Текст книги "Древний Китай. Том 1. Предыстория, Шан-Инь, Западное Чжоу (до VIII в. до н. э.)"

Автор книги: Леонид Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 36 страниц)

Реалии повседневной жизни

С этой точки зрения рассматриваемый исторический период весьма важен. В какой-то мере его можно считать креативным, ибо за полутысячелетие (XIII—VIII вв. до н.э.) произошли огромные изменения в характере общества и взаимоотношений между составляющими его социальными слоями.

Для шанского времени и первых царствований чжоуской династии были еще характерны патриархальные связи между правящими верхами и производящими низами: в Шан представители крестьян во главе с самим ваном обрабатывали «большие поля»; аналогичный порядок сохранялся и в раннечжоуском Китае. Ремесленники работали под началом своих старших, которые, будучи чиновниками, ответственными перед властями, следили за тем, чтобы продукт ремесленников шел на казенные склады. Таким же образом строились и отношения земледельцев с их хозяевами в региональных подразделениях Шан (о чем практически нет сведений), а также в раннечжоуских уделах, о чем можно судить хотя бы по материалам типа песни «Ци юэ».

Отраженные в «Ци юэ» реалии были, вероятно, примерной нормой вплоть до перемен, связанных с превращением крестьянской общины в сумму самостоятельных дворов, каждый из которых платил в казну десятину-чэ. В песне, как уже говорилось, повествуется о дружной и организованной работе крестьян, которые под присмотром надсмотрщика пашут, сеют, убирают урожай, заготовляют камыш и ремонтируют свои жилища, ходят на охоту и отправляются на службу в дом гуна. В песне напоминается, что все лучшее – и шелковые ткани, и загнанная на охоте лиса либо добытый там же кабан, и деревенская красавица – предназначается для гуна и его сына. В то же время показательно, что заканчивается «Ци юэ» мажорными тонами: на празднике урожая крестьяне дружно поднимают кубки за здоровье их гуна!

Патриархальные нормы, характерные для шанско-раннечжоуского Китая, уже к VIII в. до н.э. уходят в прошлое. Между верхами и низами возникает ощутимая (в гораздо большей степени, чем прежде) грань. Разница между правителями и подданными, естественно, была и прежде. Археологические раскопки дворцовых комплексов и тем более царских могил еще шанского времени нагляднейшим образом ее демонстрируют. Речь идет о другом: патриархальные узы, которыми регионально-удельная знать во времена Шан и раннего Чжоу была, как следует из множества материалов, достаточно тесно связана с крестьянской общиной, постепенно исчезали. Крестьяне уходили из-под непосредственной опеки своих хозяев прежде всего потому, что сами уделы изменялись: из мелких образований они становились царствами или крупными княжествами, каждое из которых являло собой самостоятельное государство с собственной административной системой и централизованной редистрибуцией.

Конкретно изменение положения крестьян проявлялось в том, что излишки их продукции – в первую очередь десятина-чэ – шли теперь в казенные амбары и на соответствующие склады, как то происходило и с продукцией ремесленников и иных слоев городского населения, работавших по-прежнему в основном на заказ. Из складов и амбаров эта продукция подлежала распределению, забота о котором, как и об управлении всем усложнявшимся хозяйством, всей структурой удела-царства, ложилась на плечи все разраставшегося слоя управителей из числа знати и служивых-ши. Но сказанным сдвиги не ограничивались.

Параллельно с укрупнением уделов и усложнением их внутренней структуры в каждом из них – ив домене вана – шел процесс приватизации, сопутствовавший специализации форм хозяйства. Практически это проявлялось в том, что ремесленные изделия, произведенные сверх казенного заказа, военная добыча воинов, часть продукции крестьянских хозяйств, не говоря уже об изысканных изделиях из далеких стран, начинали поступать в сферу обмена. Это еще нельзя назвать рынком. Только-только появлялись первые монеты из бронзы (хотя с использованием бронзовых слитков в качестве мерила ценностей Западное Чжоу уже было знакомо, о чем свидетельствуют надписи). Это был именно обмен, причем в первую очередь централизованно-административный, использовавшийся в качестве своего рода добавления к привычной натуральной редистрибуции. О существовании такого рода обмена в VII в. до н.э. есть упоминания в источниках. В частности, о знаменитом реформаторе Гуань Чжуне говорится, что он в молодости был торговцем и именно потому был близко знаком с аристократами из удела-царства Ци, претендовавшими там на трон (см. [85, с.51—53]).

