Текст книги "Моя коллекция"

Автор книги: Лев Разумовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Притча

Когда Бог создавал души людей, он составлял коктейли из человеческих Качеств, творчески меняя пропорции.

Дошла очередь до души Лены Б. Взял Бог кувшин с гуманизмом и начал лить.

В этот момент по небу пролетала красивая птичка, и Творец отвлекся. Потом посмотрел вниз и ахнул: остальные Качества лить некуда!

Огорчился Бог: халтура получилась… Надо же, какого урода создал!

Капнул сверху немного ума – через край полилось!

– Ну что же, – задумчиво сказал Бог. – Гуманизма чуть-чуть на дне осталось, а практицизма бочка цельная. Остальным так и нальем…

И Бог продолжил работу.

Суббота

Была суббота. Я забрала Ляльку из детского сада и решила выкупать ее перед сном.

Ванная у нас – чудо! Стенки покрыты белым кафелем, краны сверкают. Все новое, чистое, всего полгода, как въехали.

Лялька барахталась в теплой воде, топила надувную резиновую рыбу, брызгалась и мешала. Пришлось шлепнуть ее по мокрому и отнять рыбу. Лялька заныла.

– Как тебе не стыдно? – сказала я. – Игорешка и тот так не брызгает. И вообще, в шесть лет я уже мылась сама!

Я приоткрыла дверь и крикнула Гале, соседке, чтобы принесла махровое полотенце из моей комнаты.

– Несу! – ответила Галя. – Пусти, Ига, пусти маму. Побегай сам, мама сейчас придет.

Я разбирала Лялькины вещи, а она стояла в ванне, распаренная, розовая, с капельками, блестевшими по всему телу, прижимала рыбу к животу и выговаривала ей шепотом:

– Рыба, тебе не стыдно? В шесть лет я уже сама мылась и чистила зубы, а ты ничего не умеешь…

Галя вошла в ванную, прикрыла за собой дверь и дала мне полотенце.

– Тетя Галя, а где Игорь? – спросила Лялька.

– За дверью стоит.

– Мама, – услышали мы из-за двери, – ма-ма! – и что-то заскреблось с той стороны.

– Иду-иду, – сказала Галя, – отойди от двери, а то я тебя стукну!

Она взялась за дверную ручку и осторожно толкнула дверь. Потом еще раз. Потом, как-то странно посмотрев на меня, нажала дверь плечом.

– Что такое? Ничего не понимаю!..

Я бросила Лялькино белье и сильно толкнула дверь. Дверь не открывалась.

– Все ясно, – сказала я. – Игорешка запер нас на наружную задвижку.

– Ига! – закричала Галя, держась за ручку двери. – Ига, открой нас! Слышишь, открой нас немедленно! Если ты не откроешь, я тебя нашлепаю!..

За дверью притихло, мы услышали всхлипывания, перешедшие скоро в рев, а затем легкое топанье удалявшихся пинеток.

– Игорь, немедленно вернись! – закричала Галя и застучала кулаками по двери. – Вот приедет папа, я все расскажу, негодный мальчишка!

– Ты соображаешь, что ты делаешь? – вмешалась я. – Разве можно пугать ребенка в таком положении! Игорешка! Игоречек! Иди сюда, мой хороший мальчик! Иди сюда, лапушка! Тетя Эмма тебе что-то расскажет!

Рев стал затухать. Галя с надеждой посмотрела на меня.

– Подвинься, – сказала я, – сядь на ванну. Мне же нужно говорить в скважину. Ига хороший, Ига славный, а где у Иги лошадка? Вот у Иги лошадка, но-но, лошадка!..

Я приложила к скважине ухо. Пинетки подтопали ближе. Рев прекратился. Я присела на корточки.

– Ига, слушай, что тебе тетя Эмма скажет. Возьми задвижечку, поиграй ею, поиграй. Какая хорошая задвижечка…

– Ма-ма, – раздалось из-за двери, – Ига маме хочет…

– Ига, – сказала Галя, – поиграй задвижечкой, сделай вот так, вот так! – и она побренчала дверным крючком.

