Текст книги "Последний брат"

Автор книги: Лев Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

– Надо затворить. – Обернулся он к Улебу, оглядываясь по сторонам, в надежде отыскать какой-нибудь подходящий предмет. Но вокруг был только голый камень.

Улеб помешкал немного, бросился к своей лошади, откинул кожаный полог под седлом, вытянул из петель здоровенный боевой топор на металлической рукояти.

Трофим ахнул.

– Мы же сбросили все тяжелое…

– Пожалел. Больно хорош, – признался Улеб, положил топор на перекладину и вогнал металлическую рукоять топора в отверстие для засова в стене.

– Болван… – с облегчением выдохнул Трофим.

Дверь заперта. Облегчение, впрочем, тут же растаяло. Дверь они затворили, да не слишком-то надежно, и за ветхими стенами приближаются враги.

– Наверх, к бойницам! – пропыхтел очухавшийся Амар.

Трофим кратким взглядом окинул внутренности башни. В полу виднелся квадратный провал, по всей видимости, вход в погреб. Крутая узкая лестница из камня вилась по трем стенам и оканчивалась лазом на верхнюю площадку. Амар и Улеб уже карабкались наверх. Трофим подскочил к дрожащей от усталости лошади, сдернул с её бока саадак, схватил два колчана и припустил за друзьями. В коленках гудело, и ноги подгибались. На втором пролете он споткнулся и чуть не сверзился, один из колчанов повернулся на ремне, и из него выскочила стрела. Внизу раздался шлепок, и одна из лошадей обиженно заржала.

– Давай! – Улеб уже выглядывал из верхнего лаза. Трофим протянул ему лук и колчан и сам залез наверх.

Там наверху была небольшая площадка с каменным парапетом и длинными узкими бойницами. Когда-то площадку венчала крыша, но теперь половина её обвалилась, и часть расколовшейся грубой глиняной черепицы валялась на полу. Уцелевшие остатки стропил еще хранили следы огня. «Странно, – успел удивиться Трофим, – дверь цела, а крыша сгорела. То ли вражеские воины закинули на крышу факел, а может какие-то раззявы, укрывшись от непогоды, решили разжечь костерок наверху…».

– К бойницам! – сказал Амар, а сам он уже был у одной. – Стреляйте, как только они приблизятся. Когда… Если они сломают дверь, будем стрелять вниз из люка.

– Они дорого заплатят за свою победу, – пообещал Улеб, оглядываясь.

«Но они получат, за что заплатят», – подумал Трофим. А вслух только посетовал:

– Эх, нам бы еще надежный засов…

Он осторожно высунулся из бойницы и оглядел округу. Положил рядом колчаны, чтоб было сподручней тянуться. Накинул на ушко тетиву. «Из нас троих я хуже всего стреляю из лука – подумал он. – Но это ничего. Промахнуться здесь будет сложно. Куда ни ткни, все равно в кого-нибудь попадешь».

В глазах пестрело от конных воинов. Их здесь было несколько сотен. Они скопились у подножия холма, и теперь объезжали его, окружая холм и башню. Подтягивались отставшие. У подножья загорелось несколько сигнальных дымов.

– Мы уже можем достать, тех, кто у подножия холма, – оценил расстояние Улеб.

– Они не атакуют, пока, – отозвался Трофим. – А тебе не терпится спустить псов с цепи?

– Пожалуй, нет, – ухмыльнулся Улеб.

– Нужная передышка, – сказал Амар. – Дайте устояться дыханию. Нельзя стрелять из лука, запыхавшись. Жаль, что я привел вас сюда…

– А, не начинай!.. – отмахнулся Улеб. – Все-таки интересно, чего они ждут?

– Скоро узнаем, – сказал Трофим. – Кстати, ты, Улеб, говорил, что мы не продержимся здесь и два мига. Уже больше.

– Тогда хорошо, что мы взяли внутрь лошадей. – Лукаво посмотрел на него Улеб. – Конина на случай долгой осады.

Трофим и Улеб фыркнули вместе, и даже Амар слабо улыбнулся.

