Текст книги "Теннисные мячи для профессионалов"

Автор книги: Леонид Словин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

«Чтобы проследить путь Ланца в ту ночь, надо знать дом, в котором жила Анастасия…» Взгляд Денисова привычно цеплялся за знакомые абзацы, он читал их несколько раз, думая о том, как вырваться из порочного круга.

Многое, наверное, могла бы прояснить запись на странице, низ которой был оборван:

«Перст судьбы – он племянник…»

Возможно, Ланц сам оторвал край, невольно унеся разгадку тайны.

«Кто племянник? Чей? Почему слово, «племянник» выделено? В чем погибший заметил указание провидения?» Возникало множество вопросов.

Впрочем, в том, что странице с записью нанесен ущерб, Денисов тоже видел перст судьбы. Если документ или другое письменное доказательство оказывалось поврежденным даже частично – фамилия либо дата – в зависимости от того, что было важнее для следствия, – а чаще и то, и другое, как правило, обязательно оказывались уничтоженными. Многочисленные враги свирепого бога уголовного розыска всегда поспевали первыми.

Другое – то, что допускало многочисленные истолкования, не давало прямого выхода на цель – оставалось неповрежденным. Так было и в этот раз.

Он убрал рукопись, снова перелистал не полученную На-стасьевой корреспонденцию.

Одна из фраз в открытке при повторном чтении показалась любопытной:

«…слышится тугой звук нежно-зеленоватых пушистых мячей…»

Поначалу он и сам не мог себе объяснить, что в ней.

Молоденькая официантка поднялась, чтобы убрать со стола, в кофейной работали одни практикантки.

Денисов вышел, сразу почувствовал себя как у раскаленной печи. Жара еще больше усилилась. Люди возвращались с пляжа, несли на руках сонных разомлевших детей.

На рынке торговали персиками, луком; рядом в комиссионной палатке было прохладно, витрины предлагали мед и некрупную фасоль, охотников до них не предвиделось. Молодая продавщица смотрела в окно, отсюда была видна главная улица – пустоту ее время от времени нарушала какая-нибудь из машин, направляющаяся в Феодосию или Судак.

Денисов продолжал думать о строчке в почтовой карточке.

Его жизнь никогда не была связана с теннисом, хотя на фабрике у Лины присланный откуда-то по окончании института энтузиаст на первых порах организовал секцию, и Лина записала обоих. Но энтузиаст вскоре перешел на новое место, секция распалась, Денисов так и не был ни на одном занятии.

Правда, еще раньше, когда жили в Булатникове и ему приходилось возвращаться домой пустынной дорожкой по ночам одному, он примерно с год таскал в руке упругий сероватый мячик – развивал кисть.

У междугородных автоматов снова стояла очередь, Денисов подошел к дереву, заменявшему доску объявлений.

«Старик, – появилось новое сообщение. – Звонил Анатолий…»

Записку «Приезжают завтра» сменил чистый клочок бумаги, поднятый на ту же двух с половиной метровую высоту.

«По-видимому, знак о том, что депеша получена…» – подумал Денисов, поворачивая к себе.

Бабуся-сторож в воротах Дома творчества признала его: едва Денисов полез в карман, закричала приветливо:

– Ходы так! Ишо два дежурства. У кино, у душ… Гуляй!

Он спрятал пропуск.

На территории Дома творчества жара чувствовалась не так сильно. Вокруг деревья. В центре, рядом с авиакассой, группа отдыхающих ждала кассира, все знали друг друга -неспешно что-то обсуждали. С киноафиши за ними следили внимательные глаза Исаева-Штирлица.

Денисов свернул на боковую аллею. С расположенного поблизости теннисного корта все время, пока он двигался от входа, доносились короткие тугие удары, о которых писал Ланц.

У корта Денисов остановился.

«Ланц полюбил все, связанное с Анастасией, – подумал он, – и от этого взгляд его становился иногда необыкновенно острым и изобретательным…»

Кроме игроков, за сеткой было немало наблюдавших. Скамью занимали несколько молодых женщин, здесь тоже все были знакомы между собой, весело перешучивались.

