Текст книги "Последний брат"

Автор книги: Лев Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Улеб жестом показал Фоке на сидящего и потом ткнул пальцем себе в грудь – мол, этот мой. Потом показал на Фоку и на лежащего мугола.

Еще секунду он полежал, примериваясь, а потом поднялся и мягкими кошачьими шажками поплыл к степняку. Трофим двинулся за ним. «Мугол снял шлем с брамицей, – подумалось ему, – и воротник у хуяга широк, хорошо».

Ветер тряхнул кроны, шурша листьями, – и потому ничего не почувствовал, и ничего не услышал бдевший страж. Последние два шага Улеб пролетел рывком, как хищная кошка, взмахнул руками, набрасывая удавку. Страж всхрипнул, воздев руки, пытаясь подцепить врезавшуюся в шею петлю, но та уже слишком глубоко врезалась в его шею. Улеб же, не отпуская пояска, провернулся через правое плечо спиной к стражу и, отрывая от земли, взвалил его к себе на спину, как взваливают куль. Трофим подскочил и, как клещами, до боли в сведенных кулаках вцепился в запястья мугола, раньше, чем тот успел добраться руками до меча или ножа на поясе. Страж бешено дернулся, взбрыкнул, лихорадочно пинаясь ногами, и самое отвратительное, Трофим встретился с ним взглядом. В лице мугола, искаженным болью и сверхусилием, уже не было ничего человеческого, но в широко раскрытых глазах плескались ужас, боль, жажда жизни. Вернее, там была сама жизнь, и жизнь эта неумолимо отступала, взгляд мугола мутнел, теряя осмысленность, но он продолжал смотреть в глаза Трофиму, словно это еще что-то могло для него изменить. Он продолжал смотреть, пока Улеб не перевалил его за плечо так, что Трофим перестал видеть лицо мугола. В стороне дернулся второй, спавший чутким сном страж, сел рывком, но уже сзади навалился на него Фока, а на ноги тяжелым грузом упал Амар. Фока левой рукой зажал стражу рот, а правой нанес кинжалом удар сверху вниз, по шее, там, где оканчивался обшитый сталью хуяг. Хрустнула разрываемая плоть, но вместе с муголом дернулся почему-то и Фока. Какую-то долю секунды ромей сидел, выкатив глаза, с искривившимся от боли лицом, а потом принялся беспорядочно месить шею мугола ударами. Кровь летела на него и на Амара. А он продолжал и продолжал бить.

По телу мугола, которого держал Трофим, прошла последняя дрожь, и Трофим почувствовал запах – страж обмочился. Улеб еще пару секунд держал, потом присел и опустил тело мугола, которое мешком начало валиться на землю. Трофим разжал запястья убитого, и перехватив под мышки, аккуратно отпустил тело на землю, стараясь не смотреть больше в лицо.

– Фока! – услышал он рядом горячечный шепот Амара. – Хватит! Он умер! Умер!

– Господи-Боже, больно-то как! – рявкнул Фока, и это был продирающий до костей крик шепотом, – Он руку! Руку мне закусил! Да разожмите же вы ему зубы в конце концов!

Трофим подскочил, и они вместе Амаром принялись разжимать челюсти мугола, но у того их словно судорогой свело. Фока до крови закусывал губу. Улеб наклонился над своей жертвой и дернул шнурок, который выдрался из прорезанной шеи с неприятным чмоком.

Челюсти, которые пытались разжать Амар, все не подавались. Лицо мугола было скользким от крови, пальцы срывались. Наконец Амар схватил нож Фоки, вспорол щеку муголу и вогнал клинок между зубами.

«Я сейчас сойду с ума», – подумал Трофим.

Челюсти мугола медленно разошлись, и Фока, сидя, свернулся калачиком, баюкая свою руку.

– Дай посмотреть, – наклонился над ним Улеб.

– Уйди… Не тронь… – выплевывал слова Фока. – Господи ж ты Боже мой!…

Амар был весь забрызган черной в лунном свете кровью. Лицо его было как каменная маска, но его никто не назвал бы бесчувственным – просто все выражение утекло в глаза.

