Текст книги "Последний брат"

Автор книги: Лев Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Лев Соколов
Последний брат

От автора

Имя одного из главных героев Трофим. На грецкой молве оно звучит как Трофимос (Τρόφιμος). Большинство классических грецких и ромейских [1]1
  Ромеи – римляне.


[Закрыть]имен имеют окончания «ос», «ус», «ис». Попав вместе с христианством на Русь, они как правило лишались этих замечательных, но труднопроизносимых для наших предков «хвостов». Посему автор позволил себе так же отбросить «усы-исы», в некоторых званиях и именах, что часто будут встречаться по ходу повествования; таких как Трофим (ос), Тит (ус), Феофилакт (ос). Исключение составит только имя Феодулос [2]2
  «Феодулос» на греческом и «Абдаллах» на арабском, имена собственно имеют одно и то же значение – «раб Божий».


[Закрыть], но это потому что, как говорится, «из песни слов не выкинешь». Автор слаб, и в определенной степени поддался обывательскому соблазну удобства и привычности. Однако те читатели, кто неусыпно прилежают к точности, могут каждый раз, дойдя в тексте до соответствующего имени, мысленно подставлять к нему нужный хвостик, для чего и дается надлежащая справка. Встречающееся в тексте имя Эрини (Ειρήνη), для нас привычно как Ирина. Поскольку у него на конце нет устрашающего русское ухо «уса», автор оставил его в форме правильной ко времени и месту повествования. Эрини – ведь правда красиво звучит? Ну и за остальные небольшие и малые неточности я, автор, прошу у тебя читатель живота авансом.

Часть 1

– Бегом, бегом! Направо, все вдруг! Строй, дети греха! Держите строй!

Хриплый голос Плотина взвился над крепостным двором и обрушился на шестьдесят взмыленных молодцов, что, истекая потом, совершали эволюции согласно его приказам.

Трофим был вторым справа в первой шеренге. После часа беготни большой прямоугольный щит уже ощущался так, будто к руке подвесили створку крепостных ворот. Утяжеленный тренировочный меч оттянул руку, кожаный ремешок шлема натер шею под подбородком, влажно хлюпала рубаха под кольчугой. А оптион [3]3
  Оптион – младший командир, помощник и заместитель сотника.


[Закрыть]Плотин все не унимался. Измышленные его воображением враги накатывались на маленький отряд со всех сторон, штурмовали его конными лавинами и пешими ордами, и всегда нападали с самого неожиданного направления, так что оставалось только гадать, как они умудрились подобраться так близко незамеченными.

– Враг пустил стрелы! – рявкнул Плотин. – Черепаха! Быстрее, если вам не нужны лишние дырки в теле!

Трофим мгновенно присел на одно колено, упер щит в землю. Сверху на кромку его щита с лязгом лег щит товарища из второй шеренги. Отряд со всех сторон отгородился от внешнего мира стеной, а сверху укрылся перекрывающей друг-друга черепицей. Это и была «черепаха»; когда-то классическое, а ныне почти забытое оборонительное построение. Но их отряд отрабатывал его, и отрабатывал регулярно.

Трофим облегченно вздохнул, глянул в щель перед собой и привалился лбом к щиту, разглядывая грубую брусчатку крепостного плаца под ногами. Ему повезло, он находился с краю, его щит был опущен на землю, и сейчас он фактически отдыхал. Ребятам в центре, что держали щиты над головами, повезло меньше. Несмотря на то, что щиты частично перекрывали и поддерживали друг друга, скоро у воинов в задних рядах начнут затекать руки…

– Что-то у Плотина сегодня голос хриплый, – пробормотал сосед слева. – Видать, бражка вчера была холодна…

Трофим повернул голову к соседу. Соседом после всех перестроений оказался друг Юлхуш. Вид у Юлхуша был взмыленный, из-под шлема на лоб стекали капельки пота, но на красивом восточном лице гуляла тонкая улыбка. Юлхуш подмигнул Трофиму. Трофим подмигнул в ответ и тут же скривился – пот защипал глаз.

– Как думаешь? Когда Плотин в постели с женщиной, он так же рычит? – спросил Трофим у Юлхуша.

– А как же? – подтвердил Юлхуш. – Слушай команду! На спину лечь! Ноги в стороны! Раз-два! Раз-два! Темп, дочь греха! Держать темп!

Хоть они с Юлхушем говорили негромко, но их услышали. Сзади кто-то приглушенно захихикал. Щиты над головой задребезжали.

