Текст книги "Мой ледокол, или наука выживать"

Автор книги: Леонид Токарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

Глава 38
Провал

Мы добились своего. Мы получили МВД под свой контроль!

В израильском обществе чувствовалось напряжение. Наши избиратели, да и не только они, ждали желанных изменений и облегчения своего гражданского и социального статуса в Израиле.

Большинству населения, как и вновь прибывшим, мало разбирающимся в обстановке, но и коренным израильтянам, и «ватикам» давно надоела, коррупция, повседневная дискриминация граждан.

Мы двинулись в путь, вошли в туннель и уже увидели свет в конце туннеля, но... этот свет был от приближающегося встречного поезда нашей собственной несостоятельности.

Причин поражения партии «Исраэль Ба Алия» много. Но основная в том, что средний и высший эшелоны лидеров состояли, в большинстве своём, из людей с «совковой» ментальностью. Они не были «бульдозерами алии», «революционерами» по определению и по сути. Увы – эти функционеры видели в Кнессете и в государственных учреждениях лишь место своей стабильной работы. Практически у каждого из них – свои «олимовские» комплексы неполноценности, которые привязывали их, как верёвкой. Эти комплексы всегда давали возможность циничному израильскому политическому истеблишменту насмехаться, шантажировать лидеров и функционеров партии, «приручать» их, разделять, «покупать» и властвовать. Комплексы связаны с незнанием иврита, православным или непризнанным в Израиле еврейским происхождением самих новоизбранных лидеров или членов их семей. Прошлыми коммунистическими узами, абсолютным непониманием и боязнью израильских систем управления и бюрократии. Эти комплексы на самом деле – субъективны, оторваны от израильской действительности. Манипуляции, не имеющие никакого значения для нормального функционирования и продвижения своей линии в Израиле. Эти персональные и, с моей точки зрения, надуманные проблемы наших партийных функционеров, позволяли легко их запугивать и «держать в узде». Вся их «голубая мечта» состояла лишь в том, чтобы «застолбить» своё место под жарким израильским солнцем. Эти люди бились за себя, а не за тех, кто отдал им свои голоса и вручил депутатские мандаты. «Олимовский» народ стал «трапом в самолёт» их собственного полёта. Они не были «ледоколами» и не могли «раскалывать лёд». Я не осуждаю их. Просто они сидели не на своих местах, их головы кружились от неожиданно быстрого взлёта.

Они относились ко мне и моим соратникам с ревностью и недоверием. Этим деятелям ИБА я и мои друзья, имеющие опыт в борьбе с советской системой, с израильской бюрократией, мешали своим существованием. Им надо было «растолкать» всех, чтобы урвать свой кусок мифического пирога. Их раздражало, что мы в Израиле сумели собственными силами, тяжёлым ежедневным отстаиванием своих прав, добиться положения, уважения и отстоять своё место. Мы были, в большинстве своём, профессионалами, устроенными материально, наше будущее не зависело от политической конъюнктуры. Наши мотивация и желание помочь объяснялись идеологией, чувством братства, справедливости и гордости.

Однажды произошла история, которая разозлила меня по-настоящему.

В аэропорту задержали двадцатилетнюю студентку, приехавшую на каникулы из Москвы к своей тёте в Израиль. Формальной причиной для её задержки и немедленной отправки в Москву послужило отсутствие у неё наличных денег! Как выяснилось, какой-то идиот из Министерства Внутренних дел в рамках «борьбы с импортом проституток» из стран бывшего СССР, выпустил нелепую инструкцию. В этом перле израильской бюрократии объяснялось, как отличить проститутку от порядочной женщины. Оказывается, что если у женщины нет с собой достаточного количества наличных денег, то она – «проститутка». Девушка умоляла не высылать её, объясняя, что не проститутка и что приехала к своей тёте. Она совала в руки служащим бумажку с номером мобильного телефона и просила позвонить своим родственникам, ожидавшим её здесь же, в аэропорту! Никто не хотел тратить на неё время и даже просто позвонить по этому телефону. Через несколько часов её, рыдающую, посадили в самолёт и отправили обратно в Москву. Дядя и тётя, в ожидании племянницы, подумали, что что-то случилось и её похитили террористы. Они начали розыск и связались с израильскими властями. Ситуация прояснилась. Начался скандал, но было уже поздно.