– Небо, прости мне, – пробормотал он. – Лучше бы я бил. Держать еще противнее…

«Да, – подумал Трофим, – Лучше бы и я сам. По крайней мере, со спины я не увидел бы глаз». Даже Улебу было не по себе, Трофим поймал выражение его лица. На краткий момент, но поймал. Похоже, и для него теория впервые перешла в практику.

Но вслух Трофим сказал другое.

– Нас учили для этого. Мы попробовали кровь. Только теперь мы настоящие воины…

И едва успел отвернуться от ребят, когда его резко вывернуло на кусты жгучей желчью.

* * *

Руку Фоки удалось осмотреть и обмотать оторванной от нательной рубахи шелковой тряпицей. Мугол прокусил Фоке ладонь и палец так глубоко, что кровь с трудом удалось унять. Теперь Фока сидел, привалившись к дереву и баюкая левую руку на груди, и по лицу было видно – ему дурно от боли.

Улеб уже отошел, стащил с ближайшего мертвеца сапог, приложил подошвой к ноге, сунул нос в голенище, сморщился, но натянул трофей на ногу.

– Что теперь? – повторил Амар.

В лагерь, – сказал Трофим. Мир вокруг медленно обретал ясность. Во рту его до сих пор было кисло. – Надо спешить. Неизвестно, когда у этих должна быть смена.

Улеб снял сапоги со второго стража и перебросил их Трофиму в руки.

– Примерь.

Трофим приложил подошву к ноге.

– Маловат, – с сожалением сказал он. – Фока, попробуй-ка… А ты Амар, бери хуяг, облачайся по полной. Пойдешь первым.

– Хорошо, – согласился Амар.

– Может, лучше я? – предложил Улеб. – Они ведь это все затеяли как раз чтоб Амара убить. Не дело его туда первым спускать.

– Амар пойдет, – отрезал Трофим. – Его хоть на какое-то время могут принять за своего. А ты, прости, рожей не вышел.

– Под шлемом лица все равно не видно.

– Это да. Но если его окликнут, он сможет ответить природно по-ихнему.

– То верно, – подумав, кивнул Улеб. – Тогда я пойду с ним. Амар если что ответит, а если окажется, что в лагере есть еще часовые, то нам будет сподручней их утихомирить.

– Второй хуяг весь в крови, – заметил Трофим.

– Ничего, сейчас ототру как-нибудь. Ночью-то не заметят.

– Хорошо.

Трофим в который раз порадовался, что учеба привила слаженность их команде. Они могли посоветоваться друг с другом, но каждый уступал, если видел, что товарищ сказал что-то более разумное. Слаба Богу их команда не была собранием горлопанов, не способных слушать других. А ведь они были люди разных сословий, Тит – сын патрикия, Амар вообще царского рода… Эх, Тит-Тит…

Фока все возился с сапогами, неловко отведя в сторону левую руку, и пытаясь натянуть голенище одной рукой. Улеб присел над ним, помог натянуть сапоги. Фока встал, опираясь на здоровую руку.

– Как, не жмет? – спросил Улеб.

– Нормально, – ответил Фока. – Даже вроде с запасом.

Амар уже опоясался мечом, и примеривал шлем. Улеб вытянул из налучья трофейный лук, и осмотрев, натянул тетиву на ушко. Он был хорошим стрелком, хоть и не в уровень Амара и Юлхуша. Юлхуш… – Трофим поморщился. Сколько же он будет на этом спотыкаться? Слишком свежо, и он постоянно вспоминает их, как живых… Трофим оглядел свои грязные ноги. Теперь он единственный из всех был необут, с этим нужно было что-то делать. Он подошел к разоренному телу стража, и стараясь не глядеть на его лицо, разрезал и снял с того нательную рубаху. Раскромсав её ножом на несколько кусков, он навернул их на ноги и укрепил подвязками из той же материи. Поднялся. Долго в таких оборках не побегаешь, но это лучше, чем ничего.

– Значит, сделаем так, – зашептал он. – Первым идут Амар и Улеб. Он проверят, спит ли лагерь. Если тревоги не будет, следом я и Фока. Если вас окликнут, попробуйте отбрехаться. А если будет возможность… – Он снова вспомнил глаза мугола, когда его горло перехлестнула удавка, но перемог себя и твердо закончил. – Убейте тихо.

