Текст книги "Руководящие идеи русской жизни"

Автор книги: Лев Тихомиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 47 страниц)

Вероисповедные проекты и Церковный Собор

В настоящее время Государственная Дума и Государственный Совет держат в своих руках участь одного из важнейших условий для охранения в России государственности, союзной с Церковью. В Государственной Думе лежат законопроекты об инославных и иноверных религиозных обществах.

В Государственном Совете решается вопрос о переходе православных в инославие и иноверие. Последний законопроект так близок к решению, что – нельзя не сознаться – берет невольный страх за участь России. Если Государственный Совет примет законопроект, хотя бы и не в думской редакции, то останется одна надежда на Государя Императора, от Которого зависит неутверждение законопроекта.

Но в настоящую минуту перед Государственным Советом еще имеется исход – в виде полного отклонения законопроекта, как этого требует особое мнение членов, подписавшихся под ним вместе с архиепископом Николаем Варшавским, речь которого мы помещаем ниже.

На заседании Государственного Совета были высказаны два принципиально важнейших заявления, а именно: архиепископа Николая и министра внутренних дел А.А. Макарова. Мнение архиепископа читатели найдут ниже. Что касается министра внутренних дел, то он объяснил, во-первых, что правительство нашло нужным войти со своими законопроектами ввиду необходимости согласовать с жизнью Высочайший Указ 17 апреля 1905 года, во-вторых, высказался против всех, преувеличенно раздувающих свободу совести в Думе и в Совете, и, в-третьих, заявил:

«Правительство не может равным образом согласиться с особым мнением, подписанным архиепископом Николаем и другими, о полном отклонении законопроекта, так как в этом случае остались бы все те пробелы, которые вызваны жизненной потребностью. При этом условии, кроме того, православная вера оказалась бы менее защищенной, чем инославные. Присоединяясь всецело к мысли, что для государства не может быть безразлична религия его подданных, правительство полагает, что идеалы Российского государства основаны на нравственных началах не только христианства вообще, но в частности Православия. Мы твердо убеждены в том, что основой русской государственной жизни, одним из ее непобедимых устоев является несомненно Православие, и потому-то несомненно и с точки зрения авторов особого мнения не может быть желательным отклонение законопроекта целиком и оставление, следовательно, инославных в лучших условиях, чем вера православная».

Это категорическое заявление о связи Русского государства именно с Православием, а следовательно, и с Православной Церковью, составляет акт в высшей степени важный. Но именно это обстоятельство усиливает, мы полагаем, а не ослабляет необходимость отклонения законопроекта.

Архиепископ Николай, критикуя церковно-вероисповедную политику правительства за последние шесть лет, не рекомендует остаться без всяких законов, а лишь указывает, что для решения таких вопросов нужно предварительно созвать Церковный Поместный Собор. Со своей стороны заметим, что это не только не противоречит Высочайшему Указу 17 апреля 1905 года, но, как нам кажется, составляет единственно правильный путь для согласования с ним общего законодательства.

Нужно брать волеизъявления Верховной власти в полноте их исторической обстановки. Иначе мы рискуем впасть в огромные ошибки, как это и случилось с вероисповедным законодательством правительства предшествовавших лет.

Нужно вспомнить, что созыв Собора имелся в виду именно до Указа 17 апреля. Вопрос о Церковном Соборе был поднят в начале 1905 года, но эта идея была оставлена после первых же неудачных попыток ее решения, и 31 марта 1905 года Государь Император на всеподданнейшем докладе Св. Синода о созвании Собора начертал: «Признаю невозможным совершить в переживаемое ныне тревожное время столь великое дело, требующее и спокойствия, и обдуманности, каково созвание Поместного Собора».

Нет сомнения, что если бы от мысли о Соборе не пришлось по указанным причинам отказаться, то вероисповедные потребности, отразившиеся в Указе 17 апреля, нашли бы себе предварительное обсуждение на Соборе. Но от него пришлось отказаться, а жизненные требования искали разрешения. И вот является Указ 17 апреля 1905 года. Достойно внимания, что Воля Верховной власти была при этом осуществлена не обычным законодательным порядком, а именно посредством Указа, имевшего последствием временные правила. Между тем Государственный Совет существовал и действовал. Отсюда следует, что Высочайшей Волей отнюдь не утверждалась возможность окончательно решать такие вопросы без предварительного совещания с Собором, посредством только одних государственных законодательных учреждений. Конечно, лишь поэтому принципиальные положения Указа 17 апреля осуществлены доселе лишь в виде временных правил.

