Текст книги "Древний Китай. Том 1. Предыстория, Шан-Инь, Западное Чжоу (до VIII в. до н. э.)"
Автор книги: Леонид Васильев
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)
Феодально-клановые связи в уделах (цзун-фа, цзун-цзу)
Принцип наследования по законам конического клана был, насколько можно понять, автоматически заимствован чжоусцами у шанцев вместе со многими другими политическими, социальными и иными институтами и нормами жизни еще на раннем этапе их протогосударственного развития, до столкновения с Шан. Едва ли это имело место намного раньше времен Вэнь-вана, ибо практически только с того времени, за полвека до победы над Шан, встречаются редкие упоминания о соперничестве за власть (брат Вэнь-вана от другой, чжоуской, жены его отца отказался от престола в пользу Вэнь-вана, ибо этого, судя по всему, хотел породнившийся с шанской верхушкой их отец Цзи Ли).
Сыновья Вэнь-вана уже не спорили за власть: она строго принадлежала старшему из них, У-вану, а после безвременной его смерти престол без каких-либо споров перешел к его малолетнему сыну Чэн-вану, тогда как брат У-вана Чжоу-гун стал всего лишь регентом. Если принять, что и в последующем престол обычно переходил в доме чжоуского вана строго от отца к сыну (как правило, хотя и не обязательно, к старшему), то отсюда следует, что буквально за два-три поколения нормы конического клана решительно восторжествовали в доме Чжоу. Это был эталон, которому следовали в уделах.
Чжоуские уделы, созданные в большинстве своем практически заново, на новом месте и из случайно скомпонованных конгломератов этнически гетерогенных групп, не имели собственных традиций. Не слишком много такого рода традиций – если не считать примитивные нормы первобытных коллективов – было и у чжоусцев в целом, включая дом вана. Прежде всего, как о том уже шла речь, не сложилось эффективного механизма централизованной редистрибуции, пусть хотя бы в масштабе местного центра типа ближневосточного храма или древнеиндийской самоуправляющейся общины.
Разумеется, вообще-то редистрибутивные нормы существовали. О них даже поется в древних песнях «Шицзина» вроде «Ци юэ». Но они были примитивными, и им в плане институциона-лизации было очень далеко до уровня храмового хозяйства в древнем Египте или Шумере. Это было ахиллесовой пятой чжоуской центральной власти в целом. Такого рода недостаток был характерен и для уделов. Но разница здесь в том, что если раннечжоуская власть центра в масштабах чжоуского Чжунго в целом без такого рода механизма обойтись просто не могла и в значительной мере именно поэтому ослабла, то в масштабах уделов, во всяком случае вначале, все выглядело иначе.
Отсутствие развитых механизмов редистрибуции в формировавшихся раннечжоуских уделах означало лишь одно: структура удельной власти должна была ради ее эффективности и внутренней устойчивости быть максимально приближенной к привычной структуре конического клана. И в уделах это сыграло -в отличие от центра – позитивную роль, способствуя укреплению внутренней структуры гетерогенного случайного коллектива и тем более власти его наследственного руководителя.
Дело в том, что конический клан как структура присущ именно стратифицированному обществу – но такому, сравнительно небольшому, где все могут быть так или иначе связаны между собой четко фиксируемыми связями кровного родства. В строгой клановой структуре, основанной на нормах конического клана, нет места аутсайдерам – там все и вся принадлежит своим, различающимся, однако, друг от друга местом на иерархической лестнице, соответствующей нормам конического клана. В силу такой его специфики конический клан удобен для упорядочения сравнительно небольших коллективов и практически недействен там, где коллективы несоизмеримы с его возможностями. В рамках правящего дома вана он уместен, в рамках чжоуского Чжунго в целом, увы, пробуксовывал.
Иное дело – раннечжоуские уделы. Хотя они и создавались из гетерогенных групп, в каждой из которых могли быть свои старшие, и хотя на первых порах население этих уделов было связано между собой, насколько можно судить по имеющимся данным, преимущественно клановыми связями в их наиболее древней аморфно-сегментарной и чуть более поздней кланово-корпоративной форме (для специалистов-профессионалов и правящих верхов), само существование населения клана в компактном виде логически вело к оформлению там, вначале среди социальных верхов, мощных, очень разросшихся конических кланов, получивших наименование цзун-цзу, или структуры цзун-фа. Как же шел этот процесс?
