Текст книги "Удар мечом (с иллюстрациями)"

Автор книги: Лев Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

«Примите наши поздравления…»

В конце первой недели занятий первокурсников филфака попросили собраться в Большой аудитории. Там обычно проходили все собрания. Пришли декан, секретарь факультетского комсомольского бюро, представители профкома, преподаватели.

Декан Петр Степанович Бойко, невысокий, сухощавый, очень энергичный, взял слово первым. Он говорил, по преподавательской привычке четко разделяя фразы паузами, взмахом руки выделяя наиболее важное:

– Дорогие друзья! Мои молодые коллеги! Мы рады приветствовать новое пополнение студенческой семьи нашего института…

Декану дружно захлопали. Он жестом прервал аплодисменты.

– Совсем недавно закончилась война – святая война народа нашего за свободу, за жизнь детей, за то, чтобы колосился хлеб на полях и цвели сады. Я вижу среди вас тех, кто с оружием в руках прошел дороги войны. Примите наши поздравления, товарищи демобилизованные воины, с началом первого в вашей жизни студенческого года!

Бойко преподавал в институте еще в те времена, когда эта территория входила в состав буржуазной Польши. Очень недолго преподавал – коммуниста Бойко польская дефензива бросила в тюрьму. Сейчас он жадно всматривался в зал: перед ним сидели студенты, учить которых он мечтал в тюремных застенках. Вот парни в гимнастерках, на груди ордена, медали «За взятие…», «За освобождение…». Пожалуй, по наградам вон того чернобрового хлопца можно географию Европы изучать: с боями ее прошел, освобождая от фашизма. Демобилизованные солдаты держатся вместе, разместились на соседних скамьях.

– В 1939 году западноукраинские земли воссоединились со своей сестрой – Советской Украиной. У нас была установлена народная власть. Но война прервала мирный труд. Гитлеровцы хотели отнять у нас все, чего мы достигли, утопить в крови национальное самосознание, уничтожить нашу культуру. Речь шла о жизни и смерти Украины – это понимал каждый украинец-патриот. Фашистским оккупантам верно служили буржуазные националисты, притащившиеся в их обозе. Народы-братья одолели гитлеровского зверя. Воссоединенная Украинская Советская Социалистическая Республика залечит раны, нанесенные фашистским лихолетьем, и станет еще сильнее, еще краше. Мы сердечно приветствуем сегодня детей рабочих и крестьян, которым Советская власть открыла широкую дорогу к знаниям…

Девчата устроились отдельно от хлопцев. Гафийки, Стефки – дочери вчерашних батрачек – будут учиться крепко, основательно. Сызмальства ведь привыкли трудиться от зари до зари. Одетые в простенькие сукенкн, сшитые старательным, но не сведущим в модах местечковым портным. Рядом с ними – пареньки в пиджачках грубого сукна, неуклюжие, стеснительные. В глазах у них крутое упрямство: выучимся. И действительно, выучатся – молодые интеллигенты, они будут верно служить народной власти. Все старше, чем положено для первого курса, – по три – четыре года украла война.

Несколько горожанок держатся более независимо. Они и одеты получше.

– Учитесь и помните, что дорогу к знаниям вам открыл народ. Вы будете его полномочными представителями в науке! – так закончил свою речь декан.

Прошло всего пять дней занятий. Это собрание было первым для сотни парней и девчат, ставших студентами областного педагогического института. После приветствий представителей общественных организаций декан предложил выбрать старостат.

– Загребельного старостой! – выкрикнул кто-то из демобилизованных.

– Товарищ Загребельный, встаньте, пожалуйста, – попросил декан.

Поднялся широкоплечий парень. Руки по швам, подбородок вскинут:

– Старший сержант Загребельный!

Все засмеялись, и студент виновато объяснил:

– Простите, не привык я еще по-гражданскому. Только из армии, трудно к мирной жизни приспосабливаюсь…

– Ладный из тебя староста получится, товарищ старший сержант, – с удовольствием отметил декан. – А кого тебе в помощники определим? Может, дивчину? Девушек ведь здесь большинство, им и власть.

В аудитории установилась тишина. Ребята раздумывали, поглядывали на соседей. В самом деле, кого?