Я находился за границей и на следующий день прилетел в Израиль. Об этой истории мне рассказали по телефону. Приземлившись, я пошёл в паспортный контроль. Около него в стороне толпилась группа каких-то по внешнему виду славянских женщин. Я подошёл ближе. Мы разговорились. Это были обычные российские проститутки. Они этого не скрывали. Вспомнив вчерашнюю историю со студенткой, я вскипел и пошёл искать начальника смены МВД.

Представившись, спросил, что произошло со вчерашней девушкой? Оказалось, что это случилось в его же смену. Он бодро объяснил, что у неё было всего 20 долларов, указывающих на тот факт, что она является профессиональной проституткой. Я попросил его пройти в зал и показал на группу проституток, ожидающих получения разрешений: «Как вы называете этих девочек?» – Он замялся. У него забегали глаза. Начал объяснять мне, что знает об этой группе и эти женщины – паломницы, приехавшие с сопровождающим. Я спросил, когда это паломниц одевали в такие короткие юбки, из-под которых виднелось нижнее бельё. К нам подошёл сутенёр этих проституток – классический бандит с накачанными мышцами и татуировкой. Служащий и сутенёр переглянулись. У обоих на лицах написано, что один дает взятку, а второй её получает. Они хотели только одного, чтобы я исчез. Я начал звонить Щаранскому, но не дозвонился. Его работник, относящийся к нашим «боевым кадрам» ИБА в Министерстве Внутренних Дел, вежливо выслушал меня, спрашивая, что же я рекомендую в этом случае сделать. На ответ, что надо публично объявить об увольнении виновного служащего смены МВД в аэропорту, он стал мяться.

Я выразил готовность дать свои свидетельские показания относительно этого начальника смены МВД. Потом «боевой кадр» начал успокаивать меня, объясняя, что здесь, в Израиле, мол, всё делается «не так». По его неграмотным объяснениям я понял, что этот наш «боевой друг» и носитель идеологии ИБА сам, до получения этого места, нигде не работал, и практического опыта жизни и борьбы за место под солнцем в Израиле у него не было. Я стал настаивать на принятии немедленных и строгих мер. Довольно грубо он объяснил, что очень занят, что ему плевать на эту студентку и времени для меня у него нет. Я рассердился ещё больше от собственного бессилия изменить ситуацию.

Прошла ещё одна каденция. Прошли ещё одни выборы – неудачные. Это было предсказуемо. Народ уже не верил обещаниям и не хотел идти с ИБА. Людям нужен был ледокол, мощно и неотвратимо крошащий ледяные торосы, а не рыбацкое судёнышко, вмерзшее в лед и ползущее вместе с ним.

Однажды позвонил Щаранский и попросил устроить заседание узкого Центра партии у меня дома в Макабим. Я согласился. Собралось человек шестьдесят. Это было последнее историческое заседание партии ИБА. Щаранский объявил о роспуске партии ИБА. Позже, после того, как ИБА потеряла все свои государственные позиции вместе со своими министерствами, большинство деятелей партии лишились и рабочих мест. Многие из них просили помочь с трудоустройством. Навестил меня и тот бывший уже сотрудник бывшей партии, который объяснял мне в своё время, что я не понимаю, как всё в Израиле работает и что-то, чем он был занят в тот момент, важнее судьбы высланной девочки-студентки.

Оказалось, что его самого лишили должности в министерстве. Деятель этот остался без работы и без средств к существованию. Он просил меня устроить его на работу. Куда девался гонор, уверенность в своём превосходстве и пренебрежение к людям?!

Я уверен, что мы могли и должны были исправить сложившуюся ситуацию в Израиле, превратив его в цивилизованное государство, где о правах человека не рассуждают, а их соблюдают. Оставим же матушке-истории роль третейского судьи...

Глава 39
Управлять государством

Когда я в первый раз получил подписанное Премьер-министром Израиля назначение, с синим гербом и приложенным сводом законов, почувствовал необычайную гордость. Это было назначение членом Совета Директоров в Банк развития промышленности, в компанию по инвестициям.

