Текст книги "Древний Китай. Том 1. Предыстория, Шан-Инь, Западное Чжоу (до VIII в. до н. э.)"

Автор книги: Леонид Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)

Необходимо обратить внимание на еще одно существенное обстоятельство: в чжоуских источниках нет сетований на какие-либо языковые трудности в общении с шанцами. Между тем общение было в таком объемном масштабе, что в случае полного непонимания чжоусцами шанского языка оно как-либо дало бы о себе знать. Можно упомянуть в этой связи о том, что о языковой разнице между чжоусцами и жителями южного государства Чу в несколько более позднее время, в середине I тысячелетия до н.э., чжоуские источники говорили вполне определенно.

Согласно Сыма Цяню, Дань Фу покинул район Бинь под давлением жунов и ди, «отвергнув обычаи жунов и ди», т.е. как бы обратился лицом к цивилизации. Если принять во внимание, что чжоуские вожди в немалой мере досаждали шанцам до этого (существует немало надписей о походах против Чжоу еще во времена У Дина, т.е. задолго до Дань Фу), то переход чжоусцев к новым жизненным стандартам важен как этап в их истории. Судя по «Чжушу цзинянь», он пришелся на период царствования У И – того самого, что весьма неблаговидно представлен в чжоуских текстах.

Не будем гадать, чем определялось такое отношение, но обратим внимание на упоминание «Чжушу цзинянь» о том, что именно У И дал Дань Фу его первый (разумеется, шанский) титул гун и официально признал его владение в Цишани. Мало того, в годы правления У И Дань Фу сумел женить своего младшего сына Цзи Ли на знатной аристократке из Шан, Тай Жэнь, и добиться того, чтобы к Цзи Ли после его смерти перешла должность правителя чжоусцев, о чем сказано у Сыма Цяня. Под покровительством У И Дань Фу и Цзи Ли, согласно «Чжушу цзинянь», округлили свои владения, присоединив к ним ряд соседних территорий. При этом Цзи Ли посылал шанскому вану богатые подношения, а тот, в свою очередь, посещал своего вассала. Во всяком случае, У И, как упоминалось, был убит молнией во время охоты на территории Чжоу или рядом с нею.

При сыне У И, Вэнь Дине (у Сыма Цяня – Тай Дин), Цзи Ли был одним из активнейших шанских вассалов. В «Чжушу цзинянь» сообщается, что Цзи Ли побеждал соседние племена, усмирял врагов Шан, строил новые города. Как-то после очередной победы Цзи Ли с трофеями и важными пленниками прибыл к шанскому двору рапортовать о победе. Но ван приказал убить Цзи Ли – впрочем, успев до того даровать ему почетный титул бо (см. [255, т. 3, Prolegomena, с. 137—138]). Правителем чжоусцев стал сын Цзи Ли и Тай Жэнь знаменитый Чан, будущий Вэнь-ван.

Чжоусцы при Вэнь-ване

О Вэнь-ване в древнекитайских текстах рассказывается очень много. Правда, в большинстве случаев, начиная с «Шуцзина», эти упоминания весьма общи и неконкретны. Говорится о величии, мудрости, добродетельности правителя, о том, что за все его качества и заслуги Великое Небо именно ему – а в его лице и всем чжоусцам, всему дому Чжоу, – вручило мандат на правление Поднебесной. Соответственно прославляются его имя и его великие заслуги (точнее даже – добродетели и прочие величественные свойства личности) в многочисленных песнях и гимнах «Шицзина».

Существенно, однако, разобраться в реалиях и выяснить, каковы же действительные заслуги Вэнь-вана перед чжоусцами и всей древнекитайской историей, всей китайской цивилизацией. Иными словами, что конкретно совершил этот незаурядный и прославивший свое имя в веках правитель Чжоу. Весьма обстоятельно, хотя и не слишком подробно, говорит об этом Сыма Цянь. Обратимся к материалам гл. 4 его труда, повествующей об истории дома Чжоу.

