Текст книги "Шестая станция"

Автор книги: Лев Разгон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Над рекой

Но Пуговкин шагал не к спрятанным где-то ангарам, а просто шел к бетонному заводу. По дороге он взял за рукав Кандалова, что-то ему сказал, и вот уже они шли вдвоем, а Сенька как привязанный шел позади. Бетонный завод стоял не у самой воды, а приткнулся к высокому, гористому берегу. Около его зданий и высокой башни, засыпанных цементной пылью, вросли в землю толстые железные опоры канатной дороги. Отсюда вагонетки с бетоном скользили на колесиках по толстому тросу, они бежали через всю реку и по невидимой и неслышной команде останавливались на нужном месте, опускались вниз и вываливали свой груз в тело плотины. Десятки раз Семен, один и с ребятами, прибегал на берег глядеть, как красиво летят вагонетки через реку, как гудят натянутые тросы, и всегда ему приходила в голову сладкая и страшная мысль – вот покататься бы!..

И вдруг Сеня сразу же догадался: вот он, этот волховстроевский аэроплан! Полетит Василий Иванович! Сядет в вагонетку и полетит через всю реку, и все увидит, как на аэроплане… нет, даже лучше – ведь никакой аэроплан не может остановиться посреди реки, чтобы можно было разглядеть, что там, на плотине, делается!

А Пуговкин уже толковал с мастером канатной дороги и сердито ему говорил:

– Да знаю, знаю, что не полагается… И что ты начальник, тоже знаю… Так ведь и я тут, на Волховстройке, не подсобник! Так что снаряжай, брат, вагонетку… Кстати, и безопасность, про которую ты толкуешь, проверим… Подавай свой шарабан!

Рабочие подкатили вагонетку. Железные борта ее были облеплены застывшим бетоном, и была она совсем не такой нарядной и легкой, какой казалась снизу, когда смотришь на нее плывущую в синеве неба… Кандалов взял Василия Ивановича за руку, отвел в сторону и начал что-то ему горячо доказывать. Пуговкин досадливо отмахивался…

– Да нет, Иннокентий Иванович! Нечего нам вдвоем там делать! Ничего не случится, пустяки это, а все же одному из нас надобно быть внизу. Вдруг застрянет вагонетка, и будем мы болтаться час-два, как обезьяна на проволоке… А на берегу кто распоряжаться будет? Ну, еще кого-нибудь возьму!

Подхваченный дрожью необыкновенного, что сейчас может с ним случиться, Семен подбежал к Пуговкину:

– Я, Василий Иванович, я… Я полечу! Возьмите меня, Василий Иванович!

– Ха! Не отстал, значит, от меня Соковнин!.. Прямо как адъютант!.. Не боишься, значит? Правильно, и не надо бояться техники! Вот, Иннокентий Иванович, возьму с собой Соковнина. Человек испытанный, известный богоборец, специалист по небесам… Мне с ним нигде страшно не будет!.. Ну, Сеня, залазь в карету!

Пуговкин и Семен перелезли через борт и очутились в вагонетке. Ничем она не напоминала карету, была грязная, скользкая и совсем не солидная. И она противно раскачивалась на весу, и легкая тошнота подступала к Сенькиному горлу, и сердце его стремительно стало со своего места уходить книзу…

– Пускай!

Что-то щелкнуло, вагонетка подумала мгновение и медленно покатилась по тросу. Земля, только что бывшая здесь, под ногами, стала уплывать, и вот уже внизу, под ними, и Кандалов, и мастер, и рабочие…

Они пролетают над толпой людей, задравших к ним вверх головы, позади остается берег, заливаемый пенистой водой, и уже под ними широченная река, по которой несутся льдины, куски дорог, бревна, кучи навоза, опрокинутые лодки, какие-то сорванные ворота… Все это неслось стремительно, мелькало в глазах, и все рушилось через плотину.