Из ряда раннечжоуских надписей явствует, что в уделах существовали кланы-корпорации шанского типа цзу («знамена», боевые подразделения). В надписи «Бань гуй» идет речь о том, чтобы двое удельных правителей, У-бо и Люй-бо, явились для участия в очередной военной кампании со своими цзуу а в надписи «Чжун шань» говорится, как ван на торжественном смотре гун-цзу некоего Чжуна пожаловал ему свою лошадь [105, т. 6, с. 206, 186]. В «Ши Си гуй» рассказывается, как в присутствии гун-цзу совершался обряд инвеституры: Ши Си поручалось управлять уделом его предков [105, т. 6, с. 886]. Эти надписи позволяют заключить, что цзу или гун-цзу – термин, обозначавший воинские формирования кланового типа, создававшиеся по модели шанских Ван-цзу или Доцзы-цзу.
Что касается социальных низов, то, как явствует из многочисленных песен «Шицзина», семейно-клановые связи в рамках общинной деревни складывались на привычной древней аморфно-сегментарной основе. Деревенская аморфно-сегментарная клановая система для низов была неким прочным базовым фундаментом, на который могла надежно опереться кланово-корпоративная структура верхов, в рамках которой структурировались служивые, воины, возможно, также и специалисты-ремесленники.
Словом, надписи показывают, что за какие-нибудь три-пять поколений, не говоря уже о более длительном промежутке времени, гетерогенные группы в рамках небольшого коллектива консолидировались и оказались тесно переплетенными брачно-семейными и клановыми связями. Узость рамок сравнительно небольшого коллектива активно этому способствовала. Но самое существенное в том, что обе прежние клановые структуры, нижнюю (аморфно-сегментарную крестьянскую) и верхнюю (кланово-корпоративную), пронизывали линии конического клана правителя удела, быстрыми темпами разраставшегося в правящем доме и в силу небольших размеров удела проникавшего своими ответвлениями практически всюду. Ведь наибольшее число жен и сыновей было всегда именно у главы удела. Каждый же его сын занимал видное место на иерархической лестнице и в свою очередь имел немало собственных сыновей, которые тоже находились на высокой, не ниже третьей, ступени той же лестницы. Кровнородственная близость всей этой родни к правителю удела давала ей в руки немалые преимущества и прежде всего наиболее солидный кусок при редистрибуции коллективного достояния.
Вследствие этого постепенно все важнейшие места в привилегированных кланах-корпорациях, в возникшей системе удельной администрации захватывали именно те, кто принадлежал к коническому клану правителя, строго в зависимости от степени близости к правителю и в соответствии с нормами иерархической структуры родства. Ситуация в общем-то не редкая в аналогичных феодально-клановых структурах (вспомним о боярском местничестве в феодальной Руси). Очевиден и результат: нормы конического клана, пронизывая всю структуру, доходя до низов (далее пятой ступени родство обычно не учитывалось – но реально-то оно существовало), связывали практически весь удел в нечто цельное, подчиненное нормам феодально-кланового родства. Это и есть цзун-цзу, система цзун-фа.
Усыновление и вообще адаптация чужаков позволяли нормам клановой структуры практически инкорпорировать в себя всех, создавая, во всяком случае на первых порах, едва ли не стопроцентную включенность всего населения удела в удельную кровнородственную клановую систему цзун-цзу. Разумеется, практически это возможно было лишь до определенного предела, за рамками которого структура уже не могла существовать как некое единое цельное и начинала раскалываться. Поэтому в укрупнявшихся уделах рано или поздно рядом с господствующей клановой структурой правящего дома появлялись и иные, обычно непротиворечиво вписывавшиеся в общие феодально-клановые нормы, но сохранявшие при этом свое имя, свой клан, свою цзун-цзу (иногда ею могла быть клановая система правителя аннексированного чужого удела).
Процесс институционализации клановой структуры в раннечжоуских уделах не ограничивался, однако, появлением рядом с правящим кланом других, порой с ним соперничавших. Возникновение ситуации политического соперничества разных клановых групп в рамках разраставшегося удела, будущего царства, было связано также и с естественным процессом неравномерного развития боковых (коллатеральных) линий правящего клана. Одни из них, чьи представители получали более прибыльную или влиятельную должность, процветали, другие, напротив, приходили в упадок.