Когда я в первый раз вошёл в огромный зал заседания банка, почувствовал необычное нервное напряжение, которое, впрочем, быстро исчезло. Перед каждым, сидящим за столом, стояла табличка с его именем и фамилией и лежала папка с документами, которые надлежало обсудить и принять.

Совет Директоров в своём полном составе принимал принципиальные решения, обсуждённые и рекомендованные предварительно комиссиями. Основная работа осуществлялась в этих комиссиях. Их несколько. Главные из них – финансовая, кадровая и контрольная. Кроме того, были специфические комиссии, формирующиеся в зависимости от общей направленности всей организации и конкретных задач, стоящих на повестке дня.

Для назначения в Совет кандидат должен соответствовать требованиям Закона о государственных компаниях. Это значит, что у него обязательно должно быть высшее образование в одном из трёх направлений: экономист, юрист или инженер. У него должен быть доказанный опыт руководящей работы в израильской промышленности. Есть ещё дополнительные критерии, которым должен отвечать кандидат. Назначение проверяется и одобряется Государственной комиссией по назначениям, возглавляемой судьёй. Премьер-министр может подписать назначение только после его одобрения.

Я проходил эту комиссию семь раз – по числу государственных назначений, которые получил, включая назначение Председателем Совета Директоров. Закон гласит, что члена Совета невозможно уволить, просто отменив его назначение. Срок, в течение которого оно действует, – три года. Все свои обязанности, связанные с функционированием в Советах, я совмещал с постоянной работой на своей должности Директора по развитию бизнеса.

Мне выпала честь быть одним из первых представителей русскоязычной общины, вошедших в Советы Директоров государственных компаний.

Задачами работы Совета Директоров являются назначение Генерального Директора, определение стратегии и тактики компании и осуществление контроля за её деятельностью. Одним из направлений работы банка являлось финансирование государством компаний по развитию новых технологий. Проще говоря, стоял вопрос, кому – давать, а кому – не давать от имени государства денег, сколько и на каких условиях.

К нам обращались сотни кандидатов. Например, просили о финансировании лабораторных исследований. Прежде чем принимать решение и рекомендовать финансирование, мне приходилось встречаться с руководителями компании, и я всегда настаивал на посещении самой лаборатории и встрече с её учёными. Такие структуры включали в себя, обычно, двух-трёх «прожженных» израильтян, управляющих компанией. За ними стояли один-два «русских» наивных изобретателя, генерирующих идеи и плохо понимающих, как здесь всё в Израиле работает. В таких компаниях работало также от четырех до десяти человек обслуживающего русскоязычного персонала, которых вообще держали в «чёрном» теле.

Начиналась история с финансированием всегда одинаково, когда в банке появлялись руководители компании, выступающие в качестве специалистов мирового масштаба. При представлении проектов они «случайно» роняли имена своих влиятельных знакомых, уверенные, что после этого деньги почти уже лежат у них в кармане. Иногда это подкреплялось даже прямыми телефонными звонками из соответствующих инстанций. Я всегда получал от этих «игр» массу удовольствия, как профессиональный дрессировщик, получающий новых животных для работы.

На первом же заседании я подробно расспрашивал руководителей об истинном изобретателе и о распределении акций внутри компании. Затем, за закрытыми дверями, в отсутствие представителей просящей организации, мы заслушивали профессиональное мнение нашего независимого банковского эксперта о перспективах изобретения.

Если эксперт подтверждал серьёзность и финансовую состоятельность изобретения, мы приглашали представителей компании и начинали следующий этап переговоров по финансированию. В подавляющем большинстве случаев, на прямой вопрос о распределении акций в компании выяснялось, что акции распределены между ушлыми «ватиками», а учёные работали за минимальную зарплату. Первым моим условием для разрешения финансирования являлось передача значительной части акций непосредственно самим изобретателям.

Я им объяснял, что без прямой заинтересованности учёного в результатах изобретения, компания рухнет, и банк потеряет деньги. Изобретатель может на определённом этапе просто исчезнуть. Кроме всего прочего, для нас, как для государственного учреждения, существуют моральные аспекты сделки. Руководители компании «кривились», но уже через неделю появлялись с новой раскладкой акций.