Пуговкин и Сеня сидели на корточках, вцепившись в борта вагонетки, которая раскачивалась из стороны в сторону. Наверху свистели колесики, и этот свист был слышен, несмотря на рев воды, треск ломаемых бревен, громовое уханье падающих с плотины льдин. На самой середине реки вагонетка дрогнула, остановилась и начала, как показалось Семену, падать вниз… Сеня оторвал руку от борта вагонетки и вцепился в куртку Пуговкина… Тот понимающе взглянул на Семена, наклонился к нему и, перекрывая грохот половодья, крикнул:

– Ничего, ничего, Семен! Мы сильнее! Ты гляди – стоит голубка! Ничего с ней река сделать не может!

Вот здесь, над самой плотиной, было видно, что яростный Волхов действительно ничего не может сделать с плотиной. Через ее гребень неслись массы воды и льда. Время от времени какая-нибудь большая льдина срывала несколько бревен, в кипении пены была видна изогнутая железная балка. Но тело плотины стояло твердо и непоколебимо. Она была построена на века, и не было на свете такой силы, что могла бы убрать с дороги реки вот это – сделанное ими всеми, волховстроевцами… Вот так на них наскакивают белые, капиталисты, с таким же ожесточением бьют они в плотину Советской власти, и так же ничего у них не получается, так же в бессильной злобе разбиваются они о сталь и бетон и со скрежетом падают вниз, в реку, уносящую их куда-то далеко, навсегда…

– Василий Иванович! Как на войне!..

– Война и есть, Сенечка! «Так громче, музыка, играй победу, мы победили, и враг бежит, бежит, бежит…» – вдруг неожиданно запел Пуговкин.

– «Так за Совет Народных Комиссаров мы грянем громкое ура, ура, ура!..» – подхватил Семен.

Вагонетка уже катилась назад, к толпе товарищей, друзей, подбрасывающих вверх шапки, пританцовывающих, орущих… А старый инженер Василий Иванович Пуговкин и молоденький комсомолец Семен Соковнин, сидя на корточках в грязной, раскачивающейся вагонетке, не пели – кричали ту самую, старую комсомольскую, боевую:

 
И враг бежит, бежит, бежит!..
 

Близкие Холмы

Стенка

– Бе-е-е-й!

– Лупи гужеедов! Гони их в реку!

– Евсейка! Круши! Бей в печенку! Смотри, слева заходят!..

Прижавшись к саням, Миша и Роман смотрели на редкостную драку. И у них, на Волховстройке, хватало потасовок, не раз им приходилось расталкивать подравшихся парней, заламывать руки за спину гастролерам с Лиговки. Но здесь происходило что-то совсем другое.

На широкой заснеженной поляне у самого въезда в деревню с криком, воем, гиканьем билось десятка три людей. Это были ребята разных возрастов – у некоторых усы уже чернели, другие вовсе выглядели мальцами. Две шеренги драчунов сходились, загибались, снова расходились… Дрались всерьез: озверело блестели глаза, яростно закушены губы. Кровь из расквашенных носов заливала лица и делала их страшными. Между дерущимися парнями бесстрашно с визгом бегали совсем малые дети. А поодаль стояла густая толпа – чуть ли не вся деревня сбежалась. Мужики поощрительно орали, позади них женщины сочувственно всплескивали руками и зажмуривались при особенно ожесточенной схватке.

Возница, привезший Михаила и Романа из Дальних Холмов, от них сбежал. Его старая буденовка мелькала в толпе дерущихся. Миша опасливо посмотрел на заботливо увязанные ящики с волшебным фонарем и связки книг: как все это спасать, если драка докатится до них?..

– Ромка! Это что, всплеск классовой борьбы? И какую позицию должны занять мы – представители пролетариата?

– Это всплеск дуроломства. И называется это – стенка. К какой бы стороне мы ни примкнули – будем дураками и получим по шее…

– Значит, вроде кулачных боев на Москве-реке при Иване Васильевиче? Кирибеич, Калашников…

– Ага. Как при царе Горохе… Только тогда комсомольцев не было. А тут ведь есть… В укоме сказали – одна из активнейших ячеек. Уж куда активнее…

Странно завершалась поездка Михаила Дайлера и Романа Липатова. Когда в ячейке у них решалось, над какой деревней будут шефствовать волховстроевские комсомольцы, уком предложил деревню далекую, верст сорок от станции, деревню большую, но зато с настоящей, активной, здорово работающей комсомольской ячейкой… Таких ячеек на селе раз, два – и обчелся. Вот в Далеких Холмах, хоть и ближе эта деревня к Званке, – там до сих пор нет комсомольской ячейки. А в Близких Холмах – пусть и в глубинке, а ячейка есть, и клуб настоящий, и антирелигиозная работа на ять!

