Текст книги "Теннисные мячи для профессионалов"

Автор книги: Леонид Словин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Леонид Словин
Теннисные мячи для профессионалов

I. ПРОФИЛЬ НА СКАЛЕ

– Ланц? – Причесанная модно женщина-регистратор в Доме творчества раскрыла книгу-алфавит. – Как вы еще сказали?

– Возможно, Ланцберг… Любая похожая фамилия.

– Здесь все на «л». – Она провела пальцем. – Лааксо, Лебедевы муж с женой, Львовский, Львова, Льдова, Лызлов,

Лагины… Он член творческого союза?

– Не знаю. – Денисов покачал головой. – Вообще-то пишет. У меня с собой его рукопись.

– Сейчас пишут многие. Когда он мог быть у нас?

– Предположительно в конце апреля.

– Москвич?

– Не могу сказать. По выговору – южанин.

Впервые с начала разговора она подняла глаза, внимательнее, привыкшие к выражению вежливого участия.

– Где он приобрел путевку? В Литфонде?

– Не знаю. Может иметь отношение к Туве.

– Весной часть путевок реализуется на Украине.

– Какой у вас порядок? Предъявление документа обязательно?

– Непременно.

– А если забыл паспорт? Или на выписке?

– Решаем в каждом конкретном случае.

– Сами?

– Только руководство. Вы из милиции, не мне объяснять.

Она слегка коснулась прически. Пока разговаривали, не позволила себе расслабиться или уменьшить избранный ею вначале уровень напряженного внимания.

– Не помните таких случаев?

– В этом году? Нет!

– Отдыхают только работники творческого союза? – Денисов не мог подступиться.

– Не только. Особенно в межсезонье. И шахтеры, и рыбаки.

– А писатели?

– В апреле не так много. Приезжают потом, с началом школьных каникул. – Она пояснила. – В других Домах творчества не берут с детьми. У нас же дети, внуки. Потому наплыв.

– Мог человек купить путевку на стороне? Не писатель, не рыбак? Не шахтер?

– В межсезонье – пожалуй.

– Примерно в то же время у вас находилась женщина -критик по детективу. Он упоминает о ней в рукописи.

– Отдыхали несколько критиков-женщин. Так правильнее. Только по детективу ли?

– Много отдыхающих?

– Одновременно двести восемьдесят пять. Заезд в течение двух дней. Это летом. Весной – двести тридцать пять. – Она вздохнула. – Какой он из себя?

– У меня фотографии.

Денисов выложил на стол репродукции. «Ланц», как он именовал себя в рукописи, был сфотографирован с относительно небольшого расстояния, однако черты лица казались, смазанными, глаза ни на одном из снимков не были направлены в объектив.

– Не знаю. – Снимки произвели явно неблагоприятное впечатление. Ее настороженность удвоилась, если не утроилась. – Как он был одет?

– В Коктебеле? Затрудняюсь сказать. Вообще же одевался хорошо. Он шатен, среднего роста. Выговор южный.

– Может, действительно с шахт? Здесь много. Кривой Рог, Макеевка… Он был один?

– Полагаю, вместе с женщиной.

Она оживилась.

– Фамилию знаете?

– Нет.

– Тогда как же?

– У входа в корпус, где она жила, два кипариса… – Kpoме все той же рукописи Ланца, Денисов не располагал другими материалами. – Играет в теннис. Была за границей. В Париже, в Греции. Возможны какие-то туалеты…

– Здесь это ни о чем не говорит. – Подъем ее сразу угас. – Потом убедитесь. А кипарисы у нас по всей территории. Кипарисы, лох узколистный, орех.

– Еще: мужчина, видимо, уехал раньше срока. Надо посмотреть, кто из апрельских не остался до конца.

Она покачала головой.

– Обычно не интересуемся. Некоторые даже не ставят в известность, что уезжают.

– А как же в столовой?

– Все равно накрывают. Еще несколько дней.

В дверь заглянул кто-то из отдыхающих.

– Сейчас, – сказала регистратор, – только поговорю с товарищем.

Дверь закрылась.

– Есть еще зацепка. Женщину, возможно, зовут Анастасией. Ей около сорока. Носит очки.

