Текст книги "Шестая станция"

Автор книги: Лев Разгон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

– На Луну, на Луну летят! Ей-богу! Там ребята толковище устроили – кого посылать!..

– Кого посылать? Кто летит на Луну?

– Ну, там в коммуне у комсомольцев газета висит! Летят на Луну! И наши, кажись, тоже! Вот кто-то из наших полетит!.. Понимаете – вот так на Луну и полетит!!! Я сейчас туда побегу! Вот это да!

Иван метнулся назад, за ним побежал Поводырев, а за Поводыревым и остальные. На обрыве остались Лиза да Адик, продолжавший перебирать струны гитары.

– Смотри-ка, Луна им личит, фраерам, – со злостью сказал Адик. – Ну, пойдем, Лизок, посмотрим, кто это на Луну собрался?

Он лениво двинулся к поселку. Лиза как тень не отставала от него.

Возле «халупы-малупы» было полно ребят. Даже у всегда спокойного Варенцова блестели глаза, он нетерпеливо покусывал палец, как будто хотел что-то выяснить для себя. А Миша Дайлер, тот размахивал руками и с ожесточением кричал:

– Да нет – вполне успеют! Осталось еще восемь дней, может, еще перенесут на недельку. Из Москвы самолетом до Кенигсберга, а там на пароходе – за полторы недели и доедут. Сейчас пароходы как эсминцы почти ходят. А может, для такого дела из Балтфлота и эсминец дадут… Надо, ребята, по телефону связаться с Москвой, звонить прямо в «Комсомолку» и узнать – летит или не летит!

Позади Михаила висел свежий номер «Комсомольской правды», и какая-то статья в газете была обведена густой красной краской. Лиза Сычугова подошла к газете. Да, это была привычная комсомольцам любимая их газета. Очевидно, только что пришедшая на Волховстройку «Комсомольская правда» от 31 июля 1926 года. Лиза прочитала раз, потом еще прочитала, другой… было там обычно, и все было так необычно… Среди других сообщений о новостях у нас в стране и во всем мире была напечатана вот эта самая, как бы обыкновенная заметка:

«Нашумевший по всему миру план полета на Луну в ракете, очевидно, близок к осуществлению. Строитель ракеты американец Годдард собирается вылететь на Луну 10 августа. В Нью-Йорке нашлось желающих полететь на Луну 62 человека, тогда как ракета берет всего лишь 11.

Наш советский писатель В. Веревкин, автор романа «АААЕ», желает лететь на Луну в качестве представителя СССР. Сейчас он ведет через Всесоюзное общество культурной связи переговоры с Америкой по этому вопросу. Намерение В. Веревкина поддерживается Высшим советом физической культуры».

Лиза подняла вверх глаза. На темно-синем вечернем небе ослепительно блестел огромный диск Луны… Неясные тени на нем напоминали о том неведомом, непознаваемом, что так вот вдруг, сразу приблизилось к людям. Неужели же это может быть? И люди прилетят на Луну, где есть горы и, кажется, какие-то моря, а значит, похоже на Землю? И может быть, живут там какие-то существа, похожие на людей, и сейчас смотрят вверх на привычную планету и не знают, что к ним скоро прилетят люди с Земли… И как же они там будут? Лиза даже видела где-то фотографию этого писателя – В. Веревкина. Красивый парень в клетчатой рубахе и галстук бабочкой… Да неужели же он будет ходить по этой Луне?! И люди увидят что-то совсем другое, другое небо, другую жизнь… И сами станут другие, лучше, добрее…

И, как бы отвечая на эти затаенные Лизины мысли, рядом забренчала гитара и знакомый нагловатый голос на тот же знакомый надоевший мотив, запел:

 
На Луне придется жить и мне.
Я готов всегда к такой беде,
Лунатикам набью я рожу,
Всех чертей перекорежу —
Почему нет водки на Луне!
 

– Это правда, это точно! – В голосе Миши Дайлера не было даже гнева, одно только удивление. – Где бы ты ни был, куда бы ни попал, тебе только одно: нахлестаться водки, покрасоваться перед темп, кто поглупее, набить морду тому, кто послабее… И нет такого места, которое бы ты не мог испакостить – конечно, если тебе позволить. Только здесь мы тебе этого не позволим!

