Текст книги "Удар мечом (с иллюстрациями)"

Автор книги: Лев Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

В лесах законы не писаны

Курьер от Рена пришел тогда, когда Ива уже перестала его ждать. Поздно вечером, когда семья Хмары и Ива уже собирались укладываться спать, в окно постучали – властно и сильно. Мыкола сунул руку в карман, щелкнул предохранителем. Ива отошла к стене у двери: если войдет враг, Мыкола встретит его лицом к лицу, она же окажется за спиной незваного гостя. Стрелять в спину не очень красиво, ну да бог простит…

– Открывайте! – нетерпеливо крикнули со двора.

Мыкола многозначительно посмотрел на отца.

– Кого там носит лихая годына? – ворчливо спросил старый.

– Впусти, а потом посмотришь!

Хмара отодвинул засовы, и вместе с клубами морозного свежего воздуха в комнату ввалился хлопец в ватнике, шапке-ушанке. Правая рука его тоже была засунута в карман ватника.

– Слава героям, мир дому этому, – с церемонным достоинством хлопец снял шапку, слегка поклонился сразу всем. – Насилу добрался…

– Чуприна! – узнал гостя Хмара. – А я думал с тобой уже на небе встречаться. Говорили, будто шлепнули тебя эмгебисты.

– Чтоб ты язык свой поганый проглотил, мухомор трухлявый, – выругался Чуприна. – Добре ж ты гостей встречаешь…

Мыкола и Ванда дружески пожали Чуприне руку. Видно, они его хорошо знали по прежним встречам.

А когда Роман шлепнул ласково Ванду чуть пониже талии, та сыпнула довольным смешком – чубатый красавец ей, судя по всему, нравился.

– А где же ваша городская паненка? – спросил Чуприна.

Ива все еще стояла у него за спиной, и он ее не видел.

– Не оборачиваться! – резко потребовала Ива. – Руку из кармана, быстро!

Роман не спеша вынул руку и чуть качнул ею в воздухе – пустая, любуйся. Но Ива явственно ощутила, как окаменела его широкая спина, стянутая ватником, как пружинисто отвел он чуть влево корпус, и снова скомандовала:

– Два шага вперед! Марш!

И Роман, повинуясь отрывистой, как щелканье чабанского бича, команде, расслабил тело, готовое к прыжку, послушно шагнул вперед.

Мыкола лупоглазо моргал, не понимая, что происходит. Вот так же гавкали эсэсовцы в зондеркоманде, в помощь которой их, украинских полицаев, пригнали, приказав «робыты порядок з жидкамы» в Раве Русской. Два крокы вперед, обрыв ямы, выстрел…

«Влетел в ловушку? – лихорадочно соображал Роман. – Сколько их? Автомат под ватником, не вырвать… Хоть бы знать, что там творится за спиной… Если одна девка – справлюсь, лишь бы лицом к себе повернула, носком сапога – по руке, пистолет к потолку… Только одной ей тут делать нечего, не может она одна в засаде сидеть, если хата накрылась. Нет, тут что-то другое…»

Старый Хмара нагнулся, будто хотел поправить завернувшийся половичок, и взялся за ножку тяжелой дубовой табуретки.

– Облыште стилець! [41]41
  Оставьте стул!


[Закрыть] – заметила его жест Ива. – Стреляю без предупреждения!

– Течет вода от явора… – медленно сказал Чуприна.

– Яром на долину, – откликнулась Ива. – Красуется над водою…

– Красная дивчина, – продолжил Роман. В известных шевченковских строчках было заменено одно слово: поэт писал о калине. Именно о таком пароле Ива уславливалась с Дубровником. Но это была только часть пароля.

– Часы в кармане. Золотые, – уже уверенно сказал Роман.

– Якои пробы?

– Дев’яносто шостои…

– Все. Можешь поворачиваться. Извини… Роман облегченно вздохнул.

– Комедию ломаешь? Мало того, что меня весь Хмарын выводок знает?

– А я могу в них быть уверена? Курьер неделю не идет, что стряслось? Может, это моих дорогих хозяев работа…

– Предусмотрительная. Был бы таким Дубровник… Убили курьера.