– Иву Менжерес! – предложили из девчоночьих рядов.

– Кто назвал кандидатуру Менжерес – встаньте.

Поднялась высокая белокурая студентка. Смело затараторила:

– У нее одни «отлично» на экзаменах. И товарищам помогала, если кто чего не знал. Вот!

Потом по просьбе декана встала Ива Менжерес. Она оказалась худенькой, стройной, темноглазой девушкой. На белоснежную блузку легла тугая коса. А взгляд из-под бровей – настороженный, дерзкий. Ее можно было бы назвать красавицей, если бы не та неприступная холодность, которую, казалось, источала вся ее фигурка.

– Дякую за шану. Но это не для меня.

– Почему? – удивился декан.

– Я поступила в институт, чтобы учиться, а не на собрания время тратить.

Студенты зашумели:

– Смотри ты, какая…

– И где только росла?

– Комсомолка? – спросил секретарь комсомольского бюро.

– Нет, – отрезала девушка.

– Примем, – добродушно улыбнулся секретарь.

– Кого-нибудь другого, только не меня!

Девушка злилась, это было заметно по тому, как сдвинулись к переносице брови, как заплетала и расплетала пушистую метелку косы. И эта злость окончательно развеяла симпатии, с которыми многие ребята вначале смотрели на свою привлекательную сокурсницу.

– Отклонить кандидатуру Менжерес! – закричали сразу несколько человек.

– Не надо нам такую в старостате!

– Сразу видно, каких кровей!

– Украинских! – крикнула Ива в ответ и села, отвернувшись к окну.

В президиуме недолго пошептались, потом декан сказал:

– Студентка Менжерес отводит свою кандидатуру. Это ее право. Думаю, у нас найдутся товарищи, которые охотно поработают на благо всех…

После собрания Бойко попросил задержаться на несколько минут секретаря комсомольского бюро и нового старосту Загребельного.

– Вот что я хотел сказать вам, хлопцы. Еще в тридцатые годы знал я профессора Менжереса – работал он тогда в нашем институте.

– Вот номер! – искренне удивился Загребельный.

– Отец нашей студентки был одним из поборников «самостийности», у него в доме постоянно собиралась националистически настроенная молодежь.

– Все понятно, – резко сказал секретарь бюро. – Яблоко от яблони падает недалеко…

– Не торопись с выводами, Руденко, – оборвал комсорга декан. – В биографии Ивы есть и другие страницы – немецкий концлагерь, скитания по Европе. Девушка горя хлебнула немало, отсюда и ее озлобленность. Конечно, кое-что досталось в наследство и от папы. Нам, коммунистам, пришлось в те годы немало поработать, чтобы преодолевать влияние националистически настроенной профессуры на молодежь. Я это рассказываю вам для того, чтобы вы обратили на Иву особое внимание, помогли ей войти в студенческий коллектив, посмотреть на нашу жизнь честными глазами…

После собрания Ива медленно шла по длинному институтскому коридору: слева – дверь, справа – окно, снова дверь, снова окно. Она ругала себя за несдержанность, резкость, предупреждал ведь вуйко из Явора, чтобы за каждым словом следила, примеряла шаги под новую жизнь. Может, лучше было согласиться в этот старостат? Ну что там за работа – прогульщиков отмечать. Л оно бы все спокойнее. Ива вздохнула.

– Не журись, Иво, – вдруг услышала рядом. Быстренько оглянулась – Оксана Таран, однокурсница. Неслышно подошла, обняла за плечи.

– Не печалься, сестро, говорю. Вот только не пойму, с чего это ты душу напоказ выставила?

– Чтоб не цеплялись больше!

– Молодая, необъезженная, – улыбчиво и доброжелательно иронизировала Оксана. – Видно, мало тебя жизнь трепала, злые ветры ласкали…

– Не жалей – не люблю.

– На сердитых воду возят.

– Какая есть. Только на мне не поедут: где сядут, там и слезут.

Из института вышли вместе. Вечер был теплый, ласковый. День только-только догорел. Студентки шли бульваром – катили навстречу коляски молодые мамаши, мальчишки взбирались на каштаны, трясли деревья, сбивали зеленые, колючие плоды.