– Попробую узнать. А пока… Вы были в пансионате «Голубой залив»? Это сразу на набережной. У моря.

– Нет.

– Еще есть турбаза. Узнайте там. Вы остановитесь у нас?

– Пока не знаю.

– Я постараюсь поспрашивать. Сможете оставить фотографии?

– Да. У меня их несколько.

– Из-за этого вы приехали из Москвы?

– Да.

– Зайдите вечером. Или завтра с утра. Походите… – Регистратор неожиданно смягчилась. – Многие в течение лета приезжают к нам дважды. Дробят отпуска. Может, вы встретите его на набережной. На пляже.

Денисов поблагодарил, пошел к дверям.

Пока они разговаривали, в темноватом, отделанном плиткой холле собралось несколько отдыхающих, один – высокий, с цепочкой на шее, раздраженно взглянув на Денисова, энергично шагнул к регистратуре.

– Разрешите… – Входя, он как-то вдруг согнулся, решительность его сразу исчезла.

«Если человек боится войти к регистратору, – подумал Денисов, – как он пишет?»

На асфальтовой площадке перед входом было настоящее пекло. Солнце стояло высоко. С теннисного корта доносились тугие щелчки.

Высохшие листья ириса вдоль аллей были желтыми. Мимо огромного транспаранта «ТИХО! РАБОТАЮТ ПИСАТЕЛИ!» в шортах, затейливых майках, с амулетами на шнурках шли молодые, и кто-то тревожно-нетерпеливо совсем рядом стучал по неисправному телефонному аппарату.

– В сущности, все эти опусы от имени Ланца, – заметил литконсультант Союза писателей, знакомившийся с рукописью в Москве, – суть эссе, произведения особого жанра, сочетающего подчеркнуто индивидуальную позицию автора с непринужденным, зачастую парадоксальным изложением. Стоят ли за каждым описанным эпизодом реальные события, трудно сказать. Скорее, да. Хоть не исключено обратное…|

Денисов, приехавший вместе со следователем в особняк у Крымского моста, словно попал на урок литературы – снова «образы главных и второстепенных героев», «изобразительные средства», «язык персонажей»…

– …Палитра автора весьма тускла. В манере отсутствует определенная авторская отстраненность, отбор материала. Записи стилизованы под дневниковые. Не исключено, что они таковыми и являются…

Это было весьма важным.

– Использованный прием требует, однако, известного мастерства – так называемый «поток сознания». Думаю, что сейчас сделано это все же непрофессионально, даже, извините, графомански. Если же говорить о тематике… Эссе легко разделить на три группы: любовь, недовольство героя собой и ревность. По-моему, это главное.

– У нас такое же впечатление, – Королевский, следователь, легко соглашался. – Но чем объяснить? В почти документальных описаниях два географических пласта. Смотрите… – Он показал несоответствия.

Ланц писал:

«На шестах – тряпки, пустые консервные банки, конский волос – традиционная дань, собираемая непритязательным тувинским небожителем. Окружающие горы отсюда, сверху, кажутся мягкими, мирными, одутловатыми, словно из резины. Между ними хорошо видно место, где Бий-Хем и Ка-Хем, сливаясь, дают жизнь Верхнему Енисею».

И рядом:

«Монолитый хребет заповедника впереди казался еще совсем черным с едва заметными пробивающимися прожилками зелени. Четкий профиль поэта на скале был виден издалека. За первым монолитом поднимался второй, поросший лесом, и третий – скально-голый, с торчащей вершиной ромба…»

– В Туве нет ничего похожего, мы проверяли. – Королевский следил за тем, как литконсультант выпутается из затруднительного положения. – Никаких изображений поэтов на скалах. И дальше там, потом, – «кипарисы»…

Литконсультант – молодой человек в джинсовой куртке -дочитал до конца:

«…апрельский пейзаж оживал: ущелья становились глубже, вершины острее, кое-где начал появляться лес. Он рос на северных и северо-западных склонах, оставляя южные, наименее влажные, голыми. Гряда за грядой, как стадо наполовину остриженных овец, горы бежали к Тодже…»

– Скорее всего, это прием. Перенесение места действия. Географические названия напечатаны везде с разрядкой. Видите? – Он показал. – Мне кажется, я знаю, о каком месте идет речь. – Молодой человек поднялся, присел на край стола. – Оно в Крыму.