– Это кто же такие – мы?

– Вот мы – Союз коммунистической молодежи…

– Плевали мы на твой союз! У нас тут свой союз – почище вашего занудного!

– Это ж какой?

– А вот такой!..

– Ха! Вождь! Организовал свой союз – союз хулиганствующей молодежи, дескать!.. Так ведь? Практическая работа – добывание водки за чужой счет… Агитация и пропаганда – три буквы на заборе. Дешевка же ты, Адик, как я посмотрю!..

– Да я тебя, гада, сейчас закомстромлю!..

– Попробуй!!! – С крыльца сорвался Амурхан, как иголка пролез сквозь толпу и встал перед Адиком. – Попробуй, паразитская душа! Вот я тут перед тобой, режь меня, ну режь, трус проклятый!

– Да не приставай ты к нему, Амурхан! Чем он тебя резать будет – гитарой, что ли? Он ведь карандаш зачинить, наверное, не может – боится порезаться перочинным ножиком… Так ведь, Анемподист, а?

Баренцев говорил, как всегда: спокойно, тихо и даже как-то без всякого волнения, с какой-то скучной усталостью.

– Какой Анемподист? – недоуменно спросил Асланбеков.

– Ну, вот этот самый – Анемподист Перчаткин, по прозвищу Адик. И прозвище он сам себе дал, и блатным сам себя нарисовал, выдает себя, дурачок, за какого-то Леньку Пантелеева. А сам – тихий да дурной мальчишка. Выгнали его из сорок второй ленинградской школы за то, что не учился, на уроки не ходил – вот он и подался к нам. Можно не работать, дураки да дуры принесут поесть, принесут попить… Он им за это песенки попоет, сказок нарасскажет, как он в хазе дрался с целой ротой милиционеров… Каждый зарабатывает на жизнь чем может. Этот самый свой союз хулиганствующей молодежи придумал. Ему надо все время придумывать что-то, иначе он надоест, и тогда перестанут его кормить и Витька Поводырев, и Ваня Крылов, да и Лиза, пожалуй… А есть хочется каждый день небось. Слушай, Перчаткин, бросай это дело, становись лучше на работу. Устроим мы тебя на бетонку – работа для здоровых, квалификации большой не требуется. Витя Поводырев тебя по старой памяти, как бывшего вождя – как это у вас, как пахана, что ли, – научит бетон месить. Пойдешь? А не пойдешь – надо будет тебе менять место для гастролей. Тут на Волховстройке тебя детишки засмеют… А ты, Перчаткин, не бойся этого, плюнь на все, что будут говорить! Иди работать, через год забудут, что ты человеком не был… Правда. У каждого такое время наступает, когда ему выбирать надо. И себя определять… Решай!

Адик растерянно посмотрел кругом. Он увидел недоуменное, со следами погасшей ярости, лицо Асланбекова, насмешливые глаза Юры Кастрицына, покрасневшие лица Поводырева и Крылова, наполненные слезами стыда и жалости глаза Лизы Сычуговой… Он тихо повернулся, и все расступились перед ним, и он пошел тихо, потом быстрее, потом еще быстрее, потом почти побежал. Только в конце дорожки он оглянулся – никто за ним не шел…

– Ну вот, ушел дурень. Красивый и здоровый парень, а какой оказался хлипкий внутри! Еще спохватится…

– Гриш, а как ты узнал про него, что он этот – Анемподист и все такое прочее?

– Ну, секрет какой! Если бы он был такой, каким себя выдавал, его бы уже давно замели… А Юрка, когда поехал в Питер, я его попросил узнать. Ну, он и узнал – даже в школе его побывал. Смеются там над ним. А им бы не смеяться, а пожалеть парня… Ну, хватит про него. Так давай дальше, Михаил. Ты взаправду думаешь, что можно долететь до Луны? А как на нее сесть? Я читал, что там и воздуха нет, значит, дышать там людям нечем – как же они? Тихо, ребята! А ты, Лизка, давай сюда, поближе!..