– Ты где живешь? – спросила Оксана.

– Я ведь горожанка. У отца был свой дом. Оставили мне в нем от щедрот квартиру.

– А мне говорили – приезжая…

– Можно и так считать. В тридцать седьмом наша семья перебралась в Польшу. Там я и росла. А теперь, этим летом, возвратилась. И никого из родных не нашла – всех война разбросала по свету белому. С большим трудом удалось отхлопотать квартиру, собрать кое-что из имущества. Спасибо, добрые люди помогли. А ты где устроилась?

– Комнатку снимаю у одной хозяйки. Одно только плохо – сын ее из армии возвратился, новое жилье надо искать.

Ива предложила:

– Перебирайся ко мне, у меня просторно. А вдвоем все веселее.

– Ой, Ивонько, – растрогалась Оксана, – не знаю, как тебя и благодарить!

– Тогда вот тебе мой адрес, завтра и перебирайся.

У перекрестка расстались. Оксана на прощанье еще раз посоветовала:

– А ты все-таки ни чувствам, ни словам воли не давай. Ни к чему…

* * *

« ГРЕПС ЗА КОРДОН: Голошу [13]13
  Голошу – докладываю, сообщаю. Формула рапорта, принятая у бандеровцев.


[Закрыть]: приступила к созданию молодежной организации из числа студентов, настроенных с симпатией к нашим идеям. Возможности ограниченные, трудности вызываются контингентом студентов. Требуется время, чтобы организация начала активно действовать. Перспективная задача – замена уничтоженных звеньев. Ближайшая задача – агитация, выявление настроений. Пытаюсь установить контакты…

Офелия».

« ГРЕПС НА „ЗЕМЛИ“: Действуете правильно. Примите наши поздравления…»

Фирма гарантирует качество

На углу двух центральных улиц – Киевской и Советской – находилась часовая мастерская, одна из лучших в городе. В ее зеркальных витринах были выставлены часы всевозможных марок и фирм. Витрины занимали всю стену. В них были представлены и огромные настенные часовые механизмы – громоздкие, неуклюжие, излишне щедро украшенные золочеными завитушками, и часы с маятниками, раньше отмерявшие время в родовых шляхетских имениях, и современные точнейшие хронометры. Были часы из бронзы, фарфора, дерева. Среди этого великолепия резко выделялись простенькие ходики с кукушкой. Все дзегаркэ [14]14
  Дзегаркэ – часы.


[Закрыть]тикали, стучали, щелкали маятниками – шли. Они не нуждались в ремонте. Эти витрины были гордостью заведующего мастерской, известного в городе часовых дел мастера Андрея Трофимовича Яблонского. На сбор удивительной коллекции он потратил полжизни.

Перед витринами останавливались прохожие, разглядывали диковинки, восторженно покачивали голосами. И ничего удивительного не было в том, что некоторые заходили в мастерскую, просили продать понравившиеся часы или, наоборот, предлагали для покупки свои. Обычно им отказывали – часами не торгуем, но если надо починить – справимся с любыми. Фирма, так сказать, гарантирует качество. Иногда администратор приглашал пройти к заведующему, поговорить с ним. Этой чести удостаивались немногие.

Однажды у витрины мастерской остановилась девушка. Перед этим она долго гуляла по Киевской и Советской, потолкалась в универмаге, постояла у витрины обувного магазина. Витрина – как зеркало. Она отражает все, что происходит вокруг: людей, машины. Если смотреть на стекло витрины под углом – обзор смещается, увеличивается.

Внимание девушки, как и многих прохожих, привлекла коллекция пана Яблонского. Она осмотрела все часы, особенно внимательно простенькие ходики с кукушкой, даже сверила время на них по своим ручным часикам. Потом решительно толкнула стеклянную дверь в мастерскую. У длинной стойки – ряд столов. Склонились над ними мастера в белоснежных халатах, колдуют пинцетиками. Чуть в стороне – конторка администратора, за которой сидел франтоватый парень.

Девушка была элегантно одета, держалась уверенно, и вежливый молодой человек счел своим долгом встать ей навстречу.

– Що паненка бажае?

– У меня есть редкие часы. Хотела бы показать их пану Яблонскому.