Среди игравших Денисов увидел Мацея, поэт играл в паре с худощавым, в очках, блондином, занимавшимся йогой на пляже. Игра у Мацея не ладилась, партнер делал вид, что его это не трогает, бесстрастность, однако, давалась ему с трудом.

Денисов подождал, пока Мацей и его партнер проиграли, -это не заняло много времени.

– А-а, сосед… – Мацей был расстроен, даже не пытался это скрыть. Он направлялся домой. Шли рядом. – Данные у меня неплохие. И реакция. Я знаю. Практики мало! Восемь лет вообще не брал в руки ракетку. А до этого – от случая к случаю. Правда, в детстве занимался. Юношеский разряд… -Мацей достал трубку. – Спички с собой?

– Нет.

– Потерплю. – Огромный живот колыхнулся, Мацей предпочел его не заметить. Надвинул шапку на глаза.

Мимо двухэтажных корпусов, бильярдной они двигались в направлении столовой, к финским домикам.

– Теннисные мячи… – спросил Денисов, помолчав. – Всегда белые?

– Наши всегда. Других я в продаже не видел.

– А зеленые? Точнее, нежно-зеленые? – Он процитировал Ланца.

– Пушистые… – Мацей кивнул. – По-моему, их привозят.

– Видели?

– Только раз. У игрока экстра-класса.

– Здесь? В Коктебеле?

– Веда играла, мастер спорта. Приезжала на несколько дней.

– В этом году?

– Весной.

– Вы знакомы?

Они прошли мимо плаката: «ТИШЕ! ПИСАТЕЛИ РАБОТАЮТ!» Впереди была узкая тропинка к дому Мацея, идти вдвоем по ней было невозможно. Денисов успевал задать три – максимум четыре вопроса, при условии, что Мацей ответит сразу и коротко.

– С Ведой? Она из Харькова, но живет в Минске. – Поэт, как назло, тянул, был не в меру обстоятелен. – Режиссер на «Беларусьфильме». Да вы тоже знаете наверняка, видели по телевизору. Собственно, она и сейчас здесь. Позавчера прилетела. С мужем. Но играть не приходит. Не с кем и неинтересно.

– А весной? Партнеры были? – Денисов загнул палец: «Раз!»

Поэт оказался снова многословным:

– Партнеры? Нет. Просто ее просили дать нагрузку, погонять по площадке. А мы стояли вокруг. Любовались.

– Кого погонять? Мужчину, женщину? – Денисов перебил его: тропинка была совсем рядом: «Два!»

– Подругу. Она, собственно, и просила.

– Вы и ее знаете?!

– Я всех знаю.

– Кто у нее подруга, интересно?

– Из Харькова тоже. Завсегдатай. Ширяева Наташа, переводчица. Со мной обычно сидит. На Ларискиных столах… – Дойдя до столовой, он повернул. – До вечера! Чава-какава!

Дверь в столовую со стороны набережной была закрыта. Денисов прошел к служебному входу, вошел в коридор. В душевой из непривернутого крана капала вода.

– Ларису позовите, – попросил он женщину, показавшуюся из кухни.

– Лариса, тебя! – крикнула та.

«Двинулось… – подумал Денисов. Он вспомнил ночного оперуполномоченного с Курского. – «Не надо только круглое тащить, а плоское катать…»

– Лариса! – снова послышалось в коридоре. – Молодой человек ждет.

– Иду.

Официантка оказалась рыжеватой, крепенькой, в войлочных тапках, в байковом платье, несмотря на жару.

– Слушаю… – Официантки здесь отличались терпением и покладистостью.

Денисов представился:

– Я интересуюсь одним человеком. Где бы могли переговорить?

– Давайте за мои столы…

Они прошли к одному из столов, он стоял ближе к кухне. Денисов сел. Отсюда была видна большая часть помещения, прилегающая к веранде, и дверь в вестибюль -входившие в столовую словно попадали в мрачноватый зрительный зал.