Амар кивнул и заговорил о своем:

– Там возможности шептаться долго не будет. Давайте здесь обо всем договоримся. Когда подойдем к лошадям, седлайте ромейских коней, каждый своего. Они к вам привычные, да и вообще служат любому, кто на них вскочил. А я уж взрежу путы на ногах мугольским коням. Нас слишком мало, надежно гнать табуном мы их не сможем, да и навык есть только у меня и Улеба. Но придется попробовать. Трофим и Фока, вы пойдете впереди. Возьмете наших сменных лошадей на коноводский повод, каждый по две. Мы с Улебом будем гнать коней сзади. Надеюсь, они пойдут как за вожаками. Если какая попробует повернуть назад, угостим их стрелами. Если сильно заартачится какая из тех, что у вас в привязи, – рубите повод.

Еще пару минут они обсуждали детали.

– Удачи, – сказал им Трофим и хлопнул Амара по плечу.

– Удачи всем нам, – отозвался Улеб, и они с Амаром двинулись к лагерю, тихонько поскрипывая сталью на халатах.

– Слишком быстро идут, – сказал, оставшийся рядом с Трофимом Фока. После того как ему прокусили руку, был момент что он совсем расклеился, но сейчас уже вроде отошел.

Трофим и сам видел, что друзья спускаются по холму быстро. Впрочем, видимо и они сами также подумали, потому что одна из облаченных в хуяг фигура положила другой руку на плечо, и они пошли медленней, и даже с некоторой вальяжностью, которую нарушало лишь слишком частое верчение головами во все стороны.

Наблюдая с опушки, Трофим и Фока видели, как двое подошли к лагерю, и как у ближайшего к лесу шатра откинулась пола, и оттуда навстречу лазутчикам высунулся страж.

– А, все-таки есть второй караул… – прошептал Фока.

Трофим снова ничего не ответил, напряженно наблюдая за происходящим.

Страж, высунувшийся из шатра, должно быть, что-то спросил у пришедших. Наверное, его удивило, что караул оставил пост, да еще и вдвоем. Амар что-то ответил ему измененным голосом, так что стражу пришлось некоторое время соображать, кто же это перед ним.

Это все Трофим мог только предполагать. Зато он точно видел, как один из его друзей подошел к высунувшемуся из палатки стражу вплотную, после чего страж повалился обратно в палатку, и оба друга нырнули внутрь следом, один сразу, а второй, повертев по сторонам головой. Через некоторое время они появились из палатки, и один призывно махнул рукой.

– Пошли, – сказал Трофим, и они с Фокой быстро побежали по склону.

Пока они бежали к лагерю, Улеб и Амар уже успели выбраться из шатра. Все вчетвером они остановились у его стены.

– Было двое, – сказал Улеб.

– Может, и еще есть? – спросил Фока.

– Мы это скоро узнаем, – пообещал Трофим. – А теперь – к лошадям.

Друзья взяли свои седла там, где их и оставили, хотя седельные сумы муголы перерыли и взяли оттуда все что было мало-мальски ценного. Пошли к лошадям. Лошади тихо пофыркивали, но ни одна из них не заржала. Они тянулись к Амару теплыми губами, и требовали ласки и вкусного, – к хорошему быстро привыкают даже лошади. И только некоторые кони настороженно косили глазами. Но и они не подали голоса, так как тоже привыкли к Амару и признавали его право быть рядом. Улеб и Трофим оседлали и взнуздали своих коней, потом коня Амара и четвертого – для Фоки. Всякий раз, звякнув уздой или подпругой, друзья настороженно замирали, но ночь была тиха. Вымотавшиеся за день и ночной бой стражи спали всласть. «Занятно, – подумал Трофим, – если бы мне кто день назад сказал, что я когда-нибудь буду ненавидеть людей и одновременно желать им самого тихого крепкого и спокойного сна, я бы решил что такого не может быть. Но сейчас я желаю вам самого глубокого сна. Спите стражи».

– Этих берем? – Улеб указал Амару на быков, которые обычно тащили повозку.

– Оставим Хунбишу на бедность. Пусть попробует на них за нами погоняться.

Наконец к каждой оседланной лошади привязали по запасной. Освобожденные от пут кони начали перешагивать, каждый удар копыта о землю казался Трофиму оглушительным, но лагерь пока был тих.

Друзья оседлали лошадей, Амар и Улеб легко, Трофим старательно, а Фока с зубовным скрежетом, когда ему пришлось схватиться рукой за повод.