– А «четкий профиль поэта?» – спросил следователь.

Литконсультант подумал, прочитал нараспев:

– «Мой стих поет в волнах его пролива, и на скале, -он голосом выделил важное, – замкнувшей зыбь залива, судьбой и ветрами изваян профиль мой…» Еще помню! – Он сам удивился этому обстоятельству. – Максимилиан Волошин, одна тысяча девятьсот восемнадцатый год!… – Литконсультант взглянул на Королевского, ничего не значащим взглядом скользнул по лицу оперуполномоченного. Денисов в разговоре не участвовал, сидел молча, не нарушая прерогатив следствия. – Это поселок Планерское, в Крыму, на берегу моря. В быту – Коктебель. Зид на заповедник с горы Волошина, а на другой стороне бухты – Карадаг. Гора Святая. Изгибы скалы напоминают издалека профиль Волошина. Вообще же Коктебель – модный курорт.

– Большой наплыв отдыхающих?

– Лет десять назад, рассказывают, отдыхало тысяч сто пятьдесят ежегодно. Там Дом творчества писателей.

– Я знаю. Но нам необходимо установить личность автора эссе. – Королевский воспользовался термином. – Других зацепок нет. Оперуполномоченный, – он показал на Денисова, и литконсультант впервые тоже внимательно посмотрел на Денисова, – по всей вероятности, вылетит в командировку Уже сегодня…

Разговор Денисова в пансионате «Голубой залив» шел целом по тому же образцу, что и в Доме творчества. На турбазе Денисова попросили зайти через час.

В промежутке он сделал несколько заходов в торговые точки – здесь результаты тоже оказались малоутешительными.

Видавший виды расторопный парень в гриль-баре мучительно тяжело всматривался в Денисова, соображал, что тому в действительности нужно.

Иногда поглядывал на фотографию Ланца.

– Что он сделал? – добивался бармен. – Я всю эту шпану знаю. Каждый вечер тут сидят. – Он махнул рукой на колесо от брички сбоку, на стене, против стойки. – Oн художник?

Из стереомагнитофонов над баром звучала тихая мелодия, помещение было затемнено, столики все, как один, пусты.

– Может, освежиться хочешь? – предложил бармен. – Коллекционное шампанское. За знакомство, а?

Оперуполномоченный отклонил предложение.

Солнце стояло уже высоко.

С вершины, от могилы Волошина, поселок на берег казался небольшим, захолустным, утопающим в зелени несколько многоэтажных зданий – пансионат, турбаза – стояли особо. Вдоль бухты тянулась набережная с домом-музеем поэта; по другую сторону музея располагался Дом творчества.

Денисов прошел дальше, к одинокому камню на могиле поэта, скинул куртку. Крошечный электронный будильник, с которым он не расставался, коротко пискнул в кармане, обозначив завершение часа.

На море был полный штиль, но воздух не казался прозрачным – в нем словно таяли бесчисленные частички песка.

Далеко внизу еле двигался к причалу катер – тонкая белая стрелка впереди.

Денисов достал из пакета ксерокопию рукописи, он постоянно вчитывался в нее, стараясь обнаружить второй скрытый смысл. Однако для работников уголовного розыска материала в ней было немного:

«Не разделенный отточиями непрерывный, как дождь, авторский монолог… – Денисов сам потом разделил его на короткие главки. – «Поток сознания»?»

«Если бы она любила тебя, разве захотела бы, чтобы ты уехал отсюда раньше срока?! Разве «любить» не значит желать быть вместе, видеть друг друга?! Так просто! Пойми, безумец! Посмотри на часы. Сейчас ее тоже нет – у нее своя жизнь, своя компания. Давай же оправдывай ее! Скажи, что в эту минуту она тоже смотрит на часы, скучает. Ты думаешь, что разжалобишь ее сердце, когда она вернется, увидит, как ты сидишь без огня один в темноте. Услышит твой голос… Пойми! Не будет этого!»

«Господи!…» – сказала она внятно. Ей тяжело со мной, хотя при этом она ни разу не сорвалась, не упрекнула. Только не берет за руку, отодвигается, когда касаюсь ее. И снова: «Не целую, не беру за руку. Значит, не могу. Не это главное. Решай, как тебе легче. И не рассказывай о своем комплексе. Самоуничижение паче гордыни».