– Этого человека вы знаете? – Он показал фотографию. Официантка отошла ближе к свету, вернулась, неся снимок в руке:

– Среди постоянных не было. А так разве запомнишь? Каждый день меняются.

– Он был в цветной сорочке, очень заметной. Красное, белое, синее. Лоскутами.

– Тут насмотришься… Только поспевай, гляди! Какие только люди не ездят!

– Значит, не знаете?

– Нет.

– Он сидел где-то поблизости от Ширяевой…

– Наташи? Она как раз за этим столом всегда сидит… -официантка обрадовалась.

– Вы знаете ее?

– Как же?!

– Какая она из себя?

– Блондинка. Сероглазая. В очках. Плотненькая… – Она, не глядя, провела рукой над бедрами. – Ходит в курточке, в шортах. – Официантка и Ланц в своей рукописи, несомненно, обрисовывали одну и ту же женщину. – Симпатичная…

– Вы и семью ее знаете?

– Сынок в этом году поступил в Суриковское. Теперь одна живет.

– Приезжает часто?

– Каждый год, а то еще и дважды в год. В Планерском у нее родственница – Сусанна Ильинична. Наверное, слышали?

–Нет.

– Известная художница… Ну, сейчас-то какая она художница?! Под девяносто, считай. Но все равно!

– Она живет в Доме творчества?

– Дача у нее.

– Ширяева обычно с ней, на даче?

– У нас. Там, у Сусанны, всегда люди. Как на вокзале… А у нас и удобства: горячая вода, душ. Все под рукой.

– Обычно она отдыхает одна?

– Все годы. У них тут компания. Веда…

– Кто еще?

– Никита. – Официантка знала всех. – Журналист. Еще и экстрасенс. Водит рукой вдоль одежды и ставит диагноз. Я, правда, к нему не обращалась.

– Весной все сидели за этим же столом?

– Веда с мужем раньше приехали, заняли в первом ряду. И Никита с ними.

– А кто тут, с Ширяевой?

Она начала с угла:

– Поэт, Петр Григорьевич.

– Мацей?

– Да. В шапочке, с животом… В Коктебеле хорошие поэты отдыхают. Юлия Друнина недавно была. Скоро опять приедет. Татьяна Кузовлева.

Денисов показал на стул рядом с собой:

– Все было занято?

– Тут – Игорь. Искусствовед, профессор. Интересный мужчина, еще молодой, – не ожидая вопросов, она указала на следующий стул. – Из Архангельска, жена главного редактора. Дальше Марковская. Тоже искусствовед. Люба – актриса из театра Леси Украинки… Еще мальчик, ему стул ставили. Сын Мацея. Потом отец отправил его в Харьков, к бабушке. Шесть человек…

«В столовой сидели порознь…» – подумал Денисов про Анастасию и Ланца.

– Художница… Родственница Ширяевой… Она сейчас в Коктебеле?

– Завтра приезжает. И Наташа с ней.

– Это точно?

– Мы все тут знаем, не выходя из столовой, – веснушчатое лицо сморщилось в беззвучном смешке. Она поправила фартук. – На даче уже помыли, холодильник включили. Ждут.

Денисов вернулся к началу разговора:

– У Ширяевой есть брат?

– Одна она. Кирилл Владимирович, отец ее, был потом еще раз женат. На Кругловой-Стеценко, пианистке… – Денисов быстро утерял нить. Его интересовало главное.

– Про племянника ее вы никогда не слыхали? – «Перст судьбы, – писал Ланц, – он племянник!»

– Никогда. Нет у нее! Я бы знала.

– А вдруг?

– На всякий случай поинтересуйтесь у Веды.

– Где ее искать?

– В коттеджах. Но вряд ли… – Она глазами указала на карман, где лежала фотография Ланца, и убежденно мотнула головой.

Новые террасы коттеджей производили впечатление недостроенных – словно в последнюю минуту из них вытащили и унесли оконные переплеты. Кирпичные коробки стояли пустыми.

Денисов выждал несколько минут. Постучал, его сразу услышали.

