Текст книги "Бесплотные герои. Происхождение образов "Илиады""

Автор книги: Лев Клейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

14. САРПЕДОН

В «Илиаде» царь ликийцев Сарпедон – важнейший союзник троянцев. «Трои сыны и ликийцы и вы, рукопашцы дарданцы!» – обращается к своему войску Гектор. Ликийцы названы сразу за троянцами, впереди дарданов, руководимых как-никак родичем Приама. Единственный в «Илиаде» сын Зевса и в этом смысле подобный Гераклу, Сарпедон даже смеет не раз укорять самого Гектора в недостатке мужества. Мы вправе ожидать постоянного и влиятельного участия Сарпедона в защите Трои не на словах – по сюжету «Илиады». А этого нет.

Только три эпизода связаны с его активным участием – рывок к ахейской стене и два поединка: с Тлеполемом, сыном Геракла, царем острова Родос, и с Патроклом, другом Ахилла. Первый поединок ничего не изменил в ситуации под Троей. Второй, оказавшийся для Сарпедона смертельным, был, правда, важен для введения одного из узлов сюжета – битвы Гектора с Патроклом. Ведь именно смерть Сарпедона послужила в поэме мотивацией выступления Гектора против Патрокла. Но у Гектора были и другие причины добиваться гибели Патрокла: тот, выступая в доспехах Ахилла во главе мирмидонской дружины Ахилла, отбил натиск троянцев на ахейские корабли, сорвал их успешное наступление, оттеснил их к городу и штурмовал стены Трои – разве этого недостаточно? Значит, и второй поединок был необязателен в сюжетной линии Патрокла, не говоря уж о том, что и сама линия вставная.

То, что эпизоды с поединками Сарпедона вставлены в сделанный ранее текст поэмы, видно и по неувязкам в деталях.

Первый поединок содержится в V песни – в «Диомедии». Сражение быстро смещается по полю боя, обе рати движутся. А Тлеполем и Сарпедон выступают из рядов, как если бы оба войска стояли. Более того, ахейцы откатываются назад, отступают, а троянцы их теснят. Между тем именно отступающий ахеец Тлеполем первым вызывает на бой Сарпедона из толпы наступающих троянцев – ну не абсурд ли? Еще более того, после боя один из отступающих ахейцев, Одиссей, собирается даже преследовать троянцев, которые ведь наступают! А ахейцы продолжают отступать, как отступали и до поединка…

Между поединками в песни XII («Битва за стену») помещен небольшой эпизод, в котором Сарпедон со своим другом Главком штурмуют во главе ликийцев возведенные ахейцами укрепления, защищающие подход к кораблям. Перед тем штурм ахейской стены успешно возглавлял Гектор. Вдохновленные его речью и руководимые им, «…начали Трои сыны разрушать ахейскую стену. С башен срывали зубцы, сокрушали грудные забрала (брустверы)… и уже уповали, что стену скоро пробьют» (XII, 257–262). Потом Гектор огромным камнем пробил ворота ахейской твердыни, но перед рассказом об этом внесена поправка: оказывается, троянцы и Гектор «не успели б… в башне пробить затворенных ворот и огромных затворов», если бы бог не направил Сарпедона на сокрушение стены. Куда же устремился Сарпедон и что он сделал? Он устремился «на стену прямо напасть и разрушить забрала грудные» (XI 1, 308) – так ведь их и без того сокрушают! Сарпедон «рукою дебелой» оторвал от стены зубец, и это подано как верх его усилий, но ведь и зубцы троянцы и без того «с башен срывали»! Ничего нового Сарпедон не сделал. Оба друга – и Сарпедон, и Главк – поражены (стрелой и пикой), и Гектор как был ведущим героем штурма, так и остался.

По сути эпизод лишний. Текст читается гладко и без него. Даже глаже, чем с ним. Видимо, и этот эпизод – вставка.