«Она пришла, села рядом. Тихо. Темно. «Почему ты просишь, чтобы я уехал?» – «Боюсь поссориться. Ты не выдержишь, Ланц. Я люблю тебя. Сегодня. У меня никого нет. Был муж, теперь ты. Может, даже ты любишь меня сильнее, чем он!» И так каждый вечер… Ушла раньше, хотела поспать перед теннисом».

«Анастасия! Такою я всегда представлял себе женщину, с которой проживу всю жизнь. Поэтому я полюбил ее в первый же час…»

Денисов отложил рукопись. По другую сторону бухты поднимался скалистый монолит, там был заповедник. В красках Карадага преобладали густые желтые тона.

Ночной перелет из Москвы в Крым давал о себе знать. Денисов представил вдруг полутемную площадь и освещенный аэровокзал в Симферополе, снующие в ожидании регистрации пассажиры, не спящие под утро дети; ночной южный базарчик – астры, гладиолусы, персики…

Воздушной милиции было не до коллег – Денисов сразу понял: задержка рейсов, дел невпроворот. В третьем часу с «леваком» добрался до Феодосии, к автовокзалу. Часа через полтора пустым автобусом в Планерское…

Он вернулся к рукописи. Тот, кто называл себя «Ланцем», писал:

«…За первые четыре дня я узнал больше, чем за все предыдущее наше знакомство, увидел рифы, о которых не подозревал. Началось с профессора, специалиста по исландской литературе, и его очаровательных аспирантов, которые сразу же потеряли от нее головы. Еще – сын известного поэта. Кинодраматург. Очаровательная женщина – критик детектива – выбрала ее своим партнером по теннису. Я почувствовал себя бесцветным и таким ненужным».

«Кажется, что все быстро идет к разрыву. Не о чем говорить, ничто не связывает. После ужина она рано уходит спать. Я приношу ей второе одеяло. В ее жизни для меня нет места. Мои разговоры – продолжение, в сущности, одной и той же надоевшей темы – когда, почему и как она охладела ко мне. Из Печорина я быстро превращаюсь в Грушницкого…»

На тропинке послышались голоса – к могиле поднимался целый отряд, человек не менее тридцати. Экскурсия. Женщина, первая вступившая на вершину, задохнулась от подъема, сделала шаг, чтоб оказаться дальше от кручи.

Денисов оставил рукопись. Утро и этот первый день, казалось, не знали конца.

С автостанции в Коктебеле он первым делом отправился разыскивать коллег.

Отделение милиции в Коктебеле помещалось в одноэтажном сумрачном здании, в центре поселка. Перед входом белели стены недостроенного помещения – новая дежурка с металлической клеткой-сейфом для оружия. Судя по отсутствию строительного мусора, возведение дежурки продолжалось с перерывами, «хозяйственным способом», уже давно.

Внутри было тихо, никто его не ждал, до прихода руководства заходить было бесполезно. Денисов постоял, разглядывая фотографии разыскиваемых Крымским областным управлением. Вор. Убийца. Расхититель. У расхитителя было пухлое лицо, толстые губы, он обвинялся в растрате в особо крупных размерах.

Денисов прошел на берег. На рассвете пляжи были чисты, открыты. Прежде чем что-либо предпринять, Денисов предпочел выспаться; лег, подстелив куртку на деревянный топчан. Проснулся уже около семи. По набережной прошла поливальная машина, появились первые любители бега.

В отделении милиции, у входа, за низкой перегородкой, рядом с дежурным сидела женщина в халате, в платке, что-то писала. Когда Денисов вошел, женщина нагнула голову, натянула платок, скрывая, видимо, синяк или синяки – следы побоя.

Дежурный – старший лейтенант – взял у Денисова удостоверение, быстро вернул:

– Начальник уехал в Судак. В райотдел.

– Вернется?

– Лымарь? После обеда. Или к вечеру.

– Заместитель?

– Старший опер здесь. Пашенин. Ваш коллега. – Дежурный показал на дверь по другую сторону небольшой дежурки.

