Текст книги "Руководящие идеи русской жизни"

Автор книги: Лев Тихомиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 47 страниц)

Клерикализм и союз с Церковью

Один из читателей наших, говоря об отношениях наших к вероисповедным законам и вообще к союзу государства с Церковью, выражает мнение, будто бы мы при этом становимся на почву «клерикализма». Ввиду огромной важности этого недоразумения и вредных его последствий считаем небесполезным объясниться.

Московские Ведомости никогда не были клерикальным органом, и менее всего можно предполагать какой-либо клерикализм в нынешнем их редакторе, которого государственные воззрения изложены не только во множестве статей, но и в целых серьезных сочинениях. Как последовательный «государственник», видящий в государственной организации необходимое, неотменимое навеки и при всяких условиях культуры завершение социального строя, редактор Московских Ведомостей безусловно отрицает как вредные и недопустимые всякие status in statu[82]82
  Государство в государстве (лат.).


[Закрыть], в том числе и церковные. Церковное «государство в государстве» было бы вреднейшим из всех для государства и вместе с тем искажало бы то церковное устройство, которое свойственно христианству в его чистейшем православном выражении.

Государство не может и не должно выпускать из своих рук того элемента власти, который составляет существеннейший его признак. Допуская, так сказать, сепаратизм власти, государство перестает быть нужным и полезным органом социального объединения народа. Этим элементом государство не может и не должно поступаться и в пользу Церкви.

Клерикализм же состоит именно в передаче Церкви той или иной доли государственной власти. Клерикализм, в идее чистейше выражаемый в римском католицизме, исходит из той идеи, что государственная Верховная власть есть вассальная в отношении церковной власти (папской). Посему, по этой идее, Церковь имеет право на всякую степень власти в государстве и если уступает ее монарху или иному учреждению, то по своему соображению о пользе или удобстве этого. Эта клерикальная идея фактически осуществляется в разнообразных степенях, иногда очень скромных, даже как будто безобидных для государственной власти, но всегда несет с собой сопричисление Церкви к государственной власти.

Вот что такое клерикализм.

Отрицая его, мы разнимся от других противников клерикализма тем, что считаем в высшей степени выгодным для самого же государства сохранить христианский характер и, следовательно, союз с Церковью.

Не отрицаем, что при этом мы остаемся верны и обязанностям пред Церковью, но забота о Церкви, при нашей точке зрения, не находится ни в каком противоречии с заботой о государстве. Независимо от чьей-либо личной религиозности, в силу таких государственных взглядов разум требует союза государства с Церковью.

Каким же образом сохранить союз государства с Церковью, не допуская «клерикализма»? Да союз с Церковью только и мыслим при условии, чтобы Церковь не присваивала себе государственной власти. Иначе появится неизбежная вражда и то или иное господство: либо государства над Церковью, либо Церкви над государством (клерикализм).

Христианский характер государства состоит в том, чтобы оно само, по своей доброй воле, проникалось христианскими нравственными идеями и проницало ими свое право, свои государственные обязанности, столь же добровольно становясь покровителем Церкви. Не господином (что есть идея Антихриста) оно должно быть, а покровителем, то есть без малейшего посягательства на духовно-нравственную сущность Церкви и ее самостоятельно определяемый церковный строй давать ей поддержку как первичному роднику своего собственного нравственного содержания, как источнику сохранения в народе того же нравственного содержания, а для всего этого давать Церкви права, необходимые для удобнейшего ее действия. Мировая миссия Церкви при этом точно так же входит, очевидно, в круг покровительства государства.

Само собой разумеется, что такие отношения наиудобнее, с наибольшим отстранением клерикализма достигаются в государстве монархическом, в котором Верховная власть принадлежит единому лицу, ибо совесть, вера конкретно и ответственно проявляются в личности, а не в учреждениях.

Повторяем, такой союз государства с Церковью не должен допускать ни малейшего ограничения прав государства. Вся правовая область, вся политическая власть принадлежит исключительно ему. Церковь пользуется теми правами, которые государство по своему рассуждению ей дает, и все ее права в государстве истекают исключительно из воли государственной власти до тех пор и постольку, поскольку эта государственная воля считает это нужным. Церковь должна принять с благодарностью то, что ей государство дает, и стерпеть лишение во всем, чего государство не находит нужным дать. Тут нет ни искры клерикализма.