Субъектами обмена и централизованной редистрибуции были представители правящих верхов, аристократы и чиновники, частично воины. За счет централизованной редистрибуции в определенной степени существовала часть городского населения, прежде всего ремесленники. Вся система в целом складывалась постепенно и тщательно отшлифовывалась временем. Результатом было возникновение жестко фиксированной иерархии потребления, приведшей к окончательному закреплению веками формировавшейся и институционализировавшейся разницы между верхами и низами, которую догматики от марксизма обычно именовали классовой. Но эта разница, даже если ее интерпретировать в привычных терминах марксизма, таковой не была, поскольку не основывалась на частной собственности, в рассматриваемый период в Китае еще не существовавшей. Эквивалентом была власть-собственность, которая и лежала в основе деления общества на управляющие верхи (субъект власти и соответственно собственности) и производящие низы (объект того и другого).

Как проявляло себя это обычное для неевропейских обществ противостояние управителей и производителей, как сказывалось оно на образе жизни людей?

Сначала несколько слов об одежде. В ней, при всем общем сходстве между всеми древними китайцами в принципе ее изготовления, можно, как то обычно случается, легко обнаружить множество черт и признаков, которые резко отличали один социальный слой от другого. Общие принципы конструирования одежды в общем и целом были просты. Штанов вплоть до IV в. до н.э., когда этот очень важный в быту всех людей мира вид одежды был заимствован у северных кочевников, китайцы не знали. Вместо них использовалось нечто вроде юбок, в несколько слоев надевавшихся на нижнюю часть тела. Разумеется, материал и качество ткани при этом резко варьировали в зависимости не столько от возраста и пола, сколько от социального статуса. Поверх нижней одежды надевалась верхняя – типа жакета либо халата, обязательно запахивавшаяся слева направо (левая пола сверху, что было этническим признаком цивилизованных китайцев, которым они гордились, противопоставляя себя запахивавшим халат справа налево нецивилизованным «варварам»).

Те, кто принадлежал к социальным верхам, обычно имели по нескольку комплектов верхней одежды (халатов), а также меховых шуб, надевавшихся сверху на халат. Дорогие верхние одежды нередко бывали объектом пожалований, упоминавшихся в надписях на бронзе. Они различались цветом, вышивкой и иными украшениями. Обычные люди носили простые халаты, зимой подбивавшиеся шелковой ватой. Видимо, по крайней мере некоторые из них зимой пользовались овчинными полушубками.

На халаты спереди надевали кожаный передник, бывший чем-то вроде защиты для ткани и использовавшийся скорее всего в качестве рабочей одежды. На ноги обували туфли, материал, качество и внешний облик (как и количество) которых опять-таки зависели от достатка.

Особо следует сказать о головных уборах. Их было множество типов, весьма отличных друг от друга. Обычно летом крестьяне использовали нечто вроде плетеной шляпы, хорошо знакомой и сегодня тем, кто работает под солнцем, а зимой – меховую шапку либо ее заменитель из ткани. У представителей правящих верхов был целый комплект различного вида, типа и даже формы головных уборов. Выделка, цвет, фасон, количество и облик украшений и свешивавшихся с полей шляпы бахромы или колокольчиков – все имело большое значение, свидетельствуя о ранге и социальном положении, ибо торжественное надевание той или иной шляпы и правила ее ношения были показателем статуса человека в древнем Китае. Ниже в связи с обрядами и ритуалами об этом будет сказано подробней.