Ива и бровью не повела. Шагнула к столу, положила руку на край, сказала серо, бесцветно:

– Раздевайся, потом доложишь…

«Ишь ты, доложишь… – только теперь начал наливаться гневом Чуприна. – Сперва пистоль в спину, а потом раздевайся. Правду передавал Сорока: стерва со взведенным курком».

Хозяева хаты медленно выкарабкивались из шока, в который их поверг неожиданный поступок Ивы. Хмара беззвучно шевелил губами – он бы и вслух высказал все, что думал, но мешало присутствие дочери. Ванда проворно забегала от печки к столу, собирая ужин для позднего гостя. Мыкола полез в шкафчик под иконами.

– Промерз? – спросил он сочувственно, добывая оттуда бутылку самогонки. – Ветер такой – прошпиливает насквозь. Ива, Ванда, составите компанию?

– Не откажусь, – согласилась Ива. – Зеноне Денысовычу, перестаньте зубами клацать на ночь глядя. Лучше присаживайтесь к столу.

«Дожил, – еще больше обозлился лесник, – приходит потаскушка какая-то и меня же в моей хате к чарке приглашает».

А стакан с самогонкой взял.

Ванда все норовила быть поближе к Роману, заботливо подкладывала ему в тарелку то вареной картошки, то солененьких огурчиков.

Ива ее не осуждала: красивый парень – редкий гость в лесу.

– Где гостя положите? – спросила она после того, как не спеша и основательно закусили.

– Ты как, с паперами или без них? – спросил Мыкола у Чуприны.

– Документы есть, только ты ж сам знаешь – кто им поверит, если застукают меня у вас? Что мне здесь делать?

– Тогда упрячем тебя в боковушку.

И объяснил Иве:

– Из той комнаты, где вы с Вандой спите, ход есть еще в одну, маленькую.

Ива не стала разочаровывать Мыколу. Она еще в первый день обратила внимание, что пузатый двустворчатый шифоньер красуется не на самом удобном месте, а как раз посредине стены. Обычно в деревенских хатах шкафы стараются поставить косо к углу. В задней стенке шифоньера курьерша обнаружила узенькую дверцу, плотно подогнанную к боковине.

Длинная дорога утомила Чуприну. И хотя он крепился, заметно было, что ему смертельно хочется спать.

– О делах завтра, – распорядилась Ива. – Раз уж пришел – торопиться некуда.

Чуприна ушел вслед за Вандой в боковушку. Автомат он прихватил с собой.

Ванда вскоре возвратилась. Сказала:

– Не дал даже постель расстелить. Упал как убитый.

– Нравится он тебе? – с чисто женским любопытством поинтересовалась Ива. А думала о своем. Дубровник погиб. Везучим был, не один раз смерть обходила его стороной. Все до поры. Теперь по законам подполья она, Ива, должна его заменить, выйти на прямую связь с Реном.

Придется переходить на нелегальное. А как чтобы правдоподобнее? Исчезновение студентки Менжерес в пединституте заметят, начнут разыскивать. Стоит ли рисковать? Надо что-то придумать…

Ива забралась в постель, свернулась калачиком, подтянув колени к подбородку, и моментально уснула под восторженный шепоток Ванды:

– А Роман не такой, как все, он даже Рену не боится перечить. И стихи пишет такие гарные, что плакать хочется. Шкода, его Ева, принцесса обдрипанная, ну та, из Зеленого Гая, до рук прибрала.

На следующее утро Ива попросила Мыколу отправить грепс в город, Сороке. Она сообщала, что родственник, которого она так долго разыскивала, с божьей помощью умер, да так неожиданно, что и к похоронам приготовиться не успели, а сама она заболела, температура очень высокая, и потому должна отлежаться, чтоб не вызвала болезнь осложнений. Ива просила коханого друга уладить ее дела в институте, чтобы зря не волновались коллеги по учебе, знает она их беспокойный характер, еще искать начнут. Если надо какие документы про хворобу, то пусть выручит Стефан из мастерской Яблонского, он все может, среди его клиенток есть и врачи. Все это Мыкола тщательно зашифровал и послал по подпольной «почте».