Тем не менее, для функционирования государственноцерковных союзных отношений совершенно неизбежно, чтобы государство правовым путем организовало все, в чем происходит соприкосновение церковной власти с его, государственной, властью. Учреждения церковные должны быть так или иначе сопоставлены с учреждениями государственными, приведены с ними в ясную связь, каковая и должна быть законно определена. Иначе, конечно, получился бы полный беспорядок и неизбежный произвол.

Такое правильное сопоставление Церкви и государства у нас было до сих пор. Но теперь, в силу изменившегося построения государственных учреждений, старые рамки отношений церковной и правительственной власти уже совершенно непригодны, что мы и видим на практике. Положение Св. Синода в среде государственных учреждений стало до крайности неясно. Отсюда проистекают, даже невольно, вторжения государственных учреждений в область церковную, а с другой стороны – стало неясно, каким образом церковное управление может на это реагировать? Положение обер-прокурора лишь наскоро определено принципиально неправильным причислением его к кабинету. Это лучше полного беспорядка, но, во всяком случае, допустимо лишь как краткосрочный переходный порядок, ибо превращать церковное управление в какое-то министерство совершенно немыслимо – ни принципиально, ни практически.

Неясное правовое положение Св. Синода и гораздо более ясное правовое положение новых законодательных учреждений привело естественно к тому, что со стороны последних появились вторжения в область ведения Церкви. Если бы даже по личному составу и убеждениям наши законодательные учреждения были расположены к Церкви, то все же такой порядок решения церковных дел не соответствует добрым союзным отношениям. Вообще установка государственно-церковных учреждений есть теперь задача еще даже не затронутая, а между тем необходимая.

Именно по отсутствию этой достройки учреждений вероисповедное законодательство пошло неправильным порядком. По существу своему это было дело совершенно ясное.

Дарованная Государем Императором свобода вероисповеданий, составляющая не более как развитие и расширение всегда признававшейся у нас веротерпимости, нимало не противоречит государственному покровительству Православной Церкви и господствующей роли Православия в России, а фактически осуществление Указа 17 апреля[83]83
  Указ от 17 апреля 1905 года «Об укреплении начал веротерпимости».


[Закрыть] пошло далеко не в том направлении, какого требует союзность государственных отношений с Церковью. Причина сводится к тому же неясному положению, в каком очутились церковные учреждения. Не нужно быть клерикалом для того, чтобы понимать необходимость порядка и правильного и ясного построения всяких государственных учреждений и ясности их отношения к Церкви. Но мы начали приводить к окончательному установлению вероисповедных отношений прежде, чем определили отношения церковных и правительственных учреждений. Воля Государя, выразившаяся в Указе 17 апреля 1905 года, могла быть и действительно была достаточно удовлетворительно осуществлена временными правилами, никто из иноверцев не был обижен. Окончательное же законодательное осуществление всех дарованных льгот и соответственное с этим изменение разных частей Свода законов могли без ущерба подождать того времени, когда будут законом установлены нормы отношений государства и Православной Церкви, а следовательно, и порядок законодательного обсуждения всего, касающегося веры и Церкви. К сожалению, спешность реформ привела к тому, что мы сделали второй шаг прежде первого, с получением, как всегда бывает, совершенно нежелательных последствий.

Теперь, конечно, нужно поправлять дело. Для того чтобы все это видеть и говорить, не нужно быть «клерикалом», а только сознательным государственником. Только присущая Московским Ведомостям постоянно государственная точка зрения и вызывает нашу критику в отношении постановки вероисповедного законодательства. Речь председателя Совета Министров в Государственной Думе свидетельствует о том же критическом отношении, а, кажется, правительство не может вызывать упрека в «клерикализме».