Вторым моим условием было посещение компании на месте и беседа с её работниками. Требование такого типа руководителям особенно не нравилось.

Это внесённое мной условие давало возможность в течение двух часов визита понять, что действительно здесь происходит. Когда я появлялся в лаборатории, весь русскоязычный состав считал, что наконец-то появился свой человек, и выплёскивал мне всю информацию о своих руководителях. Вырисовывалась совершенно чёткая картина происходящего. Это позволяло принять объективное решение, отвечающее интересам государства, и защитить интересы учёных, в чём я также видел свою немаловажную обязанность.

У меня появилось ощущение, что я – тот самый правильный человек на нужном месте. И это чувство только росло от поступавших на меня непрерывных жалоб со стороны руководства финансируемых кампаний.

Следующим важным назначением, которое я получил, был Совет Директоров крупнейшей государственной страховой компании. Эта структура, кроме частного бизнеса, страховала и государственный бизнес во многих странах мира, включая политические риски.

Меня поразил состав Совета Директоров. Там заседали две категории людей – прожженные дельцы и дети власть имущих, незадолго перед этим закончившие учебные заведения и стажировку в «родительских» компаниях.

Я был первым «русским», который там появился, и был встречен публикой с нескрываемым любопытством. На втором заседании передо мной положили протокол. Там было сказано, известный торговец коврами разорился. Установлено было, что у него нет денег, и решено простить ему долг государству в размере нескольких миллионов шекелей. Меня попросили подписать этот протокол, объяснив в двух словах, что мол, «так надо!» Затем произошёл интересный диалог:

– Кому надо?

– Ну, нам всем.

– А мне не надо. Я вообще не прощаю долги, тем более, государственные.

– Леонид, Вы, наверное, плохо понимаете текст, напечатанный на иврите. Мы попробуем перевести вам с иврита на русский язык то, что здесь написано.

– Нет, не надо. Я прекрасно понял, что здесь написано, но подписывать не буду. Не хочу, чтобы человека выгоняли из дома из-за долга, но хочу, чтобы долг остался существовать на бумаге. С моей точки зрения нужно гарантировать, что даже если человек закопал свои миллионы в саду, то его сын также не смог бы воспользоваться этими деньгами и через 20 лет.

– У нас так не принято!

– Так теперь будет принято!

Мне пытались подсунуть эту же бумагу ещё минимум два раза, считая, что я, всё-таки, не понял, и каждый раз заново удивлялись моему отказу.

Через несколько месяцев состоялось очередное заседание Совета. В воздухе чувствовалось лёгкое напряжение. Слово попросил юридический советник Совета Директоров и с болью в голосе сказал: «Леонид, у меня очень нехорошая новость! Мы ещё раз перечитывали Закон о государственных компаниях и случайно обнаружили там пункт, суть которого такова: Работник государственного предприятия, получающий в нём зарплату, не может получать компенсацию за часы работы в Совете Директоров другой государственной компании. Поскольку Вы являетесь таковым, мы оплачивать работу в Совете Директоров вам не можем». Мне сразу стало понятно, что здесь произошло. В Законе было написано правильно. Но не точно и это не должно было касаться меня. Речь шла о том, что работа Президентов, Генеральных Директоров и их заместителей в государственном секторе оплачивалась так, что их время полностью принадлежало государству и оплачивалось даже, когда они физически не находились на предприятиях. Поскольку именно эти люди обычно работали в Советах Директоров, налицо был случай двойной оплаты того же государственного времени. Мой труд оплачивался по часам, на основании физического нахождения на работе. Я отбивал карточку при входе и при выходе с завода. Этот пункт не должен был меня касаться.

Я оказался первым членом Совета Директоров, который не был ни Генеральным Директором, ни его заместителем. Встал и объяснил свою позицию, закончив тем, что это просто ошибка. Юридический советник, согласился со мной, однако, ухмыляясь, сказал, что закон есть закон, буква есть буква. Все члены Совета, Генеральный Директор и Председатель Совета Директоров стали наперебой выражать своё соболезнование и прощаться со мной.