Любопытны соотношения между эпизодами с Сарпедоном. В первом поединке (с Тлеполемом) Сарпедон был тяжко ранен – копьем в бедро: «…тело рассекшее бурное жало стукнуло в кость». Сарпедона, потерявшего сознание, вынесли из боя. Но уже четырьмя днями позже он, здоровый и бодрый, в XII песни, вскакивает на крепостную стену, чтобы отломить от нее зубец! А затем сражается с Патроклом. Когда Сарпедонов друг Главк, раненный стрелой в плечо, захотел снова сражаться, он обратился с мольбой о чуде к богу, и тот исцелил его – об этом подробно рассказано в «Патроклии», и это говорит о единстве эпизода. О чудесном исцелении Сарпедона не сообщается ничего. А это значит, что эпизоды гомеровской биографии Сарпедона не связаны друг с другом: певец, вставлявший один, не знал или забыл о другом. Вот ведь и копье из раны Сарпедона в первом эпизоде вынимает не Главк, его наперсник во всех остальных случаях, а некий «им (Сарпедоном) отлично любимый» Пелагон, которого ни один другой рассказ о Сарпедоне не знает. В рассказе о поединке с Патроклом упоминается «вождь Тлеполем», но он здесь на стороне троянцев и убит Патроклом!

Более того, в поединке с ахейцем Тлеполемом, сыном Геракла, рана Сарпедона была столь тяжкой и последствия ее изложены столь трагично, что скорее всего в первоисточнике рассказа дело оканчивалось смертью обоих сражавшихся: тяжело поразили друг друга, обоих выносят с поля боя, Сарпедон произносит предсмертные слова, затем «дух Сарпедона оставил, и очи покрылися мглою» (V, 696). Но «ветер прохладный вновь его оживил»… Оживление понадобилось тогда, когда появились в повествовании другие подвиги Сарпедона (или когда поединок с Тлеполемом был включен в такое повествование).

Эпизоды эти вошли в поэму не только порознь, но и из разных источников. Источник идеи поединка с Тлеполемом, царем Родоса, намечен еще в древних схолиях к «Илиаде»: «…говорят, что ликийцы всегда враждовали с родосцами». На этом основании многие аналитики считали рассказ о поединке вкладом ликийцев или родосцев. Собственно, логикой ситуации ни выбор одной из сторон, ни даже ограничение выбора этим противостоянием не определяется, ведь достаточно было певцам просто знать об этой вражде, чтобы прийти к идее поединка. Но разработка генеалогии Тлеполема (в «Каталоге») и Сарпедона в песни VI (эпизод встречи Диомеда с Главком) побуждает именно к такому ограничению. Непропорционально большое место уделено в «Каталоге» генеалогии Тлеполема, если учесть, как мало кораблей он привел под Трою. Это побуждает считать, что эпизод поединка внесен скорее поклонниками родосской линии Гераклидов, то есть дорийской династии, чем ионийско-ликийских династий Главкидов. Подкрепляет эту мысль то, что имя Сарпедон звучит у Гомера в дорийском произношении Сарпедо´н (Σαρπηδων) и лишь изредка (один раз в «Диомедии», да пару раз в XII песни, и один раз в XXIII) – в эолийском, то есть так, как произносили в Троаде, – Сарпе´донт (Σαρπηδον, Σαρπηδοντος).

Второй поединок, как кажется, очень прочно держится в XVI песни – в «Патроклии». Это эффектный подвиг Патрокла – смертельное поражение Сарпедона, вынудившее Гектора выступить и в ответ убить Патрокла. Но главным подвигом Патрокла было отражение троянцев от кораблей и оттеснение вражеской рати до самых стен города. В своем напутствии Ахилл предупреждал его: стен города не штурмовать. Это предупреждение, введенное, по законам жанра, чтобы быть нарушенным, Патрокл нарушил. Его смерть отныне неминуема, и дополнительной мотивировки не требуется. О Сарпедоне в предупреждении Ахилла не было и намека. Гектору для выступления против Патрокла также не требуется ничего сверх того, что Патрокл содеял помимо убийства Сарпедона.

