Текст книги "Код операции - ''Тарантелла''. Из архива Внешней разведки России"

Автор книги: Лев Соцков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

Письмо в ОГПУ

Лаго выехал в Вену, посетил советское полпредство, рассказал там, кто он такой, и попросил поставить в известность о нем ОГПУ. Лаго сообщают, однако, что с ним приказано прекратить всякие отношения. Такой ответ его сильно озадачил и расстроил. Лаго оказался без работы и каких-либо определенных перспектив. Он просит переслать в Центр записку, в которой подробно изложил все, что произошло с ним после ареста, включая взаимоотношения с сигуранцей.

Через несколько дней он вновь пришел в миссию. Узнал, что из Москвы дано указание оформить ему проездное свидетельство для въезда в СССР и оплатить проезд до советской границы через Чехословакию. Ехать этим маршрутом он сразу же отказался, опасаясь ареста в Праге, где он в свое время работал, и справедливо полагая, что порядком там «наследил». Сказал, что поедет через Берлин, чем вызвал неудовольствие. Все же он поехал в Берлин и, явившись там в полпредство, вновь попытался урегулировать свои дела. Разговаривать с ним отказались, настаивая на его выезде в Советский Союз. Лаго опасался ехать в Россию, метался в поисках какой-либо опоры, перебирал старые связи.

В эти беспокойные дни с ним установил контакт представитель известного деятеля эмиграции Бурцева, с которым он в конечном счете договаривается о написании и публикации очерка, или, как он выразился, «мемуаров» о работе советской разведки в Европе. Он был в сложном положении, без средств, в Советский Союз ехать опасался, а на жизнь надо было каким-то образом зарабатывать. Бурцев проявил к нему интерес и авансом выплатил небольшую сумму, которой хватило, чтобы добраться до Парижа. Там он, владея французским, надеялся быстро устроиться. Во Франции сразу же возникли трудности из-за отсутствия у него необходимых документов, и он обратился в «Общество невозвращенцев», которое было организовано бывшим сотрудником Народного комиссариата иностранных дел и высокопоставленным дипломатом советского посольства в Париже Беседов-ским, отказавшимся по политическим мотивам возвратиться на родину. Присмотревшись к Лаго, Беседовский приглашает его на работу в свою газету «Борьба» на техническую должность, чему Лаго был несказанно рад. Это сразу снимало массу вопросов, в том числе связанных с получением временных документов. Кстати, похлопотал о них не только Беседовский как работодатель, но и старый знакомый Лаго генерал Лукомский, тот самый, который вручал ему награду во время Гражданской войны и занимавший теперь высокую должность в эмигрантской организации военных «Русский общевоинский союз» (РОВС). Он посчитал вынужденной связь Лаго, человека из генеральской семьи, с большевиками, полагая, что это временное недоразумение. А мнение Александра Сергеевича весомо. Он, генерал-лейтенант императорской армии, командовал корпусом, активный участник создания Добровольческой армии, соратник Деникина и Врангеля.

В начале лета Лаго получает известие о том, что его мать, остававшаяся в принадлежавшем тогда Румынии Кишиневе, от бедности и безысходности покончила с собой, отравившись серной кислотой. Лаго глубоко переживал это горе, будучи в подавленном состоянии, он написал письмо своему начальству в ОПТУ и направил его в берлинское полпредство для пересылки по назначению. В нем он писал:

«Уважаемые товарищи!

С чувством горечи на сердце приступаю к изложению некоторых событий. Скоро будет десять лет, как я обратился в советскую миссию с заявлением о том, что раскаиваюсь в участии в белом движении и готов своей работой в пользу Советской России искупить свои грехи. Мое предложение было принято. Я начал работу, руководствуясь исключительно идейными побуждениями. За короткое время я не только доказал свою преданность, но и полюбил то дело, которому стал служить. Товарищи, с которыми я работал, могут засвидетельствовать, что во мне они нашли неутомимого помощника, который, невзирая на все препятствия, исполнял даваемые ему поручения.