Таким образом, никакие основания не говорят нам, что правительство графа Витте или П.А. Столыпина должно было идти к законодательному осуществлению вероисповедных запросов жизни посредством одних государственных учреждений раньше, чем созван Поместный Собор. Не дает на это никаких оснований и Манифест 17 октября, в котором хотя на обязанность правительства и возлагалось дарование населению основ гражданской свободы, между прочим, и на началах свободы совести, но ни единым словом не давалось правительству права приступать к вероисповедной реформе путем общих законодательных учреждений, без предварительного испрошения Высочайшего повеления на созыв Поместного Собора.

Итак, мы имеем все основания думать, что поспешная вероисповедная реформа, предпринятая правительством до созыва Собора, не имела оснований в Высочайших волеизъявлениях.

Во исполнение Указа 17 апреля и Манифеста 17 октября правительству надлежало не начинать составление законодательных предположений для представления в Государственную Думу, а надлежало их заготовить для представления на Поместный Собор к тому времени, когда он будет созван. Сразу ошибочно поставленный способ осуществления Высочайшей Воли в отношении вероисповедном так и остался до сих пор не исправленным, и вот, вследствие ошибочного начала дела мы с тех пор уж пять лет ничего не можем достигнуть, а только производим агитацию всей страны непримиримыми спорами общих законодательных учреждений, не поддающимися никакому логическому согласованию.

Зачем же теперь, на закате третьей Думы, мы, проживши эти годы при временных правилах, должны непременно торопиться завершить дело бесповоротно, тогда как его несовершимость без предварительного Церковного Собора все более и более для всех уясняется. Конечно, Православная Церковь при нынешних порядках живет в условиях худших, нежели инославные общины. Но для веры и Церкви лучше претерпеть еще несколько времени, чем видеть признание законом того принципа, по которому положение Православной Церкви определяется государством без совещания с Собором, – людьми, церковного чина не имеющими и даже неправославными и иноверцами – евреями, магометанами и т. д. – наравне с православными.

Поэтому, нам кажется, гораздо правильнее отклонить законопроект, чем искать средних решений, которые, давая малые выгоды, во всяком случае, санкционируют в корне неправильное отношение государства к Церкви.

Доселе правительство не делало такого ясного и категорического признания неразрывной связи Русского государства с Русской Церковью, как формулировано теперь министром внутренних дел. Но если мы, слава Богу, наконец пришли к этому сознанию, то неизбежен вывод: приостановка движения вероисповедных законопроектов, без опроса Собора составленных, ускорение созыва Собора, составление законопроектов для представления на его консультацию, и только затем уже проведение их через общие законодательные учреждения. А в ожидании – все, православные и инославные, могут как-нибудь потерпеть и при временных правилах. Терпели больше, так лучше обождать еще, но зато уж выйти потом раз и навсегда из ложного положения, в которое мы были поставлены каким-то недоразумением правительства 1906 года в понимании путей исполнения Высочайшей Воли, выраженной 17 апреля и 17 октября 1905 года.

Старообрядческий вопрос в Государственном Совете

Наш уважаемый сотрудник, присяжный поверенный Н.Д. Кузнецов, уже не первый раз критикующий беспринципность, с которой у нас поведена была вероисповедная политика, рассмотрел в №№ 90, 93 и 94 Московских Ведомостей «Закон о старообрядческих общинах в Государственном Совете». Это лишь частный вопрос общего законодательства. Но, как справедливо говорит сам автор, это первый вероисповедный законопроект, доходящий до окончательного осуществления. До сих пор мы жили узаконениями временными, и каковы бы ни были их недостатки, могли утешать себя мыслью, что все это еще не возведено в норму незыблемую и обязательно предрешающую построение законодательства во всех областях вероисповедной политики.