Раздался легкий стук в дверь, потом царапанье. Затем пинетки решительно удалились.

– Однако! – Галя нервно рассмеялась и протерла очки. – Положеньице! Трое взрослых заперты в ванной, а ребенок один находится в пустой квартире!

– Мама, а где я буду спать? – спросила Лялька с интересом.

– Молчи уж! – накинулась я. – Почему ты, кстати, не вытираешься и не одеваешься?

– Я сейчас буду. Но ведь вытертая я все равно запертая…

– Одевайся и не рассуждай! Что будем делать, Галя?

Галя оглядывала стены.

– Надо сильно постучать в стенку, – неуверенно предложила она, – может быть, соседи услышат.

Мы постучали. Сначала руками, потом ковшиком. Прислушались. Капала вода из душа, и Лялька шуршала полотенцем.

– Время не то, восемь часов, – протянула Галя с тоской. – Сидят все, черти, воткнулись в телевизоры, хоть из пушки стреляй!

– То время начнется часам к двенадцати, когда народ захочет спать. Тогда и постучим?

– Ты что? – окрысилась Галя. – Можно подумать, что я нас закрыла! У тебя хоть ребенок с тобой, а мой один-одинешенек во всей квартире гуляет из комнаты в комнату!

– Твой ребенок может лечь спать на пяти кроватях на выбор, а мой, видимо, будет ночевать в ванне…

– Мамочка, ты не волнуйся, – сказала Лялька, – мы поместимся вдвоем. А тетю Галю можно устроить на табуретке.

– Игорь! – завопила опять Галя. – Иди сюда, противный мальчишка! – и, не дождавшись ответа, тупо посмотрела на меня.

– Галя! Не горюй, – сказала я бодрым голосом. – Вспомни инженера Щукина. Ему было еще хуже. А потом он спасся благодаря судьбе.

– Я тебе благодарна за классические примеры, но почему он не отзывается?

Она легла плашмя на пол и стала заглядывать в щель под дверью.

– Мама! – сказала Лялька. – Я пить хочу!

– Пей! Чего-чего, а воды сколько хочешь. Вот если ты есть запросишь…

Я оглядела стены. Справа наверху чернела дырочками вентиляционная решетка. Слева, под потолком, было окно в стене, смежной с туалетом.

– Встань с полу, – сказала я, – есть идея. Нужно добраться до окна, высадить стекло и пролезть в туалет, а оттуда выйти и открыть эту проклятую дверь.

Галя вскочила с пола.

– Ну уж бить стекло я не буду! Потом иди, ищи халтурщика, чтобы вставлял!

Мы сели на край ванны и помолчали.

– Знаешь, что, – предложила я, – мы раньше стучали по стенкам. Попробуем бить по трубе чем-нибудь железным. Может быть, соседи услышат.

Мы взяли ковшик и начали стучать по стояку парового отопления. Лялька помогала нам зубной щеткой.

– Мы не так стучим! – заявила Галя.

– Что значит, не так? А как нужно стучать?

– По-другому. Соседи думают, что где-то идет ремонт.

– Так что же делать?

– Ты знаешь азбуку Морзе?

– Откуда мне ее знать? Я же бухгалтер.

Я посмотрела на часы. Прошел уже час нашей жизни в ванной. Лялька с наслаждением колотила ковшиком по кафельным стенкам.

– Еще жалуются, что новые дома звукопроницаемы! – со злостью сказала Галя. – Идиоты!

– Лялька, прекрати! – сказала я. – Все равно ты не так стучишь!

– Я придумала! – закричала Галя. Она схватила ковшик и стала бить по трубе в каком-то ритме. Мы прислушались.

– Пусть всегда будет солнце, – подхватила Лялька.

Начинались какие-то ненормальности. Галя странно улыбалась.

– Ты что? – спросила я и отсела подальше.

– Неужели не понимаешь? – удивилась Галя. – Соседи слышат стук. Стук не похож на ремонтный. Кто-то выстукивает по трубе песню. Нарочно. Им назло. Издевается. Значит, всë бросят и прибегут ругаться.