С особым рвением я принялся за дело, когда получил командировку в Румынию, где проработал более полутора лет и там же был арестован. Прошло четыре года. Я начал готовиться к выходу на свободу. Приблизительно за год до моего освобождения румынская сигуранца стала настойчиво стремиться заполучить меня на свою сторону. Этому способствовало то обстоятельство, что допрашивавшие меня во время заключения руководящие работники этого ведомства Гусареску, Ионеску, Войнес-ку и Кристеску убедились в моих способностях. Я пошел навстречу их домоганиям, думая в будущем быть полезным СССР. После моего освобождения я несколько месяцев оставался в Румынии и за это время собрал большой материал, чрезвычайно интересный для советской разведки.

В октябре я приехал в Вену, где тотчас же явился в полпредство. Здесь меня встретил не товарищ, не работник, а типичный чиновник, который с одинаковым успехом мог бы служить и в советском полпредстве, и в царском посольстве. Связались с Москвой, но ответ был однозначным: никаких отношений со мной поддерживать не следует. Я обратился через этого чинушу с длинным заявлением, в котором вновь обратил внимание на мою связь с сигуранцей, которую можно использовать в интересах советской разведки.

Через некоторое время я получил от этого же господина ответ, что мне решено дать визу на въезд в СССР по кратчайшему маршруту, в третьем классе. Деньги даются на билет до советской границы, а о пропитании я должен позаботиться сам. При этом чиновник сообщил конфиденциально, что мне вряд ли стоит ехать. Такой ответ поразил меня. Я слишком хорошо представляю себе советскую действительность, чтобы не знать, что есть много идиотов, в руки которых я мог бы попасть и которые могли поставить меня к стенке, совершенно не разбираясь в тонкостях. А до старших начальников далеко. Уехал в Берлин. Притворился больным и только через месяц заглянул в тамошнее полпредство. Дел со мною иметь не хотели. Для меня стало еще более очевидным, что ехать в Москву пока нельзя. Возмутило и то, что после стольких лет работы меня оставляют на произвол судьбы. Видно, товарищи, только тогда вы сможете меня оценить, когда снова стану вашим врагом.

Теперь нахожусь в Париже. Вы, наверное, интересуетесь, что я делаю. Удовлетворяю ваше любопытство: работаю в организации товарища Беседовского и его газете «Борьба».

Пока всего наилучшего. На прощание могу сказать лишь одно – слишком вы разбрасываетесь людским материалом и не умеете ценить людей. Этим и объясняется тот факт, что за последнее время заграничный отдел ОГПУ терпит одно поражение за другим. Надеюсь, что вы оцените хотя бы теперь мое чистосердечное обращение.

Оставляю вам на всякий случай свой адрес, если пожелаете со мной связаться: Париж 1У, а/я 127, до востребования.

19 июня 1930 г. Лаго-Колпаков»

Вначале руководство отдела посчитало, что следует во что бы то ни стало заполучить Лаго в Центр и обстоятельно во всем разобраться. Его своеволие кое у кого вызвало раздражение. Вместе с тем ситуация, складывавшаяся вокруг Лаго, оказалась в своем роде уникальной. Он успел поработать у белых, причем не где-нибудь, а при штабах Деникина и Врангеля. У красных тоже, с которыми порвал, хлопнув, как говорится, дверью. Только так со стороны и могло выглядеть его поведение. К этому добавлялись «Мемуары» о деятельности советской разведки, которые он предоставил эмигрантской прессе. Для любого было ясно, что после таких «подарков» большевикам обратной дороги к красным ему нет. «Разоблачения» Лаго прочно ставили его в белый лагерь. Изучение же самих публикаций Лаго показало, что они являются плодом литературного творчества, обобщения и комментирования тех фактов и обстоятельств, которые почерпнуты из эмигрантских газет. Некоторые образы советских представителей действительно были «списаны» автором с людей, которых он встречал в полпредствах. Каких-либо конкретных сведений, касающихся методов оперативной работы, публикации не содержали. Но все же очерк под претенциозным названием «Мемуары» так или иначе подавал работу советской разведки в Европе в отрицательном свете. Лаго, безусловно, становился ценной находкой для антисоветской эмиграции. А это обстоятельство удачно вписывалось в возможность решения тех задач по эмиграции, которые в качестве приоритетных были в тот период поставлены перед разведкой политическим руководством страны. Особенно это касалось планов и практической деятельности тех группировок, которые исповедовали радикальные методы борьбы, включая террор. Соображения государственной безопасности здесь перевешивали эмоции по случаю своевольства Лаго, которое к тому же не казалось совсем уж беспочвенным тем, кто не хуже его знал обстановку у себя дома.

