Текст книги "Операция «Ракета»"

Автор книги: Леонид Обухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

АРЕСТ ФРЕЙЛЕЙН МАРИИ

В эту ночь гауптмана Ганке задержали в гестапо важные дела. Намечалась операция, на которую он делал очень большую ставку. У гауптмана было превосходное настроение. Последнее время ему определенно везло. «На ловца и зверь бежит», – самодовольно пошутил он, докладывая Скорцени о новом партизанском связном, задержанном при облаве в одном селе. Им оказалась женщина из отряда капитана Зайцева, которая на первом же допросе все рассказала гауптману об отряде и его командире. Она сообщила также, что муж ее находится в одном из местных лагерей для военнопленных, и просила освободить его. Ганке пообещал сделать это, если она выполнит одно небольшое поручение.

И вот сейчас Ганке ждал штурмбаннфюрера Скорцени, который выразил желание, несмотря на глубокую ночь, приехать в гестапо и лично поговорить с «партизанкой» о задании. Чтобы не терять времени, гауптман просматривал дневные донесения своих агентов. Вдруг он удивленно хмыкнул, отложил в сторону одну из бумаг и вызвал дежурного:

– Срочно доставить сюда женщину, проживающую в седьмом номере гостиницы.

Гестаповцы тут же отправились выполнять приказ. Когда они ворвались в номер, Мария потребовала объяснить, что это значит. Но двое гестаповцев толкнув ее в сторону, стали обыскивать комнату, переворачивать постель, выдвигать ящики стола… Прижавшись к стене, девушка лихорадочно обдумывала свое положение. «Провал… Но ведь документы проверяли много раз и никаких подозрений не было… Может, я допустила какую-либо ошибку в разговоре с лейтенантом Эккариусом?… Может, кто-то из связных – официант или продавец – предатель, гестаповский шпик? А вдруг вместо руководителя подполья, схваченного немцами, гестапо подсунуло своего агента и я разговаривала с ним? Неужели все подполье провалилось и явки в руках немцев?»

– Одевайся!

– Еще раз требую объяснить мне, что все это значит? – возмущенно спросила Мария. – Посмотрите мои документы! Я буду жаловаться!

– Жаловаться! – засмеялся гестаповец. – На гестапо?! Нихт зихер… [12] Комм!

Марию втолкнули в машину и повезли. Здание гестапо, возле которого остановились, она узнала сразу. Ее провели в приемную и посадили на стул рядом с дверью, на которой табличка на немецком языке сообщала, что здесь кабинет заместителя начальника гестапо гауптмана Ганке. Возле двери в коридор сел гестаповец. Второй вошел в кабинет, и Мария слышала, как он доложил:

– Герр гауптман, арестованная доставлена… Вот все, что при ней обнаружено… сумочка.

– Бросьте ее на тот столик… Арестованная пусть подождет.

В это время открылась дверь и в приемную ввели под конвоем молодую хрупкую женщину с коротко остриженными волосами. Увидев ее, Мария вздрогнула и отвернулась к окну: «Ведь это повариха Шура из отряда Зайцева! Как она очутилась здесь?» Женщину провели мимо, в кабинет гауптмана.

– Садитесь! – услышала Мария сквозь неплотно прикрытую дверь. – Имейте в виду, что если вы не выполните наше задание, мы уничтожим вашего мужа, а протоколы допросов и ваше письменное согласие работать на нас передадим советским чекистам! Понятно?

– Да… Я сделаю все…

Кто– то подошел к двери и плотно придавил ее. Теперь Мария ничего не слышала. «Предательница! Ее зашлют назад в отряд… Она получит какое-то задание и предаст товарищей! Что же делать? Как сообщить об этом в отряд? Что знают немцы обо мне? Нет, нет, держаться, настаивать, что я немка, и держаться!…»

Рассвет замутил стекла окон, когда из кабинета вывели Шуру. Услышав шум, Мария снова повернулась к окну, боясь как бы предательница не узнала ее: они не раз встречались в отряде Зайцева.