Однако, проходила минута за минутой, никто на них не нападал, и Трофим почувствовал, как возбуждение уходит, и на него наваливается невыносимая усталость. Он обессилено прислонился к стене. Усталость копилась подспудно, с прошлой ночи, но страх и напряжение побеждали её. Он преодолел усталость, боль и страх, чтобы выжить и вырваться. Но оказалось, что все труды и тяготы лишь привели их в новую ловушку. И теперь усталость взяла реванш. Он посмотрел на свои грязные исцарапанные руки и увидел, что они трясутся. Он сжал руки в кулаки, чтоб утихомирить дрожь, но она не прошла, а наоборот, сжатые кулаки распространили её дальше, на все тело. Плохо было то, что вместе с усталостью пришли умственная тупость и безразличие к собственной судьбе. Хотелось, чтобы все закончилось – неважно как – лишь бы скорее. Но может, это и хорошо? По крайней мере, у него даже не осталось сил на страх. Он тратил свой страх, убегая под стрелами из лагеря ночной стражи, блуждая в лесу, подкрадываясь, чтоб убить человека и держась на лошади и в бешеной скачке. Страх устал вместе с ним. И теперь устало свернулся где-то в глубине, почти не подавая голоса. Лишь когда Трофим думал об Эрини, внутри что-то дергалось, добавляя привкус горькой досады, что все могло быть лучше и по-другому. Увидеть бы её еще хоть один раз. Хоть раз еще прижаться к её ладони щекой… Но Эрини здесь не было, и он не мог сказать ей прощальных слов, и думать об этом было больно.

Он постарался направить мысли на другое. И ему вспомнилась школа, и крытый зал для тренировочных боев в холодное время года. Любого, кто входил в тот зал, встречал умирающий воин. Встречал он и Трофима.

Воин стоял на одном колене, левую его руку тяжестью большого щита уже тянуло к земле, в правой был меч. Воин вонзил его острием в землю и использовал как опору, только потому и не падал. Но было видно, что и верный меч – опора уже ненадолго. Лицо у воина было неживой белизны. Жизнь уходила из него вместе с темной полосой, что стекала вниз по пластинчатому панцирю с правого бока. Небо было сумрачным и серым как свинец. Мрачной была вся местность вокруг. А за спиной преклоненного воина, властно, по-хозяйски положив тяжелую длань на его плечо, стояла темная фигура. Очертания ее были скрыты тяжелым длинным плащом. Лицо пряталось под надвинутым капюшоном, и там, под капюшоном, была такая тьма, что если долго стоять и приглядываться, то воображение начинало обманывать напряженные глаза, и чудилось, что проступает какой-то облик. Таково было мастерство неведомого художника, что когда-то выложил на стене зала мозаичное панно. Эта мозаика была единственным украшением в остальном грубого будничного зала.

Но больше всего Трофима каждый раз волновало выражение лица воина. Было оно спокойным и серьезно-собранным. Страха в нем не было. А глаза, которые встречали каждого входящего в зал, одновременно глядели куда-то еще, в сокрытое. Так глядели, что встретившись взглядом с воином, хотелось оглянуться и посмотреть, что же он видит там, вместо обычной деревянной двери, выводящей наружу?

– Смотришь на картину, Трофим? – однажды после тренировки спросил его оптион Плотин.

– Да, мастер.

– И что видишь?

Трофим подумал.

– Того, кто прожил свое, – ответил он наконец.

– Верно, – кивнул Плотин. – Картина напоминает о том, что неизбежно. О том, к чему нужно себя готовить. Чтобы в нужный момент страх не оказался сильнее долга. Ты понимаешь?

– Да, мастер. – Трофим замялся, но все же спросил, потому что Плотин в тот раз был тих и не похож на себя орущего. – Тот… что в темном плаще… Почему художник изобразил его безликим?

– Потому что к каждому он приходит со своим лицом. К чему тебе чужое? Свое ты увидишь точно и в срок.

Молча кивнул Трофим. Таких слов от Плотина он не ожидал. Под маской служаки у оптиона было скрыто больше, чем тот обычно показывал.

– На этой картине есть еще кое-что, – продолжил Плотин. – Специально для тебя.

– Специально для меня? – переспросил Трофим.

– Да. Этот воин схлопотал удар справа в бок. Видать, слишком сильно раскрывался в выпаде и медленно отводил назад руку… Прямо как ты, болван! – И уже отходя от оторопевшего Трофима, буркнул: – Учишь, учишь вас, раззяв, а толку никакого…

Трофим слабо улыбнулся, вспомнив зал и старого оптиона, и почувствовал, что встряхнулся. Усталость и безразличие чуть не утянули его в ловушку. Да, свою смерть нужно встречать спокойно и с достоинством. Но это, когда смерть придет. Когда почувствуешь сталь под сердцем, и дух начнет отлетать от крови. Когда иссякнет сила крикнуть боевой клич и поднять меч. А он чуть было не умер духом еще до того, как враг достал до тела.

