Текст книги "Теннисные мячи для профессионалов"

Автор книги: Леонид Словин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Что-то произошло?

– Мы оба ушли, Слава один остался в комнате. Неожиданно мне пришлось вернуться – забыл полотенце. Я видел, как Слава рылся в рукописи. Что мог он там искать?

– Еще минуту, – попросил Денисов.

– Пожалуйста. Как там погода, в Коктебеле? Купаются?

– Да, но сейчас, похоже, погода сильно испортилась… Эссе Ланца… Простите, Волынцева. «Признания Прекрасной даме»… Как они в смысле объема?

– Страниц пятьдесят – шестьдесят…

«У нас, выходит, меньше половины!…»

– По-вашему, Волынцев и Слава раньше знали друг друга?

– Думаю, нет. Я понял, что Слава входил в ту же компанию писателей, что и она…

«Думаю, да», «думаю, нет»… – Денисову показалось, что он исчерпал запас точных сведений. – Надо заканчивать».

Он спросил еще:

– Может, вы знаете и других их общих знакомых?

– Одну, пожалуй! Я забыл об этом, когда допрашивали… -Сутыгин надсадно закашлялся. – Старуха, известная художница! Она живет в Коктебеле…

– Роша?

– Фамилии не помню. Дача недалеко от спасательной станции…

«Роша», – подумал Денисов.

– Саша говорил мне, что он собирается посетить ее вместе со своим новым знакомым…

Концу разговора мешали посторонние включения – это на коммутаторе оперативной связи в Москве, через который шел разговор, кто-то несколько раз нетерпеливо снимал трубку.

– Алло! – Едва Сутыгин простился, крикнул Сабодаш: -Ты искал меня? Живой?

В отличие от других дежурных, Антон никогда не спал ночью и к утру только лучше себя от этого чувствовал.

– Да. Работы много?

– Полно. Я только что вернулся с линии. У тебя там какой час?

– Как и в Москве.

– Понятно. Ты чего-то хотел?

– Срочное дело… Найди ключ от кабинета, в котором занимается Королевский. Он в Харькове. Ключ где-то в дежурке.

– Знаю.

– В шкафу висит костюм, который был на погибшем. В целлофане.

– Так.

– Новый, синего цвета.

– «Вест-Берлин». Карманы зашиты.

– Все, кроме заднего. Вызови из дома эксперта… – Денисов почувствовал, что Антон приуныл на том конце провода. -У него в сейфе пистолет «пума», из которого произведен выстрел… Пока машина ходит за экспертом, позвони Кравцову, он приедет на своей. Надо провести следственный эксперимент. Входит ли «пума» в задний незашитый карман брюк. Понимаешь?

– Значит, все-таки убийство? Ты разгадал! – За всю их совместную службу Сабодаш в нем ни разу не усомнился.

– Думаю, да. И еще! Антон!

– Все, что скажешь!

– Поставь пленку. Ту, что мы утром тогда записали…

– «…Все знает носильщик. Жетон 46»?

– Да! Хочу еще раз услышать…

Последним в серии звонков был вызов из Харькова. Звонил Королевский:

– Что это у нас сегодня? Коллективная бессонница? Звоню в дежурку в Москву – говорят, ты задержал убийцу…

Денисов подробно ввел его в курс дела.

– То есть пока только цепь умозаключений… – Королевский был слегка разочарован.

– Думаю, к утру все будет определеннее… Что в Харькове?

– Пока ничего особенного. – Было слышно, как Королевский щелкнул зажигалкой. – К осмотру квартиры Волынцева приступили поздно. Сделали перерыв на ночь. Утром опять поедем.

– Какое впечатление?

Следователь подумал.

– Жил в однокомнатной квартире. Один. Не женат… В ванной тем не менее женский халат, в прихожей – босоножки. Тридцать седьмой размер… Материально обеспечен. Предметов роскоши не видно. По крайней мере, на глазах. Гарнитур. Картина…

– Автор – Роша?

– Армянская фамилия. Барсегян? Еще диктофон.

– Записные книжки, кассеты?

– Все есть. Адреса, телефоны. Попробую разобраться, в чем загвоздка… Не знаю, передали ли тебе! Ведь в тот день, когда Волынцева первый раз заметили у нас на вокзале, он утром прилетел в Харьков! Из Тувы!

– В тот день? – Это было новостью.

