Текст книги "На речных берегах"

Автор книги: Леонид Семаго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Малая крачка

К закату шагает лето, едва заметно укорачивая дни-шаги. Тихо и спокойно течет среди скошенных лугов большая река, но маловато в эту пору птиц на ее берегах и воде. Бирюзовыми самородками дремлют на крутобоких стогах сизоворонки. Одинокими сторожами стоят на песчаных косах серые цапли. Докармливая последних птенцов, вьются около берегового обрыва, пробитого рядами норок, несколько ласточек-береговушек. К полудню небо над рекой и равниной становится белесым. Проплывет в нем, не шевеля крыльями, коршун, пронесутся на водопой стремительные горлицы, и снова – никого.

Но внезапно, как безмолвное видение, из дымки возникает пара изящных, светлых птиц, похожих на маленьких чаек. Неторопливо взмахивая острыми крыльями, пролетают они над речным коленом и словно растворяются в нагретом воздухе, не долетев до поворота. Значит, двинулась птица с гнездовых мест. И чуть ли не раньше всех покидают реки Русской равнины малые крачки. Последними, почти на пороге лета, возвратились они с вечно теплых берегов Индийского океана, первыми улетают обратно.

Птицы в семейных парах в дни пребывания на родине неразлучны и сохраняют супружескую привязанность на перелете. До появления птенцов самец относится с трогательной заботливостью к самке. Он ловит для нее рыбешек в пути, он кормит ее все три недели насиживания, хотя насиживает и сам. Это кормление похоже на ухаживание, в котором никогда не бывает назойливости. Прилетев с добычей, самец опускается в сторонке от самки и почтительно и терпеливо ждет, пока она подойдет и возьмет подношение.

У малых крачек нет синхронности в сроках прилета, постройки гнезд, откладки яиц, появления птенцов, отлета, свойственной большинству колониальных птиц, и даже в маленьком, в десяток пар, поселении могут одновременно быть и птенцы, и еще не насиженные яйца. Дело в том, что малые крачки – колониальные, а не стайные птицы, и лишь на короткий гнездовой период объединяются они с другими пернатыми – обитателями речных и морских пляжей. Весной в поисках подходящего места пара может с кратковременными остановками осмотреть за день несколько сот километров берега и, если не отыщет своих, может остаться в колонии речных крачек или основать новое поселение, где через день, через неделю появятся другие пары. Понемногу соберется в начале лета небольшая колония, в которую под защиту смелых крачек подселятся еще зуйки. Так что выбор пристанища у малых крачек довольно случаен, и они могут ныне поселиться там, где их не видели десятилетиями, а потом снова исчезнуть на годы. Правда, разнобой в сроках гнездования бывает и по иной причине: после сильных дождей река затопляет косы, вода губит кладки, ветер заносит песком отложенные яйца, и тогда надо все начинать сначала.

Ямку, в которой лежат яйца, пожалуй, можно назвать гнездом, потому что крачки не только выкапывают углубления на едва заметных возвышениях пляжа, но и устилают их дно обломками раковин, камешками, кусочками камышинок – всем, что можно собрать поблизости. Это немного маскирует яйца, а кроме того, на сыром месте немного предохраняет их от соприкосновения с мокрым песком, на сухом – от погружения в песок. Во время недолгих отлучек наседки, когда она по своей воле или по тревоге покидает гнездо, эту ямку может чуть замести песком, и птица, возвратясь, непременно выбросит лапками несколько щепоток. А так как лежит она на яйцах всегда клювом на ветер, то ямка в течение дня несколько смещается, потому что маленькие вихри выдувают песчинки из-под груди наседки. И время от времени крачка подкладывает себе под бока мелкие камешки, ракушечки, до которых может дотянуться клювом, не вставая. Но иногда поднимается, отходя мелкими шажками от ямки, подбирает подходящие кусочки и, не поворачиваясь корпусом, бросает их через плечо в гнездо. Она продолжает подбирать и бросать в сторону гнезда щепочки и осколки, даже отойдя от ямки на метр или дальше, как заведенная, совершая работу вроде впустую. Но в следующий раз те же кусочки перекинет поближе, а потом и лежа до них дотянется.

Ямка – место для яиц, и птенцы покидают ее, едва умея ходить. Родители выводят их за границу поселения, чтобы не слонялись между чужими гнездами, не выпрашивали корм у соседей. Их пуховый наряд, как и скорлупа яиц, едва различим на фоне песка, засоренного мелким речным боем. Затаившегося птенца можно заметить лишь по солнечной искорке в прищуренном глазу. Затаивается он так сильно, что кажется, будто жизнь покинула маленькое тельце: птенца можно брать в руки, перекладывать с места на место, и он не вздрогнет, не шевельнется, не моргнет, пока не услышит разрешающе-призывный голос отца или матери, принесших корм. Маленькие птенцы довольно умеренны в еде, но, подрастая, становятся ненасытными и торопливо-жадными: стремясь вырвать рыбешку из клюва родителя, нередко роняют ее на песок, и тогда взрослой птице приходится снова лететь к воде, чтобы смыть с малявки прилипшие песчинки.

Рыба – основная, а на хорошем рыбном месте – и единственная добыча малых крачек. Поэтому селятся они неподалеку от тех спокойных и чистых мелководий, где собирается много рыбьей молоди, у тех маленьких лагун и луж, в которых эта молодь, нередко лишенная возможности уйти в реку, бывает обречена на гибель от высыхания летом или от вымерзания зимой. На реках частой добычей бывает уклейка, красноперка, плотва, колюшка, то есть рыба не только малоценная, но и сорная, приносящая рыбному хозяйству немало неприятностей.

Охотничий прием у малой крачки один: зависнув над водой, наметить жертву и, сложив крылья, отвесно, как пика, упасть на нее. В безветрие промахи редки, но волнение и рябь искажают прицельность, и тогда вода выбрасывает крачку ни с чем. Идеальны условия охоты в штиль, когда птица схватывает рыбешку у самой поверхности в одно неуловимое касание кончиком клюва, как будто комарика снимает с зеркала. Даже следа на воде не остается. При очень сильном ветре ей приходится ловить насекомых на берегах, но эта охота никогда не может заменить рыбную ловлю.

Наблюдая охоту малых крачек или их воздушные игры, нападение на врага или крейсерский полет, трудно представить, что есть еще и другие птицы, так же властвующие над воздухом и пространством, как они. Для малых крачек не существует нелетной погоды, так легок и управляем их полет при любом ветре, и кажется, что не они борются со штормом, а шторм с ними, безуспешно стараясь заставить хотя бы одну птицу сдаться и опуститься на землю. Крачка мгновенно набирает предельную скорость и может мгновенно погасить ее и остановиться в любой точке траектории. Крылья ее то развернуты на всю длину, то их узкие концы отогнуты почти под прямым углом назад, и тогда размеренные резкие взмахи придают полету некую лихость и полное пренебрежение к стихии.

Однако, позволив достичь совершенства в полете, природа очень мало сделала для того, чтобы птица могла ходить и плавать. Маленькие пуховички – довольно проворные ходоки, но по мере роста крыльев их ноги как бы останавливаются в развитии, и у взрослых птиц они по-прежнему малы и слабы. Крачка может стоять на них, как на тонких подпорках, не меняя положения тела относительно поверхности, на которой находится, а походка ее столь неуклюжа, как будто каждый шаг птица делает впервые. Не ходит, а неуверенно переступает коротенькими шажками, опасаясь споткнуться о камешек или веточку. К траве и близко не подходит. Всей ходьбы у каждой – несколько шагов в день, когда партнеры сменяют на гнезде друг друга, когда самец кормит самку, когда заползет на пляж случайный ужачок.

Однажды я был свидетелем, как маленькая змея ползла через колонию крачек и зуйков к воде. Куликов ее появление не заинтересовало, но у крачек вызвало всеобщее любопытство. Все ненасиживающие птицы молча семенили за ужачком до самой воды. Когда он проползал мимо насиживающей крачки, та тоже с любопытством проводила его взглядом. Но никто не проявил ни страха, ни агрессивности.

Крачки прекрасно разбираются, кто и когда опасен для них. Маленькую змею они не приняли за врага. Зато самая дерзкая ворона не осмелится в одиночку приблизиться к поселению маленьких птиц, каждая из которых вдесятеро легче ее. Наседки относятся к близости вороны довольно спокойно, как будто не замечают ее. Однако если ворону обнаруживает тот, у кого уже есть птенцы, он молча бросается на нее с такой стремительностью, что ворона, бродившая в стороне от колонии и может быть не помышлявшая поживиться, удирает будто от выстрела. Наверное, живущие по соседству с крачками вороны имеют представление о силе удара идеально заточенного клюва живой стрелы и знают, что если она бьет, то попадает точно в цель. Поэтому только в присутствии человека, спугивающего крачек с гнезд, удаются воронам разбойничьи налеты на колонии.

Хотя лапки малой крачки с перепонками, и плавать она, наверное, может, назвать ее водоплавающей птицей нельзя. Живет около воды, добычу ловит в воде, безбоязненно окунаясь в нее с разлета, но никогда в свободные минуты эта птица не опускается на воду отдохнуть, искупаться, поплавать. В жару для специального купания выбирает самое мелкое место, как воробей, чтобы чувствовать под собой твердое дно, и плещется на нем, приседая, отряхиваясь, поднимая фонтанчики брызг. Плеснет небольшая речная волна, отрывая птицу от опоры – и она сразу поднимается в воздух.

Тихие минуты на пляже выдаются редко. Нормальная жизнь колонии постоянно озвучена голосами ее обитателей, то тревожно-частыми, то успокаивающими, то возмущенными. При малейшей тревоге взлетают все. Крачка – птица видная, и наседке нельзя оставаться на гнезде. На поиск яиц нужно время, но крачки этого никому не позволят: у них, кроме клювов, есть еще одно средство против крупных врагов: они очень точно обстреливают с воздуха крупными каплями помета того, кто забредет в колонию даже случайно. В спокойные же минуты наседки успевают и подремать немного. Свободные птицы или молча стоят неподалеку от гнезд, или играют над пляжем. Поднявшись вертикально вверх, зигзагами, обгоняя друг друга, бросаются они к земле, останавливая падение в нескольких сантиметрах от нее. Поиграв, охотятся или предлагают партнеру посидеть на гнезде вместо себя.

У озера Чистого

Еще и сейчас в хоженых и перехоженых вдоль и поперек пригородных лесах находятся уголки, где жизнь четвероногих, безногих, пернатых и прочих обитателей течет так же спокойно, как в заповеднике. И защищает их от нашествий, которым подвергаются грибные, ягодные и просто живописные места, только то, что оттуда нечего унести. В Усманском бору, совсем рядом с оживленной дорогой, отражая стоящие вокруг сосны да плывущие над ними облака, притаилось такое полуозерцо-полуболотце Чистое. В нем нет родников, и поэтому вода бывает только после хороших, многоснежных зим. По краям окружено оно кольцом столетних осоковых кочек, а середина всегда чиста: никакой болотной или водяной травы, даже ряски нет на ней.

Сюда никто не ходит потому, что даже в грибное лето не собрать тут и десятка суховатых желтых сыроежек, даже в ягодный год не нарвать горстки земляники. Ни цветов здесь, ни лекарственных трав, и косить, кроме осоки, нечего. Почему-то не приживаются в озерце карасики, которыми кишат соседние озера и бобровые пруды. И на отдых никого не манит озерцо, потому что хоть и чиста его вода, да не подойти к ней. Здесь чаще, чем в самых глухих местах, оставляют зайчихи зайчат. На кочках безбоязненно греются черноспинные черепахи и желтоголовые ужи. Здесь даже лягушки непуганые. А у трухлявой колоды спокойно высиживает утят чирок-трескунок.

Находка утиного гнезда никогда не обещает интересных наблюдений и часто вызывает чувство невольной вины перед птицей: прежде чем спугнутая наседка возвратится к яйцам, их успевает заметить ворона. И лишь раз я встретил утку трескунка, которая без видимого испуга или волнения позволяла чуть ли не вплотную подойти к ней, словно была домашней птицей, на время покинувшей птичий двор, чтобы в уединении вывести своих первых утят.

Утка, должно быть, привыкла к тому, что я каждый день приходил к ее гнезду и, тихо присев на конец колоды, следил за жизнью ее соседей, записывал, а краем глаза смотрел на нее. Однако при мне она не только не пошевелилась ни разу, но, кажется, даже не мигнула. Через неделю после первой встречи птица, может быть, поверила в мои намерения, а может быть, понадеялась на свою «шапку-невидимку», и я сидел уже так близко, что она могла бы потянуть клювом шнурок ботинка.

Утиная «шапка-невидимка» спасала наседку не только от простачков. В лесу есть глаза, которые видят все. Но эта уточка сумела высидеть и увести к воде утят из-под самого носа тетеревятника, который истребил всех своих пернатых соседей прямо на гнездах. А ее собственного селезня он схватил, когда тот ждал на воде последнего свидания. Она покидала яйца вечером, когда хищник-птицелов засыпал или уже спал, и возвращалась с кормежки, когда тот еще не просыпался. Днем ее мог выдать только блеск открытых глаз. Но разве будет ястреб приглядываться к каждой сверкающей в лесу искорке? Невысыхающими слезами блестят на зеленых сосновых шишках прозрачные капельки живицы, густая роса держится на траве чуть ли не до полудня, отражают солнце синие, черные и зеленые спинки жуков.

В сумерки уточка вставала с гнезда, аккуратно прикрывала яйца пухом. Ночи были теплы, и темный пух спасал их не столько от малой прохлады, сколько при полной луне от чужого глаза. Каждый вечер по тропинке, чуть ли не рядом с гнездом, пробегала лиса, но ни разу острый лисий взгляд не отличил пуховый покров от травы и листьев, ни разу тонкий нюх не уловил птичий запах. Черноглазая неясыть, жившая неподалеку, наверное, знала, где лежат яйца, но они интересовали сову не больше, чем сухие шишки, а маленький чирок был чуть великоват, чтобы принимать его за летнюю добычу.

Первое из девяти яиц было положено в ямку, устланную сухими листьями, второе и остальные – на те же листья, а пуховая постель была сделана тогда, когда уточка начала насиживать. Ни греть, ни беречь тепло каждого снесенного яйца, пока не будут уложены все, нельзя: утята должны появиться на свет и уйти из гнезда все вместе.

В конце апреля – начале мая утка делает на земле гнездо-ямку, выкладывая ее сыроватыми, мягкими листьями прошлогоднего опада. Каждое утро она безошибочно находит эту ямку и оставляет в ней по свежему яйцу, прикрывая на время своей отлучки всю кладку тем же материалом. В это время не бывает теплых дождей, по ночам в низинках и на открытых местах ложится иней, обжигая до черноты молодую листву ясеней, но утка не лежит на гнезде дольше, чем требуется для откладки яйца. Однажды в ненастный, дождливый день я специально отправился посмотреть: может быть, утка если и не греет, то хотя бы прикрывает яйца от холодного дождя? Нет. Утки не было, а под мокрыми листьями лежали шесть мокрых, холодных яиц. Но через четыре недели с этой уточкой плавали на бобровом пруду девять бодрых утят-близнецов.

Удивительно и необъяснимо в жизни этой водоплавающей птицы то, что самка нередко устраивает гнездо не просто в стороне от воды, на которую потом приведет утят, а далеко от нее – за один-два километра. И все это расстояние утята, конечно, прошагают пешком. Может быть, не за один прием, но дойдут до воды и смело бросятся в нее, будто оставили ее только что. И весной, и летом трескунки редко встречаются на большой воде, их скорее можно увидеть в луже, где и лягушкам тесновато, будто выбирают водоемчик по своему росту, своему званию.

Когда появились птенцы, уточка словно перестала узнавать меня и от ее доверия ко мне не осталось и следа. Теперь удавалось наблюдать за семьей, лишь прячась за стволами самых дальних деревьев, но утка каким-то образом замечала меня и быстренько уводила пуховичков на берег, где они отсиживались под сухой сосновой веткой.

Трескунки, кажется, самые спокойные среди мелкой и крупной утиной родни. Самка с утятами, застигнутая внезапно на воде, никогда не будет устраивать такого шумного «представления», как кряква. Завидев человека, она не мечется по озеру, не хлопает крыльями, притворяясь калекой, не поднимает фонтаны брызг, а, дав утятам короткий, негромкий приказ, плывет с ними к берегу так быстро, как только могут поспевать за ней, не отставая, птенцы. Проворно, без паники и суматохи, выскакивают пуховички на бережок, и ни травинка не шелохнется там, где скрылись.

Взрослые трескунки там, где им не грозит стрельба, довольно доверчивы к человеку и подпускают его к себе так близко, что можно различить даже мелкий рисунок их наряда. Сизокрылый селезень, плавая рядом с уточкой, смотