Текст книги "Моя коллекция"

Автор книги: Лев Разумовский

Библейская притча

Пришел к ребе кузнец и сказал:

– Ребе! Помоги мне в моем горе. Моя жена каждый день бьется головой о стенку.

– Обратись к ее разуму, – ответил ребе. Скажи ей, что голова человека дана ему Богом, чтобы думать и творить добрые дела, а не служить молотом для пробивания стен.

– Я пробовал это, – ответил кузнец. Она меня не слышит и продолжает биться.

– Обратись к ее женской гордости, – сказал ребе. – Скажи ей, что от битья о стенку у нее на лице синяки, волосы ее растрепаны, нос опух и она из красавицы становится ведьмой…

– Я говорил это и даже показывал зеркало. Не помогло.

– Оббей стену ватным одеялом, – посоветовал ребе.

– Она перешла к другой, – со слезами в голосе ответил кузнец.

– Приласкай ее, поцелуй, обними крепко, уведи в постель и там успокой ее самым древним способом, который мы унаследовали от праотца нашего Авраама, который четыре тысячи лет тому назад праотец наш завещал нам, своим потомкам.

– Не помогает, – ответил кузнец. Встав утром с постели, она немедленно побежала к своей стенке и снова начала биться.

– Слушай! – возвысил голос ребе. У человека ум в голове. Но бывает, что он взбунтуется, выходит из положенного ему Богом места и спускается ниже спины. Тогда нужно взять вожжи и несколько раз крепко ударить по нижнему месту! Ум быстро поднимется по позвоночнику, войдет в голову, и все неприятности закончатся.

– Этого сделать я не могу, – угрюмо промолвил кузнец.

– Почему? Или сила оставила твои руки? – спросил ребе.

– Руки мои в порядке, – ответил кузнец. Я играю с пятипудовой кувалдой, а вчера вечером перенес на себе в кузницу больную лошадь, чтобы снять с нее плохие подковы и сделать новые, хорошие.

– Так в чем же дело?! – потеряв терпение, закричал ребе.

– В том, что я ее люблю, – сказал кузнец и вышел.

Кровь Маккавеев

Ранним мартовским утром, на второй день пребывания на окраине Иерусалима, я вышел с этюдником в поисках интересного мотива.

Солнце было еще не жгучим, а ласковым, после асфальтового шоссе сразу начинался спуск в зеленую долину между поросшим хвойным лесом и колючим кустарником убегающим вниз каменистым склоном. Долину, или глубокую расщелину, обрамляли разновысокие холмы, где-то затененные до ультрамариновой синевы, где-то голубеющие в дымке на горизонте. Извилистая тропа вела меня вниз, с каждым пройденным шагом открывая новые виды растений, удивительные нагромождения камней и необычные цветовые сочетания.

Я вступал в незнакомый мне доселе мир – ближневосточный пейзаж, который отдаленно напоминал то ли камерное очарование литовских холмов и долин, то ли великолепие и мощь Кавказских гор, или что-то среднее между ними, своеобразное, похожее не на Богом данные красоты Кавказа и Литвы, а высаженное и взращенное руками первых поселенцев, превративших в леса и сады пустынные скалистые библейские холмы.

Медленное течение мысли вдруг оборвалось, так как где-то слева и снизу среди темных колючих кустов и охристых выходов скальных пород что-то ярко сверкнуло красным огоньком и тут же спряталось, потухло. Я сделал два шага в сторону и ахнул. Передо мной, как рассыпанные по земле рубины, открылись яркие красные цветы не виданной мной никогда чистоты и силы цвета… Горные маки! И какие!

Они не просто краснели – они горели под солнцем, как ясные фонарики-пятилистники на невысоком стебельке, аленькие цветочки из сказки Аксакова.

Я торопливо раскрыл этюдник и начал писать. Общее окружение – цветовые пятна камней, колючек и трав – я набросал довольно быстро, потом взялся за киноварь и кармин и с наслаждением прорисовал контуры ближайших цветков и разбег пятнышек уходящих цепочек.

Солнце, между тем, встало уже высоко, шляпу я забыл дома, и голову стало печь. Чем дальше, тем сильнее. Пришлось заканчивать работу – с нами, северянами, израильское солнышко не шутит.