Все-таки не зря она кончала психологический факультет.

Мы отбарабанили «Солнечный круг», «Старого барабанщика», потом сыграли «Болеро» Равеля и «Чижика-пыжика». Прислушались. Все было напрасно. Соседи не поддавались.

– Эмма! – вдруг с тревогой спросила Галя. – А он не может кнопок наесться? У тебя на столе были рассыпаны кнопки!

– Я убрала их. Ему все равно на стол не забраться. Не волнуйся. Он, наверное, спит где-нибудь, ведь он всегда засыпает в девять, а сейчас одиннадцатый час.

– Бедный малыш, – всхлипнула Галя, – я знаю, где он спит. Он спит в луже. И, наверное, простудится.

Мы задумались.

– Знаешь, что? Давай высадим дверь!

Мы встали спинами к двери и разом стукнулись в нее. На нас посыпалась штукатурка, но дверь не поддалась.

– Раз-два, взяли! – скомандовала Галя, и мы ударили снова. Опять полетело что-то белое, но дверь не шелохнулась.

– Безнадюга! – упавшим голосом сказала Галя.

– Мама, а как же я пойду в детский сад? – спросила Лялька.

– Вот что! – встала я решительно. – Халтурщика я беру на себя. Полезай в окно. Я тебя подсажу. Другого выхода нет. Смотри, уже скоро два часа, как мы тут сидим.

Галя тоскливо посмотрела наверх.

– А как же спускаться?

– Обвяжешь раму полотенцем и спустишься.

– Может быть, ты полезешь? – робко предложила Галя.

– Галочка, – сказала я мягко, – не дури. Если даже ты меня выдержишь, я же не пролезу в один пролет. Надо выбивать всю раму…

Галя сбросила с себя узкую юбку, взяла в зубы полотенце, в руки ковш и полезла на табурет. Оттуда, держась одной рукой за крюк от зеркала, она взгромоздилась мне на плечи.

– Погоди, не бей, – сказала я, – я прикрою голову твоей юбкой, а то на меня посыплются осколки. Лялька! Встань в тот угол и отвернись лицом к стене. Тетя Галя будет бить стекла, и на тебя посыплются осколки.

– Мамочка, я буду стоять в углу тихо-тихо, но я не хочу отворачиваться. Мне очень интересно посмотреть, как тетя Галя будет бить стекла. Я никогда не видела.

– Немедленно повернись! – закричала я. – Я тебя сейчас так нашлепаю, что ты своих не узнаешь!

Раздался треск стекла и звон осколков, упавших за стенкой. Подтянувшись, Галя перекинула ноги в дыру, завязала полотенце и спрыгнула туда.

– Наконец-то! – вздохнула я и сняла юбку с головы.

– Эмма! – раздалось из-за стенки.

У меня екнуло сердце.

– В чем дело?

– Эмма, – тихо повторила Галя, – уборная тоже заперта. Оттуда. Ведь дверь отходит, и ты сама ее сегодня закрыла на задвижку…

Мы помолчали. Капала вода. Лялька начала хныкать.

– Давай назад, – предложила я, – все-таки втроем веселее.

– Интересно, кто же меня здесь подсадит, – задумчиво сказала Галя.

Я взяла Ляльку на руки. И она начала засыпать у меня на плече.

– Пожалуй, инженеру Щукину было лучше, – раздалось из-за стенки. – Он, во всяком случае, не был отрезан от мира. Ему могли помочь. Одеть, накормить…

– Благодарю за классические примеры, – отозвалась я.

– Эмма! – позвала Галя. – Попробуй кричать в вентиляционную трубу. Я где-то читала, что по ней хорошо разносятся звуковые волны.

Я встала на табурет и начала кричать в черные дырочки:

– Соседи! Помогите! Откройте! Спасите!

– Не кричи «спасите!». «Спасите» кричат, когда кому-то плохо. Кричи «горим!» Горим – это всем плохо, и им тоже будет плохо!