Знакомство Миши Дайлера с сельской жизнью было небогатым. Бурная жизнь московского комсомольца иногда заносила его в места, называвшиеся селами. Село Алексеевское, село Черкизовское… Но села эти были обыкновенными деревянными улицами окраинной Москвы, и только палисадники, где буйно росли мальвы и крупноголовые подсолнухи, немного напоминали о деревенском происхождении этих улиц. В Близкие Холмы Дайлер попал не случайно. На Волховстройке Миша считался крупнейшим специалистом по политмассовой работе. И юнсекция в волховстроевском клубе была делом рук Миши, и ни одна политлотерея, ни один вечер вопросов и ответов не обходился без Мишиного участия. Даже всезнающий Юрка Кастрицын никогда не мог обогнать в политтире дотошного Мишу, которому ничего не стоило назвать всех членов Группы освобождения труда, объяснить, что это за уклон – «Дунаевщина», а о разных Штреземанах, Брианах и Макдональдах рассказывать так, как будто это хулиганы с Нижних Котлов, с которыми они схватывались на Серпуховке, у кинотеатра «Великан» …Когда их на бюро выделяли, ехидный Юра спросил: «Миш, а ты не скажешь, там что, булки на дереве растут?» Варенцов грозно покосился на рыжие лохмы Кастрицына и пробормотал, что, дескать, и Юрка больше знает про прерии и саванны, чем про поля и огороды… Конечно, честно говоря, Миша рожь от пшеницы может отличить только в выпеченном хлебе. Но зато второй посланец ячейки Роман Липатов – сам из ярославской деревни и до того, как стать плотником и уйти на далекую стройку, вел хозяйство в деревне не хуже других.

К первой поездке в подшефную деревню волховстроевские комсомольцы готовились тщательно. Насобирали книг, пионеры изготовили два десятка красных галстуков для будущего отряда, Миша съездил в Питер и под поручительство рабочкома получил напрокат волшебный фонарь и серию туманных картин «Кровавое воскресенье – 9-е Января». За один день не добрались, заночевали в Далеких Холмах. Председатель сельсовета с трудом – крещенье ведь! – достал возчика. Правда, когда его Ромка спросил, почему ребят не видно в деревне, сказал, что, наверное, пошли в Ближние. А на вопрос: «В клуб к ребятам?» – как-то странно посмотрел и утвердительно хмыкнул…

И вот они на месте, в деревне Близкие Холмы, где должны – как это им казалось – встретить веселых комсомольцев с гармошкой, бойких девчат в расписных платках… Про такую встречу им и не думалось…

А сражение подходило к концу. Перевес явно клонился в сторону ближнехолмцев. Подбадриваемые криками односельчан, они обходили противника, теснили его к краю поля, пока парни не смешались и вдруг пустились бежать вниз к реке. За ними неслось улюлюканье толпы. Несколько малышей в огромных валенках бежали за побежденными, провожая их обидными словами. Победители, сбившись в кучу, приводили себя в порядок и оживленно обсуждали подробности боя. К саням подбежал возница, вытирая буденовкой мокрое лицо.

– Эх, промашка вышла… Не знали ребята, что Евсейка из города вернулся. А против него одного нужно парней пять…

– А из-за чего дрались-то? И кто дрался?