Ива надеялась: Сорока догадается, в чем дело, и примет необходимые меры, чтобы ее длительное отсутствие не вызвало чрезмерного любопытства. О смерти Дубровника он уже, конечно, знает и сделал выводы.

Роман Чуприна подробно информировал ее о гибели группы закордонного курьера. По его словам выходило так, будто Дубровник чуть ли не нарочно искал себе смерть. Адъютант Рена не удержался и обозвал курьера пыхатым дурнем, петушком из чужеземного пташника, который решил их, местных «боевиков», учить храбрости. Ива поморщилась при этих словах и вяло одернула Романа – скорее для порядка, чтобы не подрывать авторитет закордонного провода.

– Дубровник думал, эмгебисты на ходу спят, а они все видят, даже когда в другую сторону смотрят. И командиром группы был Малеванный – тот самый, который всех жителей района в лицо знает, и дружков закадычных у него в каждом селе через три хаты – в четвертой…

Вот так и живем, – меланхолично заключил Чуприна, – сегодня по земле топчемся, а завтра землею укрываемся и растет на наших останках золотое жито.

– Поэтично, – поджала пухлые губы Ива. – А может, чертополох да будяки всходят?

Роман не стал возражать – может, и чертополох. Настроение у него был паршивое, будто сунул кто кончик ножа в сердце и слегка поворачивает в разные стороны.

– За что тебе такое псевдо дали – Чуприна? – поинтересовалась Ива.

– Когда нашел меня батько Рен, был я нечесаный да косматый, волос до самых очей отрос. Вот сотник и сказал: «Быть тебе Чуприной». С тех пор и хожу с кличкой, как пес хуторской.

– А теперь припомни, будь ласка, слово в слово, что Дубровник тебе говорил, и ты ему, как из села выбрались, когда вас из автоматов стали угощать, и как ты в живых остался, а хлопцы погибли. Приказ тебе был простой и ясный: что бы ни случилось, выручать курьера, но ты передо мной сидишь, он же погиб…

Все свои вопросы Ива задавала очень доброжелательно, только веяло от той доброжелательности холодом, как из ледника.

– Следствие разводишь? – сердито – спросил Роман. – Я уже про все доложил Рену. Для меня ин начальник.

– И я тоже, – медово-сладким голоском подсказала Ива. – Есть у меня такие права, не сомневайся. Только мне следствие ни к чему, меня другое волнует. Вот сейчас на эту хату налетят «ястребки», а ты в окно – и ходу, бросишь меня так же, как оставил в беде Дубровника?

– Хорошо, – махнул рукой Роман, – расскажу, как было. И тогда сама суди, надо ли мне было и свою голову там оставлять?

Роман припоминал подробности, он живо и образно нарисовал картину того, как осатанел Дубровник при виде хлопцев Малеванного и как он разумно расположил своих в снегу, только Малеванный оказался хитрее – пришел оттуда, откуда не ждали, и был готовым к бою; засада не получилась.

Рассказывая все это, Роман помнил наказ Рена – Офелия должна понять, что погиб курьер по собственной глупости, переоценил свои силы, потому и шлепнулся, как глупый карась, на сковородку рыбаков-чекистов.

Они еще недолго поговорили об обстоятельствах гибели Дубровника. Кажется, Иву вполне удовлетворили объяснения Романа.

Роману понравилась зарубежная курьерша, и он даже подумал, что с удовольствием выполнит вторую часть инструкций Рена – сойтись с нею поближе. Вот только с какой стороны подступиться – не представлял. Не Ванда ведь, которая – чуть приласкаешь – уже смотрит на тебя, как кошка на сало.

– Сколько пробудешь у Хмары? – спросила Ива.

– Сколько тебе нужно. Так Рен распорядился.

Они с самого начала стали обращаться друг к другу на «ты», были одного возраста, да и ни к чему шляхетские церемонии в лесу.

– Тогда поживи несколько дней. Я должна все обдумать и прикинуть. Может быть, с тобой уйду к Рену.

Роман решительно сказал:

– Проводник просил передать, что в случае необходимости сам с тобою встретится.

– Боится, старый волк, из берлоги выползать? – залилась злым румянцем Ива. – Тогда сообщай, хочу его видеть. И чем скорее, тем лучше для него.