– Да! Прилетел, бросил вещи… – Королевский чуточку театрализовал: скорее всего был не один, с харьковскими коллегами. – И сразу улетел в Москву! Рюкзак лежит посреди комнаты!

– Раскрытый?

– Да. Такие вот несуразности… – Он был доволен произведенным эффектом. – На всякий случай запиши телефоны, можно звонить.

– В гостиницу?

– И на квартиру Волынцева тоже. Вот телефон его соседей, они мои понятые… Все?

– Посмотри: пишущая машинка, рукописи могли уместиться в рюкзаке?

– Могли, я смотрел.

– Он их взял, по всей видимости!

– Но что за спешка? Тува – Харьков – Москва… Примчаться, чтобы погибнуть!

По неосвещенным аллеям Дома творчества гудел ветер.

Погода испортилась.

Денисов услышал море, оно било глухими ударами неподалеку, за белевшими между деревьями домами. Казалось, в гигантской русской бане плещет на огромную раскаленную каменку волна и с грозным шипением мгновенно испаряется.

В одном из писательских корпусов окно было освещено. Когда Денисов проходил, оттуда доносился негромкий треск пишущей машинки.

«ТИХО!» – предупреждало различимое лишь вблизи объявление на перекрестке. – «РАБОТАЮТ ПИСАТЕЛИ!» Напротив было начертано черной краской:

«ВЕРНАЯ РУКА – ДРУГ ИНДЕЙЦЕВ. Начало в 20 часов».

«Верная рука…» – Денисов поймал себя на том, что, и отойдя на порядочное расстояние, продолжает повторять: «Верная рука», «Кожаный чулок», «Отчий дом»…

Придя к себе, он заварил чай, снова разворошил рукопись:

«Анастасия! Такою я, юношей, представлял себе женщину, которую полюблю и с которой проживу всю жизнь. Потому и полюбил ее в первый же час!…»

«Если бы она любила тебя, разве захотела бы, чтобы ты уехал отсюда раньше! Как просто! Пойми, безумец! И сейчас ее нет. Давай же оправдывай ее, скажи, что она смотрит на часы, скучает. Ты надеешься разжалобить ее сердце, если она увидит, как ты сидишь здесь, не зажигая огня, один в темноте. Услышит твой дрожащий голос… Не будет этого!»

«Чужая красивая драгоценность… Утром я просыпаюсь в твоих хоромах бездомной голодной собакой…»

Итог этой темы, отмеченной еще литературным консультантом Союза писателей, восходил к мысли, выраженной в эпиграфе:

«…Тут лежит перо Жар-птицы, но для счастья своего не бери себе его…»

Не это, безусловно, интересовало Рогова, когда ему наконец удалось в отсутствие хозяев номера заглянуть в рукопись Волынцева.

И не это:

«…Не берет за руку, отодвигается, когда я касаюсь ее. «Не целую. Не беру за руку. Значит, не могу. Не это главное. Решай, как тебе легче. И не рассказывай о своем комплексе…»

«…Я люблю тебя. Сегодня. У меня никого нет. Был муж, теперь ты…»

Денисов привычно перевернул несколько страниц:

«…Мое уязвленное честолюбие, нескромность, остатки гордыни, которая, как оказалось, не исчезла до конца, зависть, недружелюбие – все поднялось во мне во имя этого чувства, рядящегося под самую сильную и светлую любовь в жизни!»

«…Я бегаю за тобой! Это стыдно и сладко. Мы как в школе. За нами следит весь класс. Ребята открыто меня презирают, мы деремся каждый день…»

«…Моя жизнь прошла бездарно. В ней не было ни блеска, ни машин, ни имен…» «Все кончилось. Рано или поздно это должно было случиться. Не хотелось ни говорить, ни двигаться. Я чувствовал себя тем, кем не был, может, на самом деле, но в результате стал – честолюбивым пронырой и лицедеем…»

Денисов нашел то, что искал:

«…Я нагнал его, он шел почти бесшумно. Мы дважды вернули вправо. Исчез. Но стука двери не было. Я остался. Видимо, он заметил меня. Кто он? Профессор, с которым я так и не познакомился? Я мог простоять всю ночь. Было еще темно, когда он появился снова. Я шел за ним…»

«Что? Что надо?» Я подошел, когда он уже сидел в машине. Высокий, выше меня. В очках. Мне показалось, он напуган».

