Текст книги "Руководящие идеи русской жизни"

Автор книги: Лев Тихомиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 47 страниц)

XL
Монархическая установка права на основе обязанности

Распределение прав и обязанностей в государствах монархических уже на первый взгляд ясно представляет гораздо более сложную картину. Права политические особенно не одинаковы, разница есть даже и в гражданских. В первое же воскресение монархической идеи при Наполеоне I, несмотря на сильнейшее влияние уравнительной идеи революции является признание неравенства, так что старые якобинцы упрекали императора «в восстановлении всего, за уничтожение чего они проливали кровь». Сознание фактического неравенства людей и стремление с ним сообразоваться в правовых отношениях кажется нераздельным с самой идеей монархии.

Анализируя внутренний смысл права, выдвигаемого монархиями, приходится остановиться на мысли, что при монархической идее Верховной власти право истекает из обязанности, совершенно обратно тому, как замечается в демократиях. Исключение представляется лишь в правовых построениях абсолютизма, который, подобно демократии, также стремится к всеобщей уравнительности. Но мы уже замечали внутреннее родство идей абсолютизма и демократии. Концепция Верховной власти у них совершенно одинаковая, и разница сводится к пониманию не существа власти Верховной, а лишь ее носителя (depositair’a – хранителя). Существо власти одно и то же, а носителем ее считается в одном случае король, в другом – масса народа. Но абсолютизм и есть компромисс между демократией и монархией, внутреннее падение монархии при сохранении ее внешней формы.

В чисто монархической идее правовое построение, напротив, показывает, что право строится ею на обязанности. Если мы вспомним хотя бы вышеприведенные представления о государственной власти, создавшие Верховную власть России, то мы, кажется, поймем, что идея права и не могла складываться иным путем при том типично монархическом миросозерцании, которое господствовало у нас.

Прежде всего, Верховная власть не являлась противопоставлением личности, не была для нее властью какой-то посторонней силы, а являлась властью собственного нравственного идеала личности. Конкретный Носитель Верховной власти являлся облеченным ею от самого Бога, и притом как обязанностью. В отношении такой власти не могло являться никаких опасений, по существу, не могло быть никакого договора, никакой охраны своих прав, ибо Верховная власть сама по себе являлась высшим выражением попечения Бога о мирских интересах людей, выражая собой то, что одинаково принадлежало и личности, и нации, их общий нравственный идеал. Это была власть правды, а не силы. От правды себя не защищают, а, напротив, в ней видят свою защиту.

В самой Верховной власти право истекало уже из обязанности, из миссии ее. Только для исполнения этой миссии, для возможности исполнять обусловленные ею обязанности Верховная власть получила свои права и не от людей, а от Бога. Не людям, стало быть, принадлежало определение границ этих прав. Нравственно же религиозная идея, разделяемая нацией, и выражавшая, по ее вере, Волю Божию, ограничивала права Царя не правами подданных, а только их обязанностями высшей категории, а именно: обязанностями их в отношении Бога. Никаких других прав подданных в отношении Царской власти не знает эта идея, кроме тех, которые даются нашими обязанностями в отношении Бога. Повиновение Верховной власти кончается только там, где она требует неповиновения Богу, то есть, другими словами, где она сама нарушает свою обязанность. Как у власти, так и у подданных право в основе определяется обязанностью.

С этой точки зрения, право есть только формула условий, необходимых для исполнения обязанности.

Такая основная правовая идея должна была затем отразиться во всем дальнейшем развитии права, в устроении социальном и государственном. Различие этого типа власти, основываемой на нравственном идеале, от власти, основываемой на демократическом факте силы, очень резко.

Что такое, например, patria potestas[57]57
  Власть римского домовладыки (отца семьи) над детьми, в число которых включаются и дети детей, т. е. внуки, правнуки и т. д.


[Закрыть] (отечество)? Это сила – огромная, неприкосновенная, но только сила, и она-то составляет право. Наоборот, отческая власть по православному миросозерцанию основана исключительно на обязанности лица, указываемой нравственно религиозным идеалом. Это право, освящаемое силой Божественной, но мотивированное необходимостью исполнять обязанность и только для исполнения ее данное.