Принципы вероисповедного законодательства

Известный знаток церковного права присяжный поверенный Н.Д. Кузнецов поделился с нашими читателями соображениями о принципах вероисповедного законодательства (№№ 267 и 268 Московских Ведомостей), которые подробно развивал 15 ноября в Клубе умеренных и правых в Санкт-Петербурге. По поводу этого доклада не можем не упрекнуть нашего почтенного сотрудника в полемической горячности, которая всегда рискует приводить к недостаточному беспристрастию. Так и в данном случае не можем согласиться с автором в том, чтобы имелись достаточные данные предполагать отрицание свободы совести со стороны Св. Синода. Равным образом едва ли справедливо упускать из виду то обстоятельство, что в течение долгого срока обсуждения правительственного законопроекта «в канцеляриях», как выражается Н.Д. Кузнецов, в Государственной Думе Министерство сделало ряд усилий для постановки законопроекта вообще и в частности о старообрядцах на какую-либо ясную принципиальную почву. Известно, что в этой части законопроекта имелись отзывы Св. Синода, да и в Государственной Думе Министерство не могло не предполагать найти разностороннее освещение вопроса. Когда же в Государственной Думе явились лишь крайние преувеличения вероисповедного равенства, Министерство само протестовало, а затем взяло назад для пересмотра два важнейшие из внесенных им законопроектов. Все это, конечно, требуется принять во внимание при оценке действий власти. Сверх того, вопрос и вообще не в том, чтобы упрекать отдельные ведомства в недостатке точного принципиального критерия в таком деле, которому сама русская наука не дала точного критерия. Если уж делать кому-нибудь упреки по этому поводу, то нужно, по справедливости, обращаться с ними к юристам, к русской науке. Откуда, в самом деле, «канцелярия» возьмет точки зрения, если их не установила сама наука?

Эта сторона доклада Н.Д. Кузнецова составляет слабейшую часть его в высшей степени важного труда.

Но если освободить этот доклад от его полемической части, то с положительной стороны мы получаем ряд прочных силлогизмов, приводящих нас к понятию о правильной юридической постановке, какую должно иметь русское вероисповедное законодательство. Наша наука доселе почти безмолвствовала в этом отношении. Если она говорила очень и очень много о свободе совести, то была темна и узка в определениях понятия государственной Церкви. Таким образом, эта слабосильная наука воспитала в русском обществе, а следовательно, и в «канцеляриях», и в законодательных учреждениях, ходячее воззрение, будто свобода совести и существование государственной Церкви суть два явления противоположные и несовместимые. Вследствие этого, когда явилась задача установить у нас свободу совести, то эта работа неизбежно пошла по пути подрыва значения государственной Церкви. В результате, так как полное уничтожение государственной Церкви практически невозможно и рискованно, то получается реформа неопределенная и половинчатая: в ней и свобода совести не выдержана, и права государственной Церкви не ограждены, и, в общей сложности, она не столько что-либо устраивает, как обостряет внутреннюю вероисповедную борьбу.

Порицать за это отдельные лица, ведомства или учреждения – совершенно бесплодно. Но важно осознать, что г-н Кузнецов именно указывает выход из смуты, важно всех враждующих пригласить присмотреться к указываемому им исходу.

Восстановим же вкратце ход мысли докладчика в ее сущности и чистоте.

Он напоминает нам прежде всего, что Высочайшей властью (17 апреля и 17 октября[84]84
  17 октября 1905 года был провозглашен Высочайший Манифест об усовершенствовании государственного порядка, действием которого учреждался парламент и утверждался ряд гражданских свобод.


[Закрыть]) перед нашим законодательством поставлена задача: осуществить религиозную свободу при сохранении господствующей Церкви. Нас воспитали в мысли, будто бы возможно одно из двух: или свобода, или Церковь. С высоты же Престола предуказано: и свобода, и Церковь. На этом-то камне и преткнулась наша реформа, которая стала осуществлять только половину предначертания, ибо не имела идеи, объединяющей обе половины. Г-н Кузнецов же, в отличие от сторонников той или иной половины задачи, говорит, что действительно нужны обе, а не одна из них.

Нужна, говорит он, государственная, господствующая Церковь. Почему? Потому что для государства необходимо иметь моральный элемент в обществе и в себе самом. Но если он нужен, то, значит, нужна и религия. Нетрудно доказать непрочность внерелигиозной морали, и мы не станем отвлекаться на эту частность… Далее мысль идет так: если нужна религия, то, конечно, христианская, ибо лишь в христианстве моральное начало возведено до идеальной высоты и господства. Но если для государства нужно господство христианства, то это значит, что ему необходима Церковь, ибо христианство есть религия не индивидуалистическая, а общественная (церковная), жизнь христианская мыслима лишь коллективно, в Церкви.

Итак, государству необходимо существование и действие Церкви в его юридическом порядке. Само собой, что для России это может быть только Православная Церковь. Но если бы мы избрали даже иную Церковь, то государство может вводить в свой юридический порядок только одну Церковь, а не десять и не две. Если бы мы в юридический порядок ввели хоть две Церкви, то это было бы равносильно тому, что у нас нет ни одной. Государству необходимо существование самостоятельной нормы морали, не им предписанной, а самодовлеющей, ибо только такая мораль способна умножать его силы.