«Перст судьбы: он – племянник…»

«…Он оглянулся, исчез и отсутствовал минут семь, может, больше. На этот раз он меня явно не видел. Я стоял не шелохнувшись. Потом он появился снова, он нес что-то длинное, плохо различимое в темноте; оглядевшись, бросил рядом с забором. Когда шаги его не стали слышны, я подошел: в траве лежал багор, наподобие пожарного. Я забыл, что у людей свои корысти, дела. Когда-нибудь мы посмеемся над перипетиями этой ночи…»

Денисов завернул рукопись, бросил в сумку электрокипятильник, туалетные принадлежности – нехитрый свой скарб.

Он знал: у него не будет времени вернуться сюда. С особой тщательностью оглядел номер, вышел, запер за собой дверь. Это было как бы продолжением игры:

«Тот, кто въедет утром, не должен догадаться, что до него тут жил оперативный уполномоченный розыска…»

В аллеях густо лежала темнота. Одно из окон писательского корпуса все еще было освещено. Стрекот машинки доносился глухо, неразборчиво. У ворот Дома творчества никто не сидел. Денисов вышел на центральную улицу, сероватые тени скрывали поселок.

Денисову стало спокойнее. Он знал, почему неверна версия начальника коктебельской милиции в том виде, как Лымарь ее сформулировал:

«Волынцев мог посвятить Рогова в свои проблемы…»

«Он спутал, Лымарь! Проблемы Ланца хорошо известны. Все. До одной! Из его рукописи!… Именно они привели его ночью в мае к даче…»

Электроника слабо пискнула. В Москве начинало светать, в Планерском рассвет еще и не предвиделся.

«…Он выслеживал счастливого соперника, который готовил убийство вдовы Роша! И теперь нас не может не тревожить вопрос: будут ли учтены показания убитого, записанные им в дневники, где герои надежно упрятаны под псевдонимами?»

Все вставало на свои места:

«Рогов назвался племянником вдовы, чтобы объяснить ночное вторжение на чужую дачу… Он и не предполагал, что вдова Роша, ее племянница, Наташа, Волынцев, а теперь и он, Рогов, после этого навсегда окажутся связаны как родственники, члены одного клана в болезненном воображении неудачливого литератора…»

На шоссе было по-прежнему тихо, только у автобусной станции негромко играла гитара. Туристы пели, сгрудившись у рюкзаков.

«Мать моя, – донеслось до Денисова. – Давай рыдать, давай думать и гадать, куда, куда меня пошлют…»

«…И в случае любого ущерба, нанесенного вдове Роша, в этом самом порядке и будут внесены в первый же протокол допроса Волынцева! «Никогда!» – понял Рогов, прочитав приведенное в эссе Ланца описание, пока жив Волынцев, ему уже не завладеть, не подвергая себя огромному риску, миллионами вдовы Роша!… Никогда!»

Денисов прошел рядом с туристами. Песня оборвалась: его спросили, который час, он машинально ответил.

«Рогову пришлось выбирать: либо отказаться от преступления, либо решиться на двойное убийство. И решать быстро – осенью, когда Роша получала оставшиеся деньги, Ширяева и Волынцев снова собирались в Коктебель…»

– Спасибо, – донеслось с рюкзаков.

– Пожалуйста.

«У волков-одиночек не остается потерпевших. Свидетелей в живых они, как правило, тоже не оставляют. Поэтому он избавился от Волынцева… Это разгадка. Но первое ли это дело Рогова? Слишком тщательно и безжалостно оно готовилось…»

Денисов не раз приходил к выводу о благодатной роли задач, кажущихся неразрешимыми: «К сожалению, только, гордиев узел часто легче рассечь, чем обнаружить…»

– Слушаю. – Лымарь снял трубку подозрительно быстро. Видимо, собрался в отделение. – Не мог уснуть. Звонил -тебя не было. Ты уходил?

– К себе. Собрал вещи.

– Думаешь, уедешь?

– Наверное. Сюда прилетит следователь. Королевский.

– Ты что-то хотел?

– Надо послать сержанта в поселок.

– К Роша?

– К Веде. Хорошо, если она с мужем сходит к художнице.

– Я съезжу сам. Все?

– Да.

Денисов положил рукопись на стол. Она была все еще раскрыта на знаменательном месте:

«…Когда-нибудь мы вместе посмеемся над перипетиями этой ночи…»

Частыми громкими звонками оповестила о себе междугородная. Денисов снял трубку.