– Прошу, – сказал женский голос.

Денисов толкнул дверь в комнату – она была не заперта. На пороге остановился. Хозяева сидели за столом, при виде чужого человека замолчали.

– Разрешите?

– Да.

Подруга Ширяевой была не только теннисисткой и режиссером, она снималась в кино, Денисов не раз видел ее по телевизору: спортивного вида, с короткой стрижкой; мужа ее – сухощавого, с замкнутым скуластым лицом – видел впервые.

Муж посмотрел на Денисова, потом на жену. Денисову показалось, супруги чем-то расстроены. Спросил:

– Может, мне лучше выйти? А вы тут посекретничайте…

Денисов решил, что они женаты недавно.

– Я из уголовного розыска.

– Как вы сказали?

– Милиция. Уголовный розыск.

Денисов услышал похожее на всхлип. Это оказался смех. Нервный, почти судорожный.

– Слышишь, Веда? Уголовный розыск.

Обоим стало сразу легко. Женщина положила руку на плечо мужа:

– Я же говорю, Георгий, ты – бандит. Урка. Все знают.

– Но подозревают-то тебя! Я думаю, тебе лучше сразу признаться…

– Я не должна была связываться с тобой.

Им нравилась игра, которую они затеяли.

Денисову не надо было объяснять сложные отношения внутри вновь созданной семьи, он все понял.

– Меня интересуют люди, с которыми вы отдыхали весной. И даже не они сами. Третьи лица.

– Сложно! – Женщина обернулась. – Правда, Георгий? Даже для тебя, хотя ты и теоретик, и программист. И чуть-чуть шпана.

– Пожалуй.

Денисов понял, что его неожиданный, без предупреждения, визит принят.

– Я бы не хотел, чтобы в Доме творчества узнали, кто я и чем интересуюсь…

– Садитесь, – предложила Веда.

– Люди, о которых я вынужден спрашивать, порядочны, и у меня в отношении их ни малейших сомнений. – Денисов присел к столу.

– Если меня спросят, я скажу, что вы известный кинодраматург, у которого один мой знакомый, – Веда крепче обняла мужа за плечи, – снова занял деньги и якобы для меня.

– Правдоподобно?

– Еще как, – сказала женщина. – Правда, Георгий?

– К сожалению. – Он вздохнул.

«Нечаянно я узнал причину размолвки супругов…» – мимоходом отметил Денисов.

– Вспомните, кто отдыхал весной вместе с вами?

– Минуту… Так. – Веда подумала. – Никита. Наш друг, очень серьезно занимается Индией…

Денисов вспомнил йога на пляже:

– Высокий блондин в очках?

– Да, он. Тоже жил вместе с нами. За стеной. Мы всегда вместе отдыхаем. Полное имя его – Никита Алексеевич…

– Зубарев, – подсказал муж.

– Он с машиной?

– Вообще-то машина у него есть. Но приезжает он без машины. – Разговор, начатый Денисовым, не усугубил размолвки между супругами, еще больше их сблизил -Веда отвечала охотно. – Он еще и экстрасенс, сильное биополе…

Денисов кивнул.

– Фамилия Ланц, Ланцберг вам ни о чем не говорит?

Муж Веды кивнул на жену:

– Я никого не знаю.

– Первый раз слышу.

Денисов достал фотографию, несколько секунд супруги внимательно ее изучали.

– И все же кого-то очень здорово напоминает, – заметил Георгий.

Режиссер оказалась более осведомленной:

– Имя не помню. Но знаю, кто нас знакомил: Наташа Ширяева, моя подруга. Вот-вот должна приехать.

– Бывал в вашей компании?

– Нет. Уже не помню – почему. Жил в Доме творчества…

За недостроенной коробкой террасы послышались шаги, голоса. К супругам направлялась большая компания. Денисов скрепя сердце решил перенести разговор, Веда его поняла:

– Вам очень срочно? Давайте завтра, сразу после завтрака. Я постараюсь все вспомнить.

– Скажите: Ширяева приезжала в ближайшие дни в Москву? Может, проездом?