Каковы наши личные права при столкновении с другими людьми? С точки зрения религиозно-нравственного миросозерцания, в сущности, никакие. Мы имеем обязанности. Они указаны очень подробно. Прав же мы в отношении один другого никаких не имеем, и если они являются, то лишь как последствие обязанности других людей относительно нас. Я требую не своего права, а исполнения в отношении меня чужой обязанности. Если я в чем-либо должен не уступить, то опять именно должен; я охраняю не свое право, а исполняю обязанность. Эта точка зрения общая, основная. Право является лишь последствием обязанности и результатом взаимных обязанностей. Когда эта религиозно-нравственная точка зрения создает, наконец, идею Верховной власти, то через нее переходит естественно и в строение права политического и гражданского. Верховная власть, сама построенная на обязанности и не имеющая других ограничений, кроме обязанностей, налагает ту же печать на государство. Вследствие того во всем правовом строении должно явиться стремление не к уравнительности, не к одинаковости, а к справедливости, к соответственности прав с обязанностями, что мы и действительно замечаем как типичную черту монархически создаваемых юридических отношений.

XLI
Контроль подданных. – Ошибочность идеи Блюнчли. – Истинное место контроля. – Основа права на обязанности

Применение принципа справедливости к установке права, а тем более к его приложению на практике, без сомнения, составляет задачу более сложную и трудную, чем применение принципа уравнительности. Поэтому в монархии власть для уверенности в успешном осуществлении своих задач даже более, нежели в республике, нуждается в том, чтобы существовал контроль нации. Здесь мы приходим к очень важному вопросу государственного права. Этот контроль нации в государственном праве выдвигается иногда даже как самая основа народной свободы. На рассмотрении этой идеи должно остановиться подробнее.

Блюнчли, очевидно, совершает ошибку, когда говорит о контроле подданных над Верховной властью. Контроль подданных над Верховной властью мыслим нравственно и в таком смысле существует везде. Цель его есть, однако, лишь удостоверение нации в том, существует или не существует в ней Верховная власть, то есть остается ли она верна своей идее. Но никакой юридический контроль над Верховной властью невозможен и по существу есть абсурд. Так, например, в самой развитой республике гражданин, коль скоро удостоверяется, что принятая мера есть действительное выражение демократической Верховной власти, принужден смолкнуть юридически, если бы даже мера представляла собой верх нелепости. Можно апеллировать к самому же народу, говорить, писать, стараться его переубедить, но и только. Немыслимо иметь никаких учреждений, которые могли бы отменить решение Верховной власти, ибо это составляло бы создание на ее место некоторой иной Верховной власти. Итак, контроль над действиями собственно Верховной власти мыслим лишь нравственно. А затем всякая мера Верховной власти ео ipso (этим самым), то есть потому, что есть мера Верховной власти, юридически законна и, следовательно, никакому дальнейшему контролю юридически не подлежит.

Но, отбросив идею контроля над Верховной властью, нельзя не признать, что в принципе, выдвигаемом Блюнчли, есть нечто совершенно верное.

Блюнчли старается ввести элемент свободы в самую классификацию государственных форм. Кроме образа правления, говорит он, характер государства определяется правом подданных, и на этом основании он делит государства на несвободные, полусвободные и свободные. К первым причисляются государства, в которых не существует контроля подданных над действиями власти; полусвободные суть все, в которых контроль допускается для меньшинства, а свободные – в которых контроль принадлежит всему народу.

Эта задача – обеспечить существование контроля со стороны подданных – совершенно реальна и настоятельна, если речь идет о контроле действий правительственного механизма, то есть относится к области управления (а не к самой Верховной власти). Достижение ее, однако, не при всех формах Верховной власти устанавливается одинаково: это опять такой пункт, который нынешним государственным правом совсем не разработан, а между тем он существенно важен.