– Соседи! – с удвоенной силой закричала я. – Горим! Спасите! Горим!

– Возьми ведро, – раздалось из окошка.

– Еще что? – огрызнулась я. – Ведь не горим же мы на самом деле!

– Дура! Кричи в ведро. Гульче будет.

Я взяла ведро, поднесла его к вентиляционной трубе, засунула туда голову и заорала снова. Получалось гульче. Звуковые волны рвали стены.

– Мама! – захныкала Лялька. – Мне страшно!

– Сядь на табуретку, прикройся халатиком и спи. Спи, маленькая, спи, моя ласковая… Соседи, горим! Двадцать шестая квартира горит! Спасите! Спи, Ляленька, спи. Баю, баюшки, баю, не ложися на краю… Караул, горим!

– Бей в ведро! – скомандовала Галя.

Я стала бить в ведро и орать еще сильнее. Галя в соседнем помещении била туфлей по унитазу в ритме танца с саблями и тоже что-то орала. Лялька ревела в голос. Звуковые волны летели в вентиляционную трубу. С трудом расслышали мы из-за входной двери слабый звонок.

Мы разом стихли.

– Откройте! – послышался мужской голос с площадки. Никогда не слышала такого приятного голоса.

– Это вы откройте! – заорали мы хором.

За дверью стихло.

– Он уйдет! Не уходите! – взвизгнула я и сорвала голос. – Скажи им, пускай попросят ключ от восемнадцатой квартиры, он открывает нашу дверь, – прошипела я в разбитое окошко, стоя на ванной.

– Возьмите ключ от восемнадцатой! – звонко закричала Галя.

– Где у вас горит? – спросили из-за двери.

– У нас не горит, – выкрикнула Галя, – то есть, горит, но не сильно… Одним словом – ломайте дверь!

Раздались несколько тяжелых ударов и треск взламываемой двери.

– Эмма! Быстро! Юбку! – крикнула Галя.

Я перекинула ей юбку.

В коридоре послышался шум от множества ног. Двери распахнулись, и мы вышли. В прихожей и в коридоре толпились люди. Впереди стояли незнакомые парни с красными повязками на рукавах. Из-за их спин выглядывали соседи. Дворничиха тетя Маша в белом фартуке таращила на нас глаза. В открытую дверь входили все новые люди.

– Где горит? – спросил старший дружинник с черной бородкой.

– Нас заперли, – просипела я, держа сонную Ляльку за руку.

– Сережа, беги, позвони ноль один. Скажи – ошибка. Быстро! – сказал старший. – Так кто нахулиганил?

– Вот кто, – сказала Галя, вынося из комнаты Игорешку. Он спал у нее на руках, завернутый в синее байковое одеяло.

– Вот этот? – протянул бородатый и оглянулся на своих. – А ходить он умеет?

– Конечно, умеет, – обиделась Лялька. – И ходить, и бегать, и задвижку закрывать.

– Пошли, ребята, – сказал бородатый. – Все в порядке, граждане. Спокойной ночи!

Под окном раздалась сирена пожарной машины…

Ленинград, июнь 1963 г.

Колька

Нас трое на лугу: хозяйская корова Белянка, Колька – соседский дачник – и я.

Кольке четыре года. У него круглая светлая головенка, серые лукавые глаза и лупящийся от загара нос. Он весь украшен воинскими шрамами: на руке ссадина, коленка темнеет свежим кровоподтеком, когда он улыбается, то видно, что не хватает двух передних зубов.

Встает он рано. Красная Колькина тюбетейка мелькает то за домом, то в саду. У него много дел. Прямо со своего трехколесного велосипеда он залезает по стремянке на крышу сарая и оттуда дразнит Рекса. Потом гоняет кур. Позавчера он сунул хозяйского кота в бочку, вкопанную под умывальником, и на даче разразился скандал, когда мокрый и злой, распространяя зловоние, кот влетел в хозяйскую половину и прыгнул на пикейное покрывало. Кольке здорово влетело за это от матери, и его басовитый рев разносился по всей даче.