Предательство

Комсомольская коммуна вступала во второй год своей жизни. «Халупа-малупа» перестала быть чем-то новым, необычайным, она стала неотъемлемой частицей комсомольской жизни на стройке. И в самой коммуне исчезло чувство новизны и ощущение, что все на тебя смотрят… Жизнь шла ровным, налаженным ходом, без особых событий и происшествий. А Антон Перегудов каждое утро вставал с ощущением какого-то неблагополучия, происходящего у них в доме. В чем оно?

Антон неторопливо одевался, глядя, как это делают его товарищи по комнате – каждый по своему характеру. Петя Столбов спит до самой последней минуты. Потом вскакивает, молниеносно влезает в одежду, запихивает под подушку упавшую на пол книгу и убегает, не успев даже сказать напутствие дежурному по коммуне. Сеня Соковнин успевает обегать всю «халупу-малупу», узнать у ребят все новости и вне всякой очереди подмести пол перед уходом. А Пашка Коренев… Вот в Пашке-то и все дело. И, рассматривая пустую койку Коренева, Антон начинает понимать, что источник его отравленного настроения он – Паша Коренев.

Койка Павла пуста. Но это не значит, что он не ночевал дома. Павел – не чета Мише Дайлеру, который чуть ли не каждое воскресенье уезжает в подшефную деревню и потом приходит сразу на работу. Дескать, какие-то срочные дела у него в Близких Холмах… Знаем мы эти срочные дела! Видели это «срочное дело», когда ездили всей ячейкой в деревню парники строить. Ничего, славная дивчина эта Даша… Ну, а вот за Павлом такое не числится. Павел может считаться образцовым коммунаром. Никогда не ляжет на койку в сапогах, всегда за собой убирает, спать ложится раньше других, а когда бы Антон ни проснулся – Пашки уже нет. Встал, аккуратно оделся, убрал постель и ушел. Куда?

И Пашкина аккуратность кажется Антону какой-то чужой, фальшивой, подозрительной. В дни получки Павел первый и без напоминаний сдает деньги Пете Столбову – председателю совета. Никогда не бывает должником, никогда не скажет: «Ребята! Я тут купить что собираюсь!..» Что же не нравится Антону в этом образцовом коммунаре?

Ну, Павел задавала! Это точно!.. Когда кончали учиться, получил на разряд больше – четвертый. Через полгода сдал пробу на пятый, сейчас сдал на шестой… У Павла Коренева действительно золотые руки, и ему поручают самую сложную работу. И зарабатывает он много. И коммуне сдает не все – все это знают да и не требуют с него. Хотя Юра, Миша и Петр – все они зарабатывают хорошо, а в коммуну сдают все до копейки. Павел всегда смотрит сверху вниз на ребят, которые зарабатывают меньше. Всего год назад был такой же, как он, Антон. Теперь он считает себе ровней только Столбова, Кастрицына, Дайлера… Как-то Володя Давыдов вмешался в их разговор, так Пашка на него посмотрел так, что Володя весь залился краской, отошел и больше никогда не подходит к нему. Юра и Миша по запарке и не заметили, а Антон запомнил. Потому что он давно-давно присматривается к Кореневу. Закомиссарился Павел!.. И эта история с юнкором…

С полгода назад Пашка вечером стал всех ребят спрашивать: у кого есть галстук?.. «Зачем нормальному человеку, комсомольцу галстук?» – удивились все ребята. Тут Коренев сказал, что утром его снимать будут. Приехал из газеты специальный человек, называется «спецкор», и будет писать о Павле Кореневе большую статью как про образцовый тип молодого рабочего. А может, и не статью, а целую книгу. Завтра будет снимать, просит, чтобы был в галстуке, чтобы всем было ясно, что молодые рабочие овладели культурой…

– А чего ею владеть? – недовольно сказал Столбов. – Пошел в лавку, купил за сорок копеек галстук, вот тебе и все овладение культурой! Да еще можно похвастаться, что в точности выполнил указание Ильича – овладел всей культурой прошлого…

Впрочем, галстук нашелся у Юры – привез из города для постановок: меньшевиков всегда с галстуком положено играть в «Синей блузе». Два дня Павел Коренев ходил по стройке и поселку с каким-то невысоким пижоном в макинтоше, мохнатой кепке, с вечной ручкой, которую носил как орден. Фотография чего-то не получалась, и Пашка сказал, что придется ему со спецкором ехать в Новую Ладогу, в уезд, и там сниматься. Ехать надобно в рабочий день, и, чтобы его отпустили с работы, получил у спецкора специальную бумагу. Юра Кастрицын взял у него эту бумагу и пронзительно свистнул.