Перед самым появлением Сарпедона о Гекторе сказано, что в общем отступлении троянцев он «испытанный в битвах… еще оставался к защите сподвижников верных» (XVI, 359–363). И тут же, несколькими строками ниже: «Но Гектора быстрые вынесли кони с оружием; бросил троянцев он…» (367–383). Отчего такое резкое несогласование? Очевидно, во вставке Гектора нужно было убрать, чтобы подчеркнуть безнаказанность деяний Патрокла и обосновать необходимость появления Сарпедона как спасителя. Восхваление Сарпедона вообще часто сопровождается унижением Гектора – сообщением о его бегстве, о небрежении дружбой и т. п. (V, 471–493, 684–691, XII, 290–292, XVI, 364–383, 537–540, 656–658, 715–723).

Когда после гибели Сарпедона в роковом поединке Аполлон обращается к Гектору с призывом идти в бой, в этом призыве нет ни слова об отмщении за Сарпедона. В пространной речи Гектора над сраженным Патроклом также ничего не сказано о мести за Сарпедона. Странная забывчивость! Не проще ли заключить, что поединка Сарпедона с Патроклом первоначально в «Патроклии» не было?

Так обстоит дело с поединками.

Что же касается поединка Сарпедона с Патроклом то неоаналитики Э. Лёви и Э. Ховальд очень убедительно показали, что этот поединок скопирован с поединка Мемнона с Ахиллом в «Киприях». Там богиня зари Эос, мать Мемнона, выносит тело павшего сына с поля боя бальзамирует его, а затем посылает своих сестер Сон и Смерть (все они – дети Ночи) отнести тело на край света, дабы там приобщить к богам. Это вполне логично, действуют сплошь родственники. Здесь Зевс, опечаленный смертью своего сына Сарпедона, поручает Аполлону забрать тело с поля боя, омыть и умастить его, а затем призвать… тех же близнецов Сон и Смерть, чтобы они унесли его в Ликию. Почему Сон и Смерть? Почему не своего обычного вестника Гермеса или еще кого-нибудь? Сон и Смерть не связаны непосредственными родственными отношениями ни с Зевсом, ни с Сарпедоном. Это просто рудимент той модели, с которой все скопировано. Как и двухэтапный перенос.

Где произошла переработка сюжета? В какой связи? Во всяком случае, вне всякой связи с Тлеполемом, вне всякого участия Родоса – никаких же следов.

Еще один эпизод, связанный с Сарпедоном в «Илиаде», – встреча Диомеда с Главком, в которой эти два представителя воюющих армий мирно поладили друг с другом и даже обменялись подарками (песнь VI). Эпизод тоже вставной, но это и доказывать нечего: очевидность полная. Эпизод совершенно не связан ни с предшествующим текстом, ни с последующим.

Представляясь друг другу, вожди обменялись рассказами о своей генеалогии. Генеалогия Главка, вождя ликийского, возводит род его и его кузена Сарпедона к греческому континенту, к Арголиде. Линия, ведущая к Главку, выглядит так: сын Эола (родоначальника золийцев) Сизиф, обитая в Арголиде, породил Главка-старшего, тот – Беллерофонта, коего царь местности вследствие козней царицы отправил в Ликию с целью погубить, но царь Ликии отдал Беллерофонту в жены дочь, а с нею к тому перешло и наследование трона. От Беллерофонта у ликийской царевны родилось трое детей. Из них сын Гипполох стал отцом Главка-младшего, а у дочери Лаодамии от Зевса родился Сарпедон. Таким образом, это генеалогия не только Главка, но и Сарпедона, что, учитывая значение Сарпедона в «Илиаде», вероятно, в значительной мере и определяло функцию этой генеалогической схемы в эпопее. Правда, не только это. Чувствуется еще и желание оговорить и обосновать особые, мирные отношения Аргоса с ионийско-ликийскими династиями (Главкидами), очевидно, Милета или соседних с ним городов. Но это вторично: в самой генеалогии обоснования нет, приходится придумывать некие традиционные узы гостеприимства. Так что генеалогия создана все-таки ради образа Сарпедона.

Поражает другое: эта генеалогия вступает в резкое противоречие с иной генеалогией Сарпедона, широко распространенной в Греции и не погибшей, несмотря на авторитет Гомера. По ней (Геродот, I, 173, VII, 92; Страбон, XII, VIII, 5), Сарпедон тоже сын Зевса, но родился он не у Лаодамии, а у Европы, жены критского царя Астеропея, на Крите, наряду с Миносом и Радамантом. По этому мифу, Сарпедон был изгнан своим братом Миносом в Азию и там стал царем термилов и основателем Милета. Миф этот был известен и авторам «Илиады» – он упоминается в песни XIV. Но в качестве сыновей Европы там указаны только Минос и Радамант – тройственность, столь любезная мифотворчеству, не соблюдена. Или, проще говоря, третий сын изъят. Но в связи с ним в XII песнь проскользнуло имя того, чьим приемным сыном он был по мифу о Европе: войсками союзников Трои Сарпедон руководит рядом с Астеропеем.

Почему же потребовалось такое решительное цензурирование мифа о Европе и создание особой, гомеровской генеалогии ликийских царей? Причины не столь уж туманны. Желание ввести основателей некоего царского рода в Троянскую войну вошло в противоречие с традиционной и до той поры пропагандировавшейся их древностью: ведь Минос и Сизиф – фигуры начального этапа мифической истории, а Троянская война – это уже конец мифического времени, начало легендарной истории. Вот и пришлось придать Сарпедону новую генеалогию, то есть создать, по сути, нового Сарпедона (замалчивая наличие прежнего) и откровенно раздвоить Главка на древнего (старшего) и нового (младшего) – последнего и сделать участником Троянской войны. Материалом для этого послужили какие-то эолийские генеалогии: все начинается с Эола. Отсюда и вкрапления эолийских форм имени Сарпедона. То есть создавались некоторые эпизоды с Сарпедоном уже в эолийских землях. Возможно в Троаде.

А в исходе – образы, которые считались очень древними и восходящими к исконным греческим корням – Сизифу, сыну Эола, и критскому Зевсу. Главк – имя греческое (означает «светлый», «синий», «сияющий»), Сарпедон – с греческих корней не читается. Имя это либо заимствовано в Малой Азии, либо вошло в греческий язык от догреческого населения Балканского полуострова и островов Эгейского моря. В ликийской надписи оно передано как Зрппеду(ни).

Культ Сарпедона был распространен очень широко. В Ликии почиталась могила Сарпедона уже во времена создания «Илиады» – для того певцу и понадобилось переносить труп героя в Ликию, чтобы, локализовав его гибель в Троаде, не войти в противоречие с известностью ликийской его могилы. Но Сарпедона почитали и в других местах: в Киликии – там существовали Сарпедоновы камни (скалы), мыс Сарпедон и оракул, а также культ Артемиды Сарпедонии, да и еще одна могила Сарпедона; во Фракии – Сарпедоновы камни (скалы) в нескольких местах, Сарпедонова возвышенность, мыс у города Эн, там же и святилище героя; недалеко от Кипра – остров Сарпедония.

Обращает на себя внимание, что большей частью все культовые места Сарпедона – горы, скалы у берега или скалистые острова. И эти места разбросаны по восточным районам ранней греческой колонизации – Фракия, Ликия, Киликия, Кипр. Возможно, первоначально почитание Сарпедона было связано с остережением береговых скал. Это был чудесный покровитель, предохранявший мореплавателей от опасностей у этих скал.

В разные места «Илиады» попали песни о Сарпедоне, исходящие из разных обстоятельств его почитания: в «Диомедию» и «Каталог» – из вражды родосцев с ликийцами, в XII песнь и «Патроклию» – из сведений о династии Главкидов и о культе Сарпедона в Ликии.

15. ПАНДАР

Среди троянских героев, пожалуй, самая загадочная фигура – Пандар, сын Ликаона. Если вчитаться в поэму, не понятны ни его функция в сюжете, ни его происхождение, ни истоки образа.

Он фигурирует всего в двух песнях: в IV появляется, в V уже убит. Но, по всей видимости, роль исполняет важную – ему уделено немало внимания. После поединка Париса с Менелаем (песнь III) – поединка, которым должен был решиться исход войны за Елену и в котором Менелай победил, – боги, стремясь продолжить войну, искусили Пандара нарушить перемирие и выстрелить в Менелая. Это было святотатством: обе стороны ведь призывали богов освятить клятвы о перемирии и об условиях поединка. Война была бедствием для всех. Пандар ранил Менелая, война возобновилась, а Пандар вскоре понес кару за клятвопреступление – погиб от руки Диомеда.

Казалось бы, все логично и функция Пандара в сюжете ясна: выстрел Пандара спасает поэму от преждевременного (почти в самом начале) окончания. Но это только на первый взгляд. В «Диомедии», где Пандар гибнет, ни он, ни Диомед, ни сам певец не вспоминают о его святотатственном нарушении перемирия и не рассматривают его гибель как наказание от бога, а ведь такие восклицания просто напрашивались. Да, собственно, главное клятвопреступление совершил не Пандар, точнее не один Пандар, а все троянцы и особенно их руководство – не выполнили условия поединка, которые поклялись соблюдать: не отдали Елену. Зачем тогда дополнительная мотивировка продолжения войны – выстрел Пандара?

Этот выстрел был бы более уместен после другого поединка – Гектора с Аяксом (песнь VII) – потому, что там не ставилось условия выдать Елену, и потому, что там бой, выглядевший как турнир, закончился ничьей и дружеским обменом дарами, а затем с обеих сторон было предложено общее перемирие. Как раз тут-то и мог бы Пандар сорвать перемирие и возобновить раньше времени войну. Но вместо того именно тут и звучит отказ Париса выдать Елену, молчаливо подразумевавшийся после первого поединка!

Эта путаница, этот «обмен» концовками эпизодов как-то связан с общим соотношением этих двух поединков. Дело в том, что поединки очень схожи, параллельны, построены одинаково, но первый естественен (сражается оскорбленный муж с обидчиком), а второй – вторичен, подражателен. Он задуман не тем, кто ввел в сюжет первый поединок, ибо коль скоро условия первого не выполнены, победа не признана, клятвы нарушены – при таких обстоятельствах нелепо же предлагать второй поединок и думать, что противник примет это предложение! Но вот – предложен и принят!.. Нет сомнения, эпизод со вторым поединком введен в поэму позже, другими певцами.

Отказ Париса вернуть законному супругу похищенную Елену и был, по-видимому, первоначальной концовкой эпизода с первым поединком – концовкой логичной, естественной, последовательной. Но затем другие певцы ввели, по-видимому, как раз между поединком и этой первоначальной концовкой не только второй поединок, но и целый ряд эпизодов – песни с IV по VII. Тем самым первоначальная концовка – отказ Париса – оторвалась от первого поединка и отодвинулась от него на несколько песен. Вот тогда-то и потребовалась новая мотивировка продолжения войны после первого поединка.

Но, очевидно, эту новую мотивировку пришлось создавать тому певцу, который ввел второй поединок, закончившийся столь удивительной мировой (обмен дарами). Певец мыслил всю ситуацию именно в этом ключе: наличие перемирия, которое будет сорвано. Это представление, доминировавшее в его сознании, и подсказало ему способ возвращения к войне – срыв перемирия, выстрел Пандара. Так перемирие, заключенное в VII песни, было сорвано в III.

Мимоходом отметим еще один подобный же эффект, вызванный, по-видимому, той же передвижкой текстов. В VI песни на возмущенный вопрос Гектора о причинах самоустранения Париса от битвы тот ответил, что сидит дома не из-за гнева и злобы на троянцев, а лишь ради печали. О каких таких гневе и злобе здесь речь? Что дало право Парису хоть на миг уподобить себя Ахиллу, имевшему основания для своей «забастовки»? Злобиться и гневаться на троянцев Парис мог бы лишь за их желание выдать его Елену ахейцам. Но до того такое желание троянцы не высказывали. В III песни («Смотр со стены»), высказывая такую готовность, они лишь поддерживают и одобряют готовность самого Париса, высказанную при вызове Менелая на поединок. Предложение отдать Елену, несмотря на нежелание Париса, было выдвинуто лишь на том самом совете, который предложил и перемирие, – в VII песни. Так что и здесь предложение, выдвинутое в VII песни, получило отзвук раньше – в песни VI.

Кем же был злой герой, так преступно сорвавший перемирие и ввергнувший троянцев и ахейцев в продолжение гибельной войны?

В поэме он значится ликийцем, сыном Ликаона (Ликаония – страна рядом с Ликией), и ему покровительствует Аполлон Ликийский. В то же время родиной Пандара оказывается городок Зелия под Троей. На этом основании многие исследователи говорят о некой Малой Ликии в Троаде и строят гипотезы о реальном перемещении в древности ликийцев во главе с Пандаром из основной Ликии на юго-западе Малой Азии на северо-запад, в Троаду (перед Троянской войной), или, наоборот, из Троады в Ликию (после войны). Но никаких других доказательств существования ликийского анклава в Троаде нет, население Зелии именуется в поэме «троянцами», а древний троянский анклав в Ликии хотя и возможен, но не решает дела: Пандар-то должен оказаться ликийцем еще в Троаде, до ухода в Ликию.

Кроме того, и в самой «Илиаде» ликиец Пандар никак не привязан к остальным ликийским вождям и героям. Похоже, что его и их вводили разные певцы. Причем его вводил, видимо, певец, который, как заметил Нильсон, очень хорошо знал Троаду и мелкие городки в ней, но очень плохо представлял себе, где находится реальная Ликия. Похоже также, что к ликийцам этот певец относился неважно, если причислил к ним столь отрицательного персонажа. Прав К. Роберт: вторая, «малая» Ликия – это поэтическая фикция.

Но откуда взято имя для этого героя или, точнее антигероя?

Стоит углубиться в греческую мифологию, и окажется, что Пандар – глубоко укорененное в ней имя. Важную роль в ней играет персонаж, чьи дочери оборачиваются весенними птицами. В разных вариантах мифа имя этого персонажа образовано от корня панд– с разными продолжениями. У Гесиода («Труды», 568–569) рассказывается о ласточке, дочери Пандиона. То был мифический царь Афин. На весеннем празднике Анфестерий он принимал Ореста, убившего свою мать. У Гомера в «Одиссее» появляется в виде соловья Аэда дочь Пандарея, убившая своего сына. В следующей песни «Одиссеи» повествуется, что Пандарей был убит Зевсом за святотатственную кражу (вместе с Танталом он похитил золотую собаку, охранявшую святилище Зевса). Три его дочери осиротели, а позже были унесены гарпиями к Эриниям, мстительницам за убийство (XIX, 518–519, XX, 66–78).

Там же сказано, что Пандарей был сыном Меропа. А в «Илиаде» «Каталог кораблей» размещает Меропа в Перкоте, рядом с Зелией, отчизной Пандара. Правда, два сына Меропа, павшие под Троей, носят другие имена.

К. Лобек сообразил, что Пандар и Пандарей – варианты одного имени, а М. Майер подключил сюда имя Пандион. Правда, последнее подключение оспаривается очень веско У. Виламовицем: Пандион означает буквально «всех Зевсов». Виламовиц реконструирует такую историю: локальные культы Зевса, бытовавшие в мелких поселениях Аттики, объединились и стали праздновать одно торжество – Пандии, подобно тому как все местные культы Афины – Панафинеи. А когда происхождение названия подзабылось, возник смутный образ эпонимного героя – царя Пандиона, якобы основателя торжества. Это все очень похоже на истину.

Но тогда, значит, на этого героя (сам же Виламовиц называет его очень бесцветным, нежизненным) перешли по созвучию имен некоторые черты Пандарея. Пандиона стали почитать не только на Пандиях.

Анфестерии, с которыми сросся образ Пандиона, есть праздник, связанный с заупокойным культом. Это позволяет предположительно присоединить к уже названным именам от корня панд– еще одно, очень известное: Пандора. По одним сказаниям, Пандора – ужасная богиня, пребывающая в земле и схожая с Гекатой, богиней луны, ночи и подземного царства, по другим сказаниям – первая женщина, грех которой состоял в чрезмерном любопытстве. Вошедший в современный язык «ящик Пандоры», из которого по ее вине вылетели все беды, был в античном мифе не ящиком, а пифосом, большим глиняным сосудом (как и «бочка» Диогена). На празднике Анфестерий как раз и откупоривали сосуды, и это было связано с заупокойным культом, потому что у древних греков существовал обычай хоронить в пифосах. Так что привычно было думать, что при откупоривании пифосов могут вылететь души покойников, духи смерти, опасные для живых. Найдено древнее изображение, на котором женщина откупоривает пифос, а из него вылетают птички. Поскольку реальные птицы не живут в закупоренных пифосах, это, вероятно, изображены души умерших или, может быть, бе´ды.

В словарях по мифологии можно прочесть, что Пандора означает «всеми одаренная» или «всех одаряющая», но связь ее имени с другими вариантами от корня панд– показывает, что это всего лишь народная этимология (позднее истолкование непонятного имени). Как Пандора, так и Пандион-Пандарей связаны с заупокойным миром, весенними птицами, бедствиями. Греческий корень панд– языковеды считают родственным латинскому, где он в слове «пандус» означает «искривленный», «кривой». Вот из какого комплекса было взято имя для героя, которому в «Илиаде» отведена роль святотатца, нарушителя клятв, кому в ней поручен предательский выстрел, возобновивший войну, чреватую бедствиями для всех. Пандарея за его святотатство убил Зевс, Пандара за его клятвопреступление – названный по Зевсу Диомед («хранимый Зевсом»).

Учитывая гибельную роль Пандара в Троянской войне, немудрено, что певцы поставили его под особое покровительство Аполлона, губителя людей, и снабдили луком от Аполлона. Аполлон в Арголиде носил прозвище «Волчий», по-гречески это звучит Ликий (от ликос – «волк»). А это слово совпадает по звучанию с обозначением народности ликиев (ликийцев) и может, стало быть, трактоваться и как «ликийский» («ликиец»). Оба слова звучат по-гречески совершенно одинаково. Утрата первоначального смысла прозвища Аполлона, вероятно, и перенесла для греков Аполлона в Ликию, а вместе с тем сделала Пандара ликийцем.

Правда, в Ликии, в Пинарах, засвидетельствован и впрямь культ Пандара (Страбон, XIV, 1, 5), но только в позднее время, когда там жило много греков. Могилу его указывали в Троаде: один – в Зелии, другие – у реки Симеис. Но это все поздние рефлексы «Илиады».

Пандар есть только в «Илиаде». Он выдуман специально для нее, точнее – для одного случайного изменения ее сюжета.