Каждое утро Колькин нос прилипает к стеклу нашей веранды и произносится неизменная фраза:

– Дядя Лева, выходите гулять!

Я выхожу со складным стулом и пластилином в руках и направляюсь к калитке. Колька немедленно атакует меня:

– Дядя Лева, вы вышли гулять?

– Да.

– А это что?

– Это складной стул.

– Он раскладается?

– Да.

– А вы куда?

– Я пойду лепить Белянку. Пойдем со мной!

– Пойдем. А вы мне на стуле дадите посидеть? А можно я его понесу?

Я даю ему стул, и мы идем на широкую зеленую лужайку за дачами, где, привязанная к колышку, пасется Белянка – большая холмогорка. Светло-коричневые пятна раскиданы прихотливым узором на ее крутых боках, породистая морда абсолютно белая, и только левое ухо, как бы случайно, залито коричневым. Белянка лениво пощипывает траву и медленно описывает большие круги по лужайке вокруг столбика.

Я усаживаюсь немного поодаль и начинаю лепить. Колька пристально смотрит на корову. Видимо, моя модель внушает ему опасения.

– Дядя Лева! А мама не позволяет подходить к Белянке…

– А мы и не будем подходить. Мы будем тут сидеть и лепить. За тот камень не ходи.

Пауза. Колька думает.

– А если она на нас полезет?

– Ну так нас же двое! Я с тобой не боюсь!

Он медленно поворачивает ко мне голову – во взоре и в оттопыренной нижней губе изумление. Потом переводит взгляд на Белянку. Силы врага устрашающи.

– Я ей как дам по морде! – говорит он не очень уверенно.

– Как же ты дашь ей по морде?

– А кирпичом! – кровожадно говорит Колька. – По морде!.. У них морда, у коров и у лошадев.

На лужайке тепло, светло и зелено. Трава пахнет сладко и как-то особо, по-летнему. Белянка хорошо позирует, она медлительна и ленива, красивые карие глаза ее то косятся на нас, то закрываются белыми ресницами от мух. Она жует и дремлет.

Колька между тем вооружается. Он натаскал и сложил около моих ног целый арсенал: кучу щепок, обломки кирпича, камешки. Притащив откуда-то ржавую проволоку, Колька машет ею над головой, рассекая воздух, и вызывающе кричит в сторону Белянки. Помахивая хвостом, она поворачивается задом.

Между тем проволочный каркасик у меня в руках постепенно обрастает пластилином. Появляется тело Белянки, ноги, морда. Маленькая коровка быстро набирает объем. Солнце ярко освещает мою натуру, бабочки гоняются друг за другом, теплый ветерок приятно дует в спину.

Колька – весь внимание. Щербатый рот его открыт. В грязных кулаках зажато по камню.

– Дядя Лева, это вы Белянку хочете вылепить? – вежливо спрашивает он.

– Белянку.

– И рога сделаете?

– И рога.

– И хвост?

– И хвост.

– А где же у нее подойник?

– Какой подойник?

Колька озабоченно смотрит на пластилиновую корову, потом на живую, потом на меня.

– А вот тут! – Колька тыкает пальцем в брюхо пластилиновой коровы.

– Колька, это называется вымя! Я его обязательно вылеплю.

В это время на луг неторопливо выходит черная коза. Направление Колькиных мыслей моментально меняется.

– Дядя Лева, а кто сильнее – корова или коза?

– Корова.

– А корова может козу съесть?

– Нет, не может.

– Почему? Шкура плохая?

Коза на самом деле какая-то ободранная и неаппетитная.

Колька бросается за бабочкой и, увлекшись, забегает за заветный камень в Белянкин круг. Белянка, пощипывая траву, меняет направление и идет к Кольке. Он шарахается в сторону, мчится к своему арсеналу, хватает железный прут и замахивается. Белянка поворачивается и уходит к дальней части луга. Там она останавливается и неожиданно, подогнув ноги, ложится.

– Ага! Испугалась! – радостно кричит Колька. – А то я бы ей как дал!