– Ох, ребята! Все сюда! Такое еще не видал! Смотрите и тряситесь от страха.

Да, бумага была по всей форме. Выглядела она внушительно. На листке, вырванном из отрывного блокнота, было напечатано красивейшим типографским шрифтом:

Пролетарии всех стран, соединяйтесь.

СССР

Действительный член

Всесоюзного Ленинского

Комсомола с 1923 года

Юнкор газеты «Молодой Рабочий»

органа Новоладожского укома ВЛКСМ

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ СОЛОДУХИН

«…»………. 1926 г.

СЛУЖЕБНАЯ ЗАПИСКА

Ясным и безмятежным почерком такой же красоты, как и шрифт, Виктор Петрович Солодухин просил соответствующие организации отпустить в уезд рабочего Павла Коренева, дабы снять с него «письмофотограмму жизни». Так и было сказано: «письмофотограмму». Это слово было незнакомо даже всезнающему Юре Кастрицыну. И это оказалось концом пижона в мохнатой кепке и с вечной ручкой. Юра, Петя, Гриша Варенцов пошли с ним знакомиться, потому что такого бюрократа они еще и не видели! А Гриша Варенцов не поленился позвонить в Новую Ладогу. А этот «спецкор» у них и не работает, а просто так: когда напишет заметку, а когда и нет. И там над ним смеются только. В общем, никакой «письмофотограммы» ему с Пашки сиять не удалось, мгновенно он исчез со стройки, Пашка отдал Юре галстук, и через неделю об этом перестали вспоминать. А Антон тогда подумал, что напрасно над этим только смеются, что ничего смешного нет в том, что коммунар захотел как-то возвеличиться над другими, выскочить вперед, стать повыше… Сегодня с него «письмофотограмму» снимать будут, завтра он станет смотреть на всех рыбьими глазами и никого не узнавать… Но Антон промолчал – и так все думают, что он с Павлом не дружит, какой-то зуб на него имеет.

Павел все же поехал в Новую Ладогу. Газета про него так и не написала, но Коренев заладил частенько ездить в уезд. И на воскресные дни и на праздничные уезжал. Никто у него не спрашивал, зачем ездит. Может, у него там такое же «срочное дело», как у Мишки в Близких Холмах? Но не похоже – никогда он не одевался получше, напротив, всегда одевал старое, в чем на работу ходил…

Антон Перегудов, по прозвищу «Горемыка», перебирал иногда все причины, по которым Паша Коренев ездил в уезд. Но ему и в голову не могло прийти, что Коренев навлечет на всю их комсомольскую коммуну неизгладимое пятно позора и бесчестия.

Ежевечерний шум в ячейке кончался. За стеной, в пионерской комнате, давно уже перестали петь и стучать волейбольным мячом. Кастрицын с Точилиным, сидя на подоконнике, уже второй час играли на драной, старой доске в шахматы и кричали друг на друга дикими голосами, ссылаясь на каких-то заграничных шахматистов: Рети, Торре, Ласкера… Уже самые упорные покидали ячейку, а Павел Коренев все стоял у стены и разглядывал стенгазету, будто впервые увидел. А она уже вторую неделю висит… Антон удивленно смотрел на него: ведь всегда в это время Павел уже спать ложился… Почему он так поздно торчит в ячейке и ждет, – когда все уйдут? Но, видно, Павел потерял надежду, что он может дождаться, когда Варенцов останется один. Он подошел к столу, сел на табуретку и решительно сказал:

– Гриша! Я на другое производство перехожу, так мне что, здесь открепление брать, в ячейке?