– Наташа? Нет, я знаю.

– В каком она корпусе здесь жила?

– В семнадцатом. Как всегда.

Кипарисы стояли парами вдоль узкой дорожки, уложенной плитами. Смеркалось. Незнакомые женщины разговаривали, стоя на крыльце; одна – помоложе – держала в руке мокрый купальник. В комнате наверху плакал ребенок.

Ланц писал:

«Я видел, как Анастасия проскользнула между двумя кипарисами, вошла в подъезд…»

Обозначив крохотное крыльцо как подъезд, автор эссе погрешил против истины. Ширяева жила на первом этаже небольшого двухэтажного дома в двухместном номере.

То и дело сверяясь с рукописью, Денисов вышел на аллею, она вела к выходу с территории Дома творчества – уже знакомая, много раз хоженная, окаймленная стриженой туей и ирисом.

«…Я боялся потерять ее спутника. Господи! Какая жуткая ночь! Сейчас когда я пишу, начало шестого. Воровской посвист птиц. Я нагнал его, он шел почти бесшумно. Мы дважды свернули вправо…»

Денисов оказался на набережной. На скамье молодые художники предлагали свои работы. Денисов подошел к расставленным картинам.

«Море», «Карадаг», «Скалистый каньон»… Кое-что обращало на себя внимание.

– Десять рублей, – кто-то назвал цену.

Человек рядом с Денисовым подал купюру, взял акварель. Сбоку, у парапета, стояли несколько литераторов, отдыхавших в Доме творчества, – Денисов научился их узнавать. В центре мелькнула детская шапочка Мацея, поэт так и не приступил к работе.

Небо, море быстро меняли цвет, приближаясь к серо-асфальтовому. Некоторое время их еще разделяла с набережной бело-меловая полоска балюстрады.

На причале зажгли огни, трепетные полосы потянулись к пляжу. Художники собрали акварели, движение людей стали по-ночному тревожны.

Денисов двинулся вправо. Ведущая к спасательной станции часть набережной оказалась неосвещенной; с одной стороны ее тянулся нескончаемый длинный забор, отделявший территорию Дома творчества от моря.

«Было темно… – писал Ланц. – Он вошел в калитку. Исчез…»

Маленькая станция спасателей напоминала клуб «Коммуна», в котором Денисов в детстве вместе с родителями просмотрел лучшие в его жизни фильмы; в нем была тоже металлическая лестница, по которой со двора можно было подняться в кинобудку. Как и «Коммуна», спасательная станция была щедра на наглядную агитацию – «Правила поведения на пляже», «Способы оказания первой помощи утопающим» – все в картинках.

Художник, показалось Денисову, был из спасателей, во всяком случае симпатии его были полностью отданы людям мужественной и смелой профессии: утопающий на плакате выглядел меланхоликом, отчаявшимся бороться за собственную жизнь, у спасателя были круглые, навыкате, горящие глаза борца. Правила тоже в первую очередь трогательно заботились о спасателе: «Приемы освобождения от захвата тонущего…»

Сразу за спасательной станцией начиналась гора – в эссе она по какой-то причине не упоминалась – невысокая, крутая. Со стороны улицы ее огибал забор.

«Но стука двери не было, – писал Ланц. – Я остался. Видимо, он заметил меня. Кто он?»

Денисов нашел калитку, она была заперта. Дом стоял в глубине, между забором и строением росли деревья, ни один звук не доносился из темноты.

«Было еще темно, когда он появился снова.

Я шел за ним. Разноцветные миражи виделись мне впереди, будто два телевизора – цветной и черно-белый – работали рядом. Меня колотило…»

«Может, нет никого…» – подумал Денисов про дом на горе.

Было поздно – по улице шли люди, сворачивали в черноту набережной. Там, где светильников не было, действительно различались лишь силуэты, и всего два цвета – черный и серый; одиноко горела звезда; впереди, за деревьями, у столовой Дома творчества, снова возникли краски.

«Будто два телевизора – цветной и черно-белый…» – вспомнил Денисов.