Соперничество и местничество усложнялись произвольной политикой главы клана, который порой действовал по собственному разумению, приближая одних и отдаляя других, а то и делая ставку на способного аутсайдера, прибывшего из другого удела представителя иного феодального клана. И хотя не всегда это было просто сделать, так как существовал принцип наследственного права аристократов той или иной ветви правящего дома на ту или иную должность, все же возможности для подобного рода перестановок были, хотя бы за счет разрастания и пересмотра время от времени номенклатуры должностей.
Результатом процесса институционализации власти в уделах, формирования там разветвленных клановых структур стало рождение устойчивой феодально-клановой иерархии чинов-титулов, должностей и владений теперь уже в рамках разросшегося удела, каких в IX—VIII вв. до н.э. было в чжоуском Китае едва ли более двух-трех десятков. В надписях «Фань Шэн гуй» и «Мао-гун дин» наряду с гун-цзу встречаются термины цин-ши и да-ши [105, т. 6, с. 133а, 135а].
Знак ши в первом случае буквально означает «дело», во втором – «секретарь», «делопроизводитель», «писец». Из контекста упомянутых надписей не вполне ясно, что означают оба бинома-словосочетания. Но если иметь в виду, что биномы упомянуты рядом с гун-цзу, а вся речь вложена в уста вана, обращающегося в надписи «Фань Шэн гуй» к Фань Шэну, то можно предположить, что первое словосочетание (цин-ши) соответствовало обозначению категории сановников удела (Г.Крил предлагает термин «министры» [194, с. 106, примеч. 15]), тогда как следующее (да-ши) – чиновников-администраторов. В надписи «Мао-гун дин» контекст чуть иной, но там тоже ван обращается к Мао-гуну и использует в своей речи словосочетания цин-ши-ляо и да-ши-ляоу причем оба они явно обозначают некие категории чиновников (чуть ниже опять-таки упоминается гун-цзу).
Складывается впечатление, что в чжоуских уделах в IX—VIII вв. до н.э. существовала уже достаточно четкая иерархия социальных слоев. Видимо, ее ступени, как то стало характерным для Китая веком позже, в период Чуньцю, формировались прежде всего в зависимости от места на генеалогическом древе конического клана в уделе. Как известно, родовых имен среди чжоуской знати были считанные единицы. У самих чжоусцев таких имен («син» – ныне данный знак обозначает понятие «фамилия») было лишь два, Цзи и Цзян, причем родственники вана из дома Цзи практически преобладали среди владельцев уделов почти абсолютно, тоща как из рода Цзян их было очень немного. Неудивительно, что в целях удобства владельцы уделов все чаще предпочитали именовать себя не по фамильному знаку, а по названии) удела (Лу, Цзинь, Вэй и т.п.). Однако при всем том все они оставались членами рода Цзи.
С усложнением структуры крупного удела кланы цзун-цзу, как упоминалось, распадались. Раскол их шел опять-таки в строгом порядке, обусловливавшемся нормами конического клана. Те, кто принадлежал к его главной линии или тяготел к ней, оказывались, насколько можно судить, в клане правителя-гуна, т.е. в гун-цзу, и именовались по имени эпонима, родоначальника клана, давшего клану имя, патроним-ши (ши здесь – клановое имя). Те, кто оказывался родоначальником влиятельной боковой линии в рамках удела, создавали собственные клановые группы с иными патронимами-ши. Это и были «министры» цин-ши с их группами цин-ши-ляо.
Впоследствии цинами стали именовать владетельных аристократов, которые имели субуделы в рамках разросшегося удела, а дафу – тех, кто своего удела не имел и получал за службу кормление от гуна или цина, а то и просто выдачи из казны, содержание от патрона. Не исключено, что категория да-ши (да-ши-ляо) из рассматриваемых надписей была прототипом этой группы лиц на ступенях формирующейся иерархической лестницы уделов. Иными словами, в лице да-ши-ляо, которые в период Чуныцо стали именоваться просто дафу – если отождествление тех и других справедливо, – мы имеем достаточно многочисленных чиновников и особенно воинов, рыцарей-аристократов, служивших главе удела или находившихся в команде одного из влиятельных сановников-цинов того же удела.