– А что это тут у нас?! – тут же рявкнул Плотин снаружи. Он стоял слишком далеко, чтобы слышать разговор, но от взгляда его ничего не могло укрыться. – У кого трясется щит? Второй ряд, третий справа! Тит, макака ушастая, это у тебя ручки ослабли? Ну так я их живо поправлю. После тренировки четыре круга бегом по плацу!

– Все из-за тебя, Юлхуш… – вздохнул сзади Тит. – Он меня теперь совсем замотает.

– А что я? – удивился Юлхуш. – Смеяться – смейся, а щит держи.

– Что ж я в детстве не сдох… – без конкретного адресата, с большим чувством вопросил Тит. В другое время ему бы наверняка подробно объяснили, но сейчас все слишком устали, и разговор сам собой прекратился. Потянулись томительные минуты.

Трофим не знал, сколько прошло времени, до тех пор, когда наконец по щитам снаружи постучали.

– Вылезайте, молокососы, – раздался голос Плотина. – Железный дождь закончился. На сегодня тренировке конец.

Трофим услышал за спиной лязг, и через пару секунд над его головой вместо щита снова появилось голубое небо. Он встал с колена и посмотрел направо и налево, равняясь в строю.

– Стройся.

Через несколько секунд шестьдесят человек стояли неподвижно. Три ряда по двадцать. Ровная формация.

Плотин прошелся перед строем, по-хозяйски оглядывая каждого. Отирая пот, провел рукой по седому ежику коротко стриженных жестких волос и по выбритому подбородку, который даже после бритвы сохранял синеву. Трофим подумал, что, видать, орать целый час, надрывая глотку, не намного легче, чем бегать по плацу в полном вооружении…

– В целом, сегодня было не слишком отвратно, – объявил Плотин, остановившись перед ними. – Если бы Тит не облажался в конце, я даже мог бы сказать, что все было неплохо. Мог бы… Тит!

– Я! – гаркнул Тит, оглушая соседей по строю.

– Тебе когда-нибудь доводилась слышать поговорку, что прочность цепи равна прочности ее самого слабого звена?

– Да, мастер строевой подготовки!

– Я спрашиваю не о том, слышали ли ее твои оттопыренные уши. – Подскочил к нему Плотин. – Меня интересует, сумела ли она за что-нибудь зацепиться в твоей пустой башке! Сегодня твой щит дрогнул и сдвинулся с места. В настоящем бою в эту щель влетела бы стрела! Одна стрела – значит, боец уже не в строю. Значит – минус щит. Значит – дыра в «черепахе»! Чтобы закрыть эту дыру, нужно перестроиться. Больше движений – больше щелей! Больше стрел и больше потерь! Это как лавина, что начинается с одного камешка! Из-за одного балбеса враг выкосит всю сотню! И не важно, почему щит дрогнул, оттого что у бойца устали руки, или оттого что он хихикал, когда два его идиота-товарища несли всякую похабщину!

Говоря это, Плотин скользнул взглядом по Трофиму. Трофим едва не крякнул вслух. Скосив глаза, он увидел, что у Юлхуша тоже вытянулось лицо. Слух у Плотина оказался куда острее, чем они думали.

– Все, – закрыл тему Плотин. – Отдыхайте. Все, кроме тебя, Тит. Тебе перед отдыхом придется проброситься четыре круга. Всем все ясно?

– Да, мастер строевой подготовки! – гаркнул Трофим, чувствуя, как его голос сливается с голосами остальных.

Строй рассыпался, и воины устало потянулись ко входу во внутренние помещения казармы. Трофим снял с руки шит и, уложив его на булыжную кладку плаца, уселся сверху.

– Ждем Тита? – спросил Юлхуш, и дождавшись кивка, приземлился таким же образом. А через минуту к ним присоединились Амар, Фока и Улеб. Учебный отряд «товарищей по жилью» – контуберналов – был почти весь в сборе, если не считать самого Тита.

Тит тем временем, бренча амуницией, начал свой скорбный бег по плацу. Трофим чувствовал, что все парни контубернии глазели на Тита так же, как и он, с сочувствием. Рядом с сочувствием однако шебуршилась неблагозвучная мыслишка – до чего же здорово быть здесь, а не на его месте…

Плотин глянул на расположившихся на щитах парней, ждущих товарища, и одобрительно хмыкнул. Товарищество…

– Радуйся, что здесь маленький и ровный плац! – приободрил он Тита. – На полевом выходе я б устроил тебе настоящий марафон! Прибавь, или я накину еще пару кругов!

