Текст книги "Моя коллекция"

Автор книги: Лев Разумовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Медицинская история

Заболел у меня живот и побежал я в нашу поликлинику на улице Жуковского – лечиться.

Добыл в часовой очереди номерок к врачу и на третий день встал пораньше и поехал в поликлинику с утра пораньше, чтобы оказаться первым к ее открытию.

Увы! У дверей уже стоял длинный хвост до самого Литейного…

Через час заветные двери открылись, и после толкотни и перебранки я взлетел на второй этаж в зал, куда выходили двери из кабинетов.

На этаже порядок. Кафельный пол, кадка с пальмой, по стенкам стулья. На них народ сидит и зорко следит, чтобы никто без очереди не пролез. Над стульями плакаты развешаны.

Посчитал я, сколько народа передо мной. Вздохнул тяжко, прикинул – часа на три хватит… Успеть бы до обеда.

Вынул я книжку, почитал немного, надоело. Два раза в туалет сходил, чтобы время протянуть, вернулся и со скуки стал медицинские плакаты изучать.

Прямо передо мной на торцевой стене большой стенд в красной рамке. На нем три листа: «Состав партбюро», «Состав профбюро» и «Состав народного контроля». Перечитал составы. Десять минут ушло. Над стендом большой плакат во всю стенку: «Поликлиника – коллектив высокой медицинской культуры». Это, – подумал я, – правильно написано. А то, может быть, не как у нас, где-нибудь и с низкой культурой есть, а кто засомневается, прочтет и успокоится. Это на медицинском языке психотерапией называется.

Перешел я к другой стенке. Там уже другая картина. Ближе к медицинской практике. Висит экран выполнения соцобязательств. Я эту рукопись прочитал с особым вниманием: каждый врач что-то лично обязуется делать – скажем, для примера, двадцать больничных выдать или тридцать пять зубов вырвать. Это дельный плакат. И у меня пока очередь двигается, еще пятнадцать минут прошло.

А дальше уже совсем ценный стенд – «Моральный кодекс строителя коммунизма». Вот это уже в точку. А то как же без морального кодекса лечить? Больному то ли градусник ставить, то ли клизму? Тут без морали никак нельзя! А то перепутаешь, что или куда – беды не оберешься, осрамишь всю нашу медицину.

И тут же рядом лики – моралисты в белых халатах. И в белых шапочках. Стоят, как в строю. И сняты правильно, в два уха. Никаких тебе вольностей. А то каждый сниматься, как хочет, захочет – может профиль подставить или в кепке сняться. А тут порядок. Главный врач посерединке, неглавные по бокам, санитарки по флангам. Красота. А внизу пояснение: «ударники коммунистического труда».

Тут меня чего-то тошнить стало, и сходил я еще раз в туалет, просидел там минут двадцать на унитазе. Подышал чистым воздухом и обратно вернулся послушать, как народ на всю эту премудрость реагирует.

А народ, оказывается, никак не реагирует. Про свое треплется. У кого запор, у кого запой, у кого понос. Вот они, вместо того, чтобы плакаты читать, все эти глупости друг дружке рассказывают и советами делятся.

Суд да дело, время бежит, очередь тает. Пора мне за дело приниматься, еще две стенки осваивать. Что там за плакат с красивым рисунком и обильным текстом? Ага, «Советский красный крест». Вся его история и география. Ну что же – интересно. Прочел половину, на часы глянул – батюшки! Это я уже третий час тут просвещаюсь! А рядом с «Крестом» опять же фотографии. Тоже какие-то передовые. Хоть и без халатов, зато все улыбаются. Кто же это такие? А, вот оно что – «наши доноры».

А рядом плакат на красном фоне. На нем девица фигуристая. В белом платье в облипочку. В одной руке шприц держит, в другой – чашу со змеей. «Присяга медсестры». Ну, присягу я читать не стал и перешел к следующему экспонату «Медицинская эмблема». Там та же чаша со змеей, только без девицы, и там все про нее (про змею) сказано и даже кусок клятвы Гиппократа отпечатан.

Отдельно от чистой медицины строгий плакат «Обязанности гражданина СССР». Чтобы знали, где живем.

И осталось мне только три стенда освоить – «Здравоохранение Ленинграда в XI пятилетке», «Решения XXII съезда КПСС – в жизнь!» и грамоту Горздравотдела «Лучшей поликлинике г. Ленинграда», как моя очередь подошла.

Сунулся я к двери и столкнулся нос к носу с медсестрой, которая объявила, что на сегодня прием закончен.

– Как закончен?! Почему закончен?