– Справишься? – спросил Трофим.

Фока кивнул, левой рукой обмотал поводья вокруг запястья.

– Давайте потихоньку вперед, – шепнул Амар. – Шагом, чтобы лошади сумели за вами построиться.

Трофим тронул бока лошади ногами, и та легким шагом пошла вперед. За ней двинулся Фока, двинулись, когда натянулись поводы, привязные, а за ними повинуясь инстинкту, медленно пошли и остальные лошади. Для них это было дело привычное – много раз их водили табуном не хозяева, а назначенные коноводы. Заблудших и отстающих сзади погоняли Улеб и Амар. Перестук копыт участился, стал дробным, а лагерь по-прежнему был тих. Испортил все тот самый вредный коняга, который прежде ни за что не желал принимать ласки Амара. Сначала он попробовал задержаться, а потом когда Амар легко подхлестнул его легким ударом плети по крупу, тот вернулся в табун, но при этом решил попрощаться с хозяином звонким и чистым голосом.

Ржание разнеслось над ночной равниной, и в лагере наконец кто-то проснулся. Неизвестно, был ли это хозяин коня, или кто-то другой, но сперва недоуменные, а потом тревожные крики заполнили ночной воздух.

– Гони! – крикнул Амар, и Трофим послал лошадь, переводя её в галоп, чувствуя как ритмично и слитно заходило под ним лошадиное тело.

Фока скакал рядом, закусив губу. Табун начал набирать скорость. Трофим обернулся и увидел, как шатры лагеря быстро уменьшаются. Свистнуло в темноте, и пролетевшая над Амаром и Улебом стрела попала в шею, как раз под затылок одной из лошадей с краю табуна. Лошадь рухнула на колени как подкошенная и, перекатившись пару раз, замерла на земле. Две других запнулись об неё, но выровнялись и прибавили скорость. Теперь табун подгонял еще и испуг.

– Спасибо за подмогу, – пробормотал Улеб.

В этот момент от лагеря раздался разноголосый и разнотоновый свист, и несколько коней ответили ржанием, признавая своих хозяев. Идущие в конце табуна начали сбавлять темп. Улеб и Амар применили плетки, и кони подстегнулись, но двое, в том числе и тот самый упрямый конек, отвернули вправо и начали разворачиваться к лагерю. Амар вытащил лук, вложил стрелу и, выбрав момент в волнах лошадиной скачки, пустил стрелу. Мгновением позже выстрелил и Улеб. Стрела Амара вонзилась в шею, и конек сник, сбавляя темп и оглашая ночь оглушительным ржанием. Улеб попал в живот, и второй несчастный конь, наоборот, прибавил скорость и унесся в ночь отчаянными скачками. Свист сзади продолжался. Еще несколько коней отвернули. Табун разделился на две неравные части – большую, которая продолжала привычно идти за основной массой сородичей, и меньшую, которые слишком были привязаны к хозяевам, чтоб не ответить на их зов. Эти пытались выбраться из потока, и замедляли движение.

– Бьем лучших… – горестно пробормотал себе под нос Амар и снова пустил стрелу в убегающего жеребца.

Улеб вторил ему, хотя его стрельба и не была так результативна. Все-таки стрелять, полуобернувшись назад, он не привык.

Трофим увидел, как привязанная за лошадью Фоки коноводным поводом лошадь заржала и попыталась сбавить ход, но повод тянул её, и она бежала, оглашая ночь отчаянным ржанием. Наконец, отчаявшись вернуть своих коней, муголы решились на последний шаг, в воздухе засвистело, и ночь прошил залповый град стрел. Но для стрельбы при луне уже было слишком далеко, и их подвело неверное упреждение. Стрелы с глухим стуком втыкались в почву впереди и правее уходящего от лагеря табуна.

– Сейте хлеб, растите репу, пахотники! – закричал сзади Улеб тягчайшее в его понимании оскорбление, обернувшись к лагерю и сложив руки горкой. – Вы не мужи крови! Не вам носить мечи! – И вслед за этим издал победный клич, нечленораздельный и радостный.

– Они умеют стрелять и на звук! – крикнул ему Амар.

– Пусть стреляют! – гаркнул Улеб.