– Ну, дрались наши, с Дальних Холмов… Здешние ребята гордые, шибко образованные, клуб у них и все такое – не пускают наших на посиделки. Вот и решили схлестнуться, все одно – крещенье, вроде как бы и положено… Про Евсейку-то не спознались, что возвернулся… Ну, куда везти вас, вона и идут к вам…

К волховстроевцам подошло несколько человек. Это были молодые ребята, у которых еще не прошло оживление боя. Зато на главном из них никаких следов участия в драке не было. А что он главный – чувствовалось во всем. И в ладной бекешке, перешитой по фигуре, и в новых валенках, а самое главное – в зеленой папке из дивного сафьяна, на которой была вытеснена золотая лира и нерусскими буквами написано: «Мюзик»… Он решительно подошел к саням, вопросительно взглянул на приезжих и произнес:

– С кем имею честь?

– Мы из Волховстройки, – медленно ответил Роман. – Приехали к вам как шефы…

– Очень приятно познакомиться. Заведующий ближнехолмским опорным сельским клубом Твердислав Макаров.

– Что же это у вас такое тут было?

– Ну, невежество полное и влияние опиума по случаю святого крещенья. Делаешь для них, халдеев, все, последние силы кладешь на культуру, а в клуб их гнать палкой надобно. Вот как на кулачки – они тут как тут! А ведь еще Карл Маркс говорил – ученье свет, а неученье тьма…

– Наверное, трудно вам, марксистам, здесь? – сочувственно спросил Миша.

– Ах, не говорите, дорогие товарищи шефы! Уж до чего с ними трудно – это сказать невозможно!

Деревенские ребята поперхнулись от хохота. Они бесцеремонно хватали заведующего опорным клубом за красивую бекешу, толкали его и со смехом кричали:

– Ох, Славка – артист! Ну, представляет!..

Как видно, деятель со столь странным именем был не самым авторитетным человеком на селе. Он покраснел, с силой подобрал свою сафьяновую папку и сердито сказал:

– Вот, товарищи шефы, видите, что за народ, на кого силы тратим! Поедемте в клуб.

По времени полагалось быть злым крещенским морозам, но день был светлый, теплый, какой бывает в самом начале марта. Полураздетые ребятишки выбегали из домов, в которых шло деревенское веселье. Девушки в оранжевых овчинных шубах провожали глазами незнакомых, городского вида ребят.

Клуб помещался в длинном и приземистом кирпичном доме. Когда-то его построил созревающий деревенский капиталист для веревочной фабрики. Но революция так и не дала ему созреть, и нелепый нежилой дом приспособили под клуб. Кирпичная неоштукатуренная печь, приткнувшаяся в углу несоразмерно вытянутого зала, не могла согреть эту махину.

Клуб промерз до того, что внутри его кирпичные стены покрывал толстый и пушистый слой инея. О том, что здесь клуб, можно было догадаться только потому, что в одном конце зала был небольшой помост с неожиданно высокой суфлерской будкой. Да еще на стенах висели написанные на узких кусках обоев лозунги, озадачившие даже все видавшего Мишу Дайлера. На одном плакате говорилось категорически: «Хлеб-соль ешь, а политграмоту режь!» А другой советовал: «Чем грызть подсолнухи в клубе от скуки, грызите зубами гранит науки!» Очевидно, скуки в клубе было не мало, потому что возле печки, у сдвинутых неоструганных скамеек, лежала волнами шелуха подсолнухов.

Деревенские ребята в клуб не пошли. Макаров и возница помогли Дайлеру и Липатову занести книги, волшебный фонарь. Заведующий клубом осторожно снял свою бекешу, принес дрова и неожиданно ловко разжег печку. Роман достал из кармана пачку папирос, закурил и вытянул к огню промерзшие ноги.

– Значит, так, товарищ Макаров… Тебя как звать?

– Твердислав Родионович. Ну тут, в деревне, конечно, попросту зовут – Славой…

– Комсомолец?

– Ответственный секретарь ячейки, начальник антирелигиозной дружины, депутат Всеуездной конференции комсомола… Ну еще много другого приходится делать. Деревня! Вы, товарищи, люди городские, заводской промышленный пролетариат и про нашу жизнь понятия не имеете. А что такое деревенская жизнь? Как правильно сказал Карл Маркс – полное идиотство, и ничего больше! Ни тебе кинотеатра, ни оперы, на политзанятия комсомольцев палкой надо гнать. Устроил политпосиделки, а нет – все равно прутся к Зотихе на эти, на необразованные посиделки… И все одному приходится, ни от кого никакой помощи!