– Комм! – подошел гестаповец.

Мария внутренне вся сжалась, как пружина. Внешне она выглядела спокойно, только темные круги под глазами выдавали ее усталость. Это и неудивительно: она просидела здесь почти четыре часа.

– Фрейлейн Мария?! – удивленно произнес гауптман Ганке. – В такое время? Здесь? Что случилось?…

– Ваши молодчики привели меня, – сухо ответила Мария, сделав вид, что не видит протянутой руки гауптмана. – Я хотела бы знать, герр гауптман, в чем я провинилась перед фатерляндом, что меня хватают ваши люди среди ночи, тащат в гестапо, и я сижу здесь четыре часа? Это безобразие! С немкой обращаются, как с бандитом!

– Фрейлейн Мария, вероятно, произошла какая-то ошибка, недоразумение какое-то! – проговорил Ганке. – Я приказал арестовать женщину из седьмого номера!…

– Но в седьмом номере живу с вечера я, как вам известно…

Гауптман внимательно посмотрел на девушку, потом взял со стола какую-то бумагу и дважды прочитал ее.

– Да, фрейлейн Мария. Искренне сожалею, но ошибка очевидна… Мне нужна женщина, которая занимала седьмой номер до вас… Примите мои извинения за эту неприятную историю…

– Мне ничего не остается, как простить вас… Хайль Гитлер!

Мария вышла из гестапо. Только сейчас она почувствовала, чего ей стоили эти четыре часа ожидания смерти. Ноги подкашивались, тело все ныло, как после побоев. Она прислонилась к дереву, прижалась горячим лбом к его влажному стволу.

Серый унылый рассвет занимался над городом. По пустынным улицам дымком стлался туман, вытесняя остатки ночи. Мария глубоко втянула в себя чистый утренний воздух и медленно пошла к гостинице.

В одиннадцать часов она пришла на явку, но магазин был закрыт. Не оказалось на работе и официанта. Разведчица догадалась, что Такт, узнав об ее аресте, срочно убрал связных, которые встречались с нею, и скрылся сам. «Но как же мне теперь быть? – подумала она. – Не могу же я вернуться в отряд, не узнав адреса новой явочной квартиры в Сасово и пароля?! Ради этого я и пришла сюда… Как быть?… Подождать до завтра?… Другого выхода нет, останусь еще на сутки…»

Весь день Мария ходила по городу, надеясь на случайную встречу с Тактом. Вечером усталая она вернулась в гостиницу. В холле ее задержал лейтенант Эккариус.

– Я уже обо всем знаю… – лейтенант усмехнулся. – Гауптман просил передать вам свои извинения…

В этот момент Мария увидела в дверях гостиницы человека, который показался ей очень знакомым. «Такт?… Не может быть…» Она видела, как мужчина в коричневом костюме и белой рубашке прошел в холл, сел в кресло и стал просматривать газету, ни разу не взглянув в ту сторону, где стояла Мария с лейтенантом. Продолжая говорить что-то Эккариусу, девушка обдумывала, как ей поступить.

– Извините, лейтенант, но я очень устала от всех этих неприятностей… Спокойной ночи.

– Ауфидерзейн… [13]

Мария направилась по коридору в сторону своей комнаты. В дверях задержалась, проследив, как лейтенант поднимается по лестнице на второй этаж, и быстро вернулась в холл. Не останавливаясь, вышла на улицу. Через минуту появился Такт.

– Здравствуйте… У нас мало времени. – Такт взял девушку под руку и незаметно вложил ей в ладонь записку. Прочтите – и сразу же уничтожьте; там явка, пароль и некоторые разведданные… – Помолчав немного, прибавил: – Очень волновался за вас… О вашем аресте мне сообщил наш человек из гостиницы. Он же сказал, что произошла ошибка…

– Мне тоже нужно кое-что сообщить вам… Если со мной что случится, передайте Морскому, что повариха из отряда Зайцева – предательница… Ее зовут Шура… Она получила какое-то задание в гестапо…

Простившись с Тактом, Мария вернулась к себе в номер.