Государственная Дума поддержала свою репутацию и не внесла в законопроекты, ей предложенные, никаких осмысливающих поправок. Напротив, она лишь обострила все, что в законопроекте было особенно неудачного, неясность принципа она довела до его полного упразднения. Теперь Государственному Совету предлежит задача или закрепить все это, или распутать и привнести какие-либо твердые основания закона, составляющего фундамент всех последующих. От Государственного Совета мы вправе ожидать большей осведомленности, серьезности и осторожности уже по самому составу его членов. И действительно, комиссия, назначенная Государственным Советом для рассмотрения думского законопроекта, отнеслась к нему очень критически. Она почти заменила его новой редакцией законопроекта, и если ее точка зрения будет одобрена Государственным Советом, то можно будет сказать, что наша вероисповедно-законодательная мысль если и не вышла на вполне торную дорогу, то, по крайней мере, возвысилась до сознания того, что такие глубокие вопросы народной жизни нельзя решать на основаниях одних отвлеченных начал свободы и равенства.

Это был бы уже огромный успех, и не только в отношении всего устроительного дела, предлежащего государству. Немногие страны приступали к глубочайшим реформам с таким легким идейным багажом, как это вышло у нас. Интеллигентная политическая мысль, взявшаяся за реформу великой страны со сложнейшими внутренними отношениями, сама развилась на общих фразах, общих соображениях и выросла не на государственном деле, а в кабинетных или митинговых разговорах, то есть вообще в обстановке, совершенно непригодной для серьезной государственной работы. А между тем именно эта поверхностная интеллигентная мысль и дала главные «директивы» последующей практической работе. Понятно, что с особенной силой вредные последствия этого должны были проявиться именно в Государственной Думе, по составу принадлежащей главнейше к этой средней интеллигенции. Но для того, чтобы запутанную и разрушающую революцию сменить, наконец, серьезной реформой, необходимо, чтобы в государственной политике возобладала не мысль средней интеллигенции, а мысль высшей интеллигенции, – более образованной, более выработанной, а следовательно, более способной понимать обязательность связи между государственным законодательством и условиями органической жизни нации.

Щедрин когда-то высмеивал градоправителей города Глупова[153]153
  Роман М. Е. Салтыкова-Щедрина «История одного города».


[Закрыть], описывая, как приехал градоправитель, проникнутый идеями материального благоустройства, и потому приказал замостить город. Затем явился новый градоправитель, со стремлениями более возвышенного характера, а потому приказал снять мостовую и воздвигнуть из этого камня величественную пирамиду… Всякое революционное законодательство является в роли таких градоправителей, и для того, чтобы избежать этого, законодательные учреждения должны памятовать, что обязанности законодательства состоят совсем не в произвольном перекраивании народной жизни на основании каких-нибудь личных понятий о благе, а в том, чтобы отвлеченные общечеловеческие начала свободы и блага сообразовать с реальными условиями народной жизни, с тем, что вырабатывается ею самой. Государственно-народное творчество должно давать «директивы» законодательству, а не наоборот. Забывать это – значит не знать и не понимать, в чем состоит народная свобода. Но если качества деспота и революционера еще допустимы для кабинетных или митинговых речей средней интеллигенции, то составляют величайшее зло для народа и государства, если успевают овладеть душой законодателя.

Неоднократно мы высказывали, что вся будущность России, и, между прочим, степень свободы, какую удастся провести в русскую жизнь, всецело зависит от того, насколько мы успеем освободиться от революционных директив, совершенно родных по духу аракчеевскому произволу. Законопроект о старообрядческих общинах, переходя в Государственный Совет, дает теперь первый серьезный случай увидеть, перешли ли мы сколько-нибудь от революционного деспотизма к уважению самостоятельности народного творчества, уважению к тому, что думают не одни депутаты или интеллигенция, а сама нация, сами люди, для которых вырабатываются законы.

Заключения комиссии Государственного Совета показали, что в числе его членов уже явилось немало лиц, сознавших свою обязанность привносить в законодательное дело лишь помощь развитого юридического ума тому, что вырабатывает самостоятельное чувство и сознание нации. Вопрос теперь в том, как проявит себя большинство членов этого высокого учреждения?