– Как же это вот никакой? У тебя есть ячейка целая, есть бюро ячейки… Комсомольцев-то много вас?

– Э, так штук десять, пожалуй, есть… Ну, да что там за комсомольцы, что там за бюро! Видите ли, дорогие товарищи, я хоша и родом из деревни, но уже, значит, переварился; в Тихвине служил, курсы даже политические кончал – мы с вами представители передового класса и глаза наши все в светлом будущем… А они, эти ребята, народ вовсе темный и деревенский… Уткнулись в свой навоз носом и никуда! Я их в антирелигиозную дружину, я их в политлото, я их на вечер вопросов и ответов! А они все об одном: трехполка, многополка, плуг, борона, жнейка, лобогрейка, тьфу! Все о хозяйстве своем пекутся! А что такое хозяйство? Как говорил Карл Маркс – мелкобуржуазный капитализм, и ничего больше… Вот и приходится опираться на сознательных беспартийных товарищей. Которые на хозяйство плевать хотели, а больше агитацией интересуются.

– А кто же это такие?

– Ну, хотя бы товарищ Суходолин Евсей… Хотя он на Званке больше бывает, а тут очень помогает. Да и другие есть.

– Это который же Евсей? Кулачный боец, что сейчас разогнал ребят из Дальних Холмов?

– Так там все беспартийные! Думают, что если крещенье, так тут можно поживиться на дармовщинку… Как посиделки – они тут как тут. Деревенщина! Ну да сами увидите… Так куда же вас поместить? А если в сельсовет?..

– Слушай, Слава! – прервал Макарова Миша Дайлер. – Ты, я вижу, выдающийся марксист-аграрник. Так скажи, друг: если с помощью Евсейки и других сознательных товарищей мы отвернем крестьян от сельского хозяйства и других признаков мелкобуржуазного капитализма, то что же вы жрать будете? Ну вы еще семечками прокормитесь, а рабочие что же? Они откуда возьмут?

– М-м… Так ведь в светлом будущем не будет такой темноты… Все будут сознательные и при помощи высокопроизводительной техники, как говорил Карл Маркс…

– Ладно! Хватит вам тут теории разводить и дискуссии устраивать! – Липатов решительно встал. – До вечера еще далеко, будет видно где ночевать, не пропадем! Давай все оставим здесь, пойдем на улицу, с ребятами встретимся и познакомимся. Пошли, что ли…

На улице послеобеденное праздничное гуляние было в самом разгаре. Отдельными стайками шли пестро и разно одетые парни и девчата в больших цветных платках. В конце деревенского порядка, у красной кирпичной церкви, слышна была гармошка. Раскрасневшиеся мужики, обутые в красивые, расписные валенки стояли у своих домов и с интересом смотрели на появившихся в деревне незнакомых людей.

На Мишу, Романа и шедшего впереди них Твердислава Макарова с сафьяновой музыкальной папкой под мышкой еще больше внимания обращали деревенские девчата. Они смеялись и перешептывались, то и дело прыская в углы своих цветастых платков. Девушка в плисовом жакете и подшитых валенках обернулась к ребятам и, стыдливо полузакрывшись платком, жалостливо сказала нараспев:

– Что же ты, Славка, меня, бедную, бросил? Перестал меня охватывать, на лото политическое звать? Аль любить перестал? А еще Карлом Марксом божился… Хоть городских-то постыдился…

Твердислав побелел от злости:

– Ох и трепуха ты, Дарья! Идешь на поводу у отсталых элементов! Только и занимаешься тем, что льешь воду на ихнюю мельницу!

Девчата дружно захохотали. Дарья, горестно разводя руками, запела высоким голосом:

 
Мой миленок комсомолец,
А я беспартейная.
Потому любовь у нас
Такая канительная…
 

– Видели, товарищи, как приходится вести политическую работу? В каких кошмарных условиях!..

 
Все ребята при работе,
Мой миленок – депутат,
Все ребята, как ребята,
Мой миленок ходит так,—
 

разливалась несознательная и неохваченная Дарья.