Как известно, закон есть не что иное, как обязательное предписание минимума нравственных начал. Но государство, предписывая минимум (ибо только он доступен всем), нуждается в том, чтобы в нации жил (не обязательно, не предписано) также и максимум моральных норм, ибо только при этом законный минимум может быть достаточно высок. И вот почему государству нужна одна господствующая Церковь. Если их будет хоть две, то уже государству придется стать выше их, быть судьей их и их норм. Таким образом, государство только прибавит себе лишнюю заботу без всякой пользы для своей цели, ибо единой нормы для него не будет. Европейские законодательства из двух зол совершенно правильно предпочли положение атеистического государства, ибо лучше уж совсем не думать о религии, чем наваливать на государство сверх прочих попечений еще вечное разбирательство правоты церквей и размежевание между ними разных прав без всякой пользы для себя, ибо при этом самостоятельность морального начала исчезает. Итак, в юридический порядок государства может быть введена с пользой для него только одна Церковь.

Господствующая Церковь есть именно та, которая введена в юридический порядок государства, и только в этом все ее «господство». Господствующая Церковь должна быть сохранена, и только одна. В этом отношении Высочайшее предначертание вполне совпадает с предписанием юридического разума.

Но как же быть со свободой? Она тоже предписана, она тоже нужна. Непременно, говорит г-н Кузнецов, должна быть и она. Но свобода вероисповедания или совести вовсе не состоит в том, чтобы данное исповедание было введено в юридический порядок государства. Если какая-либо Церковь облекается правами господствующей, то вовсе не для того, чтобы она имела свободу. Свободу государство обеспечивает совсем иными путями и может дать ее всем исповеданиям, но не на правах официально признаваемой Церкви, а на правах частной корпорации. Свобода совести именно только этим и обеспечивается. Итак, Высочайшее указание вполне осуществимо и даже единственно осуществимо в том случае, если законодательство облекает юридическими полномочиями только одну (господствующую) Церковь, а всем прочим религиозным сообществам дает права частных корпораций. Тут ничего не потрясено и никто не обижен. Реформа производится одинаково в обеих частях своих.

Таков смысл доклада Н.Д. Кузнецова – в кратких словах и в вольном изложении. Мы группируем не слова автора, а элементы его мысли.

Можно порадоваться, что эта строго юридическая постановка дела явилась у нас в середине законодательных работ. Теперь еще не упущено время. Конечно, законодательные работы прошли уже длинный путь, получили свою инерцию, не – легко сворачивать их в какую-либо другую сторону. Но если мы не успеем свернуть в сторону, то выйдем не на вольную дорогу развития, а попадем в тупик, где столпившиеся религиозные интересы могут лишь претерпеть страшную давку. А потому нужно надеяться, что соображения Н.Д. Кузнецова будут услышаны достаточным числом законодательных деятелей. Нельзя не пожелать, чтобы они обратили внимание на самую сущность мысли, которая единственно способна не раздроблять на направления и партии, а объединить серьезные умы в общем деле реформы.

Что такое национализм

В настоящее время появилось нечто вроде моды на национализм. Имеется думская фракция националистов, есть разные общества националистов, явилось даже «новое славянофильство», которое также окрашивает себя некоторым подобием национального освещения. Прочно ли это движение к национальному – покажет будущее, а пока можно лишь сказать, что этому будущему чрезвычайно угрожает неопределенность содержания этого движения.

В нынешнем национализме чувствуется скорее «слово», чем «понятие», и это тем удивительнее, что национализм у нас далеко не нов. Его идея в разных оттенках славянофильства получила разработку несравненно более глубокую, чем какой бы то ни было другой принцип, нашим обществом воспринимавшийся. И тем не менее, хотя слово «национализм» раздается всюду, но что составляет содержание этого слова, к какому действию обязывает современного человека его «национализм», – этого пока почти невозможно определить.

Национальная идея разрабатывается у нас по малой мере целое столетие сотнями очень крупных работников, философов, ученых, историков, этнографов, до некоторой степени даже юристов. Не станем перепечатывать страниц «Истории русского самосознания» покойного Кояловича[85]85
  «История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям» (СПб., 1884) М. И. Кояловича представляет собой часть составленного им курса по русской истории.