Она хотела выехать в Калиште на следующее утро, но ни один автобус не выехал в тот день из города. Можно было бы выбраться пешком, тогда гестапо в тот же день узнало бы о таинственном исчезновении фрейлейн из седьмого номера гостиницы.

Лишь через два дня рейсовым автобусом Мария выехала наконец из города.

СМЕРТЬ «ЧЕРНОЙ ВЕСТНИЦЫ»

В четвертый раз отправились Николай и Ферко к домику лесника, чтобы встретить Марию.

Николай похудел и осунулся за эти три дня. Все в лагере заметили перемену, происшедшую с парнем, и догадывались о ее причине, в которой сам Николай боялся себе признаться. Но образ Марии неотступно преследовал его. Он вспоминал каждое ее слово, каждый жест ее, заново переживал каждый день, проведенный с нею.

И теперь, шагая по знакомой лесной тропинке, он молил судьбу вернуть ему Марию, не отнимать у него единственной любви, так неожиданно встреченной им на далекой, чужой земле…

Лесник уже ждал партизан, сидя на повозке, и без лишних расспросов они двинулись в путь. Каждый в душе хранил надежду: «А вдруг сегодня…»

Снова Николай с Ферко молча лежали в кустарнике, с нетерпением ожидая возвращения лесника. И когда вдали заскрипели колеса, Николай не выдержал – выскочил на дорогу. В повозке рядом со стариком сидела девушка.

– Машенька! – закричал он на весь лес и бросился навстречу. Мария тоже сразу узнала парня, на ходу соскочила с повозки и кинулась к Николаю.

– Машенька!… Жива!… Вернулась! – Николай подхватил девушку на руки, закружился с ней по дороге.

А Мария гладила исхудавшее лицо парня, заглядывала в его сияющие глаза и повторяла:

– Колюшка, милый! Колюшка, милый!

Подбежал Ферко:

– Махно, дай хоть посмотреть на Марию… – и кинулся обнимать их обоих. – Мы уже ждали-ждали!…

– Ты еще скажешь, что скучали без меня? – засмеялась девушка. – Знаю я вас, хитрецов!…

– Махно аппетит из-за тебя потерял, – тараторил Ферко. – Не ест даже кашу с салом!… И курит в землянке целыми ночами…

– А мы его снова выставим из землянки… Пусть на улице смалит свои сигареты…

– Согласен, Машенька, на все согласен, – обрадованно отвечал Николай, не сводя с девушки глаз, в которых сияло счастье…

В тот же вечер в отряд капитана Зайцева был отправлен связной, чтобы сообщить о предательстве Шуры, а радисты передали в Центр новые ценные разведданные.

При аресте у кухарки были обнаружены в кармане таблетки цианистого калия. Она поняла, что отпираться бесполезно и рассказала о задании, которое получила в гестапо – отравить Морского и его офицеров.

В штабе отряда «Вперед» состоялся серьезный разговор. Говорил начальник особого отдела капитан Олевский:

– Товарищи офицеры, случай с предательницей заставляет нас еще раз серьезно задуматься над нашей бдительностью и дисциплиной. Примеров беспечности можно привести немало… Командир отряда самолично уходит на задания, свободно разгуливает от одного отряда к другому… Комиссар и начальник штаба появляются в селах, занятых немцами… С сегодняшнего дня особым приказом запрещается офицерам отряда, командирам рот, групп покидать пределы лагеря без своей группы или специальной охраны. Командира отряда я прошу впредь появляться в лагере только со своим ординарцем…

– Опять ты за свое, капитан, – отозвался со своего места Морской. – Что я – фараон египетский, что ли? Меня же сюда командировали швабов бить, а не себя охранять…

– Олевский прав, командир, – сказал Бобров. – Это не его прихоть, а приказ Центра. И поскольку гестапо прицелилось в твою голову, начальник особого отдела обязан принять решительные меры…

После совещания Олевский вызвал в штабную землянку всех ординарцев и дал им указание неотлучно находиться возле своих командиров. Морского поручено было охранять Владимиру Шатилову. Центр дал этой кандидатуре свое одобрение.