И от его слов и крика Трофиму тоже передалось радостное возбуждение. В перестуке копыт и ржании звучало: Они ушли. Вырвались. Уцелели. И значит, – победа!

* * *

Великий хаган Мугольского улуса Урах-Догшин сидел на подушке в своем походном шатре. Далеко был он отсюда мыслями. Как сквозь покрывало тумана слышал он доносящиеся снаружи звуки вставшего на стоянку отряда. Рассеянным взором глядел на стены шатра и кошму, где, раскрывшись, возлежала наложница. Хсю-Ва, лучший цветок покоренных областей Джун-Го…

Он рассеяно оглядел её и провел рукой по крутому бедру. Хсю-Ва пошевелилась во сне. Вздорная баба… Болтливая. Характер несносный. Она одна из немногих решалась не просто прекословить ему, но еще и повышать при этом голос. Возжелав новых украшений, она вынимала из него всю душу. Болтливая даже в обычное время, она могла трещать не переставая, когда, как она говорила, «исполнялась волнения». Но хуже всего была её привычка, тыкать его – самого хагана – пальцем в бок для привлечения внимания, и доказательство своей болтливой женской правоты. Отучить её от этого не могли даже тяжелые подзатыльники. Впрочем, все это окупалось искусностью Хсю-Ва в делах любви. Только она могла заставить его так, как она это называла, «исполняться высшей радости мужества». Своими искусными ласками она доводила Ураха до высшего наслаждения. Возможно, ей это удавалось так хорошо именно потому, что как подозревал Урах, сама она особого наслаждения не получала… За ласки приходилось платить исполнением её многочисленных прихотей. Что делать, – ведь если брать Хсю-Ва без её согласия, удовольствие вполовину не так хорошо. Урах пробовал… Когда-нибудь она доведет его. Или просто надоест. Тогда он лишит её и болтливого языка, и жизни.

Жизнь… Мысли его перетекли в другое русло. Жизнь… Он сам создал свою жизнь. Судьба дала ему крохотный шанс, тем, что он родился сыном хана, а не простого степняка. Но что дал бы этот шанс тлеющему человеку с теплой душой? Такой бы всю жизнь просидел за спиной своих братьев, более удачливых очередью рождения. Брал бы, сколько бросят, и гнул бы спину перед хаганом – сколько нагнут. Он был иным. Дух его был горяч, и еще с детства Урах понял: он сам должен быть владыкой. Он не испытывал к своим братьям особых чувств. Возможно, в этом были виноваты их матери, жены хагана, которые все время вели между собой подковерную борьбу за власть на женской половине, и естественно втягивали в эту вражду и сыновей. Но скорее всего, он не любил бы братьев даже если бы в доме хагана царило полное согласие. Еще с детства он понял, что его братья – это преграда к цели. Они – высокий частокол, за который для него не перелетит ни один луч счастья. Потому что в малом для него счастья быть не могло. Дух его был слишком велик для подчинения кому бы то ни было. И он расшатал и вынул этот частокол. Урах был рожден владыкой, и он стал им. Не было преград его воле, и лишь желание был его законом на этой земле. Верой его матери был ислам, и он сам стал муслимом – покорным Аллаху. Многие, у кого хватило смелости, порицали его за отказ от веры отца в Вечное Небо. Рты, изрыгающие хулу, он заткнул смертью. Глупцы не могли понять, что вера в Аллаха самая подходящая и для государя, и для подданных.

Еще юношей он понял, единственное, что ограничивает мощь духа – запреты, вбитые в голову в детстве. Убери запреты, и твои желания сравняют вечные горы. Запреты сами были горами – горами гнилого мусора. Сложенные из брюзжания предков, законов и наставлений дряхлых богов. Потому-то они и принял Ислам, что в нем под ворохом запретов Аллах скрыл сокровенное, которое Урах постиг. Аллах так же, как многие другие боги, осуждал убийство, разврат и предательство. За нарушение запретов мусульманина ждала джахханам – огненная геенна. Но Аллах так же сказал, что ни один правоверный муслим не останется в геенне навечно! И отбыв плату за свои грехи, все равно попадет в райский сад – джанну. Это был честный договор, который позволял храбрецу на этом свете творить абсолютно все, чего бы он не захотел! Сделал – ответишь. Но когда ответишь, потом все равно будешь рядом с Аллахом. Не это ли лучшее доказательство того, что Аллаху нравились храбрые, способные на подвиг мужи вместо послушных овец? А может, только такие смельчаки и попадут к Аллаху? Просто об этом не сказано людям, чтобы жизнью отобрать достойных. Разве хочет хаган видеть у себя при дворе нухуров, не способных на поступок? Почему же Аллах должен собирать к себе овец? Волки лучше. Главное, чтобы они были верны вожаку. Это – единственный закон, который им нужно знать.