Администратор стер с лица приветливую улыбку, непроизвольно шевельнул ноздрями – будто принюхивался.

– Мы не покупаем и не продаем – только ремонтируем.

– Мне сказали, что пан Яблонский большой любитель антикварных редкостей. У меня – XVII век… – настаивала посетительница. Она незаметно оглянулась по сторонам – не прислушивается ли кто к разговору, – тихо добавила: – У них только один недостаток – потерялся ключик.

Администратор снова обрел приветливость.

– Почему сразу не сказали, что часы все-таки нуждаются в ремонте? Покажите, будь ласка.

Девушка щелкнула замком сумочки.

Часы были изумительной работы. Давний мастер сделал циферблат из небесно-голубого фарфора. В кругу изящно выписанных цифр был изображен бог времени Хронос, мудро и отрешенно взирающий на мир. Циферблат стиснули в объятиях две золоченые змейки – их хвостики служили подставкой.

Молодой человек чуть склонил голову с идеальным пробором.

– Я покажу ваш годыннык пану майстру.

– Разрешите мне это сделать самой. Кстати, не рекомендую душиться такими сильными духами, в Европе это было модно лет пять назад.

Администратор побагровел от смущения, невнятно пробормотал:

– Подождите минутку, узнаю, сможет ли пан мастер встретиться с вами.

Администратор исчез за плотной ширмой, отделявшей кабинет заведующего от общего зала.

В мастерскую вошел еще один посетитель. Это был широкоплечий молодой человек, видно, бывавший здесь и раньше: мастера разогнули спины, чтобы приветствовать его. Девушке не понравилось, что молодой человек внимательно разглядывает, будто ощупывает ее. Она села в мягкое кресло, взяла газету, развернула. Газетный лист прикрыл лицо. Посетитель топтался у стойки, громко расспрашивая какого-то Андрея Ивановича о здоровье и делах, сетовал на то, что теперь все труднее способному молодому человеку подработать свежую копейку.

Наконец он решился и подошел к девушке.

– Тысяча извинений, паненка, но я осмелюсь кое-что вам предложить…

– Что именно? – девушка отодвинула ненужную теперь газету.

– Вам подойдет – вижу по вашему виду, у меня глаз наметанный. – Широкоплечий молодой человек перешел на шепот. – Имею французские чулки… Могу предложить итальянское белье…

– Неплохо, – девушка заинтересовалась. – Вот мой адрес – загляните с образцами вашего товара. Если понравятся – буду постоянной клиенткой.

В глазах у широкоплечего зажглись алчные огоньки. Он подобострастно кланялся элегантной девушке.

– Пройдите, пожалуйста, к заведующему, – появился администратор.

Мастер Яблонский был еще не старым человеком. Но лицо у него было воскового цвета, кожа казалась почти прозрачной. Глубокие морщины поползли от глаз, редкие волосы старательно зачесаны на лысину. У мастера был неподвижный взгляд и холеные, длинные пальцы. Сейчас эти пальцы бережно ощупывали часы девушки.

– Действительно, редкая вещь, – сказал он вместо приветствия, – где вам удалось их приобрести?

– Достались по наследству.

– Давно остановились?

– Двадцать восемь лет назад.

– Где потеряли ключик?

– За Саном.

Мастер кивнул. Он уже осмотрел часы и остался доволен. Впрочем, глаза его ничего не выражали.

– Что за тип крутится в общем зале? – недружелюбно спросила девушка.

– Вы имеете в виду Стефана? Наверное, предлагал свой товар? Каждый живет, как может… У него есть хорошая черта – не надувает покупателей и ценит постоянных клиентов. Ну-с, посмотрим, что можно сделать с вашими часиками…

– Побыстрее, – вдруг резко сказала девушка, – ваш идиот и так продержал меня на виду у всех минут пятнадцать…

Яблонский пожал плечами. Жест этот мог означать что угодно: и извинение за нерасторопного администратора и удивление неожиданной грубостью. Он открыл сейф, извлек маленький ключик:

– Думаю, этот подойдет.

– Часы остановились ровно в полночь, – сказала девушка.

Стрелки застыли на цифре двенадцать.