– Донецк вызывает… – На линии была все та же телефонистка. – Говорите.

– Денисов, слушаю.

– Доброе утро!… – Донецкий розыскник не стал тратить времени, взял быка за рога. – Как его фамилия, которым интересуешься? Рогов? Дежурный правильно записал?

– Да. Рогов Вячеслав…

– Николаевич… Я проверил. Прописан, работает… Ничего за ним нет.

Денисов надеялся, что задержанный как-то известен Донецкому уголовному розыску.

– И на слуху?

– И на слуху тоже. В связи с чем ты интересуешься?

– Думаю, он одиночка, чистодел. Не оставляет следов…

Розыскник внимательно слушал.

– …Здесь продана дача. Деньги большие. Часть заплатили в мае, часть позавчера. Оба раза делал попытки… Если что, его бы сто лет искали! Машину оставлял у стоянки, но так, чтобы избежать регистрации.

– У него машина? – Донецкий розыскник заинтересовался: у них, видимо, было что-то связанное с машиной.

– «Жигуль».

– А кто на даче?

– Хозяйка. Ей за восемьдесят.

– Одна?

– Да.

– Это меняет дело. Шулятников!… – крикнул он кому-то.

Денисов слышал, как донецкие оперативники коротко перебросились несколькими фразами.

– Здравствуйте. Внешность Рогова можете описать? – спросил Шулятников. Он держался официально.

– Высокий, молодой…

– Еще!

– В очках, рыхлый. Я разговаривал сейчас с его женой. Он обеспечил себе алиби: на всякий случай приобрел билеты в Старый Оскол.

Собеседник на линии уточнил:

– Вы из Планерского? Старший опер?

– Москва. Транспортная милиция.

– В отпуске?

Денисов не мог бы сказать, кто из оперативников его спросил. Первый? Второй?

– Командировка. У нас убийство на Павелецком вокзале. Меньше недели назад. Я подозреваю Рогова.

– А доказательства? Санкцию на арест получите?

– Пока не знаю. Доказательства все больше косвенные.

Абоненты в Донецке тихо посовещались. Наконец один спросил осторожно:

– Как он? Книжки читает?

– С этим благополучно… Первым делом незаконно выхлопотал пропуск на территорию Дома творчества! На корт и в писательскую библиотеку…

– Стоп! Я пошел звонить начальнику розыска.

– Интересует? – спросил Денисов.

– У нас нераскрытое убийство. От ноября прошлого года. Потерпевшая – Смааль Валерия Иосифовна. Тоже одинокая, пожилая. Преступник молодой. Приехал на машине. Всех перебрали – знакомых, родственников…

– Так…

– Теперь книголюбами занялись. Ты сказал – сразу по приезде в библиотеку записался. А наша Смааль работала в библиотеке на общественных началах. Сначала проверим, нет ли на Рогова читательского формуляра…

– Долгое дело?

– Зачем? Наш контингент весь выписан!

XIII. ОТЧИЙ ДОМ

Компания, приехавшая вместе со старшим оперуполномоченным Пашениным – Веда, ее муж, йог – Зубарев, Ширяева, Мацей, – сразу же заняла его кабинет, лишила телефона, а самого Пашенина выселила в комнатенку, именуемую «лабораторией». Один из сотрудников уже занимался там «фотоделом» – тиражировал изображения задержанного.

– На даче перерезан телефон… – объявила дежурному Веда. – Сусанна, бедняжечка, всю ночь пыталась дозвониться – не смогла…

В поселке было по-прежнему темно, тихо. В милиции царило возбуждение. Ширяева несколько раз принималась плакать, ее успокаивали. Говорили все разом. Пашенин снова комплексовал: появление большого числа представителей творческой интеллигенции его нервировало.

Веда выступала громче и увереннее всех, именно она – не старший опер – сообщила дежурному последние вести с места происшествия:

– Приехала опергруппа из Судака. С розыскной собакой. Джемом. Сейчас все там. И начальник милиции, и Сусанна. Все на даче.

– Вы подходили к окну со стороны сада? – поинтересовался дежурный. – Окно не разбито?

– Окно цело. Нам показали. Под окном брошен длинный крюк…

– Пожарный багор, – подсказал Георгий. Муж.