«Стыдись! – сказал он себе. – Что с того, что ты устал? Скоро у тебя будет долгий отдых. Но ты сперва заслужи его, как достоин».

– Идут, – подал голос Амар со своей стороны. – Идут.

– Улеб, поглядывай на другую сторону, – сказал Трофим, перебираясь к бойнице рядом с Амаром.

Внизу по холму неторопливо двигалась процессия. Впереди шел страж, разведя в стороны и выставив вперед пустые ладони. За ним двигалась словно небольшая стена, состоявшая из больших щитов.

– Переговорщик, – решил Трофим.

– Ага, а за ним? – хмыкнул Улеб. – Совсем нас за дураков они что ли держат… – Он натянул тетиву.

– Постой, – остановил его Амар. – Это он.

– Кто?

– Мой брат.

– Этот, впереди?

– Нет, конечно, – невесело улыбнулся Амар, он там, за щитами.

Воин, идущий впереди, остановился, еще раз показал пустые руки, опустил их и отошел в сторону от щитоносцев.

– Ама-ар! – раздался звучный голос из-за щитов. – Ты слышишь меня? Ты ведь здесь? Это я, Урах.

Амар поглядел на друзей, и повернулся к проему бойницы.

– Не отвечай поганцу! – воскликнул Улеб.

– Да что уж теперь, – мотнул головой Амар.

– Не высовывайся из бойницы, – остерег Трофим. – Небось, специально выманивает под стрелы.

Амар кивнул, устроился рядом с бойницей, несколько секунд собирался с духом, и наконец крикнул:

– Слышу тебя, Урах.

– Я знал, что ты здесь, Амар, – весело зазвучал голос с холма. – Зачем ты бегаешь от меня подобно зайцу по всей степи? Зачем заставляешь гоняться за тобой? Теперь я хаган, и ты отрываешь меня от державных дел. Но вот я прискакал к тебе, догнал тебя, настиг! Разве ты не выйдешь поздороваться с братом?

– Я семь лет с тобой не здоровался, – крикнул в ответ Амар. – И еще семижды семь без этого обойдусь, братоубийца!

– Тогда моим воинам придется притащить тебя ко мне.

– Пусть попробуют. Стены здесь крепки, наши колчаны полны. А осадных машин ты с собой не захватил.

– Они все равно достанут вас. А может, я и не пущу их на штурм, э?.. – Голос Ураха стал раздумчивым, словно он спрашивал у Амара дружеского совета. – Может, просто прикажу поджечь башню?

– Камень плохо горит, и я что-то не вижу здесь пищи для костра.

– Не волнуйся, ради тебя я прикажу моим воинам срубить весь тот поганый лес, в котором ты прятался от раззявы Хунбиша, привезти сюда и сложить тебе под ноги. От такого огня даже камень развалится. Но тебе уже будет все равно, потому что ты к тому времени покроешься славной румяной коркой.

Амар переглянулся с друзьями.

– Ты всегда был слишком нетерпелив, Урах. Зачем губить лес? Зачем трудить воинов? Раз я отвлек тебя от государственных дел, может, тебе вернуться к ним?

– Разве для того я проделал такой длинный путь, чтобы уехать обратно? – донеслось с холма. Судя по голосу, Урах продолжал веселиться. – Зверь не оканчивает охоту, пока не найдет добычи, Амар. И кроме того, если даже Хунбиш чуть тебя не упустил, на кого я тебя здесь оставлю? Кому смогу доверить родного брата? Выходи, Амар. У тебя нет иного пути.

– Я не тороплюсь навстречу смерти.

– Легкой смерти, Амар. Обещаю, если выйдешь, я убью тебя без мучений. Умрешь почетно, не пролив крови, как и положено родичу хагана. Подумай, что лучше, – быстро сломанный хребет или медленное поджаривание в огне.

– Ты все зовешь меня выйти. Может, сам выйдешь из-за щита?