Вот тут-то до меня дошло, что на самом деле произошло. Они, по своей израильской психологии, считали, что если мне перестанут платить, то я добровольно уйду в отставку, и они от меня избавятся. Это было просто до гениальности, но не учитывалось одно – моё беспредельное упрямство.

Я встал и сказал: «Вы, друзья, совершили ошибку, потому что я остаюсь работать без компенсации, но вы у меня теперь будете работать по букве закона, как вы и хотели!»

Это прозвучало, как бомба. В дальнейшем они и сами были не рады тому, что сделали, но обратного хода уже не было. Юридический советник делал всё, чтобы изменить формулировку закона. Проводилось много совещаний по этому поводу, которые, в конечном итоге, ни к чему не привели до тех пор, пока я сам не подал иск в Высший Суд Справедливости на государство Израиль. Но об этом позже.

В Совете постепенно поменялись отношения, они стали более деловыми. Исчезли «кицурей дерех» – упрощения трактовки законов. Однако, в конце концов, – «коса нашла на камень». На определённом этапе Совет Министров Израиля решил приватизировать часть нашей государственной страховой компании. Ту часть, которая занималась коммерческими страховками.

Это был первый раз, когда приватизировалась не вся компания, а только её часть. Для этой цели создана новая дочерняя страховая компания, которая и должна выставляться на торги. Большая часть моих коллег во главе с председателем, устроила себе членство в Совете Директоров дочерней компании. Таким образом, получалось, что они теперь состояли в обоих Советах Директоров!

Поскольку отделённая компания не имела никаких собственных ценностей и была компанией фигуральной, мои коллеги придумали хитрый механизм, позволяющий это дело исправить и «убить двух зайцев», и обоих – за государственный счёт.

Во-первых, они решили забрать часть бюджета государственной компании в дочернюю, для того, чтобы получать зарплату директоров и от дочерней компании тоже. Во-вторых, директора обеих компаний, выдвинули идею о повышении стоимости дочерней компании, передав ей коммерческое название базовой компании и другие её ценные атрибуты. На Совете «двойные» директора обратились ко мне за разрешением передачи части финансовых фондов и ценностей. Мотивировка двойного председателя была следующей: поскольку Совет Министров заинтересован в приватизации части компании и обязал существующие Советы Директоров оказывать всяческое содействие приватизации, я, как оставшийся член Совета, обязан передать часть бюджета государственной компании в приватизируемую компанию для оплаты содержания второго Совета. В дополнение к этому, повысить её рыночную стоимость путём передачи ценностей из государственной компании. Мой ответ: «Я уважаю постановление Совмина и готов оказать любое содействие приватизации компании. Однако, в соответствии с Законом о государственных компаниях, в прямые обязанности члена Совета Директоров входит, в первую очередь, забота о сбережении и увеличении ценности компании, в которой он является действительным членом Совета Директоров, представителем государства. Такое написание Закона означает, что я не имею права своими руками передавать ценности и фонды моей государственной компании в другую компанию, независимо от благородства этой цели.

Это случай, по моему мнению, чистого противоречия интересов. В моём понимании, только собственник обеих компаний (Государство или Совет Министров) имеет право и должен принимать решение о передаче ценностей и фондов. В свете этого я прошу представить мне в письменном виде официальное мнение правительственного юридического советника по этому вопросу, изменяющего уровень моей ответственности в соответствии с законом».

Такая постановка вопроса моим оппонентам не понравилась. Они явно не рассчитывали на подобный поворот событий и, несомненно, строили другие планы. Мои оппоненты, являясь директорами новой приватизируемой компании, хотели, как я понимаю, потихоньку увеличить стоимость её с тем, чтобы их собственные акции поднялись в цене после приватизации. Всё это планировалось произвести незаметно и за государственный счёт.

Мой категорический отказ и требование о представлении официального мнения правительственного юридического советника по этому вопросу поставило моих оппонентов в некрасивое положение. Они пытались любыми способами избежать этого, но не смогли. В конечном итоге, пришлось пригласить на Совет Директоров юридического советника, который приготовил официальную справку по моему запросу.