– Другое производство? Где же здесь, на Волховстройке, другое производство?

– Так не здесь. Я перееду в Новую Ладогу. Там буду работать. И жить.

– Где же там ты работать будешь?

– На заводе. Такой маленький механический завод. Слесарем.

– А с комсомольцами ты там говорил?

– Да там нет ячейки. И комсомольцев нету. Я один буду. Ну там в укоме стану на учет.

– А чем же, Паша, тебе у нас не понравилось? Живешь в коммуне, за год два разряда получил… Или есть у тебя там в городе кто?

– Ну, есть…

Антон не выдержал. Ведь врет! Нет у него там никакой такой любви! Не одевался бы в грязное, в рабочее, если бы на свидание с девушкой ездил!.. А разговор Коренева с секретарем привлек внимание всех, кто был в ячейке. Кастрицын и Точилин даже в шахматы перестали играть. Точилин соскочил с подоконника, подошел к столу и вмешался в разговор:

– Так, значит, Павел, земляком моим хочешь стать? Так это на какой же механический завод ты поступаешь? Что-то я не припомню у нас в Новой Ладоге таких заводов…

– Ну он такой – ремонтный… Машины ремонтирует разные, насосы…

– Мамочки! Так это уж не Клейна ли завод?

– Ну, Клейна. А что? Какая разница?

– То есть как – какая разница? Это же частный завод! Ты на нэпмана будешь работать!

– Я же не в нэпманы иду, а в рабочие. Там профсоюз есть, охрана труда, все как надо… Раз государство разрешает частникам заводы иметь, значит, и рабочим разрешает работать там. Как я был здесь слесарем, так и там буду слесарить. Чего ты вяжешься?! Все по советским законам, все правильно…

– Предатель!.. – У Антона это слово вырвалось как-то само собою, как бы независимо от него… Да, предатель! Он не знал, как это сказать, как выразить, но твердо знал: Пашка – предатель!

– Ну ты, пацан третьеразрядник! С твоей квалификацией только на обдирке стоять! Куда тебя возьмут такого?!

Вокруг стола Варенцова уже стояли все ребята, что еще не ушли из ячейки. Варенцов встал из-за стола.

– Постойте, ребята! Это правда, Коренев, советский закон разрешает частным лицам открывать такие мелкие предприятия, разрешает держать рабочих, профсоюз следит, чтобы этих рабочих не эксплуатировали, чтобы соблюдали все советские законы. Тут ты прав. Ты нам только скажи: зачем ты бросаешь стройку, гордость нашу, и переходишь на какой-то маленький частный заводик? Бросаешь товарищей, коммуну бросаешь, едешь в чужой тебе город работать на частника… Зачем ты это делаешь?

– Ну «зачем, зачем»?! Чего ты его, Гришка, спрашиваешь? За деньги! Вот за что он нас бросает! За большие деньги!

– Молчи, Горемыка! Не перебивай его! Пусть скажет…

– А чего говорить, чего говорить? Конечно, платит хорошо. Буду у него по седьмому разряду… Это что: грешно рабочему у частника деньги своим горбом выколачивать, так, что ли? Что я, должен Горемыку слушать, дурня этого?

– Совесть свою, Павел, надобно слушать, ежели она у тебя есть. А ты не подумал вот про что: государство тебя полгода учило, платило мастеру десять рублей в месяц за тебя, тебе платило двадцать два рубля, давало общежитие, ну все делало, чтобы вышел из тебя грамотный и квалифицированный рабочий. А когда научился, ты государство бросил и ушел к частнику. Станешь работать, чтобы ему в копилку доход от твоего труда шел, а не в государственную копилку; на общее наше рабочее дело… Вот ведь как получается…

– Значит, по закону не имею права? Так выходит?

– Наверное, по закону право имеешь. Это мы пойдем в рабочком, спросим у Степаныча. Наверное, имеешь. Профсоюз тебе, надо думать, разрешит. Но ты же комсомолец?

– А что?