Белянкин отдых не входит в мои планы. Я встаю, подхожу к ней, берусь за веревку, намотанную на рога, и поднимаю корову. Оборачиваюсь. Колька застыл на месте.

– Дядя Лева! Она же вас забодает!

– Не забодает, Коля. Она хорошая.

Пауза.

– А вы ее за морду можете потрогать?

Я трогаю мягкую Белянкину морду, отгоняю мух, глажу уши.

– И за рога можете?

Трогаю за рога. Колька потрясен моим героизмом. Рожица его наморщилась, он стоит в отдалении и усиленно думает. Я жду очередного задания.

– Дядя Лева, а за хвост можете?

Трогаю.

– А за имю?

– Что?

– За имю можете потрогать?

Я сажусь от смеха на траву, а страшная Белянка шумно обнюхивает мою голову.

– Вымя, Колька. Вы-мя! И кто только тебе передние зубы вышиб? – спрашиваю я, усаживаясь на стул.

– А это я об дверь, – говорит Колька, жуя травинку. – Мама очень ругалась. Дядя Лева, а кто сильнее: корова или некорова?

За забором соседней дачи вырастает вихрастая голова. Это Сашка – Колькин приятель, с которым он каждый день дерется.

– Колька! – кричит он. – Чего там дядька делае-е-ет?

Колька немедленно соображает, какую он может извлечь из меня выгоду.

– А в игру примете, тогда скажу-у-у…

– Приме-е-ем!

– Корову лепи-и-и-ит!

За забором появляются еще три головы, потом свешиваются ноги, и скоро я окружен стайкой загорелых мальчишек. Колька чувствует себя гидом в музее, объясняет, показывает. Мальчишки смотрят недоверчиво и неодобрительно.

– Глаз-то и нету! – замечает один. – Будете вылепливать?

– Буду.

– А почему не гладкая?

– Так надо! – важно объясняет Колька.

– А потом чего с ней делать будете? – спрашивает старший, худенький мальчишка с раскосыми и очень синими глазами.

– А ничего. На полку поставлю.

– Пошли, ребята, – говорит худенький. – Мы там будку сделали.

– Дядя Лева, я пойду к Сашке, – говорит Колька, – а стул вы сами понесете домой. Ладно?

Мальчишки мчатся к забору. Вдруг Колька останавливается и решительно возвращается ко мне.

– Ты чего? – спрашиваю я.

Колька молча хватает железный прут, сует в мою руку и, смотря мне в глаза, говорит негромко и очень серьезно:

– Если полезет, вы ее по морде! Ладно?

Красная тюбетейка исчезает за забором.

Старожиловка, июль 1957 г.

Голуби

На площади стая синих голубей. Из дверей пивной выходит молодая женщина. На ней вишневое распахнутое пальто, ярко-зеленая косынка, ноги в дорогих капронах и грубых шерстяных носках, вылезающих из грязных туфель. Лицо женщины размалевано: черные накрашенные брови, ресницы, с которых свисает краска, большой ярко-красный, грубо обрисованный рот.

Женщина, пошатываясь, бредет на середину площади, вынимает из кармана половину городской булки, откусывает кусок и, разжевав, выплевывает голубям. Мокрая жвачка падает частично на пальто, частично на асфальт. Голуби, толкаясь, подбирают ее.

Пожилой еврей останавливается и внимательно наблюдает. Потом, обратясь ко мне, склонив голову набок и смешно выпячивая нижнюю, и так торчащую губу, говорит:

«Если бы я был голубь, я бы таки это не ел…»

Стаканчиков

7 мая 1976 года после собрания ветеранов в Союзе художников и получения медали я вернулся домой, и сияющая Танюха сообщила мне, что она «кажется, удачно сменяла квартиру».

– Сейчас придет гражданин смотреть нашу квартиру. Он предлагает трехкомнатную рядом с метро «Петроградская». Вот я записала: 54 метра, удобства все, окна в сад, третий этаж, телефон, два балкона.

– Что он, сумасшедший?