…Владимир Шатилов окончил в 1937 году Балашовский учительский институт. Преподавал физику в школе на станции Аул, Томской железной дороги. В начале сорокового был призван на действительную службу. Прорываясь из окружения под Оршей, попал в плен. Бросили его в минский лагерь, откуда он через несколько дней бежал. Поймали. Избили и втолкнули в барановскую тюрьму. За месяц изучил все ходы и выходы. Подобрал товарищей и бежал. И снова неудача: схватили и отправили в Германию. Сидел в лагере № 4 Цейтхаим, что возле города Мюленберн, на. Эльбе. Но и отсюда он вместе со своим товарищем по каторге Леней Новиковым пытался бежать. Снова поймали, привезли назад. Через месяц опять бежали.

Семьдесят две ночи шли Владимир Шатилов и Леня Новиков по чужим, незнакомым землям. Прошли Германию, Чехию, добрались до Словакии. В Турзовских лесах попали в небольшой партизанский отряд, а потом перешли к Морскому…

В отряде «Вперед» Владимир Шатилов был поочередно командиром группы разведки, командиром взвода, а потом – роты. Его любили товарищи, охотно шли с ним на выполнение заданий.

Теперь ему предстояло стать личным ординарцем Морского.

– Гестапо пытается обезглавить партизанские отряды, – объяснил задачу Олевский, – и мы вынуждены принять меры. Морской много ходит по ротам, отрядам, гарнизонам и селам… Там особенно нужно смотреть да смотреть…

– Понятно, товарищ капитан!…

– Имей в виду, что подполковник часто лезет в пекло, а запретить ты ему не можешь… Тут уж выкручивайся как умеешь, прикрывай его огнем, не пускай…

– Ясно…

– Ну, коль ясно, иди… Приступай к новой службе. Предупреждаю, что будет нелегко…

ОТРЯД ПРОРЫВАЕТСЯ В ГОРЫ

Два дня подряд шел снег: ноябрь принес в эти края морозы и вьюги. Лагерь был завален снегом, и только глубокие тропки между землянками да дымки, вьющиеся над ними, выдавали присутствие в лесу людей.

И летом нелегка жизнь партизан, а зимой она и вовсе стала тяжелой. Землянки не спасали людей от холода, теплой одежды не хватало.

Но никто из партизан и не предполагал, что скоро они будут вспоминать об этих холодных землянках как о самых желанных дворцах…

В середине ноября немцы бросили против отряда полк эсэсовских карателей. Надо было уходить в горы. Владимир Лихачев привел из Калиште проводника – словака лет сорока, одетого в полушубок, теплые сапоги и лохматую серую шапку.

– Я проведу вас на Козий хребет… Поспешим… – сказал проводник.

Смеркалось, когда отряд выступил из лагеря. Шел небольшой снег. Холодный, пронизывающий ветер крутил над землей снежную пыль, заметая следы людей.

Впереди шел проводник, а следом за ним – разведчики Лихачева и дозорные группы Йожефа Жежеры и Василия Хомутовского. Сзади, метрах в пятидесяти, двигалась вся колонна, во главе которой находился штаб. Отряд опустился в глубокую расщелину, когда впереди загремели автоматы, ударили немецкие пулеметы. Как подкошенный, упал проводник.

Разведчики, поддержанные головной заставой, рванулись вперед, чтобы с ходу смять вражескую засаду, но, прижатые огнем, залегли. Справа и впереди заработали немецкие минометы. Вздымая вихри снега, мины рвались почти рядом с партизанами. Малейшая растерянность грозила гибелью.