Раскол единой клановой структуры цзун-цзу в рамках небольшого раннечжоуского удела на несколько в пределах укрупнившегося княжества вел к структурному ослаблению разросшегося удела. Клан правителя в нем оказывался уже не единственной силой, но лишь главным среди нескольких влиятельных соперничающих клановых групп, возглавлявшихся сановниками-министрами, наследственными владельцами их субуделов-вотчин. Правда, вплоть до середины VIII в. до н.э. существование такого рода субуделов-вотчин, видимо, официально не признавалось. И существовали они до того времени, похоже, лишь де-факто, но не де-юре. Однако сам принцип сосуществования соперничающих клановых групп и соответственно субуделов (вначале, возможно, лишь временных и условных кормлений, еще не вотчин) уже возник, так что юридическое его оформление было лишь делом времени.
Это время наступило тогда, когда мощь раннечжоуских ванов окончательно ослабла, а западночжоуский Китай рухнул, уступив свое место новой политической структуре, в рамках которой ван был уже только владельцем домена с центром на востоке, в Чэнчжоу-Лои. Но к такому повороту событий влиятельные уделы западночжоуского Китая были уже подготовлены. Сам ход вещей, логика процесса эволюции политической структуры уделов вели именно к этому, т.е. к ослаблению внутренней мощи удела, пусть даже не сразу, а по мере институционализации власти владетельных аристократов-цинов в их владениях внутри уделов.
Почему же удельные правители-гуны, сами возвысившиеся и обретшие независимость от центра, от чжоуского вана именно потому, что стали во главе автономных образований-уделов, и поэтому хорошо знавшие, к чему ведет феодально-удельная децентрализация, шли на создание наследственных вотчин для цинов в рамках собственных уделов? Почему это происходило практически во всех значительных уделах-царствах чжоуского Китая, правители которых, спохватившись, перестали создавать новые владения для цинов уже достаточно поздно, когда для некоторых из них ситуация складывалась настолько неблагоприятно, что становилась критической? Можно, конечно, сослаться на классический афоризм о том, что история никого не учит. Но только ли в этом дело?
Дело в том, что еще в IX, даже в VIII в. дс н.э., спустя два-три века после поражения Шан, когда государство Западное Чжоу уже близилось к своему концу и даже когда оно уже рухнуло, а чжоуский ван перенес столицу на восток, превратившись из некоего всесильного правителя в своего рода первого среди равных в ряду правителей самостоятельных царств, тот механизм централизованной редистрибуции, о котором уже столько было сказано, еще не сложился. И именно в этом была главная причина возникновения субуделов-вотчин в старых укрупнившихся уделах. Разумеется, этот механизм формировался – но в силу обстоятельств и в первую очередь в результате противодействия дезинтеграционных процессов и ослабления власти центра достаточно медленно. А коль скоро так, то не приходится удивляться, что формой вознаграждения для наиболее близких и заслуженных – причем особенно в таких обстоятельствах, когда не пожаловать крупную награду было просто невозможно, – по-прежнему было выделение наследственного удела, вотчины. К этой форме, к слову, на рубеже IX—VIII вв. до н.э., т.е. уже накануне гибели западночжоуского государства, прибегали и сами чжоуские ваны.
Известно, что именно в то время были созданы два новых удела, Шэнь, пожалованное тестю Ю-вана, сподвижнику его отца Сюань-вана, и Чжэн. Известно также, что после перемещения столицы земли, прежде находившиеся в столичной зоне на западе, были опять-таки даны в форме удела тому, кто оказал поддержку Пин-вану в трудные дни переезда на восток и кто после этого стал правителем нового удела – Цинь. То самое Цинь, что спустя пять с лишком веков покончило с Чжоу, было создано на исконных чжоуских землях по повелению Пин-вана в момент, когда все уже отлично знали, что создание новых уделов – путь к дезинтеграции государства.
Упомянутые уделы были последними из тех, что создавались по золе вана. Больше он уже не мог следовать по такому пути по той простой причине, что не имел для этого возможностей. Зато в крупных уделах, превращавшихся в независимые царства, такие возможности были, в чем и состоит одна из важных причин, почему в уделах в VIII и особенно в VII в. до н.э. продолжалась практика создания новых наследственных владений (имеются в виду владения цинов). Практически только в VI в. она себя изжила – и именно этим временем источники датируют появление в широком масштабе новых форм редистрибуции, которую можно было тогда уже считать не только централизованной, но и, что весьма существенно, бюрократизированной и дефеодализировавшейся.