– А то, что у нас, в комсомоле, тоже есть законы. Чтобы жить по коммунистической совести. Тебя силком в наш союз и не загоняли. Ладно, Коренев. Вот в пятницу на комсомольском собрании мы и обсудим твой вопрос, пусть ребята скажут: прав ты пли пег…

Коренев что-то еще хотел сказать, по передумал. Он сжал кулаки, резко повернулся и стремительно вышел из комнаты. Вслед ему смотрели глаза людей, которые только что, вот еще несколько минут назад, были его друзьями, товарищами, товарищами навсегда, на всю жизнь… И испуганно глядел вслед Павлу Кореневу Антон. Да, не любил он Павла, не всегда ему верил, но никогда ему в голову не могло прийти, что можно так спокойно и стремительно уйти, самому уйти из их общей, комсомольской жизни… Сам Антон не мог бы такое пережить, ему до сих пор страшно вспоминать день, когда он переступил совесть – купил у частника толстовку… Но он тогда не скрыл, что стыдно ему, и он готов был эту проклятую толстовку выбросить…

И в наступившей тишине, такой тишине, какая бывает, когда несчастье произошло, смотрел вслед Кореневу секретарь ячейки Григорий Варенцов. Он знал – навсегда уходит Коренев из их жизни, из комсомола. Уже несколько лет выбирают Варенцова секретарем ячейки, и множество ребят принимал он в комсомол, и каждый раз у него возникало радостное и славное чувство: прибавилась их комсомольская компания, еще одним другом у него стало больше… А это, это было впервые… Впервые он не приобретал, а терял. И это было горем. Ему нужны были сочувствие и близость товарищей. И, как бы понимая это, стали вокруг него Петр Столбов, Юрий Кастрицын, Саша Точилин, Антон Перегудов… Нет, эти не изменят! Эти с ним будут навсегда!

Дневник

Антона никто в историки комсомольской коммуны не выбирал и не назначал. И вообще никто не думал заводить такую историю. Когда выбирали совет коммуны, кто-то предложил секретаря выбрать… Но все на него обрушились за бюрократизм. И решили: никаких протоколов не вести, а завести дневник коммуны и чтобы каждый записывал в нем все события, происходящие в коммуне и достойные увековечения. Завести дневник поручили Антону. Он это сделал со всей аккуратностью. Купил на станции Званка хорошую общую тетрадь в клеенчатой обложке. На первой странице крупно и красиво написал: «Дневник комсомольской бытовой коммуны». Потом долго-долго сидел над ней и сделал в дневнике первую запись:

* * *

«Сегодня открылась наша комсомольская коммуна. Вот список ее членов:

Петр Столбов,

Юрий Кастрицын,

Семен Соковнин,

Михаил Дайлер,

Владимир Давыдов,

Федор Стоянов,

Карп Судаков,

Павел Коренев,

Амурхан Асланбеков,

Антон Перегудов.

И постановили, чтобы соблюдать чистоту, не ссориться, говорить только правду и быть хорошими товарищами. Если кто недоволен – писать в дневник. И дневник чтобы лежал в тумбочке. Пусть его читают только коммунары. Антон Перегудов».

* * *

Но как-то так получилось, что и следующую запись в дневнике сделал Антон, и что лег он в тумбочке у него, и что один он – и то время от времени – вспоминал о дневнике, доставал его и исписывал полстраницы крупными, сваливающимися вниз строчками. Вот они – эти исторические записи Антона, хоть и неполно, но раскрывающие недолгую, славную историю комсомольской коммуны на Волховстройке.

* * *

«Решили, чтобы за коммунарские деньги покупать книги. И пусть они лежат на окне или столе; кто хочет, пусть читает. Сегодня Петя Столбов принес книжки: Я. Шведов – «Вьюга»; Иван Молчанов – «Борьба»; Макар Пасынок – «Под солнцем»; А. Жаров «Ледоход» – это стихи, тоненькие книжки. И еще другие: Г. Шубин – «Комсомольские рассказы»; Тимофей Мещеряков – «Буденовцы»; А. Фадеев – «Против течения»; М. Колосов – «Тринадцать». А эти книги поинтереснее. Я начал читать их».