[Закрыть], но достаточно напомнить имена Хомякова, Киреевских, Аксаковых, Самариных, Соловьевых, Данилевского, К. Леонтьева, М. Каткова, Достоевского и т. д. Конечно, идея национальная не обходилась без своего рода «фракций», но, во всяком случае, общие основы ее установлены так ясно, так прочно, что, казалось бы, современный национализм мог очень хорошо знать, что он такое, чего он хочет, какими путями может действовать. А этого-то и нет.

В движении чувствуется не столько самосознание, как голос инстинкта, то есть именно та слабая сторона, по причине которой Россия не умела самостоятельно усвоить европейского просвещения, вечно поддавалась чуждым идеям, вечно копировала чужие учреждения и вообще отличалась печальной чертой «обезьянничанья», свойственного всякой «варварской», не достигшей самосознания нации.

Этот недостаток сознательности составляет слабейшую черту и современного движения, более всего ставящую под вопрос его будущность. Недостаток сознательности препятствует, во-первых, созданию практической программы деятельности, во-вторых, дает полную возможность входить в ряды «националистов» людям, проникнутым совершенно противоположными взглядами и симпатиями. Таким образом, под флагом национализма может развиваться деятельность даже и прямо ему враждебная.

Должно вспомнить, что наше антинациональное, европейничающее движение, в том числе так называемое либеральное и «освободительное», отметили себя своеобразной чертой «фальсификаторства», подделки чужих этикеток как средства борьбы. Движения глубоко национальные этого никогда не делают. Лютер, восставая против папизма, не прикрывался названием «истинного паписта», а шел честно и прямо, как некоторая новая сила. Французская революция, стремясь низвергнуть монархию, не прибегла, как у нас, к искажению понятия «Верховной власти», а просто перенесла Верховную власть на народ. У нас же всюду подделка. Идут против Христа и называют себя будто бы исполнителями заветов Христа. Идут против Православия и называют себя «истинно православными». Идут против Царя и сочиняют для отнятия у Него власти разные подделки как искажение понятия о «Самодержавии», о «Верховной власти». Эта лживость и фальсификаторство, признак внутренней слабости, могут действовать тем успешнее, чем меньше у нас сознательности в религии, государственном праве или в отношении тех или иных принципов. Преобладание инстинктивности в национальном движении делает и его легко доступным таким преднамеренным искажениям врагов.

Не упоминаем уже об искажениях непреднамеренных, как, например, перенос к нам формулы «Россия для русских». Есть народы, для которых такая формула действительно национальна, вытекая из самого духа их и из обстоятельств их истории. У нас же трудно даже понять, какую именно программу способна дать подобная формула, притом же взятая напрокат у иностранцев. А между тем программы, вытекающей из содержания русского духа и из условий русской истории и жизни, у нас не видно и не видно. Точнее говоря, такие программы имеются, но лишь как достояние отдельных мыслителей, не входящее в массовое и партийное сознание.

Вот для того, чтобы иметь будущее, чтобы стать движением прогрессивным и спасительным, современный национализм должен прежде всего развить в массах то понимание, ту русскую самосознательность, какие имеются до сих пор только среди отдельных мыслителей, и в этом отношении непременно разъяснить массе общества и народа самое понятие о «национализме».

В действительности это понятие и принцип в высшей степени ясные и сводятся к тому, чтобы мы были самими собой. Нация, народ, как и отдельный человек, имеет свой особый характер, как бы свою, метафорически выражаясь, личность. Этот характер создается и племенными свойствами, и обстоятельствами исторического бытия народа, его собственными трудами над своим устроением, его работой нравственной и умственной и т. д. Национализм есть принцип, согласно которому мы должны жить сообразно этим своим национальным чертам, ибо только создавая жизнь, с ними сообразную, мы можем руководить ей и жить счастливо, можем работать энергично и производительно, возвышая свою нацию и в ее работе давая кое-что полезное для человечества вообще. Для тех, кто понимает это содержание принципа национализма, совершенно ясно, что мы можем быть националистами лишь постольку, поскольку проникнуты знанием и духом своего исторического бытия, знанием и духом своего народа в его прошлом и настоящем, знанием и духом своих вековых учреждений и всего, что нашей нацией вырабатывалось. Вот только будучи таким образом русскими по духу и содержанию, мы способны национально создавать свое настоящее и свое будущее.