«Попробуем их завести», – пробормотал про себя мастер и вставил ключ в едва приметное отверстие в корпусе. Перед тем, как повернуть ключ, он исподлобья глянул на девушку.

– У вас неплохая выдержка, пани, – впервые за все время улыбнулся мастер.

– Двенадцать еще не пробило. Слава героям!

– Героям слава.

Мастер сдвинул стрелки с отметки «двенадцать» и только тогда отбросил крышку часов. В корпус был вмонтирован миниатюрный взрывной механизм, на котором лежала шифровка – тоненький листик папиросной бумаги. Если бы часы открыли, не сдвинув предварительно стрелки, механизм бы сработал и взрыв уничтожил тайну шифровки.

…Парень потолкался немного в мастерской и исчез. Приходили и еще посетители, некоторые хотели бы повидаться с Яблонским. Вежливый администратор всем отказывал: пан мастер очень занят. Голос у него был ровный и бесцветный – как у хозяина.

* * *

« ГРЕПС ЗА КОРДОН: Контакты установила. В организации – семь. Этого достаточно, чтобы выполнить ваши приказы. Расширять опасно. Жду обещанной встречи, инструкций, денег.

Офелия».

« ГРЕПС НА „ЗЕМЛИ“: Форсируйте подготовку к приему гостей. Это главное. О встрече сообщим дополнительно. Поздравляем вас с награждением Бронзовым крестом [15]15
  Оуновцы действительно ввели у себя такие награды (Золотой, Серебряный, Бронзовый кресты и т. д.)… Обычно они не вручались. «Награжденным» только сообщали, что их «заслуги» (участие в террористических актах, диверсиях, налетах на села и т. д.) оценены.


[Закрыть]и званием сотника…»

Тоска

Оксана и Ива поселились вместе. Когда Оксана первый раз пришла к новой подруге, очень удивилась.

– Не думала, что ты так живешь… – Она показала на старинную мебель, пианино, дорогие ковры, изящные безделушки. – Откуда это у тебя?

– Батькова спадщина [16]16
  Спадщина – наследство.


[Закрыть], – не вдаваясь в подробности, скупо объяснила Ива. – Кое-что люди сберегли, другое удалось собрать по чужим квартирам.

– Люкс, – восхитилась Оксана.

– Берлога, – поджала губы Ива. – Днями придет один нужный человек, поможет все это привести в божеский вид.

Квартира действительно смахивала на склад дорогой мебели.

В тот же день Оксана перевезла свои пожитки. Она радовалась.

– Мы тут сами себе хозяйки. Хотим – спим, хотим – гуляем.

Пришел «нужный человек» – Стефан. Он восторженно осмотрел мебель и ковры, немного поторговался, привел в следующий раз с собой мастеров, которые со вкусом обставили комнаты, задрапировали окна, оборудовали стеллажи для книг. Стефан лебезил перед Ивой, а она обращалась с ним приветливо, но высокомерно. Ива объяснила Оксане:

– Хочется, наконец, жить по-человечески.

Оксана была на седьмом небе от счастья, что у нее такая подруга.

Потянулись дни – ровные, спокойные, одинаковые. Девушки избегали шумных компаний. Но Ива последовала совету новой подруги: кое-как объяснила на курсе свою вспыльчивость на собрании. Мол, нездоровилось, нелады были с жильем, вот и разнервничалась.

Она всеми силами старалась быть приветливой с товарищами. Никогда не отказывала, если требовалось помочь однокурсникам в занятиях. Регулярно ходила на воскресники. И в то же время тактично уклонялась от всевозможных собраний, которых на первом курсе проводилось с избытком. Ни с кем из парней или девчат особенно близко не сходилась.

Оксана была более общительной. Она звонко сыпала смехом, плутовато стреляла карими глазками, но… появившихся было поклонников быстро отвадила. Единственным человеком, который иногда заходил к ней в гости, был сумрачный парень, работавший не то инструктором, не то инспектором в каком-то областном учреждении. Звали его Марком.

Ива занималась усердно, чересчур усердно, выделяясь среди других студентов знаниями и прилежанием. На собраниях, где обсуждалась успеваемость, девушку неизменно ставили в пример. Иногда с нею беседовали комсомольские активисты: как живет, не требуется ли помощь? Ива искренне благодарила, отвечала, что все у нее в порядке, привыкает к новой жизни. Первое время она все вечера просиживала над конспектами, никуда не ходила, ни с кем не встречалась. Даже Оксана удивлялась.