Условия, необходимые для существования такого контроля со стороны тех, кто испытывает на себе применение мер, то есть подданных, состоят в следующем. Необходима легкость сравнения того, что есть, с тем, что должно быть. Это достигается установкой закона, определяющего, что должно быть, и рядом условий, облегчающих осведомление подданных о применении закона. В числе этих последних условий находятся все способы, которыми достигается осведомление общества с положением государственных дел, – гласность отправления их, доступность суждения о них устного и печатного и т. п. По прямому смыслу монархического принципа подданные несомненно должны иметь в этом отношении ряд прав. Славянофильская школа была совершенно права, когда усматривала в Древней Руси существование свободы мнения и суждения и признавала ее принадлежностью нашей монархической идеи. Но все эти права подданных, определяемые с точки зрения монархической идеи, должны складываться совершенно иначе, чем по идее демократической. Это уже, мне кажется, славянофилами совершенно не сознавалось. С точки зрения демократизма, это суть права прирожденные, неотменимые. Они принадлежат личности не потому, что ей даны государством, а потому, что личность в своем договоре с государством ими не поступалась. При идее монархической во всем, что касается государства, такие права даны и могут быть отменены. Эти права – наблюдения над действием управления, суждения о нем устного и печатного – собственно как права даны Верховной властью для исполнения обязанности подданных помогать ей в ее трудах на их благо. Такая обязанность, вытекающая из самого смысла монархической власти, ясно сознавалась у нас с древнейших времен в тех требованиях, которые цари предъявляли всем без исключения подданным.

Это не одно требование повиновения, но принципиального содействия. Оно выражено в присяге на верность Государю, обязательно приносимой не тем, кто этого хочет, а именно по обязанности подданного. Присягают, во-первых, в верности и повиновении. Но каждый сверх того обязуется клятвенно: по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать и оборонять все права и преимущества, принадлежащие Самодержавию, силе и власти Государя. Но и это еще не все: обязуются способствовать всему, что может касаться верной службе Государю и государственной пользе. Обязуются не только благовременно объявлять обо всем, что может принести вред, убыток и ущерб интересам Государя, но все это «всякими мерами отвращать и не допущать тщатися». Здесь подданный, повинующийся – и гражданин, деятельный участник не разделяются, а непрерывно сливаются. Присяга прямо объясняет, что именно «таким образом» поступать значит «вести себя и поступать как верному Его Императорского Величества подданному благопристойно есть и надлежит». Именно в том, таким ли образом поступал подданный, он даст ответ «перед Богом и Его судом страшным».

Так гласит это замечательное произведение Петра, произведение, в котором он был вдохновлен уже не теориями Гуго Гроция, не Гоббсом, а чисто Царским проникновением в дух своего принципа власти.

Итак, подданный монархической власти, как гениально выразился М.Н. Катков, имеет больше, чем политические права, он имеет политические обязанности. Выражение это освещает истинно молнией дух Самодержавной власти. Подданный имеет политические обязанности и для исполнения их облекается правами.

Ясно отсюда, что его права не могут иметь такого характера, как демократические. Если подданный имеет право присутствовать на судебном заседании, то никак не для устройства из этого спектакля, не для развлечения. Гражданин демократической республики имеет право пойти в судебное заседание совершенно так же, как идет в трактир или цирк. Никаких обязанностей на него это не налагает, кроме разве обязанности не чересчур громко шуметь, чтобы его «свобода» не стесняла «свободы» судей в разбирательстве дела. По смыслу нашего права, публика может присутствовать на заседании, но только с той же серьезностью, с тем же вниманием к происходящему, как сами судьи, сами присяжные. Ибо публика допущена в зал тоже для исполнения обязанности, хотя и иной, чем обязанности судей или присяжных.