Роман прикинул: «Если Рен – камень, то эта курьерша – коса. Посмотрим, кто кого. Но между косой и камнем пальцы всовывать не стоит». Мыколе в тот день пришлось дважды наведываться к «мертвому пункту» – конец не близкий. Второй раз относил он грепс для Рена. Кто-то – а кто, один Рен знает, – заберет листочек бумаги с непонятными для посторонних значками из дупла старого замшелого дуба на дальней опушке леса, понесет дальше, к следующему контактному пункту. Там он попадет в другие руки, опять-таки неизвестные Мыколе. И только дня через два – три прочитает шифровку сам Рен.

И день прошел, и второй, и третий. Роман и Ива переговорили о многом, но друзьями не стали: к радости Ванды, Ива держала «боевика» на расстоянии. Однажды Роман спросил:

– Почему решила литературу в институте штудировать? Ведь ты могла выбирать науки, так я понимаю? И как вообще в институтах учатся? Я и близко к ним не подступался – когда окончил восемь классов, война началась.

– Если всерьез спрашиваешь, то расскажу.

– Ох, горе мое, лыхая годына, – хлопнул Роман кулаком по столу. – И почему ты в каждом слове подвох ищешь? Если у меня характер с перцем, то твой с самой злой ведьмы списан…

– Обменялись комплиментами. А филологом решила я стать вот почему… Конечно, ты слышал песни «Виють витры, виють буйни…», «Ой, не ходы, Грицю…», и сам, наверное, не раз их пел…

Ива рассказала, что еще в доме отца своего, профессора литературы, слышала о том, будто слова и музыку к этим и другим песням написала молодая дивчина. Поют их из поколения в поколение, стали они народными, спроси любого – песни знает, а кто их написал – нет. И во всех песенниках под заглавиями значится: «Слова и музыка народные». Родилась мечта – отыскать, найти в глубине времен имя чудесной народной поэтессы. Пришлось перечитать сотни книг, многие часы просидеть в библиотеках. Был бы жив отец, он бы порадовался такому прилежанию дочери. Но отца не стало, и надолго пришлось отложить поиски – война, оккупация, «отчизна позвала под ружье» – так сказала Ива. Лишь совсем недавно, уже в институте, ей снова удалось продолжить поиски. И вот что она установила. Жила в Полтаве юная красавица. Принадлежала к знатному и славному роду козацкому, отец ее сложил голову в боях с врагами Украины.

Звали девушку Марусей. Вот как описывал ее современник: «Черные глаза ее горели, как огонь в хрустальной лампаде; лицо было белым, как воск, стан высокий и прямой, как свеча, а голос… Ах, что это был за голос! Такого звонкого и сладкого пения не слышали даже от киевских бурсаков…»

Полюбила девушка Грица. На свою беду, на погибель полюбила. И огромная любовь ее родила песни, которые стали народными. Их и сегодня поют в каждом селе, не зная, что сложила песни те чернобровая дивчина почти три столетия назад. «Засвит всталы козаченьки», «Виють витры, виють буйни», «На городи верба рясна» – десятки поэтических шедевров были созданы молодой козачкой, дочерью урядника Полтавского охочекомонного полка. Судьба обделила радостями поэтессу. Ее огромная, самоотверженная любовь осталась без ответа. Тот самый, из песни, Гриц оказался парнем слабохарактерным. Под влиянием матери решил он жениться на дочери богатого есаула, Гале. А для поэтессы ее чувство было единственной звездочкой на земле и на небе. Излила она боль, тоску, страдания в песнях, прекрасных как любовь. И пришел такой день, когда поняла девушка, что не может жить без любимого и не может простить ему измену. Что было дальше, рассказывается в одной из ее песен: в воскресенье утром зелье копала, а в понедельник переполоскала, как пришел вторник – зелье сварила, а в среду утром Грица отравила, в четверг вечером Гриценько умер, пришла пятница – похоронила Грица.

Суд был скорый: поэтессу приговорили к смерти. В последнюю минуту прискакал на взмыленном коне казак (любил ее тот хлопчина, а она отдала свое сердце другому) и привез наказ гетмана Богдана Хмельницкого: прекратить казнь, засчитать голову отца, погибшего в бою с лютыми врагами, за голову дочери.