– Не записалась ли ты в монашки, подруженька?

– Мой монастырь – белый свет, – туманно отвечала Ива.

Над кроватью у нее висела двустволка – простое, без излишних украшений ружье, из тех, которые делают для работы, а не для забавы. Потускнела вороненая сталь на стволах, сошел, стерся лак приклада, видно, не всегда она висела вот так, без дела. Иногда девушка брала ружье в руки: подержит, подержит и… повесит обратно.

– Тоскуешь? – интересовалась деликатно Оксана.

Ива отмалчивалась.

Она рассказала новой подруге, что последние годы жила в Польше, в лесной глуши, охота там была богатая, привыкла к простору, а в городе ей не по себе. На осторожные вопросы, где именно жила, в каком воеводстве и почему забросила ее туда доля, отвечала неопределенно:

– Не мы выбираем себе дороги – они нас ищут. И еще сегодня не знаем, куда пойдем завтра…

– Не пойму я, что ты за человек, – сказала как-то Оксана, – все скрытничаешь…

– Нет, просто моя жизнь принадлежит не мне одной.

Что скрывалось за этой фразой, Оксана могла только догадываться.

Но все-таки иногда Ива оттаивала и тогда рассказывала, как хорошо ей жилось с отцом, а потом пришлось уезжать. Отец был в своей среде известным человеком, занимался общественной деятельностью, и всегда у них в квартире было шумно, собиралось много интересных людей, спорили, разрабатывали планы на будущее. Это было увлекательное время, а люди – настоящие украинцы, не чета тем, кого еще Тарас Шевченко называл лизоблюдами. И ходил к ним один парень, ох какой парень…

В такие дни Ива становилась беспокойной, нервной, она отшвыривала учебники, говорила подруге: собирайся. Одевалась в свои лучшие наряды, тщательно причесывалась, и они отправлялись куда-нибудь в ресторан, к свету, к людям. Ива много танцевала, не отказывала никому, кто бы ни пригласил, была полна какого-то неестественного, взвинченного веселья. Пила она обычно очень мало, выбирая вина весьма тщательно. Оксана видела в этом признак аристократизма.

Приходили домой поздно. Ива, не снимая шубки, падала на кровать и долго, не шевелясь, лежала молча, не спала, о чем-то думала. «Недаром говорят – в тихом болоте черти водятся», – качала головой Оксана. Она довольно быстро приноровилась к неровному, вспыльчивому характеру Ивы.

Однажды на свой столик Ива поставила фотографию симпатичного хлопца: упал на глаза буйный чуб, улыбается хлопчина, наверное, весело ему было, когда фотографировался. И видно, не сам снимался – половина карточки отрезана, да так неумело или в спешке, что край пошел волнистой линией.

– Кто? – допытывалась Оксана. – Файный легинь [17]17
  Легинь – удалец.


[Закрыть]. А как звать?

– Много у него имен было, – сказала Ива. И замолчала, перевела разговор на другое.

Но Оксана этот ответ запомнила. А в один из ноябрьских дней Ива обвила рамку фотографии черной траурной лентой.

– Не пойду сегодня в институт, – сказала. Оксана удивилась.

– Или письмо получила, что с ним, – кивнула на фото, – что-то стряслось? Так вроде не было письма…

– Ты что, не знаешь, какой сегодня день?

Оксана глянула на календарь – 21 ноября [18]18
  21 ноября – у буржуазных националистов день памяти погибших. 21 ноября 1918 года у местечка Базар Житомирской области были разгромлены банды Тютюнника.


[Закрыть]. Протянула понимающе:

– А-а-а… Но в институт все-таки иди, не дай бог, те, – неопределенно кивнула куда-то в пространство, – поймут…

Ива накинула черный платочек на косы, нехотя – согласилась:

– Добре, пиду…

Весь день она была необычно молчаливой и тихой. Вечером после занятий они долго сидели в темноте, молчали. Заглянула в окно луна, проложила серебряную дорожку.