То же самое можно сказать относительно свободы слова и печати. Она составляет право, но всецело обусловленное обязанностью. Правда, что печать, как и многие другие явления, служит также примером противоречий, создаваемых нашей малой сознательностью и чрезмерной подражательностью. Не будучи собственным созданием русской жизни (по крайней мере, в сколько-нибудь развитом виде, ибо в зачаточных формах были и у нас), все отрасли публицистики явились к нам в своих европейских формах, то есть с идеей свободы в основании и с обязанностями, намечаемыми лишь вторичным порядком. Публицистика у нас почти не испытала воздействия русской идеи, но зато печать у нас и доселе остается каким-то странным учреждением, скорее терпимым, нежели занимающим необходимое место в государственной жизни. Лишь в виде чисто личного отношения Государей к деятелям печатного слова проявлялась русская идея. Так, известно отношение Императора Николая Павловича к Пушкину, Гоголю, Островскому, причем у последних Государь, между прочим, оценивал прямо общественную идею. В настоящее время Высочайший указ 13 января 1895 года[58]58
  Именной указ Николая II от 13 января 1895 года о ежегодной выдаче из государственного казначейства 50 000 рублей для оказания помощи нуждающимся ученым, писателям, публицистам, а равно их вдовам и сиротам.


[Закрыть] впервые ввел как принцип, что посвящение дарований и усиленных трудов на поприще науки, словесности и повременной печати – есть служение Государю и отечеству. Без сомнения, приложение этого принципа требует еще большой разработки, но очевидно, что он уже вводит и в область свободы печати ту самую идею обязанности, которая характеризует русское понятие права повсюду, где оно сколько-нибудь «национализировалось», срослось с основными требованиями русского миросозерцания. Последствий можно предвидеть очень много. Очевидно, поскольку печать является орудием контроля нации над действиями управления, она ставится идеей обязанности в иное положение, нежели при идее свободы.

Право, рассуждая теоретически, здесь становится еще тверже, то есть оно должно быть тверже, оно менее отрицаемо, нежели при идее свободы, подлежит меньшим ограничениям, нежели при идее свободы, нарушение его труднее, ибо задевает не только частный интерес, но и государственный. Но зато установка этого права более сложна и связана с очень хорошо развитым социальным строем. Это общая черта такой идеи права. Что касается самой практики права (насколько оно соприкасается с общественным контролем управления), то она тесно связана с правом подданных апелляции к Верховной власти. В нашей истории бывало злоупотребление этим правом со стороны подданных чаще, чем отказ в нем со стороны власти. Здесь известны весьма резкие отступления от собственной идеи, как при том же Петре I, и еще более во времена крепостного права, чрезвычайно сильно испытавшего влияние европейских феодальных идей. В общей сложности, однако, право апелляции к Верховной власти очень твердо держалось в нашей истории, и притом отчасти именно как необходимое дополнение обязанности служения Государю.

Кроме всего, чем поддерживается частный контроль подданных над ходом управления, монархическая идея дает особенно могущественные средства общественному контролю в самом способе организации управления на основах социального строя. Управление этим способом приближается к нации так близко, становится так доступно наблюдению и оценке, как этого нельзя достигнуть никакими другими средствами.

XLII
Свобода. – Самоуправление. – Свобода личности

Из предыдущего изложения видно, что способы осуществления и охраны свободы с точки зрения монархического начала представляются иными, чем при начале демократическом.

Вообще тот ряд условий, которые необходимы для существования в данном обществе свободы, распадается на две категории. Нужна, во-первых, свобода личности, во-вторых, свобода общественная. Свобода как в том, так и в другом случае состоит в возможности жить и действовать беспрепятственно, сообразно своей индивидуальности и задачам.

Верховная власть абсолютизма, как и демократия, создает в этом отношении противоположность между государством и обществом и различает управление государственное, с одной стороны, и самоуправление общественное с другой. Предполагается, что эти силы взаимно ограничивающие, то есть чем развитее «государство», тем уже «самоуправление», и наоборот. Чистая монархическая идея едва ли совместима с такими разделениями.

Рассматриваемое со стороны общества все государство есть не что иное, как окончательно довершенная организация национального самоуправления. Здесь нет противопоставления, есть лишь дополнение. Понятие о какой-то специальной охране общественной свободы здесь не может даже возникать, ибо все государства есть не что иное, как организация общественной свободы. Разделение между обществом и государством, а следовательно, потребность охраны общества от государства и обратно возникает лишь в такой степени, в какой организация управления противна монархической идее или несовершенно ее осуществляет.