От общих размышлений его мысли перешли к делам более конкретным. Вожак… А кто-то опять посмел покуситься на его власть. Отправившись на встречу с братом Амаром, он заодно послал доверенного человека проверить, как работает линия ямских станций по идущему к ромейской державе тракту. А потом к нему прискакал посыльный с сообщением – что доверенному кто-то срубил полбашки. Был этих смутьянов маленький отряд. Большую часть его убили, но кто эти люди, установить так и не удалось. Кто посмел тронуть человека со знаком, воплощающим волю самого хагана?! Откуда взялся отряд? Что он делал на этих путях? То, что тем же путем везут к нему брата Амара, – совпадение ли? Или же здесь заговор?! Урах сжал зубы. Не зря он проделал этот долгий пусть. Сперва разберется с братом, а потом перетряхнет весь улус, как блохливый мешок, и вытряхнет заговорщиков под свой взор. Тогда – горе им.

Полог распахнулся, и в шатер вошел Сахир-Буюрук. Этот тысячник ночной стражи один из немногих имел доступ в шатер хагана в любое время дня и ночи. Бледный цвет кожи и седые волосы вкупе с пустым выражением лица делали тысячника похожим на мертвеца. Сахир всегда имел такой вид, будто ничто из окружающего ему неинтересно, но ничто не могло укрыться от его глаз. Урах поглядел на Хсю-Ва и набросил шкуру на её наготу. Сахир склонился в поклоне.

– Высочайший, прибыл гонец от Хунбиша-Бильге с личным посланием.

– Впусти, – изрек Урах.

Сахир обернулся к выходу, выглянул наружу и жестом позвал гонца. В шатер усталой походкой вошел ночной страж с мешком в руках.

– Мне уйти? – спросил Сахир.

– Останься! – Качнул головой Урах и оглядел посланца. – Письмо или на словах?

– На словах, высочайший, – ответил посланец. – Я – обученный памятник.

Урах удовлетворенно кивнул. Читать и писать он не умел, и потому писем не любил. Его отец Хуран когда-то много сделал для того, чтоб обучить грамоте сыновей, причем грамоте не одного народа. Для того он выписал в орду ученых грамотников с разных концов улуса. Но Ураху грамота не давалась. Не было у него к ней ни склонности, ни прилежания. Он не понимал, зачем воину разбираться в этих закорючках. Вот его братьям Сырыму и Амару грамота давалась хорошо. Но Сырым уже давно мертв, а Амар скоро будет. Не сильно-то им помогло словописание… Однако посмотрим, что послал Хунбиш.

– Говори! – приказал Урах посланцу.

Звериная шкура отлетела, отброшенная изящной рукой, и Хсю-Ва предстала перед мужчинами во всем великолепии своего естества. Видно, под шкурой ей стало жарко и она проснулась, и теперь, приподнявшись на локте, осматривала собравшихся ленивыми лукавыми сонными глазами. Урах мельком глянул на неё с раздражением. Сахир спокойно окинул её своим пустым мертвым взглядом. Посланец стрельнул глазами на девушку, наткнулся на обычно потаенное и, испуганно взглянув на хагана, потупил очи.

– Прикройся, – приказал Урах девушке.

– Мне жарко… – капризно пробормотала Хсю-Ва, но при этом подтягивая к себе и накидывая халат. Она могла дразнить хагана, говорить и делать многое, о чем другие и помыслить не могли. Могла даже возражать и оспаривать его волю, но – только наедине. Дурой она отнюдь не была, поэтому все, что приказывал хаган при своих людях Хсю-Ва исполняла, и исполняла быстро.

– А ты… – Урах обернулся к посланцу. – Мне что, нужно спрашивать дважды? Что мне велел передать Хунбиш?