Нельзя не отметить идейного сходства между воззрениями, проявившимися в комиссии Государственного Совета, с теми воззрениями, которые так энергично развивал в последнее время г-н Кузнецов в ряде конференций, в статьях и недавно вышедшей книге («Закон о старообрядческих общинах в связи с отношением Церкви и государства». Москва, 1910 год). Точка зрения г-на Кузнецова состоит в том, что государство должно находиться в союзе с Церковью, причем, понятно, такой Церковью может быть лишь какая-либо одна, которая в силу своего с государством союза и признается господствующей. Потребности же свободы совести должны осуществляться не приравниванием всех вероисповедных обществ к господствующей Церкви, а их организацией на общих правах частных обществ, с дарованием им всей той степени свободы, какую государство считает возможным давать частным обществам. Та же идея как будто сказывается и в трудах комиссии Государственного Совета. Это совпадение, конечно, неслучайно, и именно вследствие этого обещает оздоровление нашей законодательной деятельности.

Дело в том, что идеи г-на Кузнецова являются лишь разумной юридической формулировкой той идеи, которая фактически пробивалась в нашем историческом вероисповедном законодательстве. Разница лишь в том, что в настоящее время мы признаем необходимость расширить свободу и права. В воззрениях г-на Кузнецова говорит национальная историческая мысль, достигающая самосознания и вместе с тем развивающаяся до гораздо большей потребности в свободе коллективных действий.

В этих идеях, таким образом, является течение прогрессивной эволюции, сменяющей деспотизм «прогрессивной революции». Но торжество прогрессивно-эволюционной идеи было бы у нас началом конца революции, началом правильного развития страны. И вот почему исход дела о старообрядческих обществах в Государственном Совете вырастает в важное событие, которого последствия далеко переходят границы собственно вероисповедных интересов. Поэтому-то всякий, понимающий условия действительного прогресса и жаждущий увидать их наконец в России, ожидает теперь с таким нетерпением решения Государственного Совета, которое нам скажет, освободились ли мы, наконец, от давления «революционных» директив нашей среднеобразованной интеллигенции?

Государственно-церковное дело в Государственном Совете

В первые моменты законодательного «обновления» России, начатого под непосредственными впечатлениями смутного времени и под аккомпанемент революционных криков поистине бесноватых Дум первых двух созывов, в первую же голову были выдвинуты законопроекты, касающиеся вопросов вероисповедных и государственно-церковных. С тех пор они претерпели довольно много мелких изменений, а часть их взята для нового пересмотра, но общий дух реформы, тогда заложенный, остается до сих пор таким же, каким явился на свет. Это, быть может, тяжелейшее наследство, принятое нынешним министерством от предшественников, – к сожалению, без своевременного глубокого пересмотра.

Общий дух этого законодательства ведет к подрыву союза Церкви и государства, чем в самой основе подрывается историческая идея нашей государственности.

Мы много раз указывали на коренные недостатки этих законопроектов и на необходимость положить предел дальнейшему подрыву, производимому их применением. Но доселе ничто в государственной сфере не давало надежды на спасение России от роковых последствий непонимания истинного смысла государственно-церковного союза. Государственная Дума не захотела поддержать даже частичных улучшений, которые правительство начало, наконец, привносить в реформу вероисповедных отношений. В Думе и в печати не давали хода никаким улучшениям, постоянно указывая будто бы на Волю Государя Императора, на которую те же самые люди не обращают никакого внимания, когда они предпочитают осуществление директив революции. Указ 17 апреля в тенденциозных руках был постоянно превращаем в щит против всяких стараний предохранить государство от разрыва с Церковью.

Но вот наконец дело поступило в Государственный Совет, и мы, уже отвыкшие видеть в русских делах какие-либо отзвуки былой русской государственной практичности, с величайшим удивлением слышим смелое и твердое заявление о праве на существование наших вековых государственно-церковных отношений. Конечно, и в Государственном Совете мы не обходимся без разрушающей рыхлости фальшивого либерализма. Кто знает? Быть может, она и здесь окажется охватившей большинство умов. Но, во всяком случае, Государственный Совет проявил также присутствие и таких элементов, которыми государства мира не разрушаются, а деятельно строятся.