Из ИНО в берлинскую резидентуру, с которой Лаго по-прежнему находился на связи, сообщается, что в отношении Лаго явно был допущен перегиб, в результате чего и последовало его «сердитое» письмо, и что он отнюдь не является таким источником, от которого нужно было бы отделаться. Необходимо предпринять шаги к его глубокой проверке, но не дергая и не раздражая его. «Ведя линию на его приезд в Центр, нужно делать это таким образом, чтобы у него ни на минуту не появлялась мысль о недоверии к нему. Мы имеем дело с уже опытным разведчиком, и с этим надо считаться. Работу его следует активизировать, очередные встречи с ним откладывать не надо. Сделайте все для того, чтобы Лаго почувствовал искреннее к нему отношение. Не следует смущаться тем, что, как считает резидентура, Лаго “водит нас за нос”. Это не опасно тогда, когда мы это допускаем и учитываем. Самое ближайшее время и работа Лаго покажут, так это или не так. Центр крайне заинтересован в разработке с помощью Лаго связей Беседовского, прочном внедрении Лаго в возглавляемую тем организацию. Следует также заняться установлением отношений Лаго с Бурцевым. Пусть обратит внимание на любые его действия по подготовке террористических актов, поскольку этот метод заявлен чуть ли не как его политическое кредо».

Резидентура в какой-то момент задает Лаго вопросы по поводу его денежных расходов, причем делает это не очень тактично, и тот немедленно реагирует: «Что за упреки о деньгах? Я работаю не из-за денег, а по убеждению. Плевал я на ваши деньги, и можете впредь мне их не посылать. Если у вас есть более крупные источники, например Беседовский, то, конечно, я знаю меньше. Но для меня он лишь трамплин, с которого я собираюсь прыгнуть в более высокие места. По ряду соображений не могу покинуть сейчас Париж, но если у вас нет терпения и вы хотите со мной порвать, то напишите просто: иди, мол, на все четыре стороны, а не делайте грошовых упреков. Здесь дворник получает больше».

Центр потребовал от загранаппарата не ставить неоправданных вопросов по поводу расходов Jlaro, поскольку они ограничиваются тем минимумом, который необходим для выполнения заданий. Было предписано вести себя с Лаго предельно уважительно. Резидентура вскоре ответила, что Лаго послано успокаивающее письмо и он отреагировал в примирительном тоне. Это, пожалуй, вся информация на тот момент, если не считать некоторых малозначительных деталей, связанных с пребыванием Лаго во Франции и подключением его к активной работе по эмиграции.

И вдруг предложение сотрудничать с Интеллидженс сервис, сделанное ему Богомольцем на встрече в Париже.

Ветры Гражданской

Виктор Васильевич Богомолец родился 8 мая 1898 года в Киеве. Дворянин. После окончания гимназии поступил на медицинский факультет университета, успел окончить два курса. Революция и начавшаяся Гражданская война поломали все семейные и личные планы. Одно время он сотрудничал в газете «Киевлянин», которую редактировал Шульгин – известный политический деятель, колоритная фигура в российской политике. Это он, будучи членом Государственной думы, 2 марта 1917 года принял в Пскове отречение Николая II от престола. Временное правительство газету закрыло, но при Деникине издание было возобновлено.