– Ты слишком хорошо стреляешь Амар, а моя жизнь принадлежит державе… Но я смотрю, ты слишком глуп и упрям, чтобы сделать правильный выбор. Наш брат Сырым был умнее тебя. Когда я с моими нухурами вошел в его гер, он понял, что все бесполезно, отложил книгу и сам склонил шею перед удавкой. А твои люди, Амар? Они готовы заживо сгореть за тебя? Эй, румеи! – Урах еще повысил голос. – Вы чужие здесь. Это наши с братом дела. Есть ли вам нужда умирать в такой хороший день? Ваши жизни мне не нужны. Откройте ворота, выдайте мне брата, и я обещаю, что отпущу вас на все четыре стороны…

– Брешешь, пес! – перебил его Амар. – Никого ты не отпустишь.

– Отпущу, – откликнулся Урах. – Клянусь при моих воинах, да будут они свидетелями. Хаганское слово – закон. Подумайте, румеи. Я дам вам время до того как солнце достигнет середины желтого пути, а сам пока отобедаю… Да, и еще, Амар!

– Ну?

– Мне сладко слышать твой голос. Он напомнил мне детство.

* * *

Шло время, неторопливо двигалось по небосводу солнце. Трофим подтянул избитое тело и сел повыше, прислонившись к стене. Глянул в бойницу. Пока все спокойно. Сперва Трофим думал, что хаган только попробует усыпить их бдительность своим обедом, но, кажется, тот действительно решил потрапезничать. И заодно дать своим людям отдохнуть после скачки. Хаган действительно не спешил.

Трофим оглянулся на Улеба и Амара. Улеб поймал его взгляд и ободряюще кивнул, хотя на лице его была печать усталости. Похоже, он, как и Трофим, переборол слабость, нашел в себе запасенную силу. С Амаром было хуже. Он следил за происходящим снаружи через бойницу, прислонившись к грубому камню щекой. На обычно бесстрастном лице была едкая горечь.

«Он винит себя за Юлхуша и Тита, – понял Трофим. – И за нас. Заранее, за нас… Он несколько раз заводил про это разговор, но не было времени толком сказать ему. Слишком быстро все происходит со вчерашней ночи. Мне надо объяснить ему. Если я смогу найти слова. Я не мастак произносить речи. Вот Тит смог бы, он владел языком не хуже, чем махал мечом».

– Амар, – позвал Трофим.

Амар медленно повернулся к нему.

– Лучше бы они напали сразу, – сказал он. – Тогда у меня не было бы времени на стыд. Я должен был упросить василевса, чтобы послали не вас… И мне нужно было отправить вас вслед за Фокой…

Трофим покачал головой, подумал собирая мысли.

– Амар, я… рад, что сейчас здесь.

– Чему же радуешься? – спросил Амар. – Скорой смерти?

– Нет, не ей, – покачал головой Трофим. – Но это цена за то, что я знал тебя и наших друзей. И плата эта мне дешева. Не вечными созданы мы от Бога. Жизнь сегодня прервется – пусть, горд и радостен я тобой и друзьями. А кто долгий век проживет без друзей, – мне, сидящему здесь под мечом, его жаль. Сказал мудрец: «Брат – есть друг, дарованный от природы». А вы напротив, выходите друзья, братья данные мне от судьбы. Ты, Амар. Ты, Улеб. И Юлхуш и Тит.

– Сам Тит лучше бы не сказал. – Кивнул Трофиму Улеб. – Твои слова за Юлхуша и за Тита. – Он повернулся к Амару. – И за меня. А на той стороне мы повторим тебе все это, каждый своим голосом.

Амар шумно вздохнул.

– Что сказать… Что я могу сказать, други… – Каждое слово давалось ему с трудом, сводило горло. – Я – ваш. Вы – мои. И потому я не буду просто ждать, пока нухуры брата придут за вами. Я этого не позволю. – Он упрямо сжал рот и повторил: – Не позволю.

* * *

Урах восседал на подушке в малом походном шатре. Перед ним стояла чаша с джунгонским вином. Полог был откинут так, чтоб была видна башня. Урах смотрел на неё, но видел совсем другое. Взгляд его был обращен в прошлое.

Рядом на шкуре охнула и дернулась от неловкого движения Хсю-Ва, и это отвлекло хагана от раздумий.

– Я же говорил, что тебе не стоит ехать, женщина. Жалеешь теперь, что не послушалась?

Губы Хсю-Ва упрямо поджались.

– У меня болят ноги. У меня сбиты бедра…

– Плохо, – огорчился Урах. – Чувствую, сегодня ночью тебе придется сжимать между ног другого жеребца. Тут нужны свежие бедра.

Хсю-Ва не удостоила вниманием его замечание и гнула свое.