Пронеслись не годы – века. Песни девушки-казачки живут, они стали частью украинской культуры. Имя ее обросло легендами. Воистину сказочная судьба выпала Марусе Чураивне: и песням ее и чувству…

– Как же судьба сложилась у Чураивны? – тихо спросил Роман.

– Она недолго прожила. Ходила по селам, по монастырям, на глазах таяла от неизвестной болезни, угасла скоро, как свеча.

– Не смогла без любви…

– Горе тому, кто поднимает руку на любовь, – очень серьезно сказала Ива. – К человеку ли, к родине. Горе тому, – повторила она с силой, – кто надеется любовь заварить злым зельем. Даже если у него талант от земли до ясноглазых звездочек!

– Правда, был такой обычай: голова за голову? – медленно, размышляя о чем-то своем, спросил Роман.

– Да. Но он не прижился у народа нашего. Люди больше уважали другой: когда добром искупается зло.

Было о чем подумать Роману после таких разговоров с Менжерес.

…Рен всегда рассчитывал точно. Так было и на этот раз. Однажды, когда Ива и Роман вели свои споры о том, как живут люди на земле и чего им не хватает, в хату лесника Хмары вошел… проводник краевого провода. Его сопровождали два телохранителя.

– Слава героям! – поспешно подхватился с лавы Роман.

Ива сидела спокойно, только очень недружелюбно поглядывала на проводника и его охрану.

– Чего зыркаешь? – спросил Рен вместо приветствия. Телохранители не снимали руки с автоматов.

– Смотрю, кому это законы наши не писаны, – процедила девушка, заливаясь багровым румянцем. – Не зачепная хата, а цыганский табор…

– Законы я диктую. А что злая – то добре. Знаешь, кто я?

– Не гадалка.

– Роман, представь меня пани курьерше по всем правилам.

Чуприна опустил руки по швам.

– Проводник краевого провода Рен!

Ива погасила злые огоньки в глазах, поднялась с лавы.

– Курьер Офелия. Послушно выконую ваши наказы.

– От и славно, – сумрачно улыбнулся Рен. – С этого бы и начинала.

Спросил Хмару:

– Боковушка свободна? Надо мне с дивчиной этой по душам поговорить. Чтобы нас не слышали, и мы тоже – никого.

Ива сунула руку в карман. Но ладонь не охватила рубчатую рукоять пистолета – острая боль впилась в предплечье. Рядом с нею стоял один из телохранителей проводника и небрежно массировал ребро ладони.

– Сволочь, – сказала Ива. – За что?

– Чтоб не лапала пистоль, – объяснил равнодушно бандеровец.

– Можно и мне его почастуваты, друже Рен? – закипая гневом, повернулась Ива к проводнику.

Рен не успел еще сообразить, о чем просит эта бедовая дивчина, как Ива резко, почти не отводя руку, рубанула телохранителя ниже подбородка. Удар был не сильный, так бьют для острастки. Бандеровец икнул, нелепо взмахнул руками и начал ловить ртом воздух.

– Чего она, батьку? – недоуменно крикнул он и сорвал с плеча автомат.

– Облыш! – властно скомандовал проводник. – Побавылысь, и хватит!

– Ну и остолопы у вас в телохранителях, друже Рен, – проговорила Офелия. – И как не боитесь с такими в рейсы ходить?

– Ладно, пошли… – сказал проводник. И приказал Чуприне: – Проследи, чтоб не мешали нам. И обеспечь охрану.

– Послушно выконую…

В боковушке Рен снял полушубок, сел за стол, пригласил Иву:

– Садись и ты.

Он чувствовал себя и здесь хозяином.

– Чего сами пришли? – спросила Ива. – Не проще ли было мне к вам, если потребовалась?

– Про цыганский табор ты хорошо сказала. Вот и не хочу, чтоб к моим схронам торный шлях пробили. Дубровник побывал, ты придешь, еще и Сорока собирается. Где уж тут про конспирацию думать. – Он спросил напрямик:

– Как думаешь, отчего Максим погиб?

– Оттого, что поглупел, – горестно поморщилась Ива. – Никогда за ним такого мальчишества не водилось… Мне Роман все рассказал.