– Погиб? – наконец сломала тишину тихим, робким вопросом Оксана.

Бывает так, что молчать дальше невмоготу, молчание камнем давит на сердце, и кажется, не выдержит оно этой тяжести, остановится.

– В сорок шестом очередью его как пополам перерезали. Ой, попался бы мне тот, кто счастье мое погубил!

– И что бы ты? Мы, девчата, ничего не можем, ни счастье свое защитить, ни за горе отомстить. Наша доля – терпеть и… молчать.

Ива сняла ружье. Переломила двустволку, вогнала патроны, вскинула к плечу.

– Я все могу, – сказала глухо.

Ненависть в ее голосе была такой осязаемой, что казалось, можно тронуть ее рукой, но страшно – обожжешься.

– А кем он у тебя был?

– Учителем деревенским, потом сам учился в университете. Очень любил людей и землю нашу. Говорил: «За нее кровь свою отдам по капле. Только бы знать, что на крови этой щедрое зерно уродится…»

И снова они молчали. Оксана не решалась расспрашивать – знала, ничего не скажет ей подруга, только насторожится. И так уже как-то обрезала: «Что ты все выпытываешь, будто по поручению отдела кадров».

Ива предложила:

– Давай вечерять. Живым – жить.

– Я пляшку вина купила, – сказала Оксана. – И вот консервы, колбасу… Надо помянуть тех, кто погиб – Она медленно подбирала нужные слова, чтобы не ранить нетактичностью подругу.

– Что вино? Мой коханый был солдатом, а солдаты не пьют вина.

Призналась:

– Не люблю это слово: «поминки». Могильной землей оно пахнет.

Ива достала из шкафчика бутылку водки, соль, хлеб, лук. Поставила все на полированный глянец стола. Принесла из кухни алюминиевые кружки, плеснула в них водку, отодвинула хрустальные рюмки, которые поставила было Оксана. Подняла свою кружку, хотела что-то сказать, но потом махнула рукой, молча выпила.

– А у тебя, Оксана, есть суженый? А то мы все обо мне да обо мне.

– Мой тоже погиб, – тихо ответила Оксана.

Она как-то раньше рассказывала о себе. Отец и мать – сельские учителя, жили в небольшом местечке, внешне очень тихом и спокойном. Учителя и другие сельские интеллигенты держались вместе, знали хорошо друг друга, по воскресеньям ходили в гости, в праздники собирались за чаркой горилки. Пели украинские песни, мечтали о «самостийной» Украине. И – Оксана заговорила почти шепотом – не только мечтал, но и кое-что делали для нее. Особенно один молодой учитель… Оккупацию пережили без особого горя – немцы не трогали тех украинцев, которые лояльно относились к ним, а директор школы вообще сотрудничал с немецкими властями. А потом опять пришли Советы. Директора выслали на север за пособничество оккупантам, так объявили жителям, начались новые времена – явились из леса те, кто партизанил, вернулись из армии фронтовики, всех перебаламутили, организовали колхоз. Кое-кого предупредили: «Мы не потерпим буржуазной националистической пропаганды». Отец Оксаны сразу сник, стал примерным служащим, только в кругу очень близких людей позволял себе высказывать прежние взгляды. У него была любимая поговорка: «Бог не каждого бережет», и потому посоветовал он дочке податься в город, на всякий случай получить диплом. Старик умел мыслить реалистично, и, проклиная втихомолку Советы, он пришел к выводу, что все-таки они пришли надолго.

А молодой учитель из их школы вдруг исчез – ушел в лес. Был слух, что и те, кто верховодил при немцах, тоже обосновались неподалеку – леса вокруг местечка легли на сотни километров. И загремели по ночам выстрелы, вспыхнуло небо заревом.

– Мой коханый – тот учитель, – открылась Оксана.

Ива кивнула:

– Я так и думала, что одна у нас с тобой доля. Сердце подсказывало…

Луна, наконец, одолела дорогу в два оконных стекла, и серебряная стежка померкла, исчезла. Ива щелкнула выключателем, свет вырвал у темноты комнату, больно ударил по глазам.

– Погрустили – и хватит.

Глаза у Ивы были сухие, губы плотно сжаты.