* * *

«Спорили о грязи. Сегодня пришла с Михаилом Даша из деревни, посмеялась над нами, послала меня за водой и вымыла полы. И пыль убрала. После того как она ушла, Юра сказал, что мы эксплуатируем ее чувства и это не по-комсомольски. Постановили не допускать, чтобы девушки нам мыли пол, а мыть самим. И вообще все самим делать».

* * *

«Спорили. Если идешь куда по личным делам и хочешь приодеться и надеваешь не свое, то надо спрашивать у того, чье одеваешь, или нет? Юра Кастрицын сделал доклад о том, что по-марксистски – надо спрашивать. Петя Столбов – против. Голосовали. За Юру 6 голосов, за Петра – 4. Постановили: спрашивать. Я голосовал, чтобы спрашивать. Пусть не обижаются».

* * *

«Проводили на рабфак Федю Стоянова. Справили ему за счет коммуны бобриковое пальто и ботинки с галошами. Постановили, чтобы он писал, и ежели ему что нужно – будем посылать, потому что он считается как бы нашим коммунаром все равно».

* * *

«Спорили. Если у кого из ребят есть личная жизнь, то должен он докладывать товарищам или нет. Миша Дайлер сделал доклад, что не должен, но его отвели по случаю его личного интереса. Доклад сделал Петя Столбов – не должен докладывать, не хорошо получится. Голосовали. За Петра – 9, а против – 1. Я голосовал за то, чтобы не докладывать».

* * *

«В ячейке спорили, кого посылать на флот. Много хотело, а из нашей коммуны Амурхан, Карп и Володя Давыдов. Постановили, чтобы послать Амурхана Асланбекова – он очень просился и хороший комсомолец. Теперь у нас в коммуне восемь человек».

* * *

«Приезжала на Волховстройку экскурсия комсомольцев из Москвы. У нас в коммуне ночевало семь ребят с Красной Пресни. Делали доклад про то, как живут ребята в Москве. А Миши Дайлера не было, он ночевал с замоскворецкими ребятами. Ребята ехали за свой счет. Стоит поездка 18 рублей. Взяли только 270 человек, больше не дало мест НКПС, а хотело поехать 600».

* * *

«Бывший коммунар Павел Коренев исключен из комсомола и из комсомольской бытовой коммуны как предатель интересов рабочего класса и шкурник, переметнувшийся к нэпману из-за денег.

Теперь нас семь человек».

* * *

«Спорили. Теперь у нас три койки свободны. Брать нам в коммуну других ребят, которые хотят, но чтобы все не вносить, а только как за квартиру? Так это будет не коммуна, а просто общественная квартира. Постановили, как договорились раньше, так и соблюдать наш устав. Все общее. Единогласно. Я голосовал за то, чтобы общее».

* * *

«Михаил Дайлер убыл из коммуны по причине личной жизни. А еще член совета! Теперь нас всего шесть человек. А в совете остался один Петя Столбов. А чего же выбирать новый, когда нас только шесть! По-моему, если занимаешься личной жизнью, так нечего было записываться в коммуну».

* * *

«Ох, как открывали нашу станцию! Кого только не было! Из Москвы приехали товарищ Куйбышев и товарищ Енукидзе. И Сергей Миронович Киров приезжал. И из самого Коминтерна был – заграничный коммунист товарищ Шмераль. И еще много-много народу. Мыли сами пол и убирали, вдруг правительство возьмет и придет в коммуну. Но не пришли, у них не было времени».

* * *

«В ячейке составляли списки ребят, кто поедет на Свирь строить электрическую станцию – как нашу. Все записались. И постановили просить, чтобы нас всех сразу и вместе. А там мы тоже организуем комсомольскую коммуну. А наша коммуна, значит, тут кончится. Уже приходил товарищ Атарьянц В. А. и сказал, что отдаст наш дом тем комсомольцам, у которых завелась личная жизнь и которые остаются тут работать. А еще тут работы будет много. Но мы все уедем на Свирь. И я тоже. А жалко нашу коммуну! Очень она хорошая, и всю жизнь я про нее буду помнить!..»

На этом кончался дневник комсомольской коммуны.