Она бросила петь и, давясь от хохота, начала кричать Макарову:

– Нет, ты расскажи городским-то, как вы деньги на политику зарабатывали… А? Как вы там по избам голосили: «Дева днесь присущественного рождает и земли вертеп неприступному при-и-и-но-сит!..»

Девушки дружно подхватили:

– «Христос с неба зрищите, сла-а-авь-те!..»

– Про что это они? – мрачно спросил Роман.

– Эх, не слушайте вы этих классово несознательных девок! Разве они в политике смыслят! Ну, хитростью заработали, а потом этими же деньгами да по опиуму и бескультурью… Знаете, какая у нас антирелигиозная дружина? Единственная в уезде, на Всеуездной конференции, где я был как делегат, хвалили – во! Мы так и на МОПР можем собрать знаете сколько? Так ведь не захотели! Потому что это настоящие деревенские уклонисты… Вот уткнулись в эту мопровскую полосу, навозу возили на нее со всей деревни. Ну какой может быть авторитет у международной революции, когда тут навоз да навоз?..

– А где же они, уклонисты эти?

– Да вот стоят там… Сейчас я их вызову…

– Начальник какой! Вызову!!! Давай пойдем к ребятам.

Уклонисты

У ребят, стоявших у деревенского плетня и молча-выжидательно глядевших на Михаила и Романа, вид был не самый праздничный. Не были они обуты в расписные валенки, не были одеты в новенькие, свежепокрашенные полушубки. Старая шубейка, куртка, перешитая из шинели, плешивая ушанка… С волховстроевцами они здоровались настороженно. Но Миша и Роман были так искренне рады встрече с ними, что быстро растаяло недоверие к приезжим. Комсомольцы стояли тесной кучкой, разговаривали, перебивая друг друга, и странным бы показался этот разговор стороннему человеку.

– А как у вас на Волховстройке? Когда вершать будете? Ребята, а вы тоже дрались? Нас в драку не принимают, там только актив беспартийный, а мы жуки навозные… Это как же? Вы у Славки спросите. Наш секретарь вам все растолкует… А електричество откуда браться будет? Почему девчата с вами не ходят? Вы их обижаете? Хо-хо-хо… Вы Дарьюху слышали? От наших девчат Славка в подпол прячется! Славка!.. А сам где прячешься? К нам надолго ли? А книги привезли какие? А постановка будет? Где жить-то будете?

– Да, вот это и вправду надо решить! – Роман обвел взглядом деревенских комсомольцев. – Макаров предлагает в сельсовете поселиться. А что мы там делать будем? Ведь не на день приехали.

– Заговорят они вас – секретарь ячейки да секретарь сельсовета… Через два дня сбежите вы обратно на Волховстройку… Давайте уж лучше ко мне, что ли… Если не зазорно городским на печке спать… – Невысокий парнишка с кривоватым носом, придававшим ему насмешливый вид, вопросительно на них глядел.

– Хо! Я, конечно, привык только в «Гранд-отеле» жить, ну, а только надоело мне там, и я согласен на печку… Ромка, айда к нему! Будем у комсомольца лучше жить, чем в конторе. – Миша Дайлер умоляюще посмотрел на Липатова.

– Мне-то и вовсе привычней на печке… А мы вас не стесним? Родители будут согласны? А звать как тебя?

– Дивов… Иван. Живу я с матерью, нас всего-то двое в избе, чего же ей противиться… Так давайте пойдем, что ли… И поедите с дороги чего-нибудь горяченького.

– Лады! Сейчас зайдем в клуб за вещичками…

– Иди, Дивов, к себе, я товарищей шефов приведу, – вмешался Макаров, – нужно кое-что обсудить по линии агитации.

В клубе, прислонившись к успевшей уже остыть печке, секретарь ячейки решительно сказал:

– Товарищи, предупреждаю: идете в самое что ни на есть гнездо Деревенского уклона. Иван самый отъявленный супротивник всех наших передовых мероприятий по линии агитации и пропаганды. И против антирелигиозной дружины, и против много чего…

Миша Дайлер его нетерпеливо прервал:

– Не пойму, что это у вас за уклон такой – деревенский? Вы же в деревне живете… Ну, а комсомольская работа у вас есть? Ячейка работает? Или только эта антирелигиозная дружина ваша?