Комиссия Государственного Совета не постеснялась переделать законопроект о старообрядческих общинах настолько радикально, что вызвала обычные крики о противоречии своих поправок с Указом 17 апреля. Но на этот раз уловка оказалась бессильной, и мы впервые услышали твердое слово истинно законодательного разума, принадлежащее самому председателю Государственного Совета:

«Здесь, – между прочим заявил он, – возник вопрос, можно ли изменять Указ 17 апреля 1905 года и 17 октября 1906 года. Прения по этому предмету представляются совершенно праздными, потому что кто знаком с учреждением Государственного Совета и учреждением Государственной Думы, тот должен знать, что законодательные собрания имеют право издавать новые законы, изменять и отменять прежние, и стало быть, никакого сомнения по вопросу о возможности изменения того или другого указа существовать не может».

Это заявление, несмотря на совершенную очевидность выраженной в нем мысли, составляет необычайную новость для нашего законодательства последних лет. Политическое криводушие, старающееся вести Россию по пути дальнейшего развала исторической государственности, постоянно прикрывается таким будто бы необычайным благоговением к Высочайшей Воле, что малейшее отступление от Указа 17 апреля 1905 года и 17 октября 1906 года клеймилось как незаконное и недопустимое. На этих указах дозволялось только производить надстройки, долженствующие мало-помалу ликвидировать те самые устои, во имя которых объявлялись неизменяемыми Указы 1905 и 1906 годов.

Вот этот-то палладиум российского развала и вырван Государственным Советом из рук политического злоупотребления. Это ясное и точное указание действительной степени силы указов составляет заслугу М.Г. Акимова как юриста и государственного человека.

Та же высота и зрелость государственной мысли ярко проявились в речи докладчика комиссии, статс-секретаря П.Н. Дурново. Указывая обязательность сохранения существующего положения Православной Церкви, союз с которой составляет основу русской государственности, он объяснил, что комиссия (в большинстве своем) никак не могла согласиться ни с проектом Государственной Думы, ни с проектом Министерства внутренних дел, изданным в порядке 87 статьи. С той же смелостью и логикой он заявил, что нельзя лишать государство обдуманных законов только потому, что мы встречаем препятствие со стороны какого-либо fait accompli[154]154
  Свершившийся факт (фр.).


[Закрыть].

«Если бы по 87 статье Основных законов был издан закон, явно по нашему разумению вредный и вовсе не обдуманный, то невзирая ни на какую давность мы должны его отклонить, дабы прекратить распространение зла, которое неизбежно производит всякий необдуманно пущенный в народную жизнь легкомысленный закон. Для меня, – сказал докладчик, – мало понятны причины спешного издания столь сложного закона, тем более, что ожидавшиеся благоприятные от него последствия могли наступить лишь много времени спустя».

Основная мысль, руководившая, по разъяснению докладчика, большинством комиссии, сводится к тому, что «в России нельзя отделять государство от Православной Церкви, господствующей и первенствующей. Господство Православной Церкви определяется вовсе не тем (как это говорится в объяснениях законопроекта), что Государь Всероссийский исповедует Православие и что на содержание ее отпускаются казенные деньги. Государь Император исповедует православную веру потому, что в ней с древних времен живут духовное сознание и духовные идеалы Русского народа. Всякие другие исповедания в России могут быть только терпимы, но они не имеют права чем-либо посягать на установленные права и преимущества нашей древней Православной Церкви. Нельзя равнодушно и безразлично взирать на вероучения, отпавшие от Православия (каковы именуемые „старообрядцы“). Такие вероучения не могут относиться к Православию иначе как недружелюбно и враждебно. Закон должен поставить точные условия и границы деятельности таких союзов, которым не может быть дана полная свобода. Нельзя скрываться за ширмой неопределенных выражений. Необходимо говорить открыто и ничем не стесняясь».

И затем, изложив необходимые ограничительные меры, привносимые комиссией в закон о старообрядцах, докладчик заключил твердой формулой:

«Охраняя единство Русского государства, было бы безумно ослаблять силу его священной Православной Церкви».

Можно сказать, что комиссия, председательствуемая статс-секретарем П.Н. Дурново, впервые после нескольких лет забвения напомнила нашему государству, что такое значит быть в союзе с Церковью и что это в России составляет не право, а обязанность государства. Эта мысль с забытой у нас смелостью и яркостью была развита членом Государственного Совета высокопреосвященным Николаем (Зиоровым), архиепископом Варшавским. Он напомнил современному государству его исторические обязанности и те нарушения прав Церкви, которые ныне производятся.