Обратимся теперь к пище. Простолюдины в основном питались растительной пищей, состоявшей из зерна, овощей, фруктов. Молочных продуктов в Китае не знали, их не принято было изготовлять и потреблять. Шли в пищу яйца домашней птицы, хотя ее было в те времена, похоже, не слишком много, мясо домашних животных, прежде всего, как и позже, вплоть до наших дней, свиньи, а также рыба, моллюски и т.п. Аристократы ели то же самое, может быть, с добавлением деликатесов, дичи, но мясная пища была у них практически нормой, тоща как крестьяне потребляли ее лишь по торжественным дням. Готовили пищу (растительную) чаще всего на пару, как и лепешки. Шанцы часто употребляли во время еды вино, за что их осуждают в одной из глав «Шуцзина». Чжоусцы пили вино редко, в основном по праздникам, которых у правящих верхов было много больше, нежели у простолюдинов, – достаточно вспомнить о ярко описанных в «Или» пирах по случаю взаимных визитов, состязаний и т.п.

Больше всего разница в образе жизни проявлялась в характере жилища и домашней утвари, украшений и т.п., вплоть до транспорта. Верхи жили во дворцах или добротных домах, обычно построенных на стилобате. Реконструированные дворцовые помещения шанского и западночжоуского времени (см. [177, с.93; 232, с.298-301]) свидетельствуют, что богатые постройки создавались по уже выработанным строгим архитектурным принципам: мощный фундамент; серия несущих опорных колонн по периметру и внутри строения, четкая планировка жилых и иных помещений, включая внутренние дворики в дворцовых комплексах; система балочных потолочных перекрытий и крытая камышом либо тростником крыша; глиняные стены между несущими колоннами. В то же время основным крестьянским жилищем была полуземлянка, сходная с той, что знакома археологам еще по раскопкам неолита Яншао.

Обогревались дома за счет внутренних очагов разного типа. Мебель в крестьянских домах была примитивной, если вообще использовалась; в богатых домах были, возможно, низенькие столики и кровати, но преимущественно, как и в бедных, – циновки. Соответственной была и манера вести себя в доме, в частности сидеть. Наиболее принятой и приличной в обществе позой считалось сидеть на пятках с вытянутыми вперед и лежащими на полу соединенными вместе коленями. Это была поза для еды, для беседы. В редких случаях, будучи наедине с самим собой, человек мог позволить себе не соблюдать ее, вытянув, например, ноги.

Утварь в крестьянском доме, да и в доме обычного горожанина, была простой и примитивной. Кроме привычных орудий труда и предметов ежедневного обихода – гребень, керамическая посуда, большие сосуды для воды, вина, для хранения и приготовления пищи, ткацкий либо прядильный деревянный (бамбуковый?) станок, мелкие украшения и игрушки и т.п. – в доме были, видимо, только одежда, обувь и одеяла. В богатых домах и дворцах и одежда была многочисленнее и роскошнее, и утварь многообразнее и лучше выделанной, и украшения красивей и богаче, и оборудование спален лучше, включая постельные принадлежности. В богатых домах всегда были драгоценные кубки и прочие сосуды из бронзы с роскошным, художественно выделанным орнаментом, предназначенные для возлияний, приготовления и подачи разнообразной пищи, для жертвоприношений почитаемым предкам (на что шло все наилучшее). Эти сосуды, утварь и украшения размещались обычно на специальных стендах и использовались прежде всего для приемов, торжеств, как и самые богатые парадные одежды.

В обиходе управляющих верхов, особенно высокопоставленных аристократов, были колесницы с превосходными лошадьми – как боевые, так и для обычного выезда. Использовались многочисленные слуги, обслуживавшие конюшню и кухню, занимавшиеся заготовкой запасов пищи и уходом по дому, за детьми, услужением и т.п. На крестьянском дворе возводились пристройки – небольшие кладовые-амбары, хлевы и иные подсобные помещения, при дворцовых комплексах – того же типа службы, но гораздо более внушительные и емкие.