Когда появляются между государством и обществом такие ненормальные ощущения взаимного отчуждения, это верный знак, что бюрократия заняла несоответственно широкое место в управлении, вытесняя общество из государства и таким образом препятствуя Верховной власти находить государственно действующие силы в самой социальной организации нации. Но само по себе самоуправление, то есть предоставление Верховной властью общественным группам возможности непосредственно заведывать делами в пределах их компетенции, прямо вытекает из монархической идеи.

О свободе личности уже упомянуто отчасти в предшествовавшей главе. Само собой разумеется, мы рассматриваем лишь логику принципа. С этой точки зрения несомненно, что свобода личности в политическом отношении определяется не ее свободой участвовать в государственном устроении, ибо устроение государства принадлежит только Верховной власти. Но Верховная власть по самой идее своей не только допускает, а даже обязывает каждого по мере возможности ей в этом служить. Отсюда являются права, охраняющие свободу личности в отправлении ее обязанностей. Так как эти обязанности отправляются личностью по свободному усмотрению, то, конечно, они не могут быть подробно формулированы и предусмотрены в частностях. Посему есть целая категория прав, так сказать, суммарных, общедоступных, которыми пользуются по своему усмотрению. Такова свобода совести, слова, печати. Но если они общедоступны, то это не значит, чтобы они были бесконтрольны и неотъемлемы. Выше их носится нравственная обязанность, для исполнения которой дается право. Если же обязанность нарушается, то право может быть отнято или ограничено во всем, где данная свобода вторгается в жизнь государственную. Политические права, по идее монархической власти, не могут быть поэтому ни равномерны, ни безусловны. Они по мере практической возможности складываются пропорционально и условно применительно к желанию и способности личности действительно выполнить ту обязанность, во имя которой дается право.

Но если политические вольности личности не единообразны и не равномерны, то в своих высших проявлениях они могут далеко превосходить ту среднюю степень, которую демократическое начало допускает для всех, а переходить которую не позволяет никому. Что касается средних размеров, они сообразуются при монархическом начале как выразителе народного духа не столько с каким-либо отвлеченным принципом, как с правами и обычаями в сфере общественной; а в сфере религиозной – с учением Церкви[59]59
  Вопрос о свободе воли вообще чрезвычайно сложен и требует очень подробного рассмотрения, которое слишком далеко отвлекло бы нас от вопроса о монархической власти. Откладываю более подробное изложение до подготовляемой мной работы «Об основаниях и условиях свободы».


[Закрыть], так что более всего определяются развитостью самого общества.

XLIII
Консерватизм и прогресс – Различные свойства различных основ власти

Мы видим, таким образом, что единоличная Верховная власть во всем строении государственном действует на несколько иных началах, нежели демократическая. Она охраняет и свободу, и право, но в совершенно ином построении, которое, однако, дает и свободе, и праву более прочные основания. То же самое должно заметить о так называемом прогрессе.

В настоящее время демократическая идея связывается с понятием о прогрессе, которому будто бы наиболее способствует. В другой книжке («Борьба века») мне приходилось более подробно рассматривать нереальность этого модного понятия и доказывать, что отвлеченные понятия прогресса и консерватизма в действительности должны быть заменены понятием жизнедеятельности, их совмещающей. Это здоровое состояние находит свое лучшее орудие именно в монархии, почему мы и видим постоянно, что величайшие страницы истории почти всегда тесно связаны с именами великих монархов.

Аристократия в качестве носителя Верховной власти имеет тенденцию неподвижности, консерватизма. Демократия, получая Верховную власть, приносит в нее все свойства ума толпы – подвижность, легкомыслие, увлечение, склонность следовать «по линии наименьшего сопротивления». Человеческая сознательность в направлении дел здесь сводится к своему минимуму. Переменчивость движения легко возрастает от того, что умами толпы и принимается за «прогресс». С этим «прогрессом» демократии успевают наилучше поставленные до них дела расстраивать на сотню или две лет. Монархическое начало, избегая обеих крайностей, в наибольшей степени привносит в ведение дел страны качество уравновешенного ума личности.