– Прости, высочайший! – очнулся посланец. Он постоял еще секунду, подняв глаза кверху, вспоминая. А потом быстро и уверенно начал выдавать запомненное.

– «Мой хаган. Сим посланием доношу тебе, что дело пошло не совсем, как задумано. – Глаза Ураха сощурились. – Брат твой Амар-Мэргэн почуял неизбежное, хоть я не дал ему к тому ни самого малого повода. На последней стоянке под покровом ночи Амар-Мэрген и его сопровождавшие пошли в тайный побег, замечены были стражей и остановлены стрелами. Так умер брат твой. Гонец, который доставит письмо, доставит так же тебе и его голову. Более подробно ты можешь все узнать у гонца, благо он всему был самоочный свидетель…»

Урах облегченно выдохнул. Сахир заметил, как растворяется желчь гнева хагана, уходя от лица. Но все же гнев не нашел выхода, теперь следовало вести себя еще осторожнее.

– «…Худо однако, что нескольким сопровождающим твоего брата, из румеев, удалось ускользнуть и укрыться в лесу, – продолжил посланец. – Нельзя позволить румеям помнить им то, чему они были свидетелями. У меня здесь достаточно людей, чтобы не выпустить их из леса, но мало для того, чтобы найти их. Потому, прошу тебя высочайший, прислать сюда как можно скорее людей, чтобы концы дела связались, и все утихомирилось и успокоилось».

– Ты слышал, Сахир? – Повернулся к тысячнику хаган. – Отряди людей, пусть едут на подмогу Хунбишу. Пусть заглянут под каждый лист в том лесу и отыщут беглецов. Потом нагонишь меня. Я поеду обратно в орду. Мне здесь уже делать нечего.

– Твой приказ у меня в ушах, глазах и на сердце, высочайший. – Поклонился Сахир-Буюрук.

– Покажи мне её, – приказал Урах гонцу.

Посланец приблизился, открыл мешок, снял крышку с кадки с соляным раствором с поклоном поставил её перед хаганом и отошел на прежнее место. Хсю-Ва брезгливо сморщила нос и одновременно широко открыла глаза от любопытства. Сахир уже собравшийся идти отдать приказ, задержался. При всей его бесстрастности любопытство не было чуждо и ему. Урах не чинясь сунул руку в кадку, и вытащил оттуда за спутанные волосы отрубленную голову, развернул её к себе лицом, внимательно осмотрел черты, и застыл, уставившись немигающим взглядом в побелевшие глаза мертвеца, будто бы повел с усопшим братом безмолвный разговор.

– Здравствуй, Амар, – пробормотал Урах. – Так вот ты какой стал. Жаль, не увидел я…

Урах не договорил. На лице его проскользнула быстрой тенью странная смесь мрачной злобы и давних теплых воспоминаний. Держа голову за волосы на затылке, он второй рукой смахнул ей пряди со лба, чтоб лучше видеть лицо, и вдруг застыл, а потом лихорадочно начал ощупывать у мертвой головы область между теменем и правым виском. Хсю-Ва, гонец и Сахир с молчаливой тревогой следили за ним. Лицо Ураха перекосило ужасающей гримасой гнева.

– Это не он! – крикнул хаган, и его лицо перекосилось так, что стало страшнее отмеченного смертью лика отрубленной головы. – Это не он, вы, черви, дети ворон! Это не мой брат! – Он перевел взгляд на гонца и съел свой гнев, и спросил уже не криком, но выдохом, и от его тона у посланца затряслись ноги. – Где мой брат? Ты кого мне подсунул? Это Хунбиш решил поиграть со мной в игры? Да? И ты вместе с ним?

– Высочайший, – испуганно пробормотал гонец. – Это тот самый человек, которого мы везли от самой румейской державы. Хунбиш-Бильге показал нам его, как вашего брата, и сам обращался к нему так, и весь румейский эскорт тоже…

– Это что, хаган румеев решил меня обмануть? Да неужто он посмел…

– Высочайший, – осторожно произнес Сахир. – Ты уверен, что это не твой брат? Ты не видел его много лет, а смерть меняет лица…

– Память моя – молот, зубило и камень, – мрачно проговорил Урах. – Неважно, сколько лет прошло. Это не мой брат. Не знаю, как я мог обмануться в первый миг… Это не брат, это его анда, вечная тень, верная собачонка. Да, он всегда был похож…

– И ты узнал его после стольких лет, высочайший? – С самой малой ноткой сомнения, произнес Сахир. Эту нотку он мог позволить себе по своему положению.