Особо следует сказать о мастерских ремесленников – они обычно располагались в стороне от поселений и, как правило, бывали специализированными (керамическими, бронзолитейными, камнерезными и т.п.). При богатых дворцовых комплексах часто тоже располагались обслуживавшие их мастерские, помещения для колесниц и т.п. Что касается гужевого транспорта, то имущие, в том числе служившие в администрации торговцы, имели повозки, запряженные быками либо волами.

В общинной деревне тоже, видимо, бывали различного рода повозки, использовавшиеся, возможно, на кооперативных началах. Однако точных данных нет. Не исключено, что в деревнях ни волов, ни быков, как правило, не было вовсе, а тяжести крестьяне возили на себе, как они успешно делали и делают это вплоть до наших дней, с применением небольших ручных тележек, в которые впрягаются сами. Не использовалась тягловая сила животных и на полевых работах, о чем свидетельствуют песни «Шицзина», в которых постоянно упоминаются пары-оу (пахали вдвоем; скорей всего, один шел впереди и тащил соху сы либо лэй ,а другой сзади нажимал на нее).

Жизнь горожанина, ремесленника или воина в принципе, видимо, мало чем отличалась от жизни обычного крестьянина. Каждый из горожан помимо городского двора и мастерской при нем, труд в которой был основным делом его жизни, владел, видимо, еще и загородным участком земли, где он выращивал для себя по меньшей мере часть необходимой его семье пищи. Но земледельческим работам, естественно, при этом уделялся лишь минимум необходимого для них времени; остальное же использовалось для прямых занятий. Воины, жившие в специальных военных поселениях, существовали примерно по такой же схеме: в горячее время сельскохозяйственных работ занимались именно ими, тогда как в другие сезоны года – своими прямыми обязанностями.

В текстах, описывающих реформы Гуань Чжуна в Ци в начале VII в. до н.э., сказано, что крестьяне, ремесленники, торговцы (имеются в виду государственные агенты, занимавшиеся обменом в интересах структуры в целом, а не вольные купцы) и служивые-ши должны жить компактно, четырьмя группами. В «Го юе» [28, с. 111-112] сказано, что представители каждой из этих групп должны передавать из поколения в поколение навыки мастерства, заботясь о достижении хороших результатов и сохранении из поколения в поколение своего статуса Если не принимать сказанное буквально (торговцы и служивые-ши не могли жить компактно, так как именно они по роду своей деятельности вынуждены были жить и служить в разных местах, в отличие от стабильно обитавших в своих городах ремесленников и в деревнях крестьян), то в общем и целом рекомендации Гуань Чжуна и описываемые им картины, в частности описание тяжелого труда земледельца («они работают, сняв с себя одежды, надев на головы шапки из тростника, набросив на плечи соломенные плащи. Работают в поле, обливаясь потом, с грязными ногами, их волосы и кожу опаляет солнце» [28, с.112]), очень впечатляют и, видимо, достаточно четко отражают реальность повседневной жизни.

Праздники и обряды

Суровой реальности повседневного тяжелого труда и быта всегда противостояли, скрашивая ее, праздники. Выделяясь ярким пятном на фоне буден, они были призваны как бы снять накопившуюся усталость, поднять настроение, поддержать дух и, едва ли не главное, продемонстрировать единство верхов и низов, т.е. народа, человеческой общности, носителей культуры перед лицом Великой Природы и Космического Порядка.

Праздников в Китае всегда было много. Традиционный китайский календарь, столь наполненный ими в недавнее время (см. [297]), ненамного в этом плане отличается от того, что было в шанско-чжоуские времена. Праздники были разные, большие и малые, всеобщие и семейные. В первую очередь заслуживают упоминания главные из них – те, что призваны были объединять всех жителей Поднебесной, давать им почувствовать их общность и взаимную связь перед лицом внешних сил, управлявших Вселенной. Наиболее яркие среди них те, что были связаны с началом земледельческих работ и с праздником урожая.