– У меня в спине словно засели жала диких ос. Но я не отстала от тебя.

– Это так, – признал Хаган. – Ты скакала неплохо… Для джунгонской женщины.

– И теперь я хочу получить свое развлечение. Где твой брат? Чего ты ждешь? Почему не велишь вытащить его из этой развалины и бросить к твоим ногам? Я уже устала ждать.

– Я ждал гораздо дольше, – ответил Урах.

– Тем более. Отдай же приказ!

– Ты знаешь, Хсю-Ва, Аллах не наградил меня терпением. Терпение – добродетель слабых. Они не могут взять желанного и потому вынуждены сидеть, вынуждены терпеть. В надежде, что судьба сжалится и бросит им на колени сладкую кость, проходит их жизнь. Я сильный – и я всегда сам беру мясо жизни. Снимаю с неё лучшие куски. Мне нет нужды терпеть. Но сейчас я жду.

– Чего?

Урах раздумчиво склонил голову.

– Зверь загнан, освежеван, сготовлен. Пища уже у меня во рту. Проглотив сразу, почувствуешь ли вкус? Нужно подержать её во рту. Это мой последний брат… Других я убил быстро. Да и был ли у меня выбор, когда умер отец и началась свара? Двое братьев убили бы меня, если бы смогли опередить, это я знал точно. А остальные… Как говорят, кто сел на тигра, тому сложно с него слезть… [39]39
  «Кто сел на тигра, тому сложно с него слезть». Поговорка родом из Китая. Смысл – начав какое-то дело, приходится доводить его до конца. Весьма похожа на римскую «взять волка за уши».


[Закрыть]Кто знает, как повели бы себя они – не сейчас, так потом… Мне было не до смакования, пришлось быстро отхватывать куски. Тогда меня подгонял…

– Страх? – ехидно продолжила Хсю-Ва.

– Если бы ты не умела использовать свой язык не только для болтовни, я бы давно отрезал его. Впрочем, возможно когда-нибудь я так и сделаю. Велю его завялить, помещу в прекрасную украшенную шкатулку и подарю его своей следующей женщине. Возможно, тогда она будет следить за тем, что говорит… Не страх. Срок. Кто успеет обернуть на свою сторону вельмож? Кто подчинит себе больше войска в орде? Кто раньше нанесет удар? Так было тогда. Я оказался умнейшим. Я оказался быстрейшим. Теперь я – хаган. И вот мой последний брат передо мной.

– Так что ты хочешь сделать с ним?

– У Темучээна, потрясателя вселенной, был анда-побратим Джамуха. Слышала ли ты о том? Были они как пара глаз: куда смотрел один, туда и второй. Но потом их пути разошлись…

Урах полузакрыл глаза и нараспев произнес:

 
– Два давних побратима,
Рассорились, увы, необратимо,
Не смотрит очи в очи брату брат,
И вместо них лишь стрелы говорят…
 

– Не знала, что ты склонен к поэзии, – удивленно хмыкнула Хсю-Ва. – Возможно, ты не такой дикарь, каким кажешься.

– К иблису твою поэзию! – Отмахнулся Урах, так что вино из чаши в руке плеснулось через край. – Ваши мужчины уделяют больше времени своим кисточкам, чем мечам, поэтому я и правлю теперь их землями. Вот моя поэзия! – Он похлопал по ножнам сдвинутой на живот богато украшенной сабли. – Когда поет клинок, он задевает людей больше, чем самые острые слова. Но мы в детстве учили сказания о Темучээне, да… Их много у нас…. Мы мечтали стать таким, как он. И я стал. А ты не сбивай меня, женщина.

– Прости, высочайший, – сказала Хсю-Ва, и это звучало бы почти смиренно, если бы не выражение лукавых глаз, – внимаю с трепетом.

– Побратимы воевали, и Джамуха проиграл. С небольшой кучкой ближних людей он бежал, скрываясь, как загнанный зверь. У Джамухи было прозвище «Мудрый». Да только заслужил ли он его? Ведь ближайшие, с которыми Джамуха бежал, возжелали заслужить милость победителя. Они схватили своего вождя и привезли его связанным прямо к Темучээну. Может ли быть большее унижение?!

Смерть Джамухи была мучительной? – Осведомилась Хсю-Ва.

– Его удавили как благородного, быстро и без пролития крови.

– А его ближайшие? Как Темучээн наградил их?