– Отходить влево! – крикнул Бобров. – Отряд, за мной! Бегом!…

Колонна качнулась в сторону высокого хребта, протянувшегося слева. А в это время Морской выскочил вперед и с автоматом наперевес бросился туда, где под ураганным огнем залегли разведчики Йожефа Жежеры, Владимира Лихачева и бойцы походной заставы под командованием Василия Хомутовского. Шатилов схватил командира за рукав:

– Нельзя, убьют!…

Но Морской бежал, не останавливаясь. Трассирующие пули, подобно светящимся шмелям, неслись навстречу. Владимир не отставал от командира. Вдруг он резко выставил вперед ногу и Морской, споткнувшись, кубарем полетел в снег.

– Перестань дурня валять! – накинулся он на ординарца, вылезая из сугроба.

– Не дай я вам подножку, так вы бы уже на том свете были!

– Ты брось эти штучки!… В инструкции не значится, чтоб командира с ног сбивать. – Вот чудак человек!… – Морской поднял автомат и снова побежал, стреляя на ходу.

– Назад, командир! – поднялся навстречу Лихачев.

Морской приказал разведчикам продержаться еще минут десять и вернулся к колонне. Эсэсовцы наседали. Походная застава пятилась, отбиваясь огнем из автоматов, прикрывая отряд.

Через несколько минут Лихачев подбежал к стоявшим на склоне офицерам:

– Прикрытие отходит. Уходите!

Лихачев приложил к губам ладони и громко заухал, как филин в осеннем лесу. Из тьмы вынырнули разведчики, услышавшие сигнал сбора.

– Отходим!…

…Через два часа после тяжелого перехода по глубокому снегу отряд оказался высоко в горах. Темень была кругом такая, что хоть глаз выколи. Лишь изредка небо, затянутое черными снеговыми тучами, освещалось, то красными, то зелеными вспышками ракет, которые пускали немцы вслед партизанам. Люди, выбиваясь из сил, бредут, утопая по пояс в снегу. Каждые пять минут меняются головные. Они пробивают в сугробах путь, а за ними, по одному, тянется отряд. Уже несколько раз выходили вперед тропить дорогу Морской, Григорьев, Бобров, Олевский…

– Люди выдохлись, командир. Нужен привал… – сказал начальник штаба Морскому.

– Выставляй дозоры и прикажи строить шалаши… Через полчаса десятки наспех сделанных шалашей

затемнели на снегу. Делали их просто: вытаптывали в глубоком снегу яму, накрывали ее еловыми ветками, ими же устилали пол, вход завешивали плащ-палаткой. Хотя это и не была землянка с печкой, но все же какое-то жилище, прикрывающее от ветра и снега. Чтобы люди не замерзли во сне, от шалаша к шалашу ходили часовые и будили всех через каждые полчаса.

* * *

Капитан Олевский лежал в шалаше рядом с Морским, Григорьевым и Бобровым. Пар от дыхания людей клубился в морозном воздухе, смешиваясь с волнами табачного дыма. Но Олевский не замечал холода, леденящая тоска сдавила сердце, не давала заснуть. Он напряженно вслушивался в песню, звенящую в тишине зимнего леса, а перед глазами вставал весь в цветущих майских садах солнечный городок Олевск, сгорбившийся низенький домик, утопающий в зелени деревьев, и маленькая дочурка, бегущая по садовой дорожке ему навстречу.

Капитан застонал, стер с лица холодные капельки пота. Лежавший рядом комиссар толкнул капитана плечом:

– Что с тобой, Сашок?

– Дом вспомнил…

Комиссар промолчал. Только рука его легла на плечо Олевского, как бы давая знать, что рядом друзья, готовые разделить его горе.

Немногие в отряде знали, почему временами задумчив капитан, почему его густые каштановые волосы густо расцвечены сединой, делавшей его молодое лицо суровым и жестким.