От этих слов у Тита открылось второе дыхание, он побежал быстрее, но выражение лица его стало душераздирающим.

Трофим откинулся на щит и поглядел вверх. Припекало. В знойном необъятном небе рваной пеленой висели два небольших заблудившихся облачка, не обещавших ни сокрыть солнце, ни дать дождя. Между облаками, широко раскинув крылья, парил могучий орел. Трофим подумал, как орлу, должно быть, видится сверху школа – ровный четырехугольник с плацем посередине. В окантовывавшем по периметру плац большом здании размещались казармы, столовая и хозяйственные службы. Наружные стены здания были выше остальных и возвышались над крышей, образовывая натуральную зубчатую крепостную стену с четырьмя башенками по углам. По сути школа была маленькой цитаделью, взять которую при случае было бы очень непросто. Здесь, в стенах, шла своя, гарнизонная жизнь, полная жесткого распорядка и тяжелых тренировок. А за внешними стенами раскинулся огромный, шумный и великолепный Константинов град – центр торговли, сердце империи. Школа же в случае необходимости могла стать одним из внутренних опорных пунктов, если бы врагу удалось преодолеть внешние стены и ворваться внутрь города. Однажды, впрочем, так случилось и без всяких врагов, – когда один из императоров слишком увлекся сбором налогов, и народ поднял бунт, возмутившись ценами на хлеб…

– Сатис! – гаркнул Плотин Титу. Эту команду на почти вышедшей из употребления латыни знал каждый солдат. Из какой бы грубой глотки не вырывалось, она всегда звучала для воина слаще райской музыки: «довольно»!.. Тит замедлил бег, свернул налево и потащился к тому месту, где сидели товарищи. Фока решил, что сейчас они наконец-то пойдут к казарме, и сделал движение, собираясь подняться, но подошедший Тит издал стон умирающей птицы, бросил на землю щит, и сдулся на него, как пустой бурдюк, из которого выпустили воздух… Фока возвратился в прежнюю позу. Плотин с усмешкой поглядел на них и неторопливо пошел с плаца.

– Добейте, братия… – простонал Тит, хватая ртом воздух, как рыба на берегу, и пытаясь непослушными пальцами развязать шейный платок. – Добейте или дайте воды.

– Нельзя, запалишься, – мягко сказал Амар. – Даже лошадям после скачки не сразу пить дают. Отдышись.

– Что ты мне о лошадях талдычишь, нехристь мугольский?.. – бессильно раскинув руки в стороны, пробормотал Тит. – Ты у меня что, копыта видишь лошадиные?

– Вижу уши ослиные, – вздохнул Амар. – Говорю же тебе – нельзя. И не нехристь я. Верую в Бога, Христа и Христородицу. Это вон Юлхуш у нас верит в вечное Небо и Землю-мать.

– Все одно, сектант ты, несторианин… – вяло отмахнул рукой Тит. – Да и как запомнить, кто из вас с Юлхушем во что верует, если вы оба на одно лицо?..

Трофим улыбнулся. Тут Тит не очень-то и соврал. Амар и Юлхуш близнецами не были, но сходны обликом были чрезвычайно. Впервые увидев их, Трофим подумал, не братья ли? Оказалось не браться, но анды – по-ихнему – побратимы… Амар как-то сказал ему об этом и сразу же пожалел, что сказал. Трофим уважал его просьбу и хранил секрет.

– …И учитель ваш, Несторий, ересиархом был… – продолжал бубнить Тит, пытаясь ткнуть в Амара обвиняющим перстом, который по усталости выписывал в воздухе замысловатые загогулины.

– И в чем же его ересь была? – поинтересовался Амар.

Тит с ответом запнулся.

– О том отцы церкви ведают, – наконец выдал он.

– Отцы!.. – фыркнул Амар. – Отцы тоже люди, ошибаться могут. Ты своей головой думай. Своими глазами смотри.

– А я и смотрю… – кивнул Тит. – И что вижу? Вместо сердобольного христианина, мне, солнцем палимому, воды подносящего, вижу тебя… И кто только назначил тебя сегодня водоносом контубернии…

– Ну, раз ты такие уже длинные речи выдаешь, значит, отдышался, – сказал Амар. – Теперь и поить можно.

– Давай! – вскинул руку Тит.

– А нету. – Амар хлопнул рукой по бурдюку, чтобы показать, что тот пуст. – Еще после метания дротиков все выдули… Надо до казармы идти.