Однако, хотя ростки этих форм фиксируются и до VI в. до н.э., практически не только весь период Западного Чжоу, но и половина следующего исторического периода, Чуньцю (VIII– V вв. до н.э.), прошли под знаком древнекитайского удельного феодализма – формирования его, зрелости и увядания, дефеодализации. Как же выглядели нецентрализованные, феодальные формы редистрибуции, характерные для чжоуского Китая в XI– VII вв. до н.э.?
Производство и редистрибуция
Для Западного Чжоу источники позволяют вычленить три региона, в которых организация производства, прежде всего сельскохозяйственного, отличалась от других вследствие различий в условиях существования. Соответственно неодинаковыми были и формы редистрибуции. Эти три региона – исконные земли чжоусцев, населенные чжоусцами, т.е. столичная зона Цзунчжоу на западе; населенная преимущественно шанцами, а также и чжоусцами вторая столичная зона Чэнчжоу на востоке; территории уделов.
Об условиях жизни, формах существования, характере производства и взаимоотношений производящих низов с управляющими верхами в источниках сохранилось достаточно много сведений. Скажем, в песне «Ци юэ» («Седьмой месяц») из «Ши-цзина» повествуется, как считают специалисты, о жизни чжоуских земледельцев еще до крушения Шан. Если связать упомянутые в песне эпизоды хозяйственного года (вся ее композиция – перечисление месяцев и соответствующих работ), то возникает достаточно стройная картина: крестьяне пашут, сеют, убирают урожай, выращивают овощи, ухаживают за скотом, заготовляют тутовник для шелковичного червя, ткут и прядут, шьют и готовят пищу, собирают травы и топливо, строят и ремонтируют, заготовляют лед на летний сезон и даже участвуют в охоте. Лучшую часть охотничьей добычи, лучшую ткань и лучшие одежды они предназначают для правителя-гуна. Мужчины после сбора урожая используются в качестве рабочей силы для сооружения его дворца. Лучший кусок жертвенного мяса на ритуальных торжествах в дни праздника урожая тоже предназначается ему. Не приходится говорить и о том, что вся производственная сторона повседневной жизни крестьян протекает под присмотром тянь-цзюня (букв, «господин полей», «хозяин земли»), контролировавшего работу (см. [96, с. 183—187; 154, т. 7, с. 676—691]).
Функции тянь-цзюня из «Ци юэ» не вполне ясны. Скорей всего, он – администратор, может быть, старейшина крестьянской общины. От него, видимо, зависели и перераспределение земельных наделов, и организация коллективных работ, и определение той доли, которую приходилось выплачивать в счет натурального налога. Видимо, он же направлял очередников на работы во дворец. Из «Ци юэ» нельзя заключить, что какая-то часть урожая (а не тканей, одежд, охотничьей добычи, т.е. как бы продуктов побочных промыслов) шла в виде налога гуну. Не исключено, что подобной практики не было, ибо для пополнения казенных амбаров гуна использовались – как то было и в столичной зоне Шан, на чей опыт явственно ориентировались чжоуские гуны в процессе трибализации и формирования собственного протогосударства, – специальные «большие поля». О них достаточно много сказано в песнях «Шицзина», начиная с «И си», краткого песнопения типа гимна:
О Чэн-ван! Ты уже созвал всех!
Возглавляя крестьян– нунфу,
Отправляешься сеять просо.
Поскорее возьмите ваши сохи сы
И все из тридцати ли
Дружно принимайтесь за работу,
Образовав 10 тысяч пар-оу
Из песни видно, что в раннечжоуском Китае существовала традиция, согласно которой сам правитель возглавлял пахоту на специальном поле, куда для работы направлялись представители чжоуских коллективов. По подсчетам Дин Шаня, чжоусцы в момент завоевания Шан подразделялись на 30 родоплеменных групп [108, с. 44]. И хотя цифры в «И си» явно условны, ибо едва ли даже на очень большом поле возможна одновременная работа 10 тыс. пар пашущих, кое о чем они все же говорят. Первая из них, вполне возможно, о числе коллективов, принявших участие в работе, вторая – о числе участников пахоты на «большом поле» (быть может – на «больших полях»?). В том, что спустя век-полтора после Чэн-вана «больших полей» было уже по меньшей мере несколько, убеждает знакомство с некоторыми другими песнями «Шицзина» («Синь нань шань», «Фу тянь» и «Да тянь» [96, с. 289—294; 154, т. 8, с. 1109—1144]), где описывается труд крестьян на общих полях под присмотром тянь-цзюня и при символическом участии вана, который обозначен в песнях поэтическим термином Цзэн-сунь («Потомок»). Поля, о которых идет речь, названы в песнях «полями Цзэн-суня», а урожай с них – «урожаем Цзэн-суня».