Трагедия, которую пережил этот человек, страшна для человеческого сердца. В течение одного вечера гестаповцы арестовали самого Олевского, его жену, двухлетнюю дочурку, отца, мать, сестер и братьев. На следующий день их вместе с другими жителями города повезли на казнь. По дороге Саше и его жене удалось бежать. Остальных живьем закопали гестаповцы недалеко от Олевска. Всех до единого!… Не пожалели ни малолетних детей, ни стариков…

Комиссар прикурил в темноте сигарету, молча подал капитану. Так же молча взял ее Олевский и судорожно затянулся крепким табачным дымом. В это время откинулся полог, и в шалаш протиснулся ординарец подполковника Морского Владимир Шатилов.

– Разведчики задержали какого-то старика, – доложил он. – Говорят, что шел к нам. Странный какой-то: в очках, в шляпе… Пацан уже окрестил его профессором.

– Тягните его сюда, – сказал Морской, поднимаясь со своего ложа и растирая замерзший бок. – Посмотрим, что за профессор. Нам самое время зараз послушать лекцию о климате этого края…

Зажгли коптилку, поставили в углу, недалеко от входа. В шалаш влез пожилой человек: полное, морщинистое лицо, на котором выделялись лохматые седые брови, низко нависшие над тонкими очками в золотой оправе, аккуратно подстриженная острая бородка. На лоб надвинута высокая папаха. На плечах – добротное черное пальто. Ноги обуты в белые фетровые валенки, обшитые снизу черной кожей. Шея укутана шерстяным полосатым шарфом, а руки обтянуты кожаными перчатками на меху.

«Вид действительно профессорский», – подумал про себя Морской.

– Здравствуйте, друзья-товарищи! – каким-то елейным голосом произнес незнакомец. – Примите в свою компанию русского патриота.

– Каким ветром занесло? – хмуро спросил Олевский. – Что вам понадобилось в горах, в такой дали от жилья? И говорите тише, товарищ спит, – кивнул он на Боброва.

– К вам я добирался, товарищи, – зашептал старик. – К своим, значит…

Олевский заметил, что комиссар как-то странно присматривается к пришельцу, прислушивается к его голосу, будто старается что-то вспомнить. Вот он подвинулся ближе к старику, пристально посмотрел на него и, повернувшись к Морскому, сказал:

– Слушай, Миша, я его где-то видел…

– Так ведь Россия-то наша, матушка, велика, – отозвался старик. – Мало ли где свидеться могли…

– А я тебя, сволочь, знаю! – вдруг зло бросил комиссар.

– Откуда ты меня знаешь?… Вроде бы не встречались… – В голосе старика слышались удивление и настороженность.

– В Ромнах, помнишь, меня допрашивал, паразит?…

Три ординарца приподнялись сзади старика, готовые схватить его при малейшем подозрительном движении.

– Я?! Ты что-то путаешь, – проговорил незнакомец, отодвигаясь.

Три ординарца разом положили руки на его плечи, и Шатилов тихо, но убедительно приказал:

– Сиди!

– Ты был начальником полиции, – жестко бросил комиссар. – Помнишь?

– Он врет! – вскрикнул старик, оглядываясь на Олевского и Морского. – Путает меня с кем-то, товарищи, не верьте ему!

– В Ромнах он тоже носил золотые очки, но у него были и запасные, в роговой оправе. Он надевал их на допросах. Может, они и сейчас при нем?…

Ординарцы схватили старика, расстегнули пальто, обыскали. Шатилов вытащил из внутреннего кармана пиджака очки в роговой оправе и подал их комиссару.

– Ну, точно!… Я ж на всю жизнь тебя запомнил…

Да, он не мог ошибиться. Именно этот человек, в роговых очках, допрашивал его тогда, в сорок втором: году, в ромненском гестапо, требовал выдать товарищей по подполью… Размахивал пистолетом, не скупился на зуботычины…

– Расскажи, как ты очутился здесь, Зелинский?