Улеб откинул голову назад, и не стесняясь, захохотал. Остальные тоже прыснули. Тит выхватил у Амара бурдюк, вытащил пробку, перевернул и, открыв рот, начал трясти. Из горлышка выкатились две неторопливые тягучие капли, которые исчезли в Титовом чреве, как в засушливой пустыне. Тит умоляюще обвел всех взглядом, особо остановился на Трофиме, на поясе у которого висела маленькая тыквенная фляжка. Трофим развел руками и перевернул фляжку, мол, – и здесь ничего. На этом последние надежды Тита истаяли, он накрыл лицо бурдюком и навзничь повалился обратно на свой щит.

– Братия мои, – сказал он через некоторое время, не выглядывая из-под бурдюка, – Бог свидетель, истинно люблю вас, и благодарен, что ждали, пока злокозненный и жестоковыйный Плотин гонял меня по плацу, аки первогодка. Но если бы кто из вас догадался не просто сидеть сиднем, а принес бы за это время воды… О! Тогда и назвать вас остромыслыми не было бы грехом против правды…

– Ишь, заворачивает, – подал голос Фока. – Значит, и правда отошел. Нашему Титу бы не в войско, а на форум, народу вещать. А правда, Тит, – повернулся он к страдальцу, и приподняв бурдюк, спросил: – Зачем ты вообще пошел в воины?

– У тебя даже уши для этого не подходят, – добавил Юлхуш. – На них с трудом садится шлем.

– Оставь уши в покое, – отбил Тит. – У меня истинные ромейские уши.

– А чегой-то у других ромеев я не видел таких лопухов? – удивился Юлхуш.

– Что с них взять, – презрительно отмахнулся Тит, – вырожденцы.

– И у ваших старых каменных статуй я не видел таких лопухов… – опять удивился Юлхуш.

– Вырожденцы скололи.

– Зачем?

– Из черной зависти.

– У всех статуй?

– У всех. Что ты пристал? – возмутился Тит. – Я плоть от плоти «Пакс Романа» [4]4
  Пакс Романа – «Римский Мир». Обобщенное название земель подвластных Римской Империи. Термин не только территориальный, но и цивилизационный.


[Закрыть]! Истинный ромей! Ан нет, все равно найдется какой-нибудь перегрин-иноземец, который будет указывать мне, что мне делать в моей стране. Понимаешь, понаехали тут…

– Раз уж пошли разговоры, кто, как и зачем… – подал голос Трофим. – А скажите мне, Амар и Юлхуш, зачем вы здесь? Нас здесь учат ездить верхом, но готовят-то все же пехотных командиров; а вы прирожденные кавалеристы. Почему вас не направили в конные алы федератов, или в стройные ряды тяжелых всадников-катафрактариев, а?

Амар и Юлхуш переглянулись.

– В вашей коннице, при наших скромных способностях, мы не очень многому смогли бы научиться, – наконец с мягкой улыбкой ответил Юлхуш.

Трофим подумал, что из всех форм выразить мысль Юлхуш выбрал наименее обидную. Но все же, если бы его услышал кто-то из ромейских конников, или союзников-федератов, оскорблены они были бы тяжко…

– А в пехоте? – спросил он.

– В пехоте, может, и есть, – кивнул Юлхуш. – Поэтому мой отец и попросил послать нас с Амаром в пехоту. Нам интересно военное дело соседей.

– Охо… – сказал Трофим. – Значит, изучаете для развития добрососедских отношений?

– Хорошо сказал! – Юлхуш поднял палец вверх и тут же скривился: – Ох, у меня сейчас руки отвалятся.

– А как же неиссякаемая выносливость кочевников? – ехидно поинтересовался Трофим. Запрокинув голову, он вновь посмотрел в небо. Чахлые облака рассеялись, но орел все еще парил. Припекало.

– Когда про нашу выносливость легенды сложили, тогда еще Плотина не было, – буркнул Юлхуш. – Всадник без меры и лучшего иноходца загонит…

– Слушайте, а пойдемте уже к казарме, – подал голос Фока. – Я не хочу пропустить обед.

– Вот это дело! – сказал Улеб и легко поднялся на ноги. Трофим посмотрел на него не без зависти – все этому русу нипочем – и крякнув, последовал его примеру. Остальные тоже начали подниматься.

– Донесите, други, – томно молвил продолжавший валяться на земле Тит.

– Ага, щас, – пообещал Трофим и протянул Титу руку. – Вставай.

Юлхуш ухватил Тита за другую руку, вместе с Трофимом они разом дернули, и Тит с великим кряхтением воздвигся на ноги.