Первый – своеобразный праздник весны, пробуждения природы. В упоминавшемся уже отрывке из «Го юя», где он обстоятельно описан в связи с ритуалом на поле тянь-му (цзе-тянь), подчеркивалось, что к празднику ритуальной первовспашки готовились загодя. Астрономы и астрологи наблюдали за солнцем и планетами и фиксировали время наступления весны, пробуждения природы. Затем сообщали об этом правителю и с его благословения давали приказ чиновникам различных рангов подготовиться к пахоте. Готовились пахотные орудия, приносились жертвы, совершались посты и обряды очищения, приготовлялось жертвенное вино, приглашались музыканты. И когда наступал заранее назначенный торжественный день, сам ван проводил, как упоминалось, первую борозду. За ним различное число борозд проводили сановники и чиновники – соответственно своим рангам, а заканчивали пахоту представители общинных поселений, после чего начинался праздник со щедрым угощением всех участников ритуала. Насколько можно понять, аналогичные торжества в уделах совершались на жертвенных полях цзе меньшего размера. Но главным был не размер поля – главным было священнодействие, праздник открытия земельных работ, в котором непременно принимали участие все.

Похожим был и праздник урожая. Как сообщается во многих песнях «Шицзина», он, естественно, приходился на время сбора плодов земли, когда вокруг высились горы намолоченного зерна. В дни этого праздника совершались жертвы в честь предков, а также духа земли шэ, чьи алтари были в каждом уделе, в каждой деревне. Всюду шли в день урожая торжества и пиршества. Как сказано в песне «Ци юэ», крестьяне поднимали чарки вина и пили за здоровье своих правителей. Разумеется, пили и за другое. Но важен и отмеченный в песне факт: правитель-гун (то же, естественно, относилось и ко всеобщему правителю-вану) был олицетворением коллектива перед могучими внешними силами, дарившими урожай, поэтому и пили за него, а порой и при его участии.

В дни праздника урожая руководители ритуалов и жертвоприношений, начиная с правителей и их высших чиновников, не обходили вниманием не только древних покровителей урожая и земледелия типа Шэнь-нуна или Хоу-цзи, но и всех прочих духов – как добрых духов воды, животных, растений, деревьев и т.п., так и духов вредоносных, будь то насекомые или мыши. Их тоже следовало задобрить. И вообще в древнем Китае было принято действовать в этом смысле комплексно: с одной стороны, следовало умилостивить духов зла, чтобы не причиняли много вреда, а с другой – позаботиться об усилении их врагов. Так, с особым тщанием приносили жертвы духам тигров и котов, которые уничтожали вредивших посевам кабанов и мышей.

Среди праздников, хотя бы отчасти символизировавших единство и солидарность низов и верхов, были большие охоты, особенно зимние. Охота со времен Шан была больше забавой аристократов, чем делом простолюдинов. Это была тренировка для воинов, способ воспитания молодых представителей знати; но в то же время она сохраняла и свое изначальное предназначение. В «Ци юэ» говорилось: лучшую долю добычи отдадим князю, остальное возьмем себе. Можно предположить, что по меньшей мере в уделах, где близость князя и простолюдинов на первых порах была очевидной, охотились все вместе. Это было и ритуальное действо, и приятное времяпрепровождение мужчин с проявлением взаимоподдержки, и проверка силы и мужества, и, наконец, пополнение запасов мясной пищи.

Большие охотничьи праздники проводились и при дворе вана, где уже практически не было места простолюдинам и где на большую охоту приглашалась сама удельная знать, а обслуживали охотников специально подготовленные люди и выхоженные псарями собаки. Надо полагать, что по мере укрепления и укрупнения уделов, превращения их в царства там тоже охота все чаще становилась забавой знати и все меньше места и времени оставалось в этой сфере для простолюдинов.

С течением времени и по мере институционализации аристократии увеличивалось число праздников для верхов. Поводы были разными – визиты, встречи, состязания, военные успехи, в честь которых устраивались пиршества, детально описанные в книге ритуального церемониала «Или». Монотонные, обильно оснащенные второ– и третьестепенными деталями, материалы «Или» интересны тем, что дают живое представление об аристократических праздниках и особенно о сопровождавших их строгих нормах ритуального церемониала. Вот некоторые из упомянутых описаний, имеющих отношение к образу жизни чжоуской знати.

Речь прежде всего пойдет о торжественном церемониале надевания шапки. Собственно, с описания этого церемониала и начинается текст «Или», причем обстоятельно описываются все возможные его варианты, зависящие от того, о ком именно идет речь. Суть церемониала в том, что каждый представитель знати, в строгом соответствии с занимаемым им положением (степень аристократического родства, статус в системе администрации и т.п.), по достижении определенного возраста проходил через обряд надевания на его голову специально выделанных для такого случая нескольких разных уборов. Это был не просто даже характерный для многих племен обряд инициации, т.е. знак перемещения юноши в категорию взрослых, а скорее нечто, напоминавшее обряд второго рождения в высших кастах древней Индии.

Обряд был не столько сложным или сопровождавшимся болевыми испытаниями, что было характерным для инициаций, сколько торжественным и детально разработанным, преисполненным глубокого внутреннего смысла, сводившегося не столько к акту перемещения из одной возрастной категории в другую, сколько прежде всего как бы к новому рождению – рождению аристократа. Обряд надевания шапки был своего рода сертификатом на звание, должность, титул, принадлежность к верхам. Потому он и обставлялся столь торжественно, являл собой праздник с участием специально приглашенных на торжество важных гостей. Примечательно, что вслед за троекратным надеванием в ходе церемониала на юношу одну за другой трех шапок ему давалось новое, теперь уже взрослое имя. И только после этого он мог жениться.

Аналогичным был обряд для девушек из знатных домов, только вместо надевания шляпы им в волосы втыкалась специально выделанная для этой церемонии и весьма заметная шпилька. Ее появление в прическе у девушки – знак того, что она стала невестой, точнее, входила в возраст, когда следует готовиться выйти замуж.

Одним из наиболее важных обрядов в жизни людей с древности является заключение брака. В песнях «Шицзина» много говорится об этом, немало и в других источниках, включая только что упоминавшийся трактат «Или». О некоторых существенных моментах, связанных с брачными контактами, уже упоминалось – имеются в виду экзогамные запреты. Что же касается собственно брачных церемоний, когда запреты не были нарушены, то подготовка к свадьбе была в принципе однотипной. Впрочем, между верхами и низами были и заметные различия, связанные прежде всего именно с их статусом.

Так, брак в знатных семьях никогда не был результатом свободного любовного выбора, он был, во-первых, делом старших и заключался в интересах семьи, после тщательного рассмотрения возможных вариантов и серьезного их обсуждения, а во-вторых, элементом политики, особенно в высших сферах. Неудивительно, что брачные дела были сложным процессом, с участием многих людей, начиная с засылки сватов, которые зондировали почву, и кончая строго разработанным ритуалом обмена предварительными подарками, гаданий, сговора и заключительного церемониала свадебных празднеств.

В среде высшей знати часто практиковался сорорат, когда вместе с невестой в дом мужа ехала ее младшая сестра или племянница в качестве своего рода заместительницы жены, наложницы. Кроме того, достаточно типичными были гаремы из ряда жен и наложниц. Разумеется, при этом в женской половине дома всегда поддерживался достаточно строгий порядок и всем обычно заправляла старшая, т.е. главная жена, чей сын, к слову, обычно считался наследником. В тех нередких случаях, когда интриги в гареме приводили к тому, что правитель своевольно менял иерархический порядок в женской половине дома, как то было, в частности, во времена Ю-вана, нарушение нормы могло вести к плачевным результатам.

Вообще же положение женщины в гареме владетельного аристократа не было столь приниженным, как, скажем, в гареме турецкого султана. Женщины из правящего дома имели немалое политическое влияние и порой активно вмешивались в дела государства или удела, не говоря уже об упоминавшихся интригах, которые чаще всего тоже имели политический характер. Важно заметить, что, выходя замуж, женщина представлялась перед алтарем предков предкам мужа, после чего считалась как бы составной частью дома и рода мужа и соответственно себя ощущала и вела.

Что касается простого народа, то там брачные обряды были проще. Из песен «Шицзина» явствует, что весной и летом молодые свободно знакомились и проводили время, летом и осенью часто встречались, подбирая себе пару по вкусу. Все заканчивалось свадьбой, причем невеста сохраняла до последнего момента право изменить свое решение. Иными словами, хотя и тут мнение семьи было существенным, как при необходимости играло свою роль и посредничество сватов, свобода личного выбора была большей, чем в верхах. Показательно, что в песнях нет сетований на горькую долю насильно выданной замуж женщины, упоминаний о неравных браках и т.п.

Зато некоторые из девушек-простолюдинок, приглянувшихся аристократу, достаточно легко оказывались в господском доме, где они выполняли работу служанок и горничных, а то и вообще считались проданными туда. Естественно, что судьбой их всецело распоряжался хозяин. Он мог выдать их замуж за своих слуг, мог взять в качестве наложниц себе или отдать своим сыновьям. Впрочем, не только мог, но и обязан был. Неписаная норма требовала от него, чтобы каждая женщина имела своего мужчину или, во всяком случае, право на внимание со стороны мужчины. К слову, подобный принцип был непременной частью и норм гаремного быта: существовало нечто вроде расписания, достаточно строгого и справедливого, – вниманием хозяина должны пользоваться все женщины гарема, пусть даже не в равной мере. И этим, к слову, никогда и никто из владетельных аристократов обычно не пренебрегал.

Как и во всем мире, строгие нормы гаремной жизни и вообще брака не исключали внебрачных связей и адюльтера. О некоторых случаях такого рода в правящих домах есть упоминания в текстах, есть соответствующие намеки и в песнях «Шицзина». Но ни о каких жестоких наказаниях за это – вроде побивания виновной камнями – упоминаний нет. Складывается впечатление, что ревность не была санкционирована обычной нормой, а семейно-домашние коллизии считались делом хозяина. Что же касается поведения вдовы – то можно было осудить его, если оно того заслуживало, но не более... Во всяком случае, стоит подчеркнуть, что более поздний и наиболее отчетливо сформулированный конфуцианцами тезис, согласно которому государство – большая семья, а семью можно и должно уподоблять государству, распространялся и на интимную сферу взаимоотношений: все в конечном счете суверенное дело самой семьи, включая, разумеется, в это понятие большую родню.

К числу важнейших обрядов, имевших огромное значение в Китае с первых этапов существования там цивилизации, следует отнести церемониал, связанный с рождением ребенка, особенно сына. Это событие обставлялось радостно и торжественно, тем более в правящих верхах, ще появление на свет сына было знаком продления рода, продолжения существования знатного и тем более правящего клана. Мальчика заботливо воспитывали, обучали шести основным дисциплинам – письму и арифметике, стрельбе из лука и управлению колесницей, танцам и музыке. Конечно, в сферу обучения входили и усвоение этической нормы, и знакомство с ритуалами и многое-многое другое, что впитывалось каждым, что называется, с молоком матери.

Другой группой важнейших обрядов жизненного цикла были связанные со смертью и трауром. Погребальный обряд всецело зависел от социального положения усопшего, как о том убедительно свидетельствуют археологические раскопки древних могильников. Важно, однако, напомнить, что жестокая практика сопогребения живых вместе с покойником знатного происхождения, с правителем, отмерла после краха Шан, хотя в качестве рецидивов подчас напоминала о себе в некоторых полуварварских чжоуских царствах, прежде всего в Цинь.

В том же, что касается траура, Китай всегда был уникален. Равного китайскому трауру по всеобъемлемости, разработанности и значению этого института нет в мире. Но прежде чем говорить о нем, необходимо остановиться на еще одном важном вопросе, имеющем самое прямое отношение как к трауру, так и к образу жизни древних китайцев в целом. Речь пойдет о культе предков.