Собрав этюдник и повесив его на плечо, я сорвал несколько маков, чтобы закончить этюд дома по памяти. Поднялся в гору, вышел на шоссе и сразу издали увидел своего знакомого из Ленинграда, который жил здесь уже около пяти лет. Он тоже узнал меня, заулыбался во весь рот, помахал мне рукой, и мы пошли навстречу друг другу.

По мере того как он подходил ко мне все ближе, я увидел, почувствовал некоторую странность: улыбка сходила с его лица, и смотрел он не на меня, а на цветы в моей руке.

– Привет, Исаак! – бодро выкрикнул я. – Вот мы и встретились на земле обетованной!

– Ты сорвал эти цветы? – вместо приветствия выдохнул мой знакомый с каким-то испугом.

– Да, – оторопело подтвердил я, – Это дикие маки, я сорвал их внизу на склоне…

– Это не маки, а колониоты, – прервал меня Исаак. – Спрячь их скорее! Если кто-нибудь увидит их в твоих руках, у тебя будут большие неприятности.

– Почему? Из-за трех диких цветков – большие неприятности?

– Эти цветы здесь священны. Их считают каплями крови израильских солдат, павших за независимость Израиля в 1948 году.

Я спрятал цветы за пазуху, и они еще раз показались мне огоньками, потому что жгли мне кожу.

Много лет спустя, в зале, где экспонировалась выставка моих акварельных пейзажей, за накрытыми столами с вином и всяческой снедью, собрались седые серьезные мужчины. Все они были празднично одеты, множество орденов и медалей украшали их пиджаки и мундиры.

– Мы сегодня празднуем Хануку, – сказал ведущий и поднял бокал с вином, – Один из главных еврейских праздников в честь победы Маккавеев над врагами в 167 году до нашей эры. Нам, участникам великой битвы с фашизмом, этот праздник должен быть особенно дорог. Разрешите открыть наш праздник великолепными стихами Бунина, которые могут стать камертоном всей нашей сегодняшней встречи. Но сначала несколько слов. Ранней весной расцветают в Израиле красивые цветы, похожие на маки. Их можно видеть не только на лесных полянах, на обочинах дорог, – везде и всюду видны их ярко красные лепестки. Называются они «кровь Маккавеев».

И. Бунин

ИЕРУСАЛИМ

 
Это было весной. За восточной стеной
был горячий и радостный зной.
Зеленела трава. Ни припеке во рву
мак кропил огоньками траву.
И сказал проводник: «Господин! Я – еврей,
и, быть может, потомок царей.
Погляди на цветы по сионским стенам:
это все, что осталося нам».
Я спросил: «На цветы?» И услышал в ответ:
Господин! Это праотцев след.
Кровь погибших в боях. Каждый год, как весна,
красным маком восходит она.
 

Я впервые слышал эти стихи, и нарастающий с каждым словом интерес вдруг обернулся для меня ясным временным мостом между Маккавеями и Буниным, между Буниным и собой…

А на стенке в простой деревянной рамке алели мои маки, такие же прекрасные, как и две тысячи лет тому назад…

Притча о березе

Росла береза на краю елового леса.

И была эта береза так широка и раскидиста, что отдельные ее ветки аж в глубину еловника забрались.

И так они там привыкли и так прижились, что себя березовыми почитать перестали, а стали считать себя хвойного происхождения. Елки над ними посмеивались, но не мешали им так думать. Иногда даже милостью своей дарили – каплями смолы уроненными награждали, а березовые веточки те капли с жадностью ловили и на себя вешали – чтобы хвоей пахнуть.

Только начался однажды буран.

Зашевелил, раскидал он еловые ветки. Расшумелись, раскачались лапы еловые, стали больно толкать да колоть березовые веточки… – Вон отсюда! Без вас плохо!

Заплакали, зашелестели березовые веточки: Куда же мы? Мы же хорошие! Мы же елочки! Вон – и хвоей пахнем…

Да не верили им тяжелые зеленые лапы, толкали и ломали попрежнему. Кого поломали, а кого и оставили.

Буран тем временем и прошел.

Начали оставшиеся березки-веточки думать: как быть? Что делать? И порешили – надо, дескать, от березы отломаться, да к елке прилепиться. Тогда все ладно будет. И иголочки у нас может быть вырастут. Сказано – сделано. Стали они выкручиваться, да выламываться. Обломились у основания и на землю упали. Там им и конец пришел.

Береза подумала: Жаль. У меня на три веточки меньше стало. Подумала и забыла.

А елки вообще ничего не заметили и продолжали шуметь своими зелеными широкими лапами.