– Чем могли… – сообщил Юлхуш Титу. – Дальше только можем пинками под зад подогнать.

– Дальше не надо, – с достоинством сообщил Тит, поднимая щит.

– Мужи – обед, – опять напомнил Фока.

– Не боись, сейчас двинем форсированным маршем, – пообещал Трофим.

– Давайте уж побыстрее – нас ведь после обеда до девяти в город отпускают.

– О, точно! Я и запамятовал, – обрадовался Тит. – Так, а зачем нам тогда этот чертов обед?! Вместо того чтоб набивать кишки опостылевшей козлятиной с ячменем, мы можем позволить себе в городе что-нибудь эдакое!

Все гурьбой двинулись к казарме.

– Вот когда моего скромного отца возведут как твоего, в достоинство патрикия, тогда я тоже позволю себе что-нибудь «эдакое», – смачно пообещал Фока. – А пока я буду и козлятине рад.

– Зачем ждать дел отца? – Весело блеснул своими синими глазами в сторону Фоки Улеб. – Сам становись, кем ты хочешь быть.

Фока направил на Улеба палец и кивнул ему, согласно и очень серьезно.

– А я между прочим от своего отца никакого содержания не получаю, – оскорбился намеком на неравенство Тит.

– Вот именно, – согласился Фока. – А ведешь себя так, будто он тебе по литре золотом каждый месяц в карманы отсыпает. Жалование у нас малое, месяц длинный. Зачем же отказываться от бесплатной кормежки и тратить свое?

– Не скопидом я, – объявил Тит. – Есть деньги – гуляю! А нет, – не скучаю!

– Ага, ага, – передразнил Фока. – Есть деньги – гуляю. А нет – занимаю! Знаешь, Тит, если бы ты пошел служить в старое время, когда еду воину выдавали разом, на месяц вперед, ты бы все сожрал в три дня, а потом помер, опухнув, с голода. Так что тот самый регулярный обед, о котором ты так неблагозвучно отзывался – тебя спасает. Но в конце концов, что я тебя учу, как неразумное чадо? Какое мне дело? Если ты не хочешь обедать, я готов съесть твою порцию вместо тебя.

– Я в доле! – поднял руку Улеб.

– И я, – кивнул Юлхуш.

– И я, – заулыбался Амар.

– А я вот не в доле, – скептически мотнул головой Трофим. – Балбесы, раскатали губищи. А вы подумали, к кому этот ушастый припрется занимать денег, если оголодает? Придется давать ему из казны контубернии. Съедать его порцию – все равно, что залезать в собственный карман.

– Трофим, ты мудр аки змий, – сказал Улеб. – Не зря тебя назначили старшим группы, с полуторным жалованием.

– Не бойся Трофим, – сказал Тит, – казна контубернии не подвергнется разграблению. Раз эти проглоты решили сожрать мой обед, теперь-то я уж непременно съем его сам.

– Ты ж не хотел, – удивился Улеб.

– Не хотел. Но теперь, раз на него нашлось столько претендентов… У меня и с женщинами так же, – вдруг сказал Тит и погрустнел.

Тут никто не нашелся, что ответить.

Так они дошли до навеса у казармы, и здесь на них опустилась благословенная тень. Тит первым подскочил к открытому длинному желобу с водой, идущему вдоль стены казармы под окнами, и перегнувшись, окунул в него физиономию, вынырнул, довольно фыркнул, – воскрес! Как есть воскрес! – и снова исчез под водой. Трофим стянул кольчугу тоже окунул лицо в воду, и почувствовал, как напряглись по холоду мышцы и сразу посвежело в голове. Когда он распрямился, ему пришлось ухватиться за желоб, – от резкого перепада подкосились ноги и закружилась голова.

– Я бы туда весь залез и не вылезал до вечера… – мечтательно сказал Улеб, плеская себе на грудь и подмышки.

Звонко прозвучала труба – сигнал к обеду.

* * *

Силой и благоволением Аллаха, мы Урах-Догшин, хаган Великой Мугольской Державы, повелитель всех народов, и земель, от тех, где всходит, и до тех, где заходит солнце…

Ромейский василевс [5]5
  Василевс, – титул правителя, широко использовавшийся как в Греции, так и на востоке, предположительно, критского происхождения. Особое распространение получил в Восточной Римской империи. Официальным считался с 626 г. От рождества Христова, после того как ромеи изрядно вломили Сасанидам, и честно позаимствовали у них титул Василевс Василион – Правитель Правителей.