– Не знаю. Он сказал, что едет.

Вариант был настолько ослепителен, что я сразу заподозрил неладное: а) квартира окажется не отдельной, бывало и такое; б) окна упираются в стену; в) дом идет на капремонт.

Быстро подмел пол, завесил дырки на обоях старыми этюдами и стал ждать, заранее зная, что ничего из этого варианта не выйдет. Сменщик откажется с порога, обнаружив вход через кухню.

Раздался звонок, и в дверях появился невысокий, плюгавый пожилой гражданин в сером плаще. Он вежливо поздоровался, переступил порог, огляделся и произнес:

– Итак, мы имеем кухню…

– Да, вход через кухню. Но мы привыкли. И недостатком это не считаем…

Против ожидания, он не сказал «до свиданья» и не повернулся к выходу, а напротив, пожелал смотреть дальше.

Ободренный началом (внутри затеплилась маленькая надежда), я повел его по квартире.

– Кладовка, туалет, коридор, ванна кафельная…

– А это что у вас? Дровяная колонка?

– Да… Не успели убрать… Что-то вроде антиквариата… А вот комнаты 11 метров отдельная и 12 плюс 10, извините за беспорядок, смежные.

– Ну что же… Простите, как вас зовут? Лев Самсонович? Меня зовут Сергей Васильевич. Ну что же – квартира ваша мне подходит.

У меня где-то внутри екнуло.

– Давайте пройдем на кухню, переговорим.

Ага. Вот оно. О чем же разговор? Сумма с четырьмя нулями? Что-то все очень быстро…

– Разрешите закурить?

– Курите.

– Хотите сигарету?

– Нет, спасибо.

– Так вот. Квартира мне ваша подходит. Думаю, что моя вам тоже подойдет.

– Я тоже так думаю. А почему вы меняетесь?

– Нас с женой двое. Кроме того, дело в том, что в вашей квартире я жить не собираюсь. Меня переводят в Москву, там дают квартиру, а эту я обязан сдать городу, точнее, Управлению торговли, где я работаю.

– Какой же вам смысл менять перед отъездом? Да еще на меньшую? Из соображений благотворительности?

– Уважаемый Лев Самсонович! Какая благотворительность? Я же торгаш! Двадцать восемь лет работаю в спецслужбе Управления торговли Ленгорисполкома. Вы получаете лишних двадцать метров. За них надо платить.

– Сколько?

– Разрешите карандашик. Вот такая сумма с вас. Ну, как? По-божески?

На бумажке – мне не мерещится? – восемьсот рублей… Лихорадочно соображаю. Что-то тут не так. Лишний метр стоит от пятидесяти до ста…

– Да, по-божески… Даже слишком…

– А вы с юмором! Не беспокойтесь, остальную сумму я получу с того товарища из ДЛТ, который сюда въедет, ему от работы десять минут ходу, от Управления на Адмиратейском тоже десять минут.

– Таким образом, – мои мозговые извилины туго раскручиваются, – вы получаете деньги… товаровед – мою квартиру, а я – вашу?

– Точно! Трех зайцев одним ударом! Каково?

– Ну, Сергей Васильевич! Вы голова!

– Ха! А вы, я вижу, ветеран? Где воевали? Под Петрозаводском? А я вот на Первом Белорусском. Да… Вы с собрания ветеранов? А у меня как раз завтра собрание. Медаль вручать будут. А ведь редеют наши ряды, Лев Самсонович?

– Редеют, Сергей Васильевич, редеют…

– Я же подполковник запаса. А сейчас, вроде бы, на интендантской службе – кормлю богов.

– Что это значит?

– Езжу с машиной и развожу продукты на дом обкому, горкому. Всего у меня подшефных 256 человек. Ну там, кетовая икра, балык, семга, парная вырезка… Когда вы последний раз кетовую икру ели?

– Лет пять тому назад.

– Ха! Я так и знал. И, между прочим, все эти продукты по твердым ценам: банка икры 7 рублей 20 копеек, а в магазине она же 167,52. Растворимый кофе 87 копеек баночка, а в магазине – 2 рубля.