– А вы что думали?! – обиделся Макаров. – Ячейка наша во всем уезде одна из первейших! А комсомольская работа – вот она вся тут. – Он протянул зеленую сафьяновую папку с золотой лирой и надписью: «Мюзик».

Дайлер раскрыл папку. В ней лежала картонная обложка, в которой жестяным скоросшивателем были аккуратно скреплены множество листов, вырезанных из какой-то амбарной книги. Каждый лист был озаглавлен «ПРОТОКОЛ» и аккуратно разделен на две половины вертикальной чертой. Слева наверху было написано «СЛУШАЛИ», справа – «ПОСТАНОВИЛИ».

Миша полистал протоколы. Один был протоколом комсомольского собрания. «Присутствовало на закрытом собрании 12 человек. Председатель – т. Макаров. Повестка дня:

1. Международное и внутреннее положение – докладчик т. Макаров.

2. XI Международный юношеский день – докладчик т. Макаров.

3. О значении XI Международного юношеского дня – докладчик т. Макаров.

4. История РЛКСМ – докладчик т. Макаров.

5. Политика Советской власти – докладчик т. Макаров.

6. Текущие дела – докладчик т. Макаров».

Против каждого пункта повестки дня в графе «ПОСТАНОВИЛИ» было записано: «Принять к сведению».

Среди других протоколов Мише бросился в глаза протокол сельского схода. В «СЛУШАЛИ» обсуждалось: «Есть ли бог – докладчик т. Макаров». В «ПОСТАНОВИЛИ» категорически утверждалось «Бога нет…»

– М-да… – пробормотал Миша, – Ясненько, ясненько… А мы-то, дураки, на Волховстройке бьемся, бьемся… А надобно было принять постановление, записать в протокол – и вся недолга!.. Роман, нашего Гришу Баренцева сюда прислать бы поучиться, как все вопросы можно быстро решать, а?

Но Роман все больше хмурился, на Мишины шутки он никак не отзывался. И сафьяновую папку смотреть не захотел. А Макаров, провожая их до избы Дивова, зачем-то заглянул в свою папку и озабоченно сказал:

– Сегодня, товарищи, по плану работы – в клубе политлото… Прошу, товарищи шефы, принять участие в нашей агитации и пропаганде.

У Дивова в избе вкусно пахло мясными щами, за столом сидели несколько деревенских комсомольцев. Ждали гостей. Секретарь ячейки не зашел к Дивову – очень торопился по неотложным делам. Но комсомольцев это и не очень огорчило. Пока Дайлер и Липатов ели, они перебрасывались шуточками насчет своего секретаря. Насытившийся Роман отодвинул пустую миску и решительно вмешался в разговор:

– Слушайте, ребята, ваш этот Твердыйсплав – он что, балаболка, что ли? Или бюрократ комсомольский? Так на кой же ляд вы его выбирали, чтобы смеяться, что ли? И что это за история с мопровской полосой?

Иван Дивов посмотрел на ребят со стройки. Казалось, что его и без того кривой нос стал еще кривее…

– Дак он в укоме в авторитете, на кажных перевыборах представитель укома за него разбивается, да и нам другого выбирать некого: мы-то все при деле, у всех хозяйство… Когда это мы будем в уезд ездить да собрания проводить и эти – мероприятия… А Слава – он человек свободный. Хозяйства не имеет, за клуб ему жалование выдают, письмо или прошение какое напишет – куренка принесут… И все было бы с ним неплохо, если бы не был таким дурным да суматошным. Сорганизовал, значит, антирелигиозную дружину вместе с Евсейкой Суходолиным. А Евсейка известный по всей округе шалопут. На Званке день работает, пять гуляет; здесь, на деревне, ничего не делает, ходит только по гостям, водку пьет, силу свою показывает: носит на коромыслах десяток мужиков, бычка подымет – ну как представление какое… И еще с ним такие гулящие ребята. И из богатеньких есть – у некоторых на отцов батраки работают, так чего не гулять. Батраки работают, а сынки по гулянкам…

Славка начал с того, чтобы дружина с богом боролась, а кончили тем, что Христа славить начали…

– Так как же это так – Христа славить?!