У первого же светильника он снова раскрыл рукопись:

«Что? Что надо?» Я подошел, когда он уже сидел в машине. Высокий, выше меня. В очках. Мне показалось, он напуган. Я остановился.

«Анастасия не введет меня в свою компанию, – подумал я, глядя на симпатичного человека за рулем. Он показался мне совсем молодым. – Они связаны друг с другом с детства. В этом суть. Их родители знакомы. Дети переженились, и не по одному разу. Сами тоже. Я чужой. Она стесняется меня. Но я могу войти в их компанию и сам, если придусь по душе ее друзьям…»

«Курить найдется?» – спросил я его. Он кивнул. Сразу успокоился…»

Денисов нашел страницу, которую логически можно было считать продолжением, Ланц не оставил своего нового знакомца без наблюдения, выражаясь языком оперативного работника, скрытно сопроводил его в тот же адрес:

«Он оглянулся, исчез и отсутствовал минут семь, может, больше. На этот раз он меня явно не видел. Я стоял не шелохнувшись. Потом он появился снова, он нес что-то длинное, плохо различимое в темноте; оглядевшись, бросил рядом с забором. Когда шаги его не стали слышны, я подошел: в траве лежал багор, наподобие пожарного.

Я забыл, что у людей свои корысти, дела. Когда-нибудь мы посмеемся над перипетиями этой ночи…»

Сюда же можно было, видимо, подверстать оборванную снизу страницу, начинавшуюся словами:

«Перст судьбы – он племянник…»

Денисов спрятал бумаги.

«Где могла стоять машина, к которой ночью подходил Ланц? На платной стоянке? Тогда почему ни слова о соседних машинах? Почему сидевший за рулем был напуган? Чем?» – В истории, записанной Ланцем, было что-то важное.

Между Домом творчества и пансионатом набережная была полна людей. Играла музыка. С теплохода по радио приглашали желающих принять участие в вечерней прогулке по морю.

«С некоторыми мыслями, если потеряешь, никогда не встретишься, как с пронесшимся мимо болидом…» Это было особенно важно для людей его типа мышления, он знал. Не логическим, а по типу внезапного озарения.

За пансионатом набережная закончилась, Денисов прошел мимо небольших огороженных пляжей – в темноте их было плохо видно, – поднялся на пригорок.

Впереди открылся вид на палаточный город: десятки неясных огней, силуэты машин. Работали переносные телевизоры, до Денисова донеслась хриплая речь, транслировали детектив. Денисову показалось, он узнал: «Место встречи изменить нельзя»… Так ни разу ему не удалось досмотреть его до конца.

Между палатками сновали дети. Ни шлагбаума, ни административного здания с этой стороны автостоянки не было, они были со стороны шоссе.

«Машину и молодого человека, с помощью которого Ланц. пытался проникнуть в компанию Анастасии и Веды, надо искать там…» – подумал Денисов.

Дорогу назад, к финскому домику, он нашел быстро, несмотря на темноту. В коттеджах не спали, из домов доносились приглушенные голоса, музыка.

«Перст судьбы – он племянник…» – Денисов и сам не мог сказать – цитирует ли он рукопись или иронизирует над ситуацией. – Ланц многое намеренно запутал, он изменил имена, профессии, координаты. Режиссера Веду превратил в критика детектива, придумал специалиста по исландской литературе и его аспирантов. Племянник может оказаться шурином, затем вообще чьим-то дальним родственником…»

Подходя к дому, Денисов огляделся.

В окне у Мацея горел свет. Поэт работал. Денисов не стал его беспокоить, свернул к себе:

«Ланц выдумал красивую сказку о несуществующем приукрашенном мире, в котором обитала его возлюбленная и в который с детства мечтал попасть сам, возможно, даже поначалу не отдавая себе в этом отчета…»

Поведение погибшего в Коктебеле расшифровывалось с помощью его рукописи легко и легко объяснялось. Однако это ничем пока не помогло разгадке его странных поступков и вообще появления ночью в Москве, на Павелецком вокзале