[Закрыть], сидевший за столиком, оторвал задумчивый взгляд от свитка и посмотрел на стоявшего перед ним посла, доставившего ярлык. Теперь, когда закончилась помпезная официальная часть приема, и они остались одни, император еще раз внимательно оглядел посла. Со времени смерти правителя Хурана Сильного, когда к власти пришел его сын Урах, изменились послы Мугольского Улуса… Он вспомнил посланников Хурана – крепко сбитые степняки, воины с бесстрашными глазами и бесстрастными лицами. Они сгибались перед императором в поклоне, но тут же распрямлялись, будто разжималась пружина. И он видел, что на мгновение сжаться эти пружины заставляло не благоговение перед василевсом, не почтительный страх, а только уважение к воле их далекого степного правителя.

Нынешний посол выглядел иначе. Те, прежние, были бойцы в доспехах, нынешний – жирной хитроглазой лисой в циньских [6]6
  Цинь – название одной из династий китайских императоров. Было распространено и как общее название Китая в Римской империи.


[Закрыть]шелках. Изменился Мугольский Улус… Хуран Сильный всегда поминал в своих посланиях «Вечное Небо». Сын Урах изменил вере отцов, прельстился агарянской верой и отдал себя Аллаху. Теперь на важный пост при дворе Ураха можно было выдвинуться только будучи магометанином. Последователи Вечного Неба, как и христиане несторианского толка стали не в чести. И более того, как доносили императорские соглядатаи, Урах начал давить на подданных стремясь привести их в «истинную веру». Административный, – пока только административный – нажим на «неверных» в Улусе все усиливался, но в планах Ураха было пойти гораздо дальше…

Император, который хорошо знал длинную историю своей страны, считал, что Урах «кладет яд в свою же чашу с вином». Один из прошлых ромейских императоров – Леон III – тоже однажды пытался неволить подданных в вере. Он и его ставленник патриарх Анастасий решили запретить поклонение иконам, что едва не привело державу к великой смуте. Но Леон как-то скоропостижно помер от неопознанной болезни, а сменивший его василевс лишил патриарха Анастасия сана, и, вкупе с главными приспешниками, закатал в отдаленный монастырь… Ересь иконоборчества временно попритихла, и это, как подозревал император нынешний, сохранило Романии много сил и крови. Урах же историю не знал, и уже начал строить свою плотину на реке веры. Напряжение росло, плотина трещала и скоро должна была прорваться. Но недалекий Урах этого не замечал…

Император отвлекся от размышлений и посмотрел на лежащий перед ним пергамент. Самый первый. Положивший начало переписке по этому щекотливому делу.

Силой и благоволением Аллаха, мы Урах-Догшин, хаган Великой Мугольской Державы, повелитель всех народов, и земель, от тех, где всходит, и до тех, где заходит солнце, шлем тебе, правитель Рума Диодор, пожелание здоровья и наш приказ: «Отец наш, Хуран-Бохо, до смерти будучи хаганом, послал к тебе в гости брата нашего Амар-Мэргэн». Сейчас настало время Амар-Мэргэн вернуться домой. Пришли к Нам брата нашего, и тем яви свою дружбу и покорность. Если же ты ослушаешься Нашего приказа, то станешь врагом Нашим. Итак, яви послушание. Мы же тогда явим тебе милость. И будет между нами вечный мир.

Император хорошо представлял, что будет с Амаром, если он пошлет его обратно, к царствующему брату. Который по очереди рождения вовсе не должен был стать правителем… Который обошел правила престолонаследия самым простым, древним как мир путем… Урах-Догшин предлагал нехитрую сделку. Или император отдаст ему брата, или нынешний хаган разорвет союз, а то и прямо объявит войну. С этого волчонка станется. Возможно, он даже сделает это с радостью, ибо заскучавшие ветераны получат войну и добычу, и война отвлечет народы улуса от укрепления муслимов во власти. Такой уж был поставлен императору выбор: на одной чаше весов мальчишка, которого ему когда-то доверил отец, на другой – жизнь и спокойствие подданных, мир на долгом участке границы. Выбор очевиден для порядочного человека. Выбор очевиден и для политика.

Император дернул за шнурок, свисавший с потолка, и через минуту в дверях появилась согнутая в поклоне сухощавая фигура распорядителя. Распорядитель поклонился, показав идеально лысую голову, и застыл, ожидая. Черты его худощавого лица были совершенно бесстрастны. Император перевел взгляд на хитроглазого толстяка-посла.