Юридический советник однозначно принял мою точку зрения и подтвердил, что моё мнение является единственно правильным и что я действительно не имею права принимать решение о передаче собственности и фондов компании в другие руки. Оказалось, юридическая база для приватизации смешанных компаний была ещё не готова. Как я понимаю, мои оппоненты это знали и хотели этим воспользоваться, явно рассчитывая на мою наивность и неопытность. Приватизацию государственной страховой компании остановили до соответствующего изменения законов. Это событие было подробно отражено в израильской печати.

Вскоре после этого, я решил всерьёз заняться проблемой с противоречивым законом о моей оплате. Мой друг, адвокат, посоветовал обратиться в Высший Суд Справедливости напрямую, без посредничества адвоката. Он объяснил, что лучше меня представить мои аргументы всё равно никто не сможет. Я отправился в Иерусалим. Дежурный судья побеседовал со мной, принимая мой иск. Как стало понятно позже, он проверял, не сумасшедший ли я. Оказалось, что это болезнь многих, подающих в суд на государство.

Через некоторое время меня вызвали к руководству и спросили прямо: по какому праву я подаю в Суд на государство Израиль? Им, мол, позвонили из Управления государственными предприятиями, попросили переговорить со мной и подействовать на меня, чтобы я отозвал свой иск. Я ответил, что сам разговор на эту тему представляет собой грубое вмешательство в мои личные дела и категорически отказался обсуждать вопрос о судебной жалобе. Это было только началом. Затем позвонил Государственный юридический советник и объяснил, что изменение формулировки закона потребует вмешательства Кнессета. Он говорил, что, конечно, я прав, что он разделяет мои чувства, но нельзя же так трясти всю систему из-за ошибки в формулировке закона. Юридический советник взывал к моим человеческим чувствам, объясняя, что ради денег просто неприлично быть таким упрямым. Я ответил ему, что согласен и готов отозвать жалобу, при условии, что он, как альтруист, заплатит причитающиеся мне деньги из своего кармана. Такая прямая постановка вопроса ему не понравилось. После этого юридический советник стал присылать мне официальные письма с вопросами, ставящими своей целью поймать меня на слове.

Я попросил юридического советника, в соответствие с законом, предоставить оплаченного адвоката, который по моему указанию будет писать ему ответы, чтобы избежать самооговора. Больше никаких запросов не последовало, но в кругу моего общения продолжалось непрерывное давление с тем, чтобы заставить меня отозвать иск. За несколько недель до начала судебного процесса делом заинтересовались журналисты. Оказалось, что это судебное дело, в том виде, в котором оно было изложено, действительно защищало интересы целого слоя населения, дискриминированного законом, как я и утверждал в своём судебном иске. Я мог получить право выступать, как представитель дискриминированной группы, и тогда моя компенсация вырастала.

Назревал скандал, выходящий за рамки простого судебного иска. Почти каждый день со мной разговаривала по телефону юридический советник Управления государственными предприятиями и предлагала мне различные варианты компромисса. Все они сводились к отказу от денег с публичным подтверждением моей правоты. За неделю до суда опять позвонила юридический советник и сообщила, что они нашли способ и подходящую юридическую трактовку, позволяющую выплатить полагающуюся мне компенсацию. Я ответил, что готов пойти навстречу. Однако моё согласие они получат только после того, как причитающиеся мне деньги будут переведены на мой счёт в банке. За два дня до начала судебного процесса причитающаяся компенсация была перечислена на мой счёт. Она составляла оплату моей работы в Совете Директоров за два с половиной года.

За день до суда, в трехстороннем телефонном разговоре между юридическим советником, дежурным судьёй и мной, я подтвердил, что снимаю свой иск.

Интересными событиями полон весь период моей работы в Совете Директоров государственной муниципальной компании, осуществляющей компьютерное обеспечение муниципалитетов. Это относительно большая компания, разрабатывающая свои компьютерные программы и обеспечивающая компьютерную поддержку.

Совет Директоров состоял из большинства представителей муниципалитетов и меньшинства представителей государства. Это был Совет совершенно иного плана, в котором витал дух политиканства, грубого партийного и личного протекционизма. В нем абсолютно отсутствовал профессионализм и минимальная человеческая этика. С таким Израилем и с такими лидерами я ещё не сталкивался.