– Их смерть была мучительной и позорной.

– Зачем же Темучээн убил их? – удивилась Хсю-Ва. – Ведь они оказали ему большую услугу.

– Темучээн считал, что предательство должно быть наказано, пусть даже оно принесло ему пользу.

– Дикари как есть, – пожала плечами Хсю-Ва. – Я бы наоборот, Джамуху подвергла самой мучительной казни, дабы мои враги знали, что их ждет, посмей они выступить против меня. А его ближайших наградила со всей щедростью, дабы все знали, что моя милость осыплет тех, кто поможет низвергнуть моих врагов. А твой Темучээн? Уверена, никто после этого больше не выдавал его врагов. Найди таких дураков.

– Ему это и не требовалось. Своих врагов он низвергал мощью своих стальных тумэнов. Он был великий человек, хоть и не знал истинного Аллаха, и дал слишком много вольностей народу своей ясой.

– Что ж, пусть так. – Изобразила гримаску Хсю-Ва. Что может понимать в таких делах глупая женщина… – Но какое отношение это все имеет к твоему брату?

– Я хочу, чтобы моего брата Амара выдали мне его спутники, как некогда Джамуху Темучээну. Хочу, чтоб он почувствовал до конца свою ничтожность! Чтоб знал: не сила обстоятельств возвысила меня и склонила его, а это сделали мой ум и его глупость. Чего стоит человек, который не умеет выбрать людей? Чего стоит человек, которого его нухуры отдадут в минуту опасности?

«Сила обстоятельств? Твои качества? – подумал Хсю-Ва. – Не своему брату, в скором мертвецу, ты стремишься что-то доказать. Нет, не ему. Неужели тебе малым доказательство, что ты взошел на трон? Неужто где-то внутри ты считаешь себя?..»

Но вот это она вслух сказать не посмела и даже не закончила мысль, а нарушила паузу, заговорив о другом.

– Но с ним там не его нухуры, – сказала Хсю-Ва. – С ним всего лишь румеи, которых послал румейский хаган.

– Эти румеи, как написал Хунбиш, его друзья, с которыми он несколько лет делил жизнь. Вот и посмотрим, как он умеет выбирать себе друзей.

– Один друг у него все же был, – напомнила Хсю-Ва. – Тот, чью голову ты держал в руках.

– Один друг может быть у кого угодно. Даже у червяка есть собственный хвост. Амар с этим щенком с детства таскались вместе. Но великий человек создает себе верных людей из всех, кто его окружает. Вот и узнаем, насколько моему брату это удалось в чужой стране. Я посмотрю на него, если его друзья притащат его ко мне.

Хсю-Ва неожиданно захихикала. Несмотря на визгливые нотки, даже с запрокинутой головой и перекошенным ртом она не теряла хищной привлекательности.

– Что смеешься? – спросил Урах подозрительно.

– Если хочешь, чтоб его люди сами привели его к тебе, надейся, что чужеземцы не слышали про твоих Джамуху и Темучээна. А впрочем, ты же пообещал, если они выдадут Амара, отпустить их. Хаган сдержит слово?

– Конечно, – улыбнулся Урах. – Я обещал отпустить их на все четыре стороны. Но я не обещал, что их языки, глаза и кисти рук останутся при них. Отрежу лишнее, и пусть выбираются, если смогут.

– Фу, как жестоко, – сморщила носик Хсю-Ва. – Уж лучше привяжи их к четырем диким кобылицам и пусти лошадей на стороны света. Вот так ты действительно отпустишь румеев на все четыре стороны… Но все же ты зря медлишь. Любоваться нужно мертвым врагом – только он ничего уже не сделает.

– Моему брату никуда не деться.

– Твой жирный Хунбиш, которого ты послал за братом, наверное, тоже думал так.

– Здесь вокруг холма столько моих воинов, что и мышь не проскочит. Сто моих стражей, да еще триста воинов из ближайшего гарнизона. А с Хунбишем я еще…

В проходе мелькнула тень, и в шатер нетвердым шагом вошел Хунбиш-Бильге. Урах застыл, так и не закончив фразу, и некоторое время с изумлением пялился на нежданного посетителя.

– Высочайший… – пробормотал Хунбиш.

Сейчас он выглядел бледной тенью того властного вельможи, что отбыл с поручением из орды. Он спал с лица, толстые щеки как-то обвисли, некогда прекрасные шелка запылились, а крупное тело сотрясала дрожь усталости.