«Первое правонарушение, – сказал он, – отмена определений Великого Собора 1666 года, осудившего Никона, и второе – Собора 1667 года, осудившего раскольников, признавшего их мятежниками, раздорниками и непослушниками святой Церкви. Согласно правилу I св. Василия Великого, это постановление Собора, вынесенное сонмом духовенства с участием вселенских патриархов, должно существовать и впредь. Теперь же государство отменяет это правило, находя его оскорбительным для раскольников, переименовывает последних в старообрядчество. Этим государство произносит суд над Великим Собором, отменяет его определения, признает деяния Великого Собора неправильными и незаконными, оправдывает тех, кто признаны мятежниками, революционерами Церкви. Государство берет под свое покровительство врагов Церкви, революционеров Церкви, осуждает саму Церковь. Раскольники телеграммы посылали, а мы плакали. Они радовались и смеялись над нами, а мы не знаем, как объяснить православным христианам, как все это случилось. Представьте себе, если бы Св. Синод распубликовал пастырское послание о том, что наказывать гражданских государственных, политических революционеров – оскорбительно и жестоко, что они имеют право высказывать свои мысли и убеждения и увлекать других, а потому их не следует преследовать. Что сказал бы товарищ министра внутренних дел Курлов? Он сказал бы: „Святые отцы, в здравом ли вы уме?“ Министр внутренних дел[155]155
  Столыпин П. А.


[Закрыть] в своей объяснительной записке говорил, что раскол и Православие не имеют никакой разницы, что это одно и то же, разница только в обрядах… Ныне, признавая раскольничью иерархию в сущем сане благодати, отнимают половину прав у Православной Церкви. Уже теперь к раскольникам подходят под благословение чиновники. И вот вам крестный ход: самозванцы-мужики напялили не себя то же, что и православная иерархия. Ведь это скандал, страшный соблазн. Представьте себе, что сказал бы министр финансов, если бы к нему явился секретарь и сказал: „Владимир Николаевич[156]156
  Коковцов В. Н.


[Закрыть], вот министр внутренних дел, Дума и Государственный Совет решили: пусть и фальшивые бумаги и монеты ходят как настоящие“. Он бы сказал: „В здравом ли они уме, ведь это разорение государства!“ Не то же ли и здесь? Государство благословляет и разрешает фальшивую благодать! Что сказал бы военный министр, если бы ему доложили, что какие-то мужики понадевали генеральские и полковничьи мундиры с лентами и звездами и в них ходят. Он бы приказал, конечно, их арестовать. Военные честь мундира считают своего рода культом. Но здесь – побольше мундира, здесь – сакраментальная вещь, освящаемое Церковью облачение. И вот теперь мужики-самозванцы ходят в наших митрах, Высочайше пожалованных нам крестах, именуют себя священниками. Попустительство этому оскорбляет Православную Церковь и обесценивает священные вещи до рыночных тряпок…»

Вот какие речи довелось услышать, наконец, России из Государственного Совета. Конечно, неприятно их слышать тому сонму реформаторов, которые позабыли, что такое союз, позабыли, что союз не состоит в прислужничестве Церкви и не за деньги покупается, а требует от государства такого же исполнения обязанностей перед Церковью, как у Церкви перед государством, и что только при нравственном подчинении государства закону Божию, Церковью изъясняемому, может быть свят союз Церкви с государством.

Услышит ли современное государство эти мужественные голоса глубокого понимания государственного строения, или заглохнут они в рыхлой тине либеральной бессознательности, – во всяком случае, всякий сознательный православный человек должен засвидетельствовать достойному и мужественному архипастырю глубочайшее уважение и благодарность за то, что в решительный момент он не уклонился «в словеса лукавствия», но явился право правящим слово истины Божией. Глубокую отраду возбуждает и то, что оказались у нас государственные люди в Государственном Совете и вспомнили они, что такое государственная точка зрения на церковные отношения. Что из этого выйдет? Покажет недалекое будущее; но честь и слава тем, кто показал себя достойным сыном великих дедов, строителей великого государства.