– То-то и оно, оторвался Дубровник от земли, решил, как та синица, море поджечь. А море волной хлюпнуло и…

Проводнику понравилось, что Ива винит в гибели самого Дубровника.

Он поднялся тяжело с лавы, приоткрыл дверь в горницу.

– Ванда, дай нам повечерять. Сюды неси, довга у нас буде розмова з пани Ивою…

Они проговорили всю ночь. Вначале Рен спрашивал – Ива отвечала. По тому, чем он интересовался, Ива сразу поняла – знает Рен каждый ее шаг и о каждом ее поступке ведает. За эти месяцы дотошный Сорока прощупал всю ее жизнь – и прошлую и настоящую.

– Я приказал срочно переводить тебя на нелегальное, – сказал вдруг проводник. – Догадываешься, зачем?

– Видно, мне больше не надо возвращаться в город…

«Умная, – отметил Рен. – Так о ней и Дубровник отзывался. Да, другого выхода нет, – размышлял проводник. – За кордоном ждут курьера. Дорога туда опасная – не каждый ее пройдет, для этого мало храбрости, нужны и хитрость, и знание обстановки, умение ориентироваться в сложнейших ситуациях. Ива пришла „оттуда“ – значит, ей проще, нежели другим, добраться до центрального провода. Человек свой – проверена многократно. И раньше ходила в рейсы, значит, не в диковинку ей эта работа».

– Ты уйдешь за кордон.

– А как же с Марией Шевчук, зеленогайской учительницей?

– Сорока докладывал: вышла ты на след… То добре, приговор должен быть выполнен. Это сделают другие. Но сейчас важнее всего вот что: центральный провод следует информировать о наших делах. Ты пойдешь не с победными реляциями, а с докладом об истинном положении вещей. Сможешь?

– Постараюсь.

– И чтоб никаких фокусов в пути – у тебя только один приказ: обеспечить связь. Если почувствуешь, что попалась, тогда…

– Я поняла…

– Потому что сведения, которые ты понесешь, если попадут к чекистам, уничтожат всю организацию, точнее то, что от нее осталось.

Рен горько улыбнулся.

– Покажи руки, – неожиданно потребовал он.

Не удивляясь, Ива протянула тонкие девичьи руки – ладошками кверху.

– Никогда не думал, что вот в такие беличьи лапки вручу ключи от нашей сети.

Девушка обиделась.

– Если не доверяете – тогда к бисовой маме со всеми вашими тайнами…

– Не кипятись. Это я, чтоб прочувствовала, какую тяжесть на себя принимаешь. А другого выхода нет – только ты знаешь этот путь.

– Откровенно.

– Говорят, любишь с оружием забавляться. Учти, в этом рейсе у тебя в случае опасности может быть только один выстрел – для себя.

– Уже предупреждали.

– С Дубровником был спокоен – Максим знал, как в таких случаях действовать. Дубровник – кремень. Но его нет. И говорить об этом больше не будем. А теперь слушай и запоминай.

Рен перешел к детальной характеристике подполья. Разговор закончили под утро. Рен час – другой подремал и сразу же ушел со своими хлопцами лесами на базу. Ива должна была отправиться в рейс через день – провожать до кордона ее будет Роман.

– Я ему приказал, – сказал Рен на прощанье, – чтоб стрелял в тебя при первой же опасности.

* * *

РАЗГОВОР ПО ТЕЛЕФОНУ МАЙОРА ЛИСОВСКОГО С ОБЛАСТНЫМ УПРАВЛЕНИЕМ:

Лисовский: Все идет нормально.

Начальник облуправления: Знаю, сообщение о ходе подготовки получил. Спасибо за отличную работу. Сообщите Веселке: за храбрость и мужество в борьбе с врагом ей присвоено досрочно звание капитана, она награждена именным оружием. Поздравьте от имени всех нас.

Лисовский: Здорово! Сразу же передам эту новость…

Начальник облуправления: Берегите ее. Обеспечьте максимум возможной безопасности.

Лисовский: Постараюсь. Но какая уж тут безопасность? Она в самом пекле…

Начальник облуправления: Ну что ж, если все готово, приступайте к заключительному этапу операции. Желаю успеха…