– Еще бы я не узнал его, – процедил Урах. – У моего брата вот здесь, на голове, должен быть шрам. Кому как не мне знать об этом, ведь я сам в детстве рассадил ему голову, когда он полез вперед меня на облаве…

Урах с неожиданной брезгливостью отбросил голову в сторону.

– Ты… – впился он глазами в гонца. – Как зовут?

– Тиряк, высочайший.

– Был еще кто-нибудь в румейском эскорте еще кроме него… – Урах махнул в сторону откатившейся головы, – был из наших племен?

– Был, – ответил посланец. – Слуга… – Он замялся, не зная как обозвать, и наконец тоже просто показал рукой на голову. – Слуга этого.

– Как звали слугу?

– Юлхуш.

Урах секунду удивленно смотрел на посланца, а потом дико захохотал.

– Похож на него? – Спросил, отсмеявшись.

Посланец замер, не понимая вопроса.

– Слуга похож на него? – рявкнул хаган.

– Да, высочайший. Очень похож, – кивнул гонец.

– И он убежал в лес?

– Да, высочайший. Он, и с ним еще двое румеев и один орос [37]37
  Орос (монг) – рус, русский.


[Закрыть].

– Мой брат скрылся в лесу, – простонал Урах. – Хунбиш – глупец!

– А может, это все же происки румейского хагана? – спросил Сахир. – Может, твой брат и не ехал сюда никогда, а остался в Румании?

– Может… может… но нет. – Урах покачал головой. – Амар никогда не расставался со своим Юлхушем. Зачем бы его отправлять, если не поехал Амар?

– Потому что Юлхуш знает… знал тебя, и знал, как приличествует высокородному муголу вести себя. Он смог бы дольше морочить нам голову.

– Нет, мой брат в лесу. Иначе, почему их было двое? Почему не Юлхуш звался Юлхушем? Я чую. Во всяком случае, я это должен видеть сам. Поднимай людей, Сахир, – сказал хаган. – Всех, кто здесь. Пойдем налегке, изгоном. Он не должен уйти. Сколько у меня здесь человек?

– Сотня, – ответил Сахир.

– Мало.

– Я говорил, что неразумно и недостойно хагана ездить с сотней, как простому…

– Я помню, что ты говорил! – перебил Урах. – Поблизости есть мои гарнизоны?

– Есть гарнизон в полтора ярто от нас, триста человек.

– Гонца туда, пусть загонит пару коней, но они должны выйти за нами. Седлайте лошадей. Вырвите все деревья в том лесу и вычистите всю траву. Найдите моего брата, или я поступлю с вами жестоко. Не стой, Сахир!

– Твой приказ в моих ушах, глазах и сердце, высочайший. – поклонился Сахир, схватил оторопевшего гонца и вышел из шатра. Урах начал быстро собираться.

– Я поеду с тобой, господин, – сказала Хсю-Ва.

– Мы поедем быстро и без повозок. Будешь мешать.

– Я отличная наездница, ты же знаешь. И мне очень хочется посмотреть на твою встречу с братом.

Урах пожал плечами.

– Как знаешь. Но помни: если отстанешь, я не остановлюсь ни на секунду. Сейчас мне не до тебя, женщина.

– Я не отстану, – пообещала Хсю-Ва.

Урах холодно посмотрел на неё.

– Я стою. Ты лежишь. Уже отстаешь.

* * *

Звенело оружие и брони, бегали люди, зажигались факелы и все это убивало Хунбиша-Бильге своей бестолковостью.

– Как же это вышло? – Простонал Хунбиш-Бильге. – О Аллах, милостивый и милосердный, за что же ты попускаешь этим неверным?

Рядом стоял мрачный Нэргуй, застегивая пояс. Хунбиш взглянул на него и вспомнил, что Нэргуй сегодня ночью уже застегивал этот пояс, – в первый раз, когда ромеи убежали в лес. Теперь вот он снова стоял и застегивал свой идиотский бесполезный набитый бляхами пояс, когда ромеи убежали окончательно. Вояка… Хунибш почувствовал, что его захлестывает бешенство.