– Видишь ли, Евсейка этот на селе издавна считается главным по всяким там игрищам, потехам… И еще мальчонкой всегда был христославом. Тот пятиалтынный, тот и полтинник отвалит, ну, а пироги – это завсегда… Ну и уговорил Славку – будто смеха ради – вырядиться и пойти христославить. А тот, дурной, на Евсейку молится прямо… Собрали семерых ребят, которым не стыдно, намазали морды, оделись в вывернутые шубы и пошли по избам Христа славить. Меньше полтинника никто не дает: как же, комсомольцы пришли, а Леонтий, у которого крупорушка, пять рублей отвалил… Кончилось рождество, Евсейка ходит и пьян и нос в табаке, а Славка собирает собрание комсомольское и говорит: «Нас в укоме похвалили за комсомольское рождество, давайте внесем в МОПР не по пятаку, как все, а по гривеннику и скажем, что предлагаем во всероссийском масштабе переделать мопровский пятак на мопровский гривенник… Напишем в газету, в Москву, от имени комсомольцев из Близких Холмов…

– Да вы что, ребята, ополоумели, что ль?

– Да перестань! Что ты нас, за дурачков считаешь? Деревенские, мол… Славка прославиться хочет, ума немного, совести еще сколько надо не нажил… Ну, а мы ему сказали, что не допустим, чтобы на революционеров шли деньги, собранные у темноты да кулаков. А еще осенью, в международный день, порешили мы запахать мопровскую полосу. Сход нам выделил кусок бесхозной земли – есть у нас такая и решили мы ее засеять льном: самая выгодная штука! Как снег выпал, навоз начали свозить, обещали нам достать семян долгунца, повозимся мы с ним, конечно, не без того, зато денег выручим много, и пойдут они на хорошее дело чистыми, не пьяными полтинниками. А Славка нас за это и деревенщиной, и уклонистами, и этими – оппортунистами, что ли! Конечно, это лен, надобно ждать долго, а ему не терпится, чужой он для земли, не понимает ничего… А на нас деревня смотрит – сумеем лен вырастить аль нет? Тут ведь его разводят мало, с ним дел не оберешься…

– Ладно! Всех дел не обговоришь! Пошли, что ль, на улицу, пока светло… – Нетерпеливый Миша вскочил из-за стола.

Роман на него досадливо покосился: вот уж кто деревенщина, так это городские! Хозяин еще сам из-за стола не встал, а гость уже вскакивает…

Ребята оделись и шумной стайкой вывалились на улицу. Красное солнце уходило за длинные и мягкие сугробы, близкие сумерки наползали на праздничную деревню. У ограды красной кирпичной церкви стояли ребята и громко смеялись чьему-то рассказу.

Поодаль от них стояли и пересмеивались девушки. Где-то неподалеку кто-то на гармошке повторял все время один и тот же отрывок мотива: «Ах, зачем эта ночь…»

Завидев приезжих, деревенские ребята замолкли. На Романа и Мишу вопросительно и затаенно смотрели. От ограды отделился человек и подошел к приезжим. Догадаться, кто он, было волховстроевцам нетрудно. На огромном и могучем торсе торчала маленькая голова с приплюснутым крошечным носиком и узенькими смеющимися глазами. Длинные руки как-то беспомощно свисали вдоль туловища.

– Ну вот и хорошо, что приехали на праздник, – весело сказал Евсейка. – Хоть погуляем вместях. Всех дел все равно не перевернешь, вам дали отпуск от работы, давайте, что ли, погуляем? А то Иван как старый хрыч сурьезный. А когда же погулять, как не по молодости? Вы это как считаете? А у нас сегодня вечерком меро-меро-меро-приятие, вот!

– А как же! – засмеялся не отстававший от Дивова русый парень. – Славкино политлото! Всем приказано быть в клубе!

– Эге, – подтвердил Евсейка. – А потом – к Зотихе…