Старший оперуполномоченный оказался сверстником -рыжеватым, с веснушчатым длинным лицом; особого интереса к коллеге он не проявил – факт, который Денисова скорее удивил, чем расстроил: первый раз у него не сложились отношения с коллегой.

Пашенин молча вернул удостоверение, кивнул, когда Денисов сказал по поводу устройства.

– Постараемся. – У него был негромкий глуховатый басок.

– Телекс наш получили? Из транспортной милиции.

– Был.

– Как у вас? Тихо?

– Держимся. – Он замолчал.

Разговора не получилось, Денисов так и остался стоять, куртку он держал в руке – жестко перехватив у воротника.

Хотел спросить о горе Волошина, но раздумал:

– Зайду позже.

Сверстник важно кивнул.

– Мне нужно оставить сумку. Оружие.

– Дежурный положит в сейф.

Будильник в кармане коротко пискнул. Денисов взглянул на часы, на бухту. Пора было спускаться

Голосов на тропинке больше слышно не было. Поднявшиеся к могиле стояли под ложной оливой лицом к морю.

Денисов заглянул в рукопись скорее по привычке:

«О чем ты сейчас думаешь?» – спрашиваем мы каждую минуту друг друга, как дети. «Мне страшно, что все кончится! – сказала она однажды. – Не бросай меня! Я знаю: у меня ужасный характер! Я тяжелая ноша!» Я вспоминаю Отчий дом, сердечность и постоянную теплоту наших отношений! Возможно, настанет день, когда на ее – «Я люблю тебя сегодня!» я смогу ответить: «Я люблю тебя вчера!»

«Мы идем в горы. Разговор не ладится. Я чувствую ее злость за то, что все еще здесь, за то, что мешаю. Садимся у камня, стелю куртку. Мы смотрим в небо. Плывут облака. Тишина. И все снова хорошо. Какое счастье встретить тебя!»

Денисов взглянул вниз. По-прежнему белой лентой тянулся прибой. Высвеченные солнцем волны казались сверху неподвижными, тяжелыми, будто отлитыми из золота, навсегда замершими в всплеске. Ближе к подножию, на краю, виднелся платный автокемпинг – аккуратные машино-места, расцвеченные палатками; он тоже упоминался в рукописи.

Идти в регистратуру было рано.

Денисов нашел место на скамье, против причала. Отсюда были видны два ориентира – профиль Волошина на спускающемся к берегу монолите и могила под одиноким деревом на вершине. Скамья была длинной. Несколько женщин пенсионного возраста вязали, переговариваясь между собой; молодой мужчина объяснял мальчику, очевидно, сыну:

– В жизни, старик, человек – либо единица, либо ноль!

Пенсионерки одобрительно смеялись.

Пекло солнце. На развале, в тени, торговали журналами, украшениями из прессованной кости и гипса. Море было спокойным. За оградой, на узком пляже, было полно людей.

Денисов закрыл глаза, почувствовал, как проваливается. Так бывало с ним всегда: он плохо держал сон. В последнюю секунду, прежде чем уловил приближающуюся собственную бесплотность, ватность мускулов, успел сесть покрепче.

Он открыл глаза минут через пять. Вокруг ничего не изменилось, по-прежнему, не переставая, во всем пляжном шли мимо люди, покупателей журналов на развале было так же много, как и несколько минут назад. Отец на скамье выговаривал сыну:

– Взрослые не любят, мой друг, когда им говорят об их недостатках. Они хотят, чтобы чаще напоминали, какие они красивые и умные…

Денисов больше не пробовал уснуть – только раз можно было сбросить сон и почувствовать себя свежим; при повторе это превращалось в долгую непоборимую дремоту.

– …Взрослые, старик, те же дети!

Денисов вспомнил племянника; когда жена с дочерью провожали его к электричке, девятилетний сын сестры попросился с ними. В Подмосковье, как все эти дни, лил дождь Дорога к станции была безлюдной.

– Привези мне красного кедра, Денисов, – сказал племянник, – думаю покраситься индейцем, а краску добывают только из него. – Он должен был проводить Лину с Haташей назад и очень гордился своей ролью. – Как смотришь?

– Идея хорошая, – подумав, одобрил Денисов.

Жена сказала:

– Блестяще совершенно.

«Лина и не представляет, как здесь сегодня…» – Он подумал, что к вечеру попробует дозвониться.

– Посторонитесь! – по аллее, почти рядом со скамейкой, ехал мотоцикл с тележкой. У продавщицы винограда начала быстро выстраиваться очередь.

«Не пробовали, читая, скажем, «Войну и мир», – спросил у Королевского на прощание литконсультант, – определить, кому из персонажей Толстой дал больше черт собственного «я»? Никогда? – Он дал время подумать, Королевский и Денисов молчали. – Болконскому? Пьеру Безухову? Может, старому князю? Я говорю об этом, потому что вас должно заинтересовать. Есть произведения, в которых виден персонаж, но автор не виден. Это касается не только классики. И есть вещи, где героев не видишь, зато видишь писателя. Я не говорю об автобиографических произведениях, нет! Просто автор все, напрямую, отдал герою. И вы можете сказать про писателя – какой он? Счастливый, грустный? Есть у него родители, дети? Как к ним относится? По некоторым книгам можно сказать даже, что автор ел, когда писал такую-то страницу, какое у него настроение, что прочитал в газете. Бывает, что-то его поразило, и он вписал. Потом сообщение не подтвердилось, сенсация лопнула, а в книге осталось. Ваш автор и не пытается спрятаться за героя, это он и есть -Ланц, только меняет фамилию, места событий, а остальное все оставляет…»

Мысль Денисова двигалась упорно в привычном направлении, даже пока он спал. Как и тогда, в кабинете Союза писателей, он снова подумал:

«Перенося место действия из Крыма в центр Азии, неизвестно, как он поступил с реальными портретами персонажей…»

Выбора, однако, не было.

Мужчина, разговаривавший с мальчиком, вернул к действительности:

– Каково твое мнение, старик? – спросил он. – По поводу акварелей, которые мы видели в музее почтенного Макса Волошина… – Разговор был насквозь фальшивым, только одни пенсионерки этого не чувствовали. Они явно получали удовольствие. – Ведь, если не считать тех двух, справа, которые нам понравились, все остальное выглядело довольно серо. Не так ли?

Транспарант, висевший в вестибюле турбазы, был более чем красноречив:

«В прошлом году на турбазе отдохнуло -

29890 человек из 399 городов.

Из них с 30 до 50 лет – 13043,

женщин – 17519,

мужчин – 12371,

Из Москвы – 15700…»

Меньше всего отдыхающих, заметил Денисов, приехало из Ферганы – 8 и из Лиепаи – всего 4 человека. Но именно эти города Денисова не интересовали.

– Разве запомнишь кого-нибудь! – Женщина в окошке не скрывала накопившегося в ней к концу сезона ожесточения. – Две с половиной тысячи одновременно. Да еще в арендуемом секторе! Каждые десять дней заезд – до ста в день… – Позади в оконном проеме виднелись доски, на которых, как в табельной, на гвоздиках, висели жетоны, отмечавшие места. – Алфавитный учет не ведем. Где уж тут!

«Был бы он из Лиепаи!» – подумал Денисов.

– Приходите к старшему администратору, беседуйте. Сегодня его нет, он отдыхает.

– Разрешите позвонить?

Она вздохнула, все же подвинула аппарат. Денисов набрал номер.

– Слушаю. – В милиции трубку сняли не сразу – дежурный отходил.

Денисов назвался.

– Начальник приезжал?

– Нет.

– Звонил?

– Да. Я сказал, что вы в Доме творчества.

– Из Москвы не звонили? Никто не разыскивал меня?

– Нет. Никто.

– Все тихо?

– У нас?! – В отделении не было принято вводить чужих в курс собственных дел. – Порядок.

Центральная улица казалась пустой, большинство населения было на пляже, Денисов прошел к рынку, никого почти не встретив; несколько мужчин и женщин – в шортах, в цветных майках – прошли по другой стороне.

Зато рядом с неказистым зданием почты, у междугородных автоматов, стояли люди. Автоматы были старой конструкции, изрядно побитые, почти каждый, кто звонил, кулаком помогал монете спуститься по монетопроводу.