– Хунбиш… – произнес хаган, выходя из ступора, опасно ласковым голосом, – Хунбиш-Бильге. Ты посмел явиться пред мои очи…

– Как и положено доброму слуге… как только смог… высочайший.

– Мой добрый слуга, – глаза хагана сощурились, взгляд стал колючим, как узкий наконечник бронебойной стрелы, – ты выслал мне гонца с вестью, что мой брат мертв. Но вместо головы брата прислал мне голову другого человека…

Хунбиш мертвенно побледнел.

– … Ты сообщил мне, что затравил остальных румеев в лес. И вот, выезжая тебе навстречу, я встречаю в чистом поле трех всадников, которые и оказались теми самыми румеями. Когда я увидел людей в поле, я сам частью людей погнался за ними, а часть послал к тебе на стоянку. Я выбрал чутьем. Хорошо, что я не поехал к тебе, иначе вместо доброй скачки мне пришлось бы слушать твое жалобное блеянье. Но, видимо, мне все-таки придется его выслушать.

– Высочайший, – дрогнул голосом Хунбиш. – Я ничего не понимаю… Твой брат… голова… Как это может быть?

– Ты что, никогда не слышал про двойников, глупый советник? – подала голос Хсю-Ва, и Хунбиш был ей почти благодарен, потому что одной фразой она помогла ему, хоть и без подробностей, ухватить суть.

– Но… где тогда настоящий Амар-Мэргэн? – спросил Хунбиш, и тут же сам сообразил. – Второй мальчишка!

– Отрадно, что твоя глупость не бесконечна. Мой брат сейчас сидит в той башне на холме, затравленный, как зверь на облаве. Да не твоя в том заслуга, добрый слуга! – взревел Урах, давая волю гневу.

– Но как я мог знать?..

– Да, ты не мог знать, что мой брат приедет под видом слуги. И я виню тебя не в том. Но как ты упустил остальных?! Откуда они взяли лошадей? После этого ты так быстро приехал сюда, и это еще одна твоя вина, потому что я еще не успел придумать для тебя наказание. Я приколочу тебя гвоздями к доске. Я буду вытягивать твои кишки. Я отрублю тебе руки и ноги и перетяну обрубки, чтоб ты не сдох раньше времени. Я вызову лучших мастеров пыточных дел из Джун-Го, чтоб они наполнили твою жизнь болью.

– Высочайший, – сказал Хунбиш, старясь, чтобы его голос звучал спокойно, – дай мне сказать слово в свою защиту.

– Я не верю словам! Я вижу дела. Но говори.

– Ты послал меня привезти твоего брата домой с чужой стороны. И разве я не исполнил это со всей искусностью и прилежанием? Твой брат оказался на твоих землях и в твоей власти. Да, здесь он бежал. Но разве я тому виной? Разве мне ты поручил охранять наше посольство и стеречь тайши Амара? Я чиновник, а не воин. Для военных дел со мной послали военного – сотника Нэргуя. И что же сделал этот самонадеянный? Это он сперва позволил убежать румеям в лес, а потом вернуться и похитить одежду, лошадей и оружие.

– Главным был ты!

– Не по военной части, не по военной части, высочайший, – забормотал Хунбиш, подняв руки. – В войне я ничего не смыслю. Я ли виноват, что со мной послали муголов, которые позволили украсть у себя лошадей? Они опозорили тебя на весь свет. Можешь казнить меня самой лютой смертью, высочайший. Но не моя вина в том, что со мной послали людей, забывших, как держать меч и нести караул.

Урах побледнел, что было плохим признаком.

– Нэргуй приехал с тобой?

– Он здесь, высочайший.

– Стража! – крикнул Урах, и дождавшись пока в проход маленького шатра просунется голова, приказал. – Сотника Нэргуя сюда!

Стражник кивнул и выскочил обратно, по пути чуть не столкнувшись Сахир-Буюруком.

– Высочайший, – отвесил быстрый поклон Сахир, искоса взглянув на Хунбиша. – Румеи покинули башню. Они ведут твоего брата. Связанным.

Нрав Ураха был переменчив, как рябь на воде. Гневная складка меж бровей разгладилась. Он отбросил чашу, живо вскочил с подушки, и выбежал из шатра. Хсю-Ва и Хунбиш поспешили за ним, советник угодливо согнулся, пропустив вперед себя девушку. Взгляд хагана был устремлен на холм, где двое грязных оборванцев в исподнем тащили столь же грязного, но хорошо одетого степняка со связанными руками. Однако советник Хунбиш, выйдя наружу, первым делом посмотрел не на холм. Взглядом он отыскал стоящего рядом с посыльным Нэргуя.