– Они пытались его просунуть в форточку, сбросить крючок с внутренней двери. Что-то спугнуло…

Потом вся компания по очереди ходила во двор – «мыть руки». Все та же Веда, проходя, случайно в кабинете участкового заметила Рогова. Он ее тоже заметил.

– Привет, Слава!

– Привет, ребята! – Рогов писал объяснение. На секунду он замер, держа авторучку над форменным бланком.

– Ты тоже здесь? – удивилась она.

– И я, Ведочка, – Рогов криво улыбнулся, но голос его не дрогнул, звучал все так же мягко, ласково.

«Этот будет бороться за жизнь до конца…» – подумал Денисов.

– Давно приехал? – спросила она, все еще ничего не понимая.

– Давно. Очень давно, Ведочка.

Участковый, сидевший напротив, встал, чтобы закрыть дверь.

– Надолго? – еще спросила она.

– Очень надолго. Думаю, на всю жизнь. – Денисов поймал на себе испытующий взгляд.

Веда, к счастью, ничего не поняла или не захотела понять.

– Знаете его? – поинтересовался Пашенин.

– Славу? А как же! Он нам новую дорогу показал в Старый Крым. – Георгий при этих словах заметно помрачнел, но она успокоила его. – Он ухаживал за дочерью… – Веда назвала фамилию довольно известного писателя. – Потом куда-то исчез…

– За окном дачи, где решетка… – спросил дежурный, когда они снова вернулись в кабинет старшего опера. – Там кабинет? – Он готовится отвечать на звонки, которые вот-вот должны были последовать – из Симферополя, Киева, может, даже Москвы.

– Спальня. И казна! Сусанна держит там свои побрякушки…

– В шкафу?

– В металлическом ящике. – Ширяева вытерла глаза платком, вступила в разговор. – Ключ от него всегда при ней. Она бы его ни за что не отдала! Я ее знаю. Представляете, что могло быть!

Денисов ловил на себе взгляды Веды, ее мужа. После происшедшего они выражали только отчуждение и опасливую осторожность.

«Известный синдром. – Денисов отвернулся. – Люди, боящиеся крыс, переносят свой страх и на крысоловку тоже…»

– Я могу засвидетельствовать: Сусанна – женщина очень мужественная! – важно заметил Мацей.

Увидев Денисова в отделении, он с секунду колебался: должен ли он делать вид, что никогда не видел его прежде? Они поздоровались.

– Я, между прочим, сразу догадался, кто вы, – с ходу придумал Мацей. Легенде этой было суждено потом долго гулять по дому творчества «Коктебель».

– Не сомневаюсь.

– МУР?

– Транспортная милиция, Московское управление.

– Длинная у вас рука, однако…

Денисов поймал удивленный взгляд Ширяевой; пришло ли ей в голову, что его приезд в Коктебель связан с нею? С гибелью Волынцева? С их взаимоотношениями?

Что-то удерживало его еще в кабинете Пашенина. Люди, о которых он читал в эссе? Их манера общения?

– В доме, должно быть, были и другие ценности? – допытывался дежурный.

– Может, им было известно о колье? – Ширяева словно кого-то или чего-то ждала – оглядывалась на дверь. – Сусанна купила его, когда мы жили в Париже, на Рю де Риволи. В доме еще коллекция греческих икон. Марки Николая…

– Родственника?

– Да, он вот-вот появится. Следователь сказал, чтобы все, кто вечером приходил на дачу, собрались в отделении милиции. Нас допросят… – Она что-то чувствовала – снова оглянулась.

– Денисов – междугородная… – крикнули из коридора.

Он вернулся в кабинет Лымаря.

У телефона был Бахметьев.

– Ну как? – Бахметьев сплоховал только в первой фразе. Может, оттого, что соединение произошло неожиданно.

– Нормально. Вы из дежурки?

– Да. Сюда уже позвонили из Донецка. Я в курсе убийства Смааль.

– Что Донецк?

– Рогов короткое время, пока не определился, обучался на курсах подготовки начальников почтовых вагонов…

С этой минуты Бахметьев повел разговор твердо. Знание известных Денисову обстоятельств дела как бы уравнивало их.

– У нас на вокзале?

– Да.

«Я мог встречать Рогова на парке прибытия…» – подумал Денисов.