На Украине устанавливается власть Центральной рады, затем ее изгоняют, и из Харькова переезжает советское правительство. После подписания Брестского мира город оккупируют немецкие войска, к власти приходит Директория во главе с Петлюрой. Тогда же наставник Богомольца Шульгин бежит от петлюровцев в Одессу. Им, «самостийникам», совсем не нравился «государственник» с монархическими убеждениями. Первые самостоятельные политические шаги были сделаны Богомольцем именно тогда, в Одессе, где он примкнул к группе Шульгина. Когда войска Директории и французские подразделения оставили город под натиском частей Красной армии, Шульгин успел выехать за рубеж, а Богомолец с несколькими единомышленниками остался в тылу красных. Они знали, что подходит Добровольческая армия и военный флот Антанты готовится оказать ей поддержку. Не дождавшись буквально нескольких дней до высадки десанта, Богомолец и его сподвижники вынуждены были бежать. С большим трудом, на утлой лодке, им удалось добраться до французского миноносца «Туарег», стоявшего на рейде Одессы. Его знаний французского хватило, чтобы объясниться с вахтенным офицером, хотя тот, надо полагать, и так понимал, что приплыли не большевики. Несколько покоробило только то, что он небрежным жестом приказал следовать в каморку, где и запер новых пассажиров до прихода старшего офицера. Разобрались, конечно, однако неприятный осадок остался. Ну а затем – десантирование и продвижение вместе с белыми частями на север. В конце августа 1919 года Добровольческая армия генерала Деникина вошла в Киев, где оставалась до декабря, а затем снова город был взят красными. Эти три с половиной месяца, когда в Киеве размещался штаб Деникина, и предопределили во многом ориентацию Богомольца.

Его взяли на службу в Осведомительное агентство (ОСВАГ) при штабе Главнокомандующего вооруженными силами Юга России, которое выполняло агитационно-пропагандистские функции и взаимодействовало с контрразведкой. Богомолец находился в отделе, занимавшемся разъяснительной работой среди населения захваченных районов, исполняя обязанности секретаря отдела. Это позволяло ему быть в курсе многих оперативных, пропагандистских и карательных мероприятий, проводившихся командованием. Там же он приобрел навыки общения с французскими и английскими офицерами, прикомандированными к штабу. Правда, его скромное служебное положение исключало участие в принятии сколько-нибудь значимых решений, но он был в курсе событий на фронте и в тылу, чувствовал настроения офицерского корпуса, отношение союзников к белой армии. Словом, он видел ситуацию, понимал ее лучше многих других офицеров деникинской армии.

Деникин сдает командование войсками генералу Врангелю, а сам на иностранном крейсере отбывает в' Константинополь. За ним потянулись многие «штабисты», в их числе и Богомолец. Так он впервые оказался в Турции, где хозяйничали англичане. Там он и попал в поле зрения Интеллидженс сервис. Ему еще раз пришлось побывать в России, в Крыму, где Врангель предпринимал отчаянные попытки как-то организовать функционирование своей власти. Но было уже поздно, Богомолец оказался в Севастополе всего за две недели до падения Крыма под ударами красных.

Богомольцу, как и всей белой армии, пришлось пережить хаос бегства, страх перед будущим, горечь разочарований и утрат. Может быть, его положение было даже лучше, чем многих других. Во время предыдущего краткого пребывания в Константинополе он ознакомился с местной ситуацией, появились связи со своими и англичанами, что позволило ему устроиться на первых порах. Он полагал, что и его высокое начальство в чем-то посодействует, хотя, по правде говоря, таких, как он, было много. Транспорт «Кронштадт» уходил все дальше и дальше от родных берегов, унося в неизвестность и Виктора Богомольца.

Город на берегах Босфора стал пристанищем для многих эмигрантов. Некоторое время Богомолец ютился в небольшой комнатушке старого дома вместе с Шульгиным. Он, естественно, внимательно слушал своего умудренного опытом собеседника. А для последнего все было более или менее ясно. Киев – это мать городов русских, центр южной части единого народа. Когда Древняя Русь распалась, Киев более столетия находился под властью Орды, а затем почти 300 лет им владели Литва и Польша, пока рада в Переяславле не сказала: «Волим царя восточного, православного». Выступавшие с балкона дворца Кшесинской казались тогда изменниками, которые, выйдя из войны с Германией и отдав ей Украину, нарушили союзнические обязательства. Они, белые, спасают русскую честь. При всем драматизме эмигрантской судьбы было все же и у многих значимых фигур, таких как Шульгин и Деникин (у одного Богомолец работал в газете, у другого служил в штабе), некое самооправдание сотрудничества с войсками, а у чинов поменьше – и с разведками стран Антанты: верность союзническому долгу, как они его тогда понимали. Позже, кстати, и генерал, и депутат посмотрят на все это совершенно иначе. Василия Витальевича Шульгина в конце Великой Отечественной войны привезут на родину, он отсидит десять лет в тюрьме, не ожесточится, скажет много мудрого нашим людям и окончит свой жизненный путь в размышлениях о пережитом накануне своего 99-летия в древнем русском городе Владимире. Деникин, оставаясь убежденным противником советской власти, в 1939 году призовет белоэмиграцию не поддерживать фашистскую Германию в случае войны с СССР, главное для него было сберечь неприкосновенность и целостность России. Умер Антон Иванович на чужбине.