Сбоку на дереве белели прикрепленные кнопками объявления:

«Лапун! Мы на старом месте…»

«Продаются три железнодорожных билета Феодосия -Минск…»

Одно – Денисова заинтересовало:

«Две путевки. Проживание в отдельном двухместном номере. Желающих купить будет ждать высокий молодой человек в синей спортивной форме в субботу в 19.00 или в воскресенье в 8.30 у почты на лавочке…»

«Выходит, путевку можно приобрести прямо здесь, в Коктебеле…» – подумал он.

В регистратуре Дома творчества он никого не застал, вышел на крыльцо. Асфальтовые дорожки были пусты, залиты солнцем; за ними стеной стояли деревья. Растопленный воздух не двигался.

– Товарищ Денисов? – Высокая, в белом халате женщина ступала осторожно, словно боялась надломиться. – Вам пропуск, – она подала красного цвета квадратную карточку, -на право прохода, в душ и на пляж. Сроком на четыре дня. Еще это.

На листе, вырванном из школьной тетради, было написано:

«Звонили из милиции. Ночевать будете в финском домике. Деньги за ночлег и питание внесите в бухгалтерию. Насчет того, о чем вы просили узнать, пока ничего нет».

Подпись была неразборчива.

– Бухгалтерия далеко? – спросил Денисов.

– Здесь, в административном корпусе. В домик можете сейчас пойти, отдохнуть. Пока будете жить один. В девятнадцать ужин. Не опаздывайте.

Дверь увитого плющом здания на набережной была открыта. Внутри находилась столовая – сумрачный приземистый зал. Большая часть мест была занята, в узких проходах между рядами сновали официантки.

По другую сторону небольшого вестибюля, позади гардероба, белая узкая лестница вела на второй этаж, в библиотеку.

– Первый раз? – Женщина у гардероба сразу обнаружила в Денисове постороннего, вызвала сестру-хозяйку.

Шустрая женщина с незагорелым скуластым лицом взяла у Денисова квитанцию, пошла впереди.

– Сюда, пожалуйста. – Место Денисова оказалось рядом с дверью на веранду; за столом, кроме него, должны были сидеть пятеро, все они отсутствовали. – Завтрак у нас в девять.

«Ей в первую очередь необходимо показать фотографию Ланца», – подумал он.

– Обед в четырнадцать. Приятного аппетита.

Думая о своем, он забыл поблагодарить.

На ужин подали рубленый шницель, желе. Порции были огромные, рассчитаны на неприхотливый вкус, половина оставалась в тарелках.

– Кашу будете? – спросила официантка, нестарая, с воспаленными венами на ногах.

Денисов не отказался; ел много, оставаясь таким же худым. Официантка принесла дополнительное блюдо – рисовую кашу.

Вокруг, Денисов заметил, жевали без аппетита. В столовой было шумно, с веранды доносились голоса, там о чем-то спорила мужская компания.

– Еще? – Официантка принялась убирать посуду.

Денисов поблагодарил. Когда он уходил, сестры-хозяйки в столовой не было, он нашел ее в раздевалке.

– У меня дело к вам… – Он коротко объяснил, кто его интересует, достал фотографию.

– Погоди… – Она надела очки, долго рассматривала снимок. Несколько раз казалось, сестра-хозяйка порывается что-то сказать, но вместо этого она вернула фотографию, сняла очки. – Напоминает кого-то. Но кого?!

– Я оставлю снимок. Покажете официанткам?

– Можно.

Денисов посмотрел на часы; первый день командировки заканчивался бесславно: ничто не подтверждало того, что автор эссе, как и его герой Ланц, четыре месяца назад, весной, был в Коктебеле.

Из столовой он побрел к себе – в «финский», на двоих, домик, отведенный для проживания. Домик находился здесь же, рядом, в нескольких десятках метров от столовой -маленький, тихий, пустой. Второй жилец в нем так и не появился, Денисову, по всей вероятности, предстояло ночевать одному.

Он достал рукопись. Свет был тусклый. Другого пути, кроме как вчитываться в текст эссе в поисках деталей, за которые можно зацепиться при розыске, он не видел.

«Любовь, тоска, ревность и ничего существенного, за что можно было бы уцепиться…» – Денисову хотелось оттолкнуться от посылки, которая была бы бесспорной.

– Можно?

В дверь постучали. Денисов поднялся, отложил рукопись.

– Спичек не найдется? – Небольшого роста бородатый человек с большим животом стоял на пороге, на нем были шорты, детская шапочка, полосатая блуза. В руке он держал трубку.

Денисов достал спички, он не курил, но сигареты и спички были всегда у него с собой, в сумке.

– Спасибо. – Гость прикурил. – Давайте знакомиться. Михаил Мацей. Из Харькова. Поэт… – Он взглянул испытующе. – Пишу для молодежи. Ваш сосед.

– Мацей. Я читал вас в «Юности». – У Денисова была жесткая память на трудные фамилии, а Лина выписывала «Юность».

– Правильно. – Мацей обрадовался. – А вы?

– Денисов. Москвич.

– Литератор?

– Технарь, – так оно и было вначале. – Московский завод координатно-расточных станков.

Поэт тактично сменил тему:

– Удивительно хорошее море сегодня. Обратили внимание? Каждый день другое, я не говорю уже – каждый год. – Он затянулся трубкой.

– Вы часто бываете здесь?

– Последние годы довольно регулярно. А вы?

– Впервые.

– Я вижу. Обычно тут одни и те же. Кто весной, кто -осенью. – На вид Мацею можно было дать около сорока, но Денисов чувствовал, что в действительности поэт моложе. Старила корявая небритая бородка, живот.

– Вы из тех, кто осенью?

– Стараюсь дважды. И осенью, и весной.

Денисов заинтересовался:

– В этом году были?

– В мае. Книгу надо сдавать, вот и приходится.

– Мой знакомый отдыхал… – Денисов показал словно случайно оказавшуюся у него в руках фотографию.

– Не помню, – вспомнив о книге, Мацей сразу заторопился, на снимок взглянул мельком. Денисов не мог ему сказать, как при опознании: «Пожалуйста, посмотрите повнимательнее».

– Заходите, – поэт пошел к выходу. – Перед обедом и после ужина я, как правило, не работаю.

В дверях он обернулся:

– В теннис играете?

– Нет.

– Жаль. На корте хорошая компания.

Денисов проводил его до крыльца, вернулся.

«Южный говор…» – определила одна из женщин, разговаривавшая с Ланцем в ту ночь в Москве на вокзале… -Денисов постоял у окна, комнатка была маленькая: стол, два стула, две кровати углом, «Схема эвакуации на случай пожара» сбоку, в рамочке, на стене. – Поэт из Харькова. Вполне мог быть в одной компании с Анастасией…» Он вернулся к рукописи и стал читать:

«…Твое признание в поезде по дороге:

– Я даже не думала, Ланц, что этот человек посмотрит в мою сторону. Душа любой компании, красавец. Другая, наверное бы, захомутала его. Я не умею.

«Тик-так, – считал я и смотрел в окно. – Тик-так…» Чтобы остановить слезы. И был уже не тот, каким вошел с нею в этот поезд, в купе на двоих.

Мелькали дома станции, платформы. Привокзальный сквер с водокачкой.

Я вспомнил, как много лет назад моей матери – они в то время только разошлись с отцом – пришло в голову привести меня на детский маскарад одетым поваром. Кроме дурацкого колпака, за поясом у меня торчала поварешка; в огромной, как мне тогда показалось, квартире были мушкетеры, маленькие цыганки, офицеры. Нелепый костюм бросался в глаза. Меня заколодило, я не мог ни говорить, ни смеяться.

Тогда мне было десять лет, сейчас – за сорок. Ничего не изменилось.

Я знал о ее муже, с которым много лет назад она рассталась, о своем блистательном сопернике, знал площадки, с каких они и я стартовали в этом мире.

Моя жизнь прошла бездарно. В ней не было ни блеска, ни машин, ни имен. Скольжение по поверхности. Удел мяча. Единственно, может быть: не будучи «душой любой компании», я полностью принадлежал тому, кого любил, и никогда расчетливо не воспользовался ничьим одиночеством. Не ходил в «зятьях». Но даже это сейчас против меня.

– Почему бы тебе снова не попытать счастья с ним? Cпросил я, успокаиваясь.

– С этим покончено. Хочу, чтобы ты знал.

Состав шел ровно. Хмарилось, мокрые перелески тянулись за горизонт.