен поджал губы.

– Да благословит вас бог, капитан Уорд, – процедил он, – у вас странная манера разговаривать. Они выражают свои чувства в трафаретных китайских фразах, но это истинная правда. Я хотел бы, чтобы вы это приняли во внимание. Иезуиты ведут благую работу в Китае… Скажи, Юлий, сын мой, хотел бы ты удрать отсюда?

Ю хотел воскликнуть "Да хоть сию минуту!", но его внимание было поглощено большим револьвером в кобуре, который висел на поясе моряка. Ю никогда еще не видел шестизарядных кольтов.

Сын мой, ты оглох? – спросил отец Салливен.

Благодарю вас, – спохватился Ю, – я не хотел бы.

Пожалуйста, примите и это во внимание. Не так-то легко убедить нашего воспитанника покинуть это благословенное богом заведение…

Это реклама для вашей лавочки, падре? – добродушно спросил Уорд.

Прошу вас повежливее, капитан. Кстати, вы все еще плаваете на "Конфуции"?

На этот раз я отправляюсь в Нанкин на свой страх и риск, – сказал Уорд. – Я проводник.

Проводник? О! Это выгодное дело!

Думаю, что не прогадаю. Корабль местный, но я американец, и по мне тайпины стрелять не будут. Так что я представляю собой живой пропуск.

Контрабанда? – сухо спросил отец Салливен. – Опиум в обмен на чай?

Моряк метнул на него гневный взгляд и положил руку на кобуру револьвера.

– Не забывайте, капитан, что я духовное лицо… Предупреждаю вас, что тайпины хотя и христиане, но не первоклассные. Увы, католической религии пришлось пострадать от них. Они постоянно смешивают изображение девы Марии с таким же изображением Будды и сжигают его как идола. На этой почве у них были недоразумения с братьями иезуитами.

При слове "тайпины" Ю поднял голову.

– Что, сын мой? – улыбаясь, сказал отец Салливен. – Не хочешь ли ты отправиться с капитаном Уордом в Нанкин? Вот где ты мог бы быть полезен господину Иисусу… Но из-за тебя задерживается работа. Нужно работать не поднимая головы… Брат да Силва!

Ю схватился за веера. До него донесся обрывок разговора, которого он не понял.

– Какова же ваша цена? – спросил отец Салливен.

– Меньше, чем раньше, – ответил моряк. – Эти китайчата просто заморыши.

Как хотите! – презрительно сказал отец Салливен. – У меня есть другие заказчики.

Смотрите, как бы ваши дурачки не сбежали от вас к тайпинам, – смеясь, проговорил моряк, – и тогда вы не получите ни одного цента.