Нужно ли упоминать о способности монархии к преобразовательной деятельности? Этими примерами полна история, и в частности история России. У нас монархия явилась об руку с коренным преобразованием удельной системы. По объединении страны та же Верховная власть со времен первых царей (и особенно с Иоанна Грозного) почувствовала необходимость поднятия русского просвещения, причем ни единого раза не уклонилась от такой миссии, постоянно стоя об руку даже не со средней массой, а с наиболее выдающимися слоями деятелей русской культуры. Петровская деятельность в этом направлении отличается неукротимой страстностью революций, и если Россия при этом осталась на своих исторических устоях, то исключительно лишь потому, что этот нетерпеливый культурный переворот производился все-таки Царем, который мог ломать все, но не свою власть, помимо даже его воли лишь возраставшую среди окружающих обломков. Да и в ломке этой большей частью нельзя обвинять преобразователя, желание которого состояло не в ломке, а в том, чтобы, наоборот, «собрать разрушенные храмины».

Реформаторское время Александра II можно упрекать в чем угодно, но только не в смелости преобразований, причем нельзя не заметить, что и упреки все-таки приходится

делать более всего русскому обществу. Нельзя сомневаться, что при состоянии умов большинства, воспитанного идеями XIX века, реформа 19 февраля[60]60
  Крестьянская реформа 1861 года.


[Закрыть] была бы началом полной революции, если бы Верховная власть России не находилась все-таки в руках монарха, тогда как при этом условии ряд реформ, хотя большей частью с очень плохо выдержанным основным принципом, тем не менее освободил Россию от больших зол, не создав при этом другого непоправимого зла.

Не должно забывать, сверх того, что никакая Верховная власть не может дать более разумности, чем можно отыскать в стране. Верховная власть может вызывать к деятельности имеющиеся силы, может способствовать их возрастанию, но если их нет и когда их нет, заменить их отсутствия сама собой не может. Из ничего только Бог может создавать нечто. Если количество умных сил страны выразить числом 100, то величайший успех и заслуга власти состоит в том, что она дает разумного действия на сумму 100 единиц. Требовать, чтобы их оказалось 1000 в такую минуту, когда их имеется только 100, значило бы по лучшей оценке фантазировать.

Возвратимся, однако, к вопросу. Помимо всяких исторических примеров само собой ясно, что Государь не может иметь ничего против полезных преобразований. Напротив, все интересы его, все нравственные побуждения, все честолюбие даже скорее способны привести к исканию улучшений, к ускорению роста страны. Вообще увлечение преобразованиями даже более свойственно личности, чем увлечение неподвижным status quo. Но при этом в монархии также особенно сильно свойство сохранять нацию все-таки на ее историческом пути развития. В этом смысле охранительная способность монархического начала весьма своеобразна.

Оно получает при этом вид даже как будто совершенно самостоятельной силы, независимой от содержания сил нации. В действительности это явление лишь кажущееся.

Народ под влиянием стихийной заразительности массовых движений, под действием подражательности, увлечения, бессознательной гипнотизации чужой нервностью весьма способен сходить временно с исторического пути развития, хотя именно в таком состоянии менее всего способен к какому-либо разумному преобразованию. В этих случаях монархическая власть легче всякой другой может становиться поперек дороги увлечению и переламывать общий поток. Почему это? Дело в том, что Монарх представляет дух народа. По династическому характеру и нравственной ответственности носитель монархической власти в эти эпохи общего увлечения является силой, наиболее способной противостоять случайному течению, а этим его пример, его голос пробуждают в нации ее природное историческое содержание и возбуждают таким образом стремление к верности историческим основам. Монархическое начало, таким образом, является орудием, помогающим нации не впадать в застой, но и не забывать основ своего развития, то есть именно оставаться в состоянии жизнедеятельности, здорового развития своих сил и обдуманного приспособления к новым условиям. Консерватизм и прогрессивность наиболее уравновешены в этом начале власти. Ни демократическое, ни аристократическое начало не могут даже приблизительно заменить монархию в обеспечении стране правильной и спокойной эволюции. Как во всем остальном, различные начала Верховной власти не одинаково направляют жизнь страны, но, как в других случаях, монархическое начало и в отношении движения страны вперед представляет орудие наиболее тонкое и надежное.