– Понятно поэтому, отчего он решился выбрать местом преступления нашу станцию – он ее отлично знает! С «пумой» тоже все ясно… – Бахметьев говорил, как об известном с самого начала.

«У победы сто отцов…» – заметил классик.

– …В костюме Волынцева оружие лежать не могло. Единственный незашитый карман – узок, пистолет не входит…

Связь неожиданно ухудшилась, голос Бахметьева стал едва слышен.

– …Он выстрелил в момент, когда маневровый закрыл платформу, а хлопок выстрела был едва слышен за стуком колес… Что-то на линии!…

Голос Бахметьева исчез вовсе. Денисов мысленно продолжил:

«…Рогов оставил пистолет на платформе, взял документы и вещи, чтобы личность убитого как можно дольше не могла быть установлена, вошел в стоящий на путях пустой сцеп. Оттуда он видел Салькова, похитившего «пуму» и тем нарушившего желаемый им планшет места происшествия. Сообщив милиции про носильщика и пистолет, он вылетел в Коктебель. Путь к следующему преступлению был открыт…»

– Алло, Москва…

«А до этого Рогов через жену приобрел билеты до Старого Оскола и обратно, а сам заезжал в Харьков к Волынцеву…» Денисов с десяток раз мысленно прошел путь, по которому Бахметьев только пускался в свое недолгое странствие. Но Бахметьев по своей милицейской биографии был обэхээсник и следователь, а он, Денисов, был розыскником.

«…В Харькове Рогов ничего не успел, так как Волынцев, едва прилетев из Тувы, в тот же день мчится в Москву. Рогов едет вместе с Волынцевым в Москву. По-видимому, кто-то, Окунев или Сазонов, действительно родственники его жены. Он знает о них и по телефону пристраивает Волынцева на квартиру. Там тот живет, пока Рогов не совершает убийство, инсценировав его как самоубийство…»

Разговор со столицей окончательно прервался.

– Положите трубочку… – посоветовала телефонистка. Денисов так и сделал. Молча ждал.

В милицейском доме все было привычно – мебель, фотография дочки Лымаря на столе под стеклом. Денисов мог перечислить, что находится у Лымаря в запертом металлическом сейфе, в столе, какую одежду он держит в шкафу на случай приезда начальства. В мрачноватом этом кабинете все было, как в том – родном – с колонной, поддерживавшей арочный свод, со стрельчатыми окнами, выходящими на перрон.

Связь с Москвой отсутствовала.

Подумав, Денисов достал рукопись.

«Отчий дом! Здесь ты всегда желанен. Ты еще и брат, и ребенок. Тебе лучший кусок! Ты один из пальцев на руке. Здесь спасут, не предадут, не бросят! Обмоют после смерти. Здесь не покинут, когда прозвучит команда: «Дети и женщины садятся в шлюпки в первую очередь…»

«Если я вернусь к Отчему дому, я не забуду, как страдал сам, не сделаю другого несчастливым!»

И дальше:

«…обмануть глядящие с надеждой глаза, дрожащие губы, слышать несвойственное, бодрое: «Никуда тебя не отпущу!» Когда строишь на песке, рано или поздно все равно приходится об этом жалеть…»

«Я уходил бесповоротно, навсегда. К идеалу далеких лет. Длинная белая нить пристала к моей одежде. Я снял ее, она поплыла по ветру. Что-то заставило меня оглянуться: нить плыла еще несколько секунд. Отчий дом отделялся от меня, оставаясь вдали».

Снова прозвенела междугородная.

– Алло! – сказал Бахметьев. – А это вот и для тебя новость!… С «пумы»-то они следы удалили! А на газетах, в которые завернули пистолет перед тем как подбросить его в метро, остались их отпечатки! Пальцы бригадира – Романа!…

Денисов не удивился. Дактилоскопия и вообще криминалистические науки, родившиеся как инструмент для раскрытия преступлений, обязательно подводили тех, кто пытался воспользоваться ими для правонарушений.

– Ширяева там, в Коктебеле? – спросил Бахметьев.

– Да. Хотели что-то уточнить?

– Я жду звонка Королевского. Думаю, он решит лететь в Планерское.

Бахметьев вернулся к тому, на чем его прервали:

– Чем ты объясняешь стремительные перемещения Волынцева? – Погибший так и не стал для Бахметьева Ланцем.