Все три песни хронологически и стилистически более поздние, чем «И си». Разница и в том, что в одном случае в обряде вспашки принимает участие правитель, а в остальных о нем только упоминается, да и то иносказательно. Видимо, можно предположить, что в столичной зоне Цзунчжоу со временем, как и в столичной зоне Шан, стало несколько «больших полей», за счет урожая с которых существовали ван и все его окружение, хотя первоначально было лишь одно такое поле, которое считалось ритуальным. Возможно, это было то самое поле цзе-тянь, урожай которого предназначался для жертвоприношений и использовался в качестве страхового фонда.
Известно, в частности, что чжоуский Сюань-ван (827– 782 гг. до н.э.), взойдя на трон, отказался от древнего церемониала личного участия правителя во вспашке ритуального поля. Об этом упомянуто в гл. 4 труда Сыма Цяня [86, т. 1, с, 200] и более подробно – в «Го юе», где сказано, что во вспашке ритуального поля издревле участвовал сам ван, и дается достаточно подробное описание церемониала: тщательное наблюдение за весенней природой, подготовка казенных сельскохозяйственных орудий, пост, омовение и жертвоприношение, работа всех на священном поле (ван проводил одну борозду, остальные утраивали это число в соответствии с рангом, т.е. проводя 3, 9, 27 борозд, а заканчивали пахоту крестьяне), уход за полем, сбор урожая и т.п. (см. [28, с. 28—30]).
Если сопоставить эти данные с шанскими обычаями и вспомнить о найденных археологами массах казенных серпов для сбора урожая, едва ли будут основания для сомнений в том, что в Цзунчжоу, как и в столице Шан, для обработки «больших полей» казенными орудиями с последующим угощением за счет казны приглашались крестьяне из окрестных поселений, общин.
Стоит напомнить, что чжоуские тексты свидетельствуют о сосуществовании двух видов полей, общих (казенных) и индивидуальных крестьянских. В песне «Да тянь» есть хорошо известная фраза:
Пусть дождь сначала оросит поле гун, А затем уж и наши поля сы [154, т. 8, с. 1143].
Она перекликается с много более поздней теорией Мэн-цзы о так называемой системе цзин-тянь. Согласно Мэн-цзы, в квадрате из девяти равных полей (три по вертикали и три по горизонтали) центральное поле гун, т.е. «общее», обрабатывалось совместно восемью крестьянами, каждый из которых за это получал индивидуальный надел сы такого же размера. Мэн-цзы назвал такую форму редистрибуции термином чжу («взаимопомощь», «совместная работа») и противопоставил ее будто бы практиковавшейся в Ся дани и сменившему чжу в Чжоу сбору налогов. Мэн-цзы уподобил чжу понятию цзе, т.е. отработкам на ритуальном поле цзе-тянь, где тоже шла совместная работа, как о том только что шла речь (см. [127, с. 197]).
Споры о сущности и времени реального существования системы цзин-тянь идут давно. На мой взгляд, ее никогда не существовало вовсе, а схема Мэн-цзы являет собой лишь символическое отображение реальности (см. [15]), которая состояла в том, что, действительно, в Шан и Западном Чжоу существовали наряду с общими, совместно обрабатывавшимися в столичной зоне «большими полями» (назовем их вслед за песней «Да тянь» и «Мэн-цзы» землями гун) индивидуальные наделы крестьян-общинников (сы). Не исключено, что соотношение гун и сы в символическом квадрате (1:8) примерно отражает размер зернового дохода властей в столичной зоне – 1/9 (может быть, 1/10) всего урожая.
В любом случае буквально воспринимать схему Мэн-цзы и искать в шанско-чжоуском Китае следы существования квадратиков с миниатюрным (100 му) полем гун среди восьми полей сы оснований нет. Фраза же из «Да тянь», единственная в своем роде, говорит лишь о том, что наряду с общими, совместно обрабатывавшимися полями гун существовали еще и иные поля, поля сы, индивидуальные наделы крестьян в их общинах.