На третьем году моей каденции поднялся вопрос по замене Генерального Директора вместо уходящего на пенсию. Критерии конкурса на замещение вакантной должности разрабатывались представителями государства. Я предложил следующие: вторая инженерная степень, владение в совершенстве английским языком и опыт руководящей работы. Всё это я представил на Совете.

Но произошло совершенно непредвиденное. Один из членов Совета, как оказалось, хотел баллотироваться на эту вакантную должность. Он служил городским головой небольшого района. Ему категорически не понравились мои критерии, и у нас произошёл следующий диалог:

– А что, с первой степенью по криминологии нельзя?

– Нет, это же компания технологическая.

– Почему совершенный английский? А что, французский, разговорный, это вам не годится?

–  Нет, не годится. Компьютерные программы, насколько мне известно, пишутся по-английски.

– Ты что, нас, сефардов, ненавидишь?

– Да я к вам, вообще, никак не отношусь, и мне всё равно.

– Ты что, не понимаешь, что ты нам должен, вы все нам должны! В пятидесятые годы нас привезли сюда из Марокко и поселили в отдалённых районах. Нас унижали и издевались над нами.

– Я тебе ничего не должен. В пятидесятых годах я жил в коммунальной квартире на Васильевском Острове с одним туалетом на 42 человека, рос в голодное послевоенное время, а потом работал и учился по ночам, чтобы стать инженером. Если тебя кто-нибудь обидел, возьми палку, езжай на кладбище и колоти по надгробьям тех, кто тебя обидел... Но ты же ещё в сотню раз хуже, чем те, кто тебя обидел. Третьего дня, не ты ли сидел здесь и спорил со своими друзьями, у кого из вас дома уборщица имеет большее образование? Ты хвастался, что твоя русская уборщица имеет вторую степень, программист и знает английский. Вот с ней и поменяйся, если ты борец против дискриминации и за предоставление равных возможностей.

Наш диалог хотели исключить из протокола. Я возражал, считая, что он вполне достоин увековечивания. Его всё же убрали, несмотря на мои протесты. А вот критерии изменены не были. Я настоял на своём.

Через некоторое время появилась ещё одна проблема. Оказалось, что один из членов Совета, тоже глава маленького городка, потерял популярность жителей и превратился в «мёртвую лошадь» для своей партии на следующих выборах.

Прошли какие-то закулисные переговоры, о которых я только догадываюсь. «Политбюро» решило выбрать его Председателем Совета Директоров, а ныне действующего выставить за дверь. Человек этот был необразован и груб, ничего не понимал в современной технологии, но – великолепный партийный манипулятор. На заводе я бы ему не доверил даже маленькую группу программистов. Но никто слушать не хотел. Это было похоже на массовый психоз. Мотивировка была советская: «Так надо!» Всё было заранее согласовано и работало как часы. Было назначено экстренное заседание. Начался этап подбора голосов.

Мои оппоненты стали искать по всему Израилю, кто и как мог бы на меня подействовать. За три недели до заседания меня начали «бомбить» телефонами звонками. Звонили все, кого я знал и не знал, и кто, по мнению организаторов, мог на меня подействовать. Это были члены Кнессета, руководители профсоюзов, руководители Авиационной Промышленности; главы муниципалитетов, включая мой собственный. Звонили видные деятели политических партий, разных направлений, люди, с которыми я даже не был знаком. Иногда я делал паузу в разговоре и «наивно» спрашивал, а за кого конкретно вы хотите, чтобы я голосовал? Голос по другую сторону линии сразу менялся. Меня начинали подозревать в том, что я записываю все на магнитофон, и тогда становившийся елейным голос на другой стороне линии, говорил: «Надо по справедливости, чтобы самый правильный человек был выбран на эту должность». При этом голос, вдруг забывал фамилию и имя человека, за которого просил.

Иногда я начинал спорить по-настоящему, объясняя, что этот человек не подходит и не может руководить такой организацией.

Позвонил и Щаранский. Он объяснил, что ему несколько раз звонили по этому вопросу, и он хотел бы знать, что происходит. Я ему рассказал. Он, к моему большому удовлетворению, повёл себя как государственный человек и друг, сказав мне: «Лёня, не слушай никого и поступай, как ты считаешь нужным!»