Услышав свою фамилию, старик сник. Несколько минут сидел молча, не отвечая на вопросы. Потом вытащил сигареты, закурил и, будто успокоившись, ответил:

– Когда немцы оставили Ромны, я поехал с ними… Теперь тут, в Банской Бистрице…

– Та-а-ак… – медленно произнес Морской. – Брательников, значит, захотел найти здесь, предатель?! Прикинуться русским патриотом решил?!

– Сам додумался до этого или тебя послал кто? – спросил Олевский. – Ну?!

Зелинский молча курил, видно обдумывал что-то.

– Будешь говорить или шлепнуть тебя без задержки?… Помнишь, как ты говорил мне это на допросах?… Роли поменялись, Зелинский…

– Нет, нет, вы не расстреляете меня… Я скажу… – Старик бросил в снег сигарету, поправил очки. – Сам пришел… Надоело все…

– Ну, ты эти сказки брось, – перебил комиссар. – Не настолько ты глуп, чтобы самому в петлю лезть…

– Откуда ты узнал, что мы именно здесь? – снова задал вопрос Олевский.

– Люди сказали.

– Так и запишем: сказали немцы… Ведь только они знают, где мы: два дня гонялись…

– Расстрелять его, подлюгу, и делу конец! – снова не выдержал Григорьев.

– Не знал я, что ты тут обитаешь, – огрызнулся Зелинский, и в голосе его прозвучала лютая злоба. – Сказали мне, что фамилия комиссара Григорьев. Не рассчитывал, что ты можешь оказаться здесь под другой фамилией… Ну, ничего! Сейчас я тебя, голубчик, тоже на чистую воду выведу… Слышите, партизаны, это вовсе не Григорьев! Это Иль…

– Заткнись! – громыхнул голос Морского, заглушивший Зелинского. – Кто он такой, мы и без тебя знаем!…

– Но он же не Григорьев!

– Нам лучше знать, кто он, – холодно перебил Олевский. – Отвечай на вопросы, или мне надоест тебя спрашивать и я пристрелю тебя, как собаку! Кто послал тебя?

Зелинский обвел взглядом партизан, сидевших вокруг, быстро заговорил:

– Гестапо… Штурмбаннфюрер Скорцени. Он вовсе партизанские отряды своих людей послал… Думаю, что вам лучше сдаться… Гарантирую вам жизнь, если вы сложите оружие. Вас пошлют в лагерь, а там и война кончится… – Зелинский пустил в ход свой последний шанс, еще надеясь на спасение. Ему не удалась попытка поссорить между собой партизан, оклеветать комиссара, который, как он понял, был заброшен сюда под другой фамилией. Теперь он пытался разыграть из себя человека, который может спасти партизан. – Вы окружены со всех сторон полком эсэсовцев… Вам осталось жить до рассвета, если вы не согласитесь на мое предложение…

– С кем ты должен был связаться в отряде? – прервал его речь Олевский.

– Ни с кем…

– Врешь!…

– Ни с кем…

– К кому ты шел?…

– К Морскому… Григорьеву… Боброву… Олевскому…

– Смотри, сколько у тебя адресатов… – усмехнулся Григорьев. – Вот они все перед тобой… Ты доволен?

– Зачем шел? – спросил Олевский.

– Убить вас, уничтожить, бандиты красные!… – рванулся из рук ординарцев Зелинский.

– Вот теперь ты заговорил своим голосом, – усмехнулся комиссар.

– Живыми вам все равно отсюда не выбраться. Не я, так другие убьют вас…

– Руки коротки, не достанете… – Олевский немного помолчал, и, обращаясь к партизанам, сказал: – Итак, товарищи, все ясно. Гестапо продолжает охоту за командным составом партизанских отрядов. Бдительность и еще раз бдительность – вот что для нас сейчас самое главное… А с предателем мы рассчитаемся по заслугам. Расстрелять мерзавца! – Олевский махнул ординарцам рукой: – Увести!…

Под утро отряд снялся со стоянки и форсированным маршем двинулся к Козьему хребту.