Сосуществование общих полей с индивидуальными наделами и с делегированием очередников для их обработки в порядке регулируемых коллективом повинностей хорошо известно многим народам. Можно полагать, что такая форма изъятия избыточного продукта была первоначальной и господствовавшей в этнически гомогенных и сравнительно небольших коллективах столичных зон, шанской и чжоуской. Можно предположить также, что генетически именно к необходимости организовать работу на общих полях восходит чжоуский термин сы-ту.
Специалисты не раз обращали внимание на то, что вторая часть этого термина варьируется и вместо знака ту («земля») может быть поставлен иной знак с тем же звучанием, но иным значением (ту – «толпа», «множество»). Отсюда вытекает, что сановники сы-ту первоначально могли быть организаторами работ на «больших» общих полях и вместе с тянь-цзюнями в общинах ведать всем, связанным с обеспечением их обработки, т.е. с мобилизацией работников из общин – как это описано, скажем, в «И си».
Словом, есть основания считать, что фонд редистрибуции в столичной зоне чжоусцев пополнялся главным образом за счет «больших полей», урожай с которых ссыпался в казенные амбары. Этот фонд, скорей всего, не мог быть слишком весомым. Его, насколько можно судить, едва хватало на то, чтобы содержать двор вана с соответствующей обслугой и минимальным аппаратом администрации. Развивавшийся и разветвлявшийся аппарат администрации просуществовать за счет такого фонда явно не мог. Нужны были поступления извне. Но откуда?
Вторая столичная зона чжоусцев, Чэнчжоу, сильно отличалась от Цзунчжоу. В ней было этнически смешанное, пестрое население: немного чжоусцев, множество перемещенных туда квалифицированных шанцев, возможно, также различные представители иных этнических групп. Едва ли в условиях подобной этнической гетерогенности могли сохраниться такие формы землепользования, как взаимопомощь-чжу на ритуальном поле-цзе, да и вообще практика обработки «больших полей», возникавшая там, где была власть центра, где жил правитель. В Чэнчжоу правителя не было – его представляли чиновники. В их задачу входило построить новую столицу и превратить ее в крепкий форпост власти чжоуского вана. Это было сделано с помощью шанских квалифицированных мастеров. В окрестностях Лои разместились шанские воины. И мастеров, и воинов необходимо было содержать, равно как и присматривавших за ними чжоуских администраторов.
Многое остается здесь недостаточно ясным. Если исходить из данных главы «До фан», помещенной в первом слое «Шуцзина», есть основания считать, что шанцы выплачивали победителям-чжоусцам дань-фу[20]20
2 Я опираюсь на трактовку соответствующего текста в переводе Б.Карлгрена [239, № 21, с. 141—142], которая с оговорками осторожно поддержана Г.Крилом [194, с. 153].
[Закрыть]. О существовании такого вида дани-фу упоминается и в надписи «Мао-гун дин» [105, т. 6, с. 135а; 194, с. 155]. Но действительно ли перемещенные в Лои шанцы (о других речи нет – они были расселены и попали под власть различных удельных властителей) платили дань в Чэнчжоу, столицу вана? Едва ли. Ремесленники в Лои, быть может, часть своей продукции и обязаны были посылать в качестве дани ко двору. Но нет сомнений в том, что основная масса их продукции, прежде всего военные заказы, связанные с производством колесниц, оружия, сбруи, амуниции и т.п., шла на нужды восьми иньских армий, расположенных в окрестностях Лои.
Эти армии требовали многого. Из данных надписей вытекает, что у них существовала собственная система снабжения, были свои чиновники, отвечавшие за организацию сельскохозяйственного производства (сы-ту). Видимо, в районе военных поселений воины, жившие там с семьями, возделывали свои поля и сами себя содержали. Быть может, они даже сдавали часть зерна в казенные амбары, за счет чего осуществлялось снабжение чэнчжоуских ремесленников. Но большего они явно не могли дать. Скорее напротив, нуждались в регулярных дотациях из центра.
Одно следует считать практически несомненным: выкачивать из Чэнчжоу доходы цзунчжоуская столичная зона едва ли имела возможность. Так что за счет Чэнчжоу цзунчжоуский фонд централизованной редистрибуции существенно не пополнялся, а чэнчжоуский фонд редистрибуции был замкнут практически на обеспечение местных нужд. Так как же могли и должны были расплачиваться со служивыми, администраторами и военачальниками, родственниками и приближенными в этой ситуации ваны? Только уделами и кормлениями.