– Кое-что я предполагаю. – Денисов был готов к вопросу. -Пусть Королевский в Харькове свяжется с телеграфом. А лучше позвонит соседям Волынцева, у них есть телефон. Должна существовать срочная телеграмма, которая пришла накануне возвращения Волынцева в Харьков…

– Не понял!

Дверь в кабинет открылась, вошли незнакомые сотрудники – майор и еще двое в гражданском. Оперативная группа вернулась с места происшествия. Пора было заканчивать разговор.

Бахметьев это почувствовал, спросил все же:

– Что насчет телеграммы?

– Из-за нее Ланц и торопился в Москву. Чтобы попасть к тамбовскому поезду. Алло! В этой истории есть еще женщина. Он с ней встречался до знакомства с Анастасией. В ту ночь она, видимо, уезжала с нашего вокзала.

– Не понял!

– Он спешил в Москву, чтобы проститься. Может, искал сочувствия и понимания!

– Ну, ладно. Оставляю это на твоей совести. Потом разберемся! Все!

– Мне вылетать? Остаться?

– Решим. В течение получаса я позвоню.

С прибытием опергруппы, осматривавшей дачу Роша, отделение наполнилось сотрудниками милиции. Теперь оно напоминало штаб накануне начала массированного наступления. Звонили по всем телефонам сразу. В район и область хлынула оперативная информация. Одновременно всюду в помещении срочно наводили чистоту и порядок. Не исключался приезд высшего областного начальства.

– Звонок с дверей изъяли? – спросил Денисов у старшего следственно-оперативной группы.

– На даче Роша? – Следователь оказался молоденький, с гонорком. Не приходилось сомневаться в том, что это его первое крупное дело. – Нет! Почему вы спрашиваете?

– Если он арзамасский, выпущенный с нарушением действующего ГОСТа, – предупредил Денисов, – то мог быть установлен не случайно. После затяжного звонка кнопка «залипает», накаляется сердечник внутри, воспламеняется лаковая катушка. – Он помнил предупреждение сводок-ориентировок МУРа, даже если проглядывал их второпях, руководствуясь интересами своей – вокзальной – конторы.

– Не задумал ли он сжечь дачу, чтобы не оставить следов? – Следователь нашел глазами Лымаря. – Товарищ майор! Мы недосмотрели. Поезжайте. Аккуратно снимите. Составьте протокол. Возьмите с собой Пашенина. Срочно!

Лымарь кивнул:

– Сейчас. – Он взглянул на Денисова. – Остаешься?

– Еще не знаю.

Несколько секунд, пока они простились накоротке, показались следователю вечностью:

– Прямо сейчас поезжайте! Берите машину!

– Пока, – старший опер Пашенин тоже подошел. – Вдруг не увидимся! Приезжай!

Лымарь и Пашенин уехали. В ожидании звонка Денисов потолкался по кабинетам. Потекли удивительно неспешные минуты. Ненадолго он стал знаменитостью, на него поглядывали с любопытством. В том числе Веда и ее друзья; их всех допросили, кроме Георгия и Мацея. Компания ждала обоих, чтобы идти вместе.

– Вот! Правда, не особенно качественная… – дежурный подал Денисову фотографию Рогова, – но тем не менее!…

На снимке Рогов выглядел одутловатым, с болезненно-рыхлым лицом, в траурной черной рамке – следе неровно расположенного при печатании негатива.

– Отправили?

– Да, с нарочным, на телеграф. Для Донецка и в Москву.

Мацей подошел тоже – ему хотелось загладить холодность, с которой он первоначально встретил Денисова в отделении.

Он не знал Рогова, внимательно разглядывал фотографии:

– Такой молодой… – Черная рамка ввела его в заблуждение. – Между прочим, с нами человек, который кое-что в этом понимает, может помочь. Никита!

Зубарев – высокий блондин, йог и экстрасенс, по терминологии Денисова, – положил фотографию на стол, принялся пристально вглядываться. От напряжения на висках у него выступили бисеринки пота, потом Зубарев поднял ладони, медленно покружил ими, не касаясь бумаги.

«Самый невзрачный, казавшийся наиболее простым и понятным, – Денисов вспомнил эссе, – а на самом деле философ, знаток древней «кабалы». – Это о нем!» Он пожалел, что не нашел незнакомое слово в большом энциклопедическом справочнике.