– Тебя проводят и разместят подобающе сану. – Император говорил послу, но знал, что распорядитель приял его волю. – Тебе сообщат, когда будет готов мой ответ. Это будет скоро. Теперь же иди, отдохни после долгого пути.

– Благодарю, великий. – Посол с неожиданной ловкостью учинил поклон, и наполовину не выйдя из него, начал перемещаться к двери, не поворачиваясь к императору спиной. Циньская школа… Задница посла уверенно двигалась к двери, будто кусок магнита к железу. Щелка при каждом шажке издавали тихий шелест.

Император тихо вздохнул и опять подумал, что багатуры [7]7
  Багатуры – «богатыри», также известные как «тумэн отборных богатырей». Козырь правителя, для решающего удара в сражении. В мирное время так же несли функции охраны ставки.
  С высокой долей вероятности разделение на «дневных» и «ночных» стражей имело не букальный смысл, – что эти сторожат обязательно и только днем, а те ночью – а было традиционным условным названием. Но очевидно что гвардейский корпус имел разделение, и на постах совместно дежурили представители разных подразделений, следя, кроме всего прочего, и друг за другом. Части служили друг-другу определенным противовесом, на случай если один из гвардейских командиров замыслит худое против правителя. Это позволяло чингизу не опасаться эксцессов вроде происходивших в Римской империи, где обнаглевшие преторианцы пытались менять императоров согласно своим шкурным интересам, а в конце второго века вообще выставили трон на аукцион. Чингиз был весьма мудрый человек, потому и умер не в результате дворцового переворота.


[Закрыть]с пружинами в спинах нравились ему гораздо больше.

* * *

Здоровый молодец с натугой налегает на створки, и врезанная в ворота дверь медленно со скрипом распахивается. По мнению многих рядом стоящих – слишком медленно, – Трофим видит, как некоторые парни рядом переминаются, притоптывают, и только что не пускают пар из ноздрей, как мифический змий Тифон. Нет, не так быстро, ребята. Сначала нужно по очереди пройти мимо хмурого оптиона и отдать ему табличку со своим именем. Сегодня на посту стоит оптион Георгий, он знает всех старших учеников в лицо, и поэтому подлоги не пройдут. И горе тем, кто к положенному сроку не вернется и лично не заберет свою табличку обратно – иначе выйдет на прогулку по спине опоздавшего многохвостая плеть. После такой экзекуции с неделю спать можно только на животе. А если исполнитель озорства ради протянет пару раз пониже – (что вообще-то, конечно, не положено, но ведь может дрогнуть уставшая рука, да и у плетки столько концов, разве уследишь?) – так и сесть лишний раз не захочешь. При этом экзекуторы не преминут сообщить страдальцу, что он еще легко отделался, потому как порка теперь и не порка, а так, поглаживание ласковое.

– Вот то ли дело раньше, когда на концах плетки были свинцовые шарики, – мечтательно-плотоядно закатывал глаза старый солдат, выполнявший функцию экзекутора. – Знаешь, что можно было сделать одним хорошим ударом? Вчистую развалить спину, отслоить мясо с костей, переломать ребра, а при особо удачном попадании – и хребет!..

Ходили упорные слухи, что железо с плеток упразднили не только из человеколюбия и заботы о здоровье воинов, но и потому что испуганные солдаты предпочитали заслать экзекутору денег, дабы он не слишком усердствовал. Таким образом система наказания, поддерживавшая дисциплину, со временем выродилась в инструмент повального мздоимства. В самом деле, после облегчения плетки, желающих занять должность экзекутора находилось много меньше – видать, стало не так прибыльно.

И все же порка даже облегченной плеткой была тяжка. В школе ей не злоупотребляли, предпочитая наказывать монетой из и так небогатого жалования. Но за серьезные проступки драли, хотя и не доводя до увечий. Начальник школы, комес [8]8
  Комес, comes (лат), – сопровождающий, спутник, эскортер. Со временем приобрело смысл «начальник» для определения военной или административной должности. В разные временные и географические периоды обширной римской истории должность имела и разный вес, от командира тагмы – отряда в 200–400 человек, до командира куда более значительных соединений. В смысле «начальник над…» комес использовался и для обозначения важнейших должностей державы.
  Например:
  Сomes thesaurorum – «начальник сокровищ», – главный казначей.
  Comes sacri stabuli – «начальник священных (императорских) стойл» – один из высших армейских чинов, главнокомандующий, и т. д…
  Здесь, комес – начальник школы.