– Вернемся к квартире. Скажите, Сергей Васильевич, мы можем сейчас с вами поехать посмотреть ее?

– К сожалению, у меня сегодня вечер занят. Я ведь к вам зашел, потому что у меня в соседнем доме дело. А вот завтра – пожалуйста, приезжайте с утра с женой, потому что во вторую половину дня у меня собрание ветеранов. А сейчас мне надо приятеля выручать.

– Что с ним? Заболел?

– Да нет, не заболел. Кстати, скажите, что это – от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича? Не знаете? Микоян! Ха-ха-ха! А у приятеля дело деликатное. Он, видите ли, на такой же работе, как и я. Ну, и перехватил малость. Собирал на «Жигули» в экспортном варианте. А тут скоро ревизия, так он просит помочь срочно распродать продукты. Так торопится, что даже по твердым ценам отдает. Я сейчас от него всем знакомым звонить буду, и быстро все ликвидируем. Вам, случайно, не надо баночку икры?

– Нет, спасибо.

– А то пожалуйста. Или растворимый кофе, например?

– Нет, не надо. Сергей Васильевич! Нарисуйте мне план вашей квартиры.

– Я, конечно, не архитектор, но вот так примерно: прихожая, неоплачиваемый холл 16 метров, у меня здесь телевизор стоит. Как поругаюсь с женой, так сюда и телевизор смотрю.

Я встал и пожал ему руку. Отдельный холл для телевизора и возможность скрыться от жены – это требовало рукопожатия.

– Дальше комнаты – 22, 18 и 14 метров. Кухня 12 метров. Два балкона.

– Куда окна?

– На северо-восток. Практически целый день солнце. Даже надоело. Да вы завтра все увидите. Придете с женой и все увидите. Давайте, я вам адрес запишу. Ординарная 19, квартира 36. Сергей Васильевич Стаканчиков. Правда, интересная у меня фамилия? Ха-ха-ха! Ну, а теперь извините, надо идти. Так хотите ради доброго знакомства баночку кофе? 87 копеек всего…

– Ну уж давайте, раз так. Ради знакомства.

– А может быть, пять возьмете? Для себя, знакомым подарите. Это же сейчас не достать. А я вам сейчас принесу, благо это рядом.

– Я не обкомовская жена, я могу и сам с вами, а то неудобно, что вы будете бегать.

– Лев Самсонович! Вы знаете, что неудобно?

– Знаю. Штаны через голову надевать.

– Ах, что вы! Это же старо и плоско! А вот – зонтик в кармане раскрыть! Каково, а? Ха-ха-ха! Вы не стесняйтесь. Это же моя профессия – разносить продукты. А для вас я с удовольствием. Вы только дайте мне газетку банки завернуть, чтобы по дороге не приставали…

Дал газетку. Сам во взвешенном состоянии. Как будто выпил. Мозги крутятся. В холле библиотека, в большой комнате – шкаф. Тане – изолированную комнату. Маше, пока маленькая, можно проходную… Утром встали – в окна солнце. После нашего склепа…

– Да, вам же денежку надо…

Он, с газетой у дверей, рассеянно:

– Ах, да…

Иду к ящику, достаю две трешки, в сомнамбулическом состоянии возвращаюсь на кухню, даю ему одну и говорю:

– Знаете, Сергей Васильевич, мне и трех банок хватит.

– Да что вы! Я возьму вам пять, потом вы мне разницу вернете. А я через десять минут вернусь!

Хлопнула дверь. Некоторое время я стоял в прострации, переосмысляя варианты расстановки мебели в новой квартире, а также думая о цветах, которые я разведу на двух балконах… И вдруг меня осенило.

Рванул я на улицу.

Моего друга Стаканчикова и след простыл.

Говорят, нет ничего горше чувства только что совершенной глупости! Изругав себя по-всякому, я в конце концов утешился тем, что за целый вечер, проведенный с отличным актером, мастером своего дела, трешки никак не жалко…

Ленинград, 1976 г.