Зубарев подвел итог:

– Сердечная недостаточность. И почки не в порядке. Все вместе. Но в первую очередь сердечная недостаточность. Она и была причиной смерти… – Он убрал руки.

Его тоже ввело в заблуждение траурное обрамление.

– Спасибо. – Денисов ни о чем не обмолвился.

Веда вздохнула у окна:

– Не надо про смерть!

В это время в кабинете Лымаря снова раздался пронзительный звонок междугородной, Денисов извинился.

– Думаю, это мне!

И ошибся.

Звонил Киев – дежурный по министерству требовал список опергруппы, выезжавшей на место преступления. Майор из райотдела перечислил всех – Денисов, как находившийся в это время в кабинете, естественно, упомянут не был. Затем майор скромно выслушал поздравления.

«У победы сто отцов…» Денисов пожал плечами. С задержанием преступника всегда заканчивается некий присущий поединку интим, что ли? Чувство единоборства.

Следом за дежурным сразу позвонил Бахметьев.

– Можешь вылетать. К вечеру в Коктебеле будет Королевский. Все сделает сам.

– В Харькове нашлось что-нибудь? – Денисов намеренно не спросил про телеграмму для Ланца, и Бахметьев тоже ничего о ней сказал. Видимо, пока не было ничего известно.

– Разыскали свидетеля. Он видел в Харькове Волынцева вместе с Роговым. Донецк передал им его фотографию. Приедешь – узнаешь подробности.

– По нашей фотографии? Из Планерского?

– По донецкой. Изъяли у него дома.

– Значит, жена Рогова в курсе?

– Идет обыск. Все, пожалуй. Не задерживайся.

Денисов не успел отойти, как его снова вызвали. На этот раз на проводе оказался Донецк. У телефона был один из оперативных уполномоченных, с которыми Денисов разговаривал ночью, – Шулятников.

– Алло, Денисов! Слышно? С нас приходится!…

«Раскрыто»… – понял Денисов.

– У нас была свидетельница – видела, как преступник садился в машину. Твердо опознала Рогова по фотографии, по комплекции тоже подходит…

– Не пойму, как, совершив такое преступление в ноябре, он через полгода решился на новое…

– У Смааль он почти ничего не взял. Ценности лежали в настольной лампе. Потерпевшая словно предчувствовала -попросила зятя спрятать драгоценности, чтобы она и сама не знала, где. Собиралась выезжать за пределы…

– Догадываюсь, чем это для нее обернулось…

– Вот именно. Особая жестокость. Всюду кровь. Всю ночь вместе с ним искала свои кольца по всей квартире… – Он помолчал. – Вашей вдове в Коктебеле сильно повезло.

– Кстати. Как фамилия жены Рогова? Сазонова? Окунева?

– Окунева. А что?

– Это для следователя.

– Ты остаешься? Я, наверное, тоже лечу со следователем в Коктебель…

– Нет! Уже поехал… Минуту – и ты бы меня не застал…

Впереди шла Веда с друзьями, тоже молчаливые, усталые; бессонная ночь ни для кого не прошла бесследно.

Когда Ширяева проходила мимо Денисова, взгляды их встретились.

«У нее большие глаза, округлый подбородок на белом с желтыми пятнышками пирамидальном лице, змеистые прекрасные полные губы Моны Лизы… – Он заучил наизусть как ориентировку словесный портрет, чтобы без запинки цитировать регистраторам, официанткам в Доме творчества, в пансионате, на турбазе – везде, где придется вести розыск. – Длинные сложные уши с серьгами из сердолика под цвет бус. Глаза серо-голубые…»

Денисов мог окликнуть – «Анастасия!» или «Легитим!», Ширяева сразу бы догадалась, что ее и оперативного уполномоченного из Москвы соединяет общая тайна. Ширяева могла спросить о Ланце, а он ничего не мог ей сказать: решать, что является пока следственной тайной и что нет, -было законной прерогативой прилетающего в Коктебель следователя.

Несколько минут все шли молча.

Впереди из-за домов послышалась музыка, кто-то нес включенный транзистор.

«Я вам скажу оди-и-ин секрет… – обвораживая, запел низкий женский голос, – кого люблю-ю, то-го здесь нет…»

Несмотря на дурное настроение, на усталость, компания задвигалась, защелкала пальцами, принялась пританцовывать.

– Наташа, – окликнула Веда, – думаю, нам лучше сразу отправиться к Сусанне. Успокоить…