[Закрыть]Феофилакт любил говорить, что будущий командир должен на себе испытать все наказания, которым он затем сможет подвергать солдата; лишь тогда он будет знать им меру. К последнему году обучения среди набора Трофима не было ни одного молодца, по спине которого хотя бы раз не оттанцевала плеть.

Это было больно, многие кричали, и к концу экзекуции, случалось, вообще теряли сознание или начинали плакать. Трофим себе такого не позволял никогда. Он просто не мог опозориться перед своей контубернией – уж слишком крепкие там подобрались ребята.

Фока закусывал колышек мягкой молодой древесины, который давали наказываемому для того, чтобы он не сломал зубы. Лицо его принимало выражение каменной упертости и на его лбу пролегала тяжелая горизонтальная складка. Только эта складка и плясала на его лице, подрагивая в такт ударам плети. Иной реакции не было.

Юлхуш и Амар на собственной экзекуции имели вид людей одолеваемых неприятной скукой. Примерно с таким видом взрослый человек принимает горькую микстуру. Лишь в моменты, когда плеть ожигала спины, лица их от напряжения начинали бугриться желваками, но почти сразу на физиономии возвращалось выражение равнодушия.

Взгляд Улеба, наоборот, в такие моменты становился столь лютым, что даже бывалым экзекуторам становилось не по себе. Что до колышка, – Улеб ни разу не взял его в рот.

Показывать слабину перед парнями было никак нельзя, и Трофим не давал ни малейшего повода думать, что он может переносить порку хуже. От колышка он, правда, не отказывался, но и ни разу не дал экзекутору добыть из себя хоть один звук. Влагу, все же иногда помимо воли выбитую у него из глаз, он старался убирать быстро и украдкой.

Звуки за всю контубернию при порке издавал Тит. Он подобно Улебу не брал колышек, но едва плеть касалась его спины, как Тит начинал голосить, словно актер в амфитеатре, которому нужно докричаться до самых дальних зрителей:

– Ох, муки тяжкия! – надрывался он после каждого удара. – Ух, горюшко непереносное! – начисто заглушал он мощный свист кожаной плети, голосом фальшиво-гнусным, как у наемной плакальщицы на похоронах. – Увы мне! Доля сиротская! – пучил он глазищи и краснел ушами от напряжения. – Ай, злая планида-насмешница!..

Озадаченный экзекутор пробовал даже пороть Тита потише, чем других, но это не помогало. Тит все равно вопил, будто его заживо посадили на раскаленную сковороду. Однако стоило лишь экзекуции закончиться, он утирал глаза и больше не издавал ни звука, как бы жестоко ни была истерзана спина. В конце концов однажды присутствовавшему на экзекуции комесу Феофилакту это надоело, и он в приказном порядке поручил воткнуть в рот Титу колышек. Тит деревяху взял, – и членораздельные слова стали неслышны. Но они все равно были. По одним интонациям мычания всякий понимал, что Тит продолжает сокрушаться о постигших его горестях. Феофилакт на колышке больше не настаивал… Когда товарищи у Тита потом спрашивали, откуда при живых родителях у него взялась сиротская доля, он честно ответил, что он не думал о таких мелочах, потому что очень старался не заплакать…

Трофим свою последнюю порку получил из-за Эрини.

В тот день они гуляли по улицам, а потом стояли в гавани, рассматривая как боронит лазурные волны вдали от берега узкий многовесельный дромон [9]9
  Дромон – быстроходное весельное судно. Барабан применялся для координации ритма действий гребцов, чтоб не спутались за бортом длинные весла.


[Закрыть], как весело разгружается рыбацкий галеас и как качаются у пристани со спущенными парусами пузатые купеческие генуэзцы водоизмещением во много тысяч амфор. А потом они снова гуляли, и Трофим шел, гордо посматривая на встречных прохожих, ведь по сроку обучения на нем уже был настоящий пояс воина, а еще с ним шла самая красивая девушка. Тит, как-то раз увидев Эрини, потом неделю гундосил о том, что если бы отец обручил его с такой, жизнь его сложилась бы совсем иначе… Это был прекрасный день, но как и все дни, он заканчивался. И Трофиму нужно было успеть проводить Эрини домой и вернуться в школу до захода солнца. А еще конец вечера омрачало то, что ему не светил выходной на следующей неделе, о чем он Эрини честно и сказал, когда привел её к воротам отчего дома.

– На следующей неделе мы не сможем увидеться, – сказал он.

– Почему? – огорчилась Эрини.

– Отменили увольнительные. Один из моей контубернии…

«Тит, чтоб тебе лопнуть», – пожелал про себя Трофим)