Некоторые уже тогда, сразу после окончания Гражданской войны, возвращались на родину. Богомолец потом много раз задавал себе вопрос: а возможно ли это было для него?

Нет, другого пути не было. Белый, да еще из штаба Деникина, для большевиков все равно что комиссар для Добрармейцев: попался – на пощаду не рассчитывай. По большому счету ничего из ряда вон выходящего он на своей невысокой должности не сделал. Пугал сам клич «Бей золотопогонников!», звучавший в России, хотя погоны здесь мало что значат. Когда император Александр I в 1801 году вводил эти воинские знаки различия, то едва ли можно было предполагать, что они станут когда-то ненавистным символом для революционеров. Но и здесь все неоднозначно. Скромные, с одним просветом погоны вызывают ярость толпы, а золотые с зигзагами «их превосходительств» Советы берут на службу. Впрочем, ясно: действует призыв Ленина использовать старорежимных специалистов, в том числе и военных. Надо же было кому-то учить краскомов на академическом уровне.

Вот генерал от кавалерии Брусилов, герой известного прорыва на фронте, сторонник безусловного продолжения войны, что никак не соответствовало большевистскому лозунгу «Долой войну!». Подписал приказ о введении смертной казни на фронте. Ему даже прочили, учитывая популярность в войсках, роль лидера или, как тогда говорили, возглавителя Белого движения. Отказался. А в мае 1920 года (Богомолец хорошо помнит это по разговору в их офицерском кругу) генерала назначают председателем какого-то революционного совещания при Главкоме РККА. Брусилов из генерала от кавалерии превратился в инспектора красной кавалерии. По сути, имел такой же высокий чин, как и при царе.

Размышления приводили Богомольца к старому как мир выводу: нужно жить своим умом. Но как иногда бывает трудно перебороть себя, пойти наперекор массовому психозу. И конечно, люди, совершающие крутые повороты в своей жизни, многим рискуют, часто расплачиваются этой самой жизнью. Разве мало таких, кто перешел на сторону советской власти, служил в армии или на цивильной работе, а потом не по естественным причинам уходил в мир иной! Но лучше, конечно, думать о другом.

Взять хотя бы историю с генералом Слащовым. Он, Богомолец, много раз видел его, когда служил в штабе. Боевой генерал, командовал дивизией, а это было немало в Добровольческой армии. Руководил обороной Крыма. В Екатеринославе, Николаеве, других местах Юга России им было пролито немало крови. Как-то Богомолец встретил его в штабе, куда генерал зашел, чтобы осведомиться о задержанных его офицерами подозрительных личностях, по-видимому красных лазутчиках, распространявших листовки. Похлопав его по плечу, генерал спросил: «Как служится, ротмистр?» Богомолец был в штатском, но Слащов решил, что молодой человек заслуживает именно такого чина. Он был польщен вниманием, ответив что-то в духе «рады стараться, ваше превосходительство».

А уже будучи в Турции, узнал, что Слащов поссорился с Врангелем, что-то сказал ему нелицеприятное и был разжалован в рядовые и, казалось, что все для него кончено. Но бывший генерал принял радикальное решение: уехал в Совдепию, был амнистирован советским правительством, и в газетах писали, что он обращался к своим бывшим сослуживцам с советом последовать его примеру. А он ведь уехал не один, за ним пошла целая группа офицеров. Потом появился слух, что генерал преподает красным командирам в Подмосковье на курсах усовершенствования комсостава РККА «Выстрел». Не академия, но весьма популярное в армии военно-учебное заведение с традициями, восходящими еще к царским временам.

Нет, надо обустраиваться в эмиграции, нельзя упускать такого хорошего шанса, как знакомство с офицерами разведывательных служб союзнических армий, у других и этого нет – так, наверное, думал Богомолец.