Из них явствует, что Чан сумел поладить с правителями Шан, которые (в частности, последний из них, Чжоу Синь – как об этом повествуется в «Чжушу цзинянь») закрепили за ним титул его отца – Си-бо, т.е. «управитель Запада». Действуя не столько силой, как то было характерно для Цзи Ли, сколько умом, проявляя и милосердие, и заботу о людях, и уважение к мудрости, Чан добился того, что люди стали тянуться к нему. Среди них были прославленные затем в конфуцианской традиции мудрецы-отшельники Бо И и Шу Ци из Гучжу, а также многие другие, включая беглых чиновников из Шан. Один из приближенных Чжоу Синя заметил по этому поводу: «Си-бо творит добрые дела, множит добродетели, и владетельные князья все устремляются к нему, что сулит вам, государь, беду» [86, т. 1, с. 182], – после чего ван заточил Чана в тюрьму. Соратники Чана сумели, однако, раздобыть красавицу и хороших лошадей, которых они и поднесли Чжоу Синю с просьбой отпустить Чана, на что ван согласился.

Реабилитированный Чан продолжал свою политику, суть которой – по Сыма Цяню – сводилась к добродетельности и справедливости во внутренних делах и к военным походам против соседей. За почти полвека своего правления он заметно округлил владения Чжоу и перенес столицу из района Цишань на восток, во вновь отстроенный город Фэн (неподалеку от совр. Сиани). За несколько лет до смерти Чан провозгласил себя ваном, т.е. присвоил титул, который до того имел право носить только правитель Шан. Одновременно он присвоил этот же титул своему деду Дань Фу и отцу Цзи Ли, которые соответственно стали именоваться Тай-ван и Ван Цзи. Как полагает Сыма Цянь, такого рода акт был связан с тем, что Чан получил за свои добродетели «мандат Неба». Ко всему этому важно добавить, что и годы заточения в Шан не прошли для Вэнь-вана зря: считается, что именно тоща он разработал теорию и практику гаданий по тысячелистнику (легендарный Фуси изобрел триграммы, а Вэнь-ван – гексаграммы, т.е. 64 комбинации из шести цельных и прерванных линий).

Если очистить написанное Сыма Цянем от назидательной дидактики в конфуцианском духе, то картина станет вполне очевидной. При Чане за почти полвека чжоусцы сделали быстрый шаг вперед в своем развитии не только и даже не столько в сфере военно-политической (хотя успехи в ней были несомненны и благотворны для Чжоу), сколько в области культуры, так сказать, нравов, что для полуварварского этноса чжоусцев сыграло, видимо, колоссальную, может быть, решающую роль. Без этого скачка они едва ли смогли бы удержаться у власти после завоевания Шан. Необходимо аргументировать этот тезис, ибо он весьма важен для всего последующего изложения.

Посмертное имя Вэнь-ван (Просвещенный ван, Цивилизованный правитель) было дано Чану не случайно. В него был заложен достаточно глубокий смысл. Наследники Чана, всей своей деятельностью подготовившего крах Шан и триумф чжоусцев, стремились подчеркнуть этим именем не столько его политические способности и военные успехи, хотя и они высоко чтились, сколько именно причастность к высокой культуре. Похоже на то, что это соответствовало действительности.

Во-первых, нельзя забывать, что он был рожден шанской аристократкой и, что называется, с молоком матери впитал в себя многое из аньянских стандартов цивилизованности. Во-вторых, по характеру личности, по своим индивидуальным склонностям и способностям Чан явно не был лишен тех добродетелей, которые столь щедро ему приписываются. Имеются в виду и уважение к людям, и забота о них, и все прочее, с этим связанное, что, собственно, и подкупало всех, привлекало к нему. Можно напомнить и об умственном потенциале, о склонности к интеллектуальной деятельности, о чем косвенно свидетельствует легенда о гексаграммах – вне зависимости от того, какую роль реально сыграл Вэнь-ван в разработке манипуляций со стеблями тысячелистника. Кое-какие из высказанных предположений подкрепляются и археологическими находками последних десятилетий.

В 1977 г. на территории раннечжоуского храма, остатки которого были раскопаны в местности Фэнчуцунь, был обнаружен архив из примерно 17 тыс. гадательных костей и панцирей, на 190 из которых были обнаружены надписи, всего около 600 иероглифов, начертанных в аньянском стиле. Среди надписей, расшифрованных специалистами, обратили на себя внимание несколько записей о жертвоприношениях. Как оказалось, они были совершены в честь шанских ванов Чэн Тана и Ди И, отца Чжоу Синя. Есть еще надпись с просьбой о покровительстве вана Тай Цзя. Все они были сделаны от имени вана, причем большая часть специалистов склонна считать, что им был Вэнь-ван, хотя, по мнению других, имелся в виду шанский ван Чжоу Синь (см. [48, с. 36]).

Неизвестно, кем, коща и при каких обстоятельствах составлялись упомянутые надписи. Но ясно, что делались они на территории Чжоу и явно до крушения Шан, т.е., скорей всего, при жизни Вэнь-вана. Некоторые специалисты считают, что ваном, от имени которого шла речь, был все же Чжоу Синь, ибо после того, как Чан провозгласил себя ваном, он едва ли стал бы апеллировать к умершим шанским «верхним предкам», так как такого рода обращение, по логичному мнению исследователей, впрямую свидетельствовало бы о вассальной зависимости, признававшейся Чаном по отношению к Шан, скорей всего, лишь до провозглашения им себя ваном (см. [232, с. 46] )<sup>[17]17
  2 Стоит обратить внимание на то, что этот аргумент не бесспорен. Как о том будет идти речь чуть ниже, сын Вэнь-вана У-ван, одержав победу над Шан, принес жертвы шанским предкам ди в их храме. Правда, в тот момент никто не заподозрил бы У-вана в вассальной зависимости от Шан. Но суть проблемы в том, что своих обожествленных предков и храмов в их честь у чжоусцев тогда еще не было.


[Закрыть]</sup>.

В любом случае, однако, очень интересен сам факт: чжоусцы при Чане уже не только были знакомы с аньянской письменностью и практикой гадания, но и практиковали обряд гадания с надписями у себя дома, завели архив по аньянскому образцу. Более того, осуществляли эксперименты, связанные с развитием шанских знаков: есть мнение, что обнаруженные среди надписей некоторые неточные цифрового характера записи имели отношение к той практике гаданий на стеблях тысячелистника, о которой уже упоминалось в связи с гексаграммами Вэнь-вана (см. [48, с. 37]).

Надписи, о которых идет речь, содержат и еще некоторые интересные сведения. Так, из номенклатуры упоминаемых в них должностей явствует, что в Чжоу времен Чана уже существовала административная система с ее типичной именно для чжоусцев троичной формулой: называются главы трех основных ведомств (земледелия, отработок и военного дела), столь обычных для чжоуского Китая позже. Есть упоминания и некоторых иных должностей – писца (ши) и военачальника, ведающего дружиной вана (ши-ши). Хотя все упомянутые должности чисто чжоуские, нет никаких сомнений в том, что административная система в целом была структурирована под влиянием Шан и что все это тоже следует считать одним из проявлений активного приобщения Вэнь-вана к аньянской цивилизации.

Обнаруженные при археологических раскопках изделия из бронзы тоже восходят к шанским прототипам. Это же можно сказать н о чжоуских колесницах, видимо, и о военном искусстве, тактических приемах ведения боя, построения войска и т.п. Наконец, сохранились сведения, позволяющие заключить, что чжоусцы при Вэнь-ване имели зависимых от них союзников, если даже не вассалов: примерно в таком плане упоминаются в текстах владения Шу и Чао, а также Чу (подробней о содержании рассмотренных надписей см. [232, с. 62—64]).

Сопоставление материалов письменных источников, включая фэнчуцуньские надписи, и иных данных, прежде всего предоставляемых археологией, позволяет зримо ощутить тот серьезный скачок в развитии, который совершили чжоусцы при Вэнь-ване. Можно определить этот шаг следующим образом: за полвека правления Чана чжоусцы если и не перестали быть полуварварами, то во всяком случае настолько близко подошли к стандартам цивилизации, что оказались в состоянии бросить вызов Шан и одолеть шанцев в открытом сражении. Вызов бросил Вэнь-ван, причем не с позиций голой силы, а с использованием иных методов и средств, прежде всего именно тех, что соответствовали высокой духовной культуре.