«Я успел первым, – подумал Хунбиш, победно глядя на Нэргуя. – Уже неплохо. Кто говорит первым – обвиняет. Кто вторым – оправдывается. И хорошо, что хаган сейчас забыл о тебе, Нэргуй, из-за брата. Может, он вообще не вспомнит о тебе потом. А вот я вспомню, обязательно».

Нэргуй увидел Хунбиша, вышедшего из хаганской палатки, увидел его улыбку, и помрачнел.

Троица тем временем спускалась с холма и была все ближе. Урах на краткий момент обернулся к Хсю-Ва и бросил:

– Сегодня ты получишь свое развлечение, женщина.

* * *

– Не упрямься, Амар, – гудел Улеб толкая степняка в спину. – Сам видишь, другого выхода нет.

– Не упрямься, – вторил Трофим, который шагал справа и одной рукой тащил Амара за шкирятник, а второй поддерживал за связанные поводом впереди руки, – может хаган-то тебя еще и простит… Брат все-таки…

– Наверняка помилует, – пообещал Улеб.

Амар корчился у них в руках и пытался освободиться.

– Падаль! Слякотники! Дети змеи! – с усилием выкрикивал он. – Да не трепыхайся ты! – Уже с раздражением воскликнул Улеб, когда Амар лягнул его, от души впечатав по икре.

Со всех сторон к ним подбегали воины.

– Пропустите их! – раздался громкий властный голос от шатра.

– Урах… – прошептал Амар, и как-то сразу сник, и перестал вырываться.

Воины приблизились к ним и пошли рядом жутковатым почетным эскортом. Так вместе они подошли к шатру, здесь воины разошлись, обтекая шатер, как река скалу, заключили шатер в круг и встали, с любопытством наблюдая за происходящим.

Хаган Урах стоял перед своим шатром, уперев руки в бока, зацепив большими пальцами за свой пояс. За ним в стороне маячили девица с хищным красивым лицом, пожилой седоволосый воин в белой одежде и старый знакомый Хунбиш, который оглядывал всех троих с откровенной ненавистью. Похрапывали лошади, позвякивала боевая сталь мечей и кольчуг. За исключением этих звуков было тихо.

Трофим и Улеб остановили Амара шагах в двадцати от Ураха. Пару секунд они еще стояли, потом опустились на колени. Амар остался стоять.

– Милости и милосердия, великий хаган, – хрипло сказал Трофим. – Мы привели к тебе твоего брата, как ты повелел.

– Мы привели бы его еще раньше, высочайший, – добавил Улеб. – Если бы твой слуга Хунбиш не мешал нам. Ведь мы ехали к тебе, когда он напал на нас. Пощади нас, великий.

Хунбиш-Бильге сощурил глаза, лицо его напряглось, но осталось бесстрастным.

– Я окажу вам милость, – бросив на них короткий взгляд и хищно улыбнувшись, пообещал хаган. – Позже. Ну а ты, Амар, – хаган посмотрел на брата, – не желаешь преклонить предо мной колени?

– У тебя здесь столько воинов. – Огляделся вокруг Амар. – Хватит, чтобы согнуть меня. А сам я не преклонюсь.

Урах сделал несколько шагов навстречу, всматриваясь.

– Ты вырос, брат. Возмужал.

– Это потому, что я был далеко от тебя. Нашим братьям ты мужать не дал.

– Таков закон.

Амар шагнул к Ураху, неловко держа перед собой связанные руки.

– Чей закон? Это не закон моих предков! Не закон чингиза!

– Закон природы. Слабый погибает. Сильный побеждает. Сильнейший из братьев стал хаганом над муголами. Значит, и муголы будут сильнейшими над народами. – Урах шагнул к Амару, жадно всматриваясь в глаза. – Ты боишься, брат?

Амар встретил его взгляд, не дрогнув.

– Твоё имя от предков, а мое от дорог. Но у тебя только и есть от предков, что имя! Ты грязь, приставшая к копытам мугольских коней на чужой стороне! Ты покинул вечное Небо отцов и обратился к своему Аллаху. Но и Аллах считает убийство близких грехом. Я не боюсь тебя, братоубийца.