– Вы через вестибюль шли?

– Ну, шел. Мне к врачу надо. У меня живот…

– Объявление читали?

– Зачем мне объявление? Вот мой номерок. У меня живот…

– Объявления надо читать. Там ясно написано: «Сегодня, 26 августа 1972 г., прием больных со второй половины дня отменяется в связи с очередным совещанием партхозактива»!

Вздохнул я тяжело, потрогал бедный мой живот и стал вспоминать: где-то на фонаре я видел приклеенную бумажку «Лечу и заговариваю все болезни. Спрашивать тетю Нюру».

Водолазы

Однажды темным ноябрьским вечером зашел я к своему другу Алеше, на огонек.

Угостил он меня рюмкой водки, бутербродом с ветчиной и сказал:

– Пойдемте-ка, Лев Самсонович, погуляем, мне надо Умку выводить.

Умка – огромный нюфаундленд, не простой, а особенный. Во-первых, он гигант среди своих собратьев и занимает треть Алешиной комнатки, где с трудом размещаются многочисленные книжные полки, телевизор, аудиоаппаратура, скульптура и живопись (подарки знакомых художников), стальная штанга с внушительными блинами, две гантели, по пуду каждая, стол, стулья и даже диван для спанья.

Во-вторых, Умка очень умный. От чего так и назван. По команде «Умри!» он разваливается на полу и раскидывает лапы так, что жить уже становится вообще негде, и знает команды «Сидеть!», «Стоять!», «Лежать!», «Гулять!» и, по уверению Алеши, все остальные слова русского языка.

Умка человеколюбив. Ни один гость не может устоять (в прямом смысле) перед обаянием Умкиного обаяния и гостеприимства (весь в хозяина!), когда он с радостным рыком встает на задние лапы, а передними падает на грудь входящего, и облизывает ему голову, обильно смачивая ее слюнями.

Впрочем, у Алеши все особенное. Например, у него был попугай, говорящий на многих языках. У этого попугая была еще одна особенность – свой редкий дар он проявлял только наедине с Алешей, а при гостях молчал, как рыба об лед.

До Умки у Алеши был красавец щенок чау-чау, владевший, по рассказам Алеши, восточными единоборствами. Да и сам Алеша – человек не ординарный, а, попросту говоря, даже очень особенный.

Физик, ювелир, скульптор, йог, натуропат, каратеист, мастер спорта по плаванию, щедрый и добрый человек… Что еще?

Причем, если по поводу зверей и птиц автор позволяет себе легкую тень сомнения, то в отношении Алеши все сказанное – чистая правда.

Можешь ли ты, читатель, просидеть неподвижно в жутко закрученной позе пранаямы три часа без движения, позируя скульптору?

А он может.

Можешь ли ты чисто и точно огранить кабошон, а потом закрепить его в тонком серебряном кружеве филиграни?

А он может.

А кто из вас может поднять наполненный едой холодильник «Мир» и спокойно держать его полчаса, слегка выгнув могучую спину, пока бестолковый хозяин холодильника мечется по кухне в поисках нового подходящего места?

Пробовал ли кто-нибудь из вас лечебно проголодать тридцать дней и при этом остаться живым?

А кто из вас может восемь часов подряд строгать доски и при этом без перерыва читать наизусть стихи современных поэтов?

«Слава, слава, слава героям! Но им уже довольно воздали дани…»

Поговорим теперь о том, с чего мы начали.

Итак, в сырой ноябрьский вечер мы с Алешей и Умкой вышли на восьмую линию Васильевского острова и направились к Неве. Умка, только что получивший за экстерьер золотую медаль, шагал спокойно и величаво, иногда неторопливо сваливая свою медвежью голову к встречным собакам, а те шарахались в сторону, наполняя могучую грудь Алеши гордостью и сознанием собственного достоинства.

Мы подошли к Неве и спустились по гранитному спуску до самой воды. Нева чернела широкой бархатной лентой, с золотыми пульсирующими проблесками, отражая дальние фонари. Где-то недалеко от нас у гранитного парапета расположилась веселая компания с гитарой. Кто-то играл, кто-то пел, иногда пение прерывалось взрывами общего смеха.

– Сейчас я покажу вам самое главное, – торжественно объявил Алеша, – посмотрите, как он плавает.

– Ты разве не отстегнешь поводок?

– Нет, поводок длинный. А если его отпустить, он уплывет так далеко, что мне придется за ним самому плыть, – сказал Алеша и скомандовал: – Вперед!

Умка оттолкнулся всеми четырьмя лапами и прыгнул с плюхом в воду. Поводок резко натянулся, и Алеша с таким же плюхом оказался в Неве…

В кожаной куртке, брюках и сапогах, он совершил круг вокруг черной Умкиной головы и подгреб к ступеням набережной.

– Хватайся! – закричал я, согнувшись крючком и протягивая руку.

– Нет уж, лучше я сам, – мужественно (и разумно) пробулькал Алеша и ухватился за мокрую, обросшую зелеными водорослями ступень, но рука соскользнула.

Не выпуская поводка, он повторил то же движение, но зацепиться не удавалось, вся нижняя ступень предательски поблескивала скользкой зеленью. Умка весело плавал рядом и поглядывал на Алешу – эта игра видно была ему по душе. Что делать?

Я бросился к поющим.

– Ребята! Помогите! У меня друг тонет!

Парни жутко обрадовались и с криками «Полундра! Человек за бортом!» побежали вниз, девчонки с радостными воплями «Человек тонет! Человек тонет!» помчались за ними в предвкушении интересного зрелища.

– Э, да тут их двое! – с изумлением воскликнул высокий в кепочке, – а ну, становись в цепочку!

Парни мгновенно образовали цепь. Высокий в кепочке низко нагнулся, подал Алеше руку, тот уцепился – дружный рывок! и Алеша оказался на невском берегу, твердо сжимая в кулаке проклятый поводок.

Совместными усилиями, под аплодисменты девчонок, был вытащен и Умка, который тут же энергично отряхнулся, щедро забрызгав своих спасателей, сменивших аплодисменты на визг и хохот.

– А что, твой друг плавать не учен? – спросил один из парней.

– Ты что? – обиделся я. – Он мастер спорта по плаванию!

Это мое заявление вызвало новый приступ хохота у всей компании. Немного передохнув и набрав в рот воздуха, другой парень спросил:

– А собачка какой породы?

– Это ньюфаундленд, – гордо сообщил я, – или водолаз. Специальная собака для спасения на водах.

Ребята (все они были слегка поддатые) просто повалились друг на друга от хохота, потом подхватили подруг и потопали наверх, бросив нам напоследок:

– Ну, водолазы! С вами не соскучишься!

На другой день я позвонил Алеше и спросил, как он после ноябрьской ванны.

– Я отлично, а Умка заболел.

– Что такое?

– Чихает, кашляет, не ест, нос сухой, температура высокая. Мы с мамой всю ночь не спали, компрессы ставили, под тремя одеялами держим…

– Ну, водолазы! – сказал я. – С вами не соскучишься!

Эфиопочка

Прилетев в Израиль, мы поселились в одноэтажном чистеньком коттедже с белыми стенами, красной черепичной крышей и двумя великолепными темно-зелеными кипарисами. К своему удивлению, мы оказались соседями многодетной эфиопской семьи. На мой вопрос, какое отношение негры имеют к евреям, Таня четко и подробно ответила мне, что, во-первых, эфиопы не негры, а европеоиды, а во-вторых, это племя приняло иудаизм еще во времена царя Соломона и сохранило еврейские традиции до нынешних дней. Поэтому в израильском понимании они гораздо больше евреи, чем российские иммигранты, утратившие язык и религию.

Из ее разъяснений я усвоил поразившую меня истину: «настоящий еврей тот, кто подчиняется законам Торы, а не тот, кто записан в пятом пункте советского паспорта».

Чудеса!

Значит там, в России, я был евреем, со всеми вытекающими оттуда последствиями, а здесь, будучи атеистом-интернационалистом, я стал «русским». Хотел я этого или не хотел.

Эфиопские дети отличаются от российских не только цветом кожи, но и своей неиссякаемой подвижностью, спортивностью и ловкостью. Они бесстрашно гоняются на велосипедах, бойко играют в футбол, водят свои эфиопские хороводы и быстро осваивают общие игры белых детей. Эфиопские девушки привлекательны своей стройностью и щедрыми улыбками. Маленькие дети, как правило, очаровательны, а иногда и сногсшибательно красивы.

Так в одном детском хороводе я заметил юную красавицу трех-четырех лет. Тонкие европейские черты лица, шоколадная кожа, огромные карие глаза с яркими белками и рот до ушей. Я решил, что обязательно ее нарисую. Бросился домой, схватил альбом, подозвал ее пальцем и сразу приступил к делу.

Не тут-то было. Эфиопские дети, видимо, никогда не видели рисующего человека. Они навалились на меня всем коллективом, окружили, тесно обжали с боков, а моя красавица, усевшись на колени, периодически вырывала у меня карандаш и пыталась меня щекотать. Сама она хохотала беспрерывно, обнажая два ряда белоснежных крупных зубов. В такой тесной любвеобильной компании я никогда не рисовал и быстро понял, что с этими ребятами мне ничего не сделать. Поэтому я встал, отряхнул с себя коричневых ребятишек и не солоно хлебавши вернулся домой.

Я рассказал Тане эту смешную историю.

Папа, – мрачно сказала Таня, – ты сделал большую глупость. – Ты не должен был ее рисовать.

– Почему? Кому я помешал?

– Ты находишься в чужой стране, имеешь дело с незнакомым народом.

– Никого я не обидел. Я просто хотел нарисовать девчушку и наверно подарил бы ей рисунок.

– Да. А представь, что у этой девчушки к вечеру поднимется температура.

– Ну и при чем тут мое рисование? Что за чушь!

– Да. Объяснить тебе, что за чушь, придут эфиопские мужчины с палками…

1 июля 2003

Условные рефлексы

Рассказ записан под диктовку Льва Самсоновича в конце 2005 г.

Фото с тигренком

Скульптурная работа

У меня зазвонил телефон.

– Кто говорит?

– Михаил Давыдович. Олин папа.

– Здравствуйте, Михаил Давыдович. Рад вас слышать!

– Лева, у меня к вам дело. Хотите порисовать двухмесячных тигрят на свободе?

– Как это на свободе? И как насчет намордников?

– Слушайте сюда! Вам представился уникальный случай, а вы колеблетесь! Эти тигрята остались без материнского молока и были бы обречены на голодную смерть, если бы не энергичное вмешательство молодых ученых – они подыскали для тигрят только что родившую собаку с достаточным количеством молока. Пишут диссертацию на тему «Развитие хищников в бытовых городских условиях. Условные рефлексы».

Михаил Давыдович перевел дух.

– Ну, решайтесь, и я через десять минут буду у вас на машине.

– Поехали!

Я схватил альбом, карандаши и пластилин и выскочил на улицу. Машина уже ждала меня, как обыкновенного министра. Нетерпеливый Михаил Давыдович стукнул дверцей, и мы помчались в поселок Колтуши, где располагалась лаборатория знаменитого физиолога Ивана Петровича Павлова, занимавшегося в то время изучением рефлексов в необычных условиях у обезьян, рептилий и хищников.

Мы прошли на кухню, сопровождаемые звонким лаем кормилицы наших тигрят – небольшой серой овчарки – и сразу наткнулись на них. Они сидели в углу комнаты общей кучей.

В первую минуту знакомства тигрята разочаровали меня. Я ожидал увидеть что-то пушистое, бело-оранжевое, трогательно-детское, что-то вроде большого котенка. А увидел нечто совсем иное: серую с примесью охры шкуру, холодный пристальный взгляд зверя. И все это в трех экземплярах. Звали их Тайга, Тайфун и Таймыр. Один экземпляр уже сидел у меня на коленях и норовил, используя меня как подставку, перелезть на стол. Я не мешал ему. Тигр на письменном столе как натурщик – в этом было что-то новенькое, неизбитое. Я, как нож в масло, входил в науку и чувствовал в ней себя вполне комфортно.

Кинокамера Михаила Давыдовича равномерно жужжала у меня за спиной, я повернулся к аппарату так, чтобы мой энергичный профиль отчетливо запечатлелся для современников.

Плюх! Что такое?

Мой натурщик стоял на краю стола, с интересом разглядывая им содеянное. На полу валялся смятый кусок пластилина, минуту назад бывший незаконченной композицией «Тигр в засаде». Потом оглянулся, подгреб своей широкой лапой карандаши и резинки… Но тут я уже вмешался: схватил его за шиворот со всеми его рефлексами и отправил на пол.

Между тем, пока я воевал с Тайфуном, на моих свободных коленях уже оказалась Тайга, готовая повторить маршрут своего брата-хулигана. Пользуясь удобным трамплином, тигрята устроили конвейер: не успевал я смахнуть со стола одного, как на его месте появлялся второй, а третий уже готовился к прыжку на колени.

Дело было плохо. Михаил Давыдович не отрывался от кинокамеры, оставив меня на растерзание тиграм.

Я бросился к телефону:

– Лена! Выручай! Приезжай! Не можешь? Малер? А у меня тигрята! Очень милые! Да, пушистые! Сироты! Запиши адрес…

Через час дверь на кухню отворилась, и в щель заглянула Лена. Она тут же зажала нос и с воплем «Какой кошмар!» кинулась открывать форточку. Но подкрепление оказалось недостаточным, и творческий процесс пришлось свернуть.

Прошла неделя, и Михаил Давыдович снова позвонил мне.

– Сегодня будем работать над рефлексами на воле. Мне нужен помощник. Поехали!

Мы загрузили «артистов» в рюкзаки и поехали за город в поисках укромного местечка, где могли их выпустить. В районе Токсово мы нашли то, что было нужно: маленькую полянку рядом с грунтовой дорогой, огороженную с одной стороны густым кустарником, а с другой – двумя поваленными соснами.

Михаил Давыдович вооружился своей аппаратурой, а я вступил в должность охранника: моей задачей было хватать тигрят, пытавшихся спрятаться в частом кустарнике, и возвращать их на полянку. Яркое солнце и теплый день, видимо, пришлись тиграм по вкусу, и они разыгрались, быстро освоившись в новой обстановке.

– Митька! Зови пацанов быстро! Здесь цирк показывают! – раздалось над самым ухом, и на нашей полянке, откуда ни возьмись, появилась целая толпа мальчишек и девчонок, которые с хохотом и выкриками бросились ловить наших тигрят, игнорируя и нас, и всю советскую науку с ее задачами и проблемами.

С каждой минутой народ прибывал, бурно реагируя на бесплатное и редкое зрелище. Михаил Давыдович что-то кричал мне. Судя по интонациям и отдельным словам, я понял, что требуется моментальное решение. Что-то надо было делать… И вдруг меня осенило.

Я заверещал, что было сил:

– А ну, мотайте все отсюда, да поживей, а то худо будет!

– Чего разорался! Что тебе, жалко, что ли? – бросил мне пожилой мужик, хмурый и решительный. – Пускай люди посмотрят, может, кто у тебя одного и купит…

С озабоченным выражением на лице, я сказал защитнику народных интересов:

– Мне-то не жалко. А вот тебя-то, и правда, жалко.

– Чего? – угрожающе зарычал мужик. – Да я тебя сейчас…

– Дурак, – сказал я. – У меня же в кустах мать!

Минута – и лужайка опустела. Только хруст сухих веток из-под ботинок удирающих зрителей был слышен за кустарником.

Я отер пот со лба, а Михаил Давыдович пожал мне руку.

БОЛЬНИЧНЫЕ РАССКАЗЫ

Клубника

Вася, столяр из Кимр. Ленинградская глазная больница, 1962 г.

Мы ентих заграничных видали, их как-то по-чудному зовут. Туристы или еще как. Ага, туристы.

И вот приходють енти туристы на базар. У нас в Кимрах клубника крупная, хрушкая, вот они, значит, за клубникой на базар.

Пришли. У ворот, на базаре-то, лавка стоит. Из неструганых досок така лавочка. И вот енти туристы, немцы, кажись, с плеч рукзаки скинули, на лавку составили рядком, а сами по клубнику пошли. Вот смех-то! Ну, конешно, клубнику купили, а в Москву-то уж без рукзаков…

Потом другие приехали. Теи уж видно ентим рассказали – почем клубника в Кимрах. Енти рукзаков на лавку уж не кладут. На себе носят по базару. А ребята им все рукзаки сзаду бритвой изрисовали. И вещи обратно оттеда потянули.

Ну вот, значит, когда третьи приехали, теи уж не так. Как на базар – так вот глянь на меня – вот так рукзаки себе с плеч на пузо перевешали, рукам обхватали – и так по базару. Вот смех-то!

Выучили ихнего брата, как по Расее гулять!

Катаракта

Дед из Семипалатинска, столяр, 71 г. Ленинградская глазная больница, 1962 г.

«Как катаракту мне в Харькове сняли да стали выписывать, я у врача спрашиваю:

– Доктор, а можно мне на радостях выпить как следовает?

– А сколько же ето – как следовает?

– Литр, – говорю.

У няво глаза на лоб полезли.

– Как ето, – говорит, – литр? Неужели ты за раз литр выпьешь?

– Нет, – говорю, – что вы, доктор. За раз нельзя. Я к обеду поллитру раздавлю, а вечером мне опохмелиться надо ай нет? Я вторую поллитру почну полегоньку. Сначала стаканчик, потом другой, потом остаточек… И так мне спать сладко будет!..»

После операции в ленинградской больнице дед обратился с той же просьбой к своему лечащему врачу. Тот категорически отказал. Дед разволновался. Побежал к начальнику отделения, и тот после долгого разговора разрешил немного. Дед вернулся в палату довольный и, уходя, написал благодарность начальнику отделения, не упомянув своего врача который его оперировал и возился с ним месяц.