Не принимая за чистую монету ни обличений в адрес недобродетельного Чжоу Синя, ни восхищений сверхдобродетельным Вэнь-ваном, есть все же определенные основания согласиться с тем, что состояние кризиса в Шан как-то было связано с личностью Чжоу Синя, от которого его сторонники уходили, тогда как успехи Чжоу зависели от Вэнь-вана, к которому они шли. А коль скоро так, то независимо от степени добродетельности и величины интеллектуального потенциала Вэнь-вана (хотя очень похоже на то, что с тем и другим у этого выдающегося правителя чжоусцев все было в порядке) факт остается фактом: престиж чжоусцев возрастал, а шанцев – падал. И только поэтому Чан где-то на 40-м году своего правления объявил себя ваном, бросив тем самым открытый вызов Шан. Позже все это было интерпретировано победившими чжоусцами в терминах теории о «мандате Неба». Но Чан, как известно, только бросил вызов. Военную победу над Шан одержал его сын У-ван.

У-ван и битва при Муе (1027 г. до н.э.)

Изложение событий из истории шанско-чжоуских отношений подходит к своему кульминационному пункту. Решающей битве при Муе и всему тому, что сопутствовало этому сражению, посвящено немало материалов, начиная от главы «Шуцзина» «Му ши» и гл. 4 «Шицзи». Кроме того, коллизии, связанные с решающим для истории и судеб древнего Китая событием, отражены во многих других сочинениях в виде кратких реминисценций и назидательных рассуждений. Сосредоточимся на основном, чтобы уяснить суть происшедшего.

Чжоусцы готовились к решающей схватке с Шан основательно. Собственно, именно этому была посвящена вся долгая жизнь Чана. Он основал новый город Фэн, придвинув тем самым административно-военный центр Чжоу поближе к шанцам (Цишань, насколько можно понять, оставался при этом ритуальным центром). Затем он приказал своему сыну Фа, будущему У-вану, создать неподалеку еще один аналогичный центр – Хао. Оба они, Фэн и Хао, были, видимо, более военными лагерями для сосредоточения и тренировки воинов, нежели городами в полном смысле этого слова, – так, во всяком случае, считают современные исследователи (см. [232, с. 92—93]).

Оказавшись на троне, Фа продолжал подготовку к великому свершению. Он постоянно подчеркивал, что действует от имени и по поручению отца, даже возил, по словам Сыма Цяня, с собой в колеснице деревянную поминальную табличку с его именем. Из текста «Шицзи» явствует, что Фа колебался и искал поддержки. Он то обращался к своим помощникам и союзникам, призывая их готовиться к походу, то отступал, ссылаясь на невысказанную еще волю Неба. И лишь тогда, когда «безрассудство и жестокость проявились у Чжоу Синя еще больше», У-ван решил, что время для выступления настало. Зимой и, видимо, по льду его армия переправилась через Хуанхэ и вплотную приблизилась к землям Шан.

Подойдя к местности Муе, У-ван остановился лагерем и обратился к своим воинам. Согласно «Шуцзину», он напомнил о бесчинствах шанского вана, который не слушает советов мудрых людей, но внимает капризам женщин (очень сильное обвинение в китайской традиции), приближает к себе преступников, заставляя их подавлять народ и совершать насилия. Далее предводитель чжоусцев призвал своих воинов быть мужественными в схватке, вовремя выправлять боевые ряды и не слишком усердствовать в уничтожении противника – многие могут перейти на сторону чжоусцев. Вскоре к Муе подошла шанская армия, и в день цзя-цзы второй луны произошло решающее сражение.

Силы были неравными. Вместе с чжоусцами выступили воины восьми владений, а всего у союзников было 300 колесниц, 3 тыс. дружинников-профессионалов и 45 тыс. воинов. Шанцы же, по данным Сыма Цяня, выставили гораздо более многочисленное войско – чуть ли не в 700 тыс. (см. [86, т. 1, с. 184– 186]). Эта цифра справедливо подвергается специалистами сомнению – общность Шан не была столь значительной, чтобы выставить такую армию. Но сам факт сражения признается всеми. Более того, не столь давно он был документально подкреплен надписью на сосуде «Ли-гуй», обнаруженном в 1975 г. Надпись подтверждает, что сражение началось утром дня цзя-цзы и завершилось вечером того же дня разгромом шанского войска и бегством Чжоу Синя с поля боя (см. [232, с. 94– 95]).

Детали и обстоятельства битвы неясны, как спорно и соотношение сил. Специалисты согласны с тем, что шанское войско было более многочисленным и лучше оснащенным. Возможно, к нему были добавлены ополчения оставшихся верными Шан союзных племен. Вне всякого сомнения, шанцы имели полное превосходство по числу колесниц (называют цифру в 4 тыс. – стоит повторить, специалисты склонны считать, что цифры принявших участие в сражении с обеих сторон преувеличены, хотя, возможно, и в разной степени). Но для нас гораздо важнее итоги и последствия сражения при Муе. Первым из них было самоубийство Чжоу Синя. Победоносный У-ван вошел в шанскую столицу и символически поразил мечом обожженный труп своего врага. Эра Шан кончилась, наступила эпоха Чжоу. Как это было оформлено и чем мотивировано?

Чжоуские источники, включая надписи на бронзе, поясняют, что свой поход У-ван рассматривал прежде всего как кару за недобродетельные акции Чжоу Синя. Нет смысла спорить о том, было ли это просто предлогом. Но существенно, что, прибыв в столицу Шан, У-ван не отнесся к побежденным как к врагам. Напротив, он почти демонстративно ограничился символическим наказанием уже погибших вана и его двух любимых наложниц (вспомним: Чжоу Синь внимал капризам женщин), которые до появления чжоусцев успели покончить с собой. После этого У-ван отправился в шанский храм, где совершил церемонию с пышными жертвоприношениями в честь шанских «верхних предков». Как о том свидетельствуют данные фэнчуцуньских надписей, подобный поступок был в традиции чжоуских правителей, обычно воспринимавших себя в качестве вассалов шанских ванов и не останавливавшихся перед тем, чтобы в ритуальной форме по аньянскому стандарту (гадания на костях и панцирях) запечатлеть свое уважение шанским предкам.

Мало того, У-ван после этого торжественно вручил бразды управления шанцами в руки сына Чжоу Синя, который отныне должен был возглавлять государство Шан и приносить регулярные жертвы шанским предкам-ди. Иными словами, У-ван и не помышлял, по меньшей мере вначале, о ликвидации государства Шан. Конечно, при этом он все-таки не поступался и своими правами победителя. Как свидетельствует Сыма Цянь, У-ван приказал освободить из темницы всех тех, кого туда заключил Чжоу Синь, велел раздать дворцовые ценности и зерно нуждающимся, отвезти наиболее важные сокровища-символы (девять треножников и драгоценные яшмы) в столицу Чжоу, а также демобилизовать большинство участвовавших в сражении воинов. Словом, как победитель У-ван был великодушен.

Разумеется, он поручил двум своим младшим братьям, Гуань-шу и Цай-шу, находиться при новом шанском ване и, естественно, присматривать за ним. Но при всем том У-ван не стремился заместить собой правителей вчера еще могущественного Шан. Больше того, он даже как бы побаивался этого, не чувствуя себя вправе занять столь высокое место вот так просто, по праву сильного, завоевателя.

Сыма Цянь сообщает, что У-ван щедро вознаградил помогавших ему владетельных князей, предоставив им право управлять их уделами, а также пожаловал территории и подданных тем своим близким родственникам, прежде всего братьям, а также заслуженным сподвижникам, кто таких уделов не имел. Однако все эти акции проводились не за счет владений Шан и вообще -во всяком случае применительно к владетельным князьям, союзникам Чжоу (может быть, и союзникам Шан), – они выглядели не более чем признание всесильным завоевателем некоего статус-кво: пусть все те, кто что-то имел и чем-то владел, живут там и так, как жили прежде. Иными словами, У-ван опять-таки не вмешивался в чужие дела, а родственникам и сподвижникам своим предоставлял земли, ранее не входившие в уделы владетельных князей.

Словом, все говорит о том, что У-ван чувствовал себя в своей новой роли всемогущего завоевателя как-то неуютно. Он явно ощущал некий комплекс неполноценности, даже, если угодно, какой-то вины. Естественно, не перед людьми – они были ниже него, не им его судить, но перед Небом (или, если точнее, перед «верхними предками», причем именно шанскими «верхними предками» – шан-ди, теми самыми, к которым он и его отец привыкли относиться с таким пиететом).

Небо и шан-ди, т.е. «верхние предки» шан, были в начале эпохи Чжоу категориями взаимозамещаемыми, о чем немало сказано в «Шуцзине» и в специальной литературе. И апеллируя к Небу, У-ван явственно имел в виду именно этих предков. В гл. 4 «Шицзи» есть любопытный пассаж. В беседе с Чжоу-гуном, своим братом и, видимо, очень близким ему человеком, У-ван сетует на то, что он еще не упрочил свои позиции и не ощутил явно выраженного благоволения Неба [86, т. 1, с. 188—189]. Достичь его У-ван, по его словам, сможет лишь тоща, когда накажет всех виновных и будет усердно заботиться о народе, а также когда сумеет построить новую столицу чжоусцев в районе р. Ло, далеко к востоку от местожительства Чжоу. Почему благоволение Неба или шанских предков шан-ди оказалось связанным со строительством новой столицы – делом, которое после смерти У-вана завершил Чжоу-гун?

В надписи на сосуде «Хэ-цзунь», обнаруженном в 1965 г. и датируемом временем правления сына У-вана, Чэн-вана, упомянуто, что, когда У-ван победил Шан, он апеллировал к Небу<sup>[18]18
  3 Похоже на то, что к моменту составления надписи – а это было время, когда чжоуским Китаем управлял знаменитый Чжоу-гун, предполагаемый автор концепции «Небесного мандата», – Небо и шанские предки шан-ди были уже величинами равноценными и взаимозаменяемыми, причем Небо, судя по текстам, выдвигалось на первое место. Здесь уместно заметить, что проблема шан-ди, о которой уже упоминалось и к которой мы еще будем возвращаться, возникла, видимо, именно в годы правления Чжоу-гуна. У-ван еще совершал жертвы в честь шанских шан-ди. Но в текстах, написанных при его преемниках, включая Чжоу-гуна, термин Шанди начинает использоваться в несколько ином смысле. Он становится обозначением Верховного Первопредка, Высшего Небесного Правителя. Больше того, Шанди начинает идентифицироваться с местом своего обитания, т.е. с Небом, превращается в персонификацию безликого Неба. Именно поэтому термины Шанди и Небо становятся взаимозаменяемыми, после чего Небо, естественно, выходит на передний план хотя бы потому, что оно как понятие и термин лишено тех ассоциаций, которые оставались у термина Шанди, производного в конце концов от шанских верхних предков шан-ди.


[Закрыть]</sup>, выразив при этом желание обосноваться в Чжунго, чтобы оттуда управлять народом [232, с. 96]. Не говоря уже о том, что здесь впервые употреблено сочетание Чжунго (срединные государства; срединное государство; в нашем случае – середина владений Чжоу, т.е. примерно район новой столицы Лои), смысл апелляции к Небу сводится в тексте надписи прежде всего к страстному желанию получить санкцию на владение Поднебесной.

Дело в том, что чжоусцы – как, видимо, и иные окружавшие шанцев и находившиеся под их воздействием народы – воспринимали идеи пространственного мироустройства через традицию Шан, суть которой сводилась к тому, что центром обитаемого мира следовало считать столицу вана, окруженную зоной региональных подразделений и поясом обитания чужих племен и владений. Практически сказанное означает, что чжоуский У-ван как бы по-прежнему соглашался с тем, что центр ойкумены на востоке, тогда как сами чжоусцы с их западным местоположением – лишь периферия ее. И если чжоуский ван хочет добиться благоволения Неба, то оно должно быть как-то связано с перемещением центра обитания чжоусцев или хотя бы главной их администрации на восток. В качестве своего рода заместителя столицы шанского вана и воспринималась новая в районе Ло, Лои, территориально действительно близкая к Аньяну (современный Лоян расположен чуть южнее Аньяна, к югу от Хуанхэ).

Построить новую столицу У-ван не успел. Он умер вскоре после битвы при Муе (по хронологии Чэнь Мэн-цзя, которая используется здесь, в 1025 г. до н.э.). Ушел из жизни, так и не дождавшись благоволения Неба. Умер в состоянии некоторой политической двусмысленности: он был победителем, свободно распоряжался владениями вокруг Шан, подумывал о строительстве нового центра чжоусцев невдалеке от Шан, но в то же время шанцы с их новым ваном во главе продолжали существовать, причем традиционно в качестве центра Чжунго, да к тому же и по-прежнему вроде бы под покровительством Неба и своих предков. Как будто, несмотря на пороки Чжоу Синя и кару Неба, осуществленную руками У-вана, ничего не случилось, ничего не изменилось. И вот тогда-то, после его смерти и в связи с ней, Небо наконец вмешалось в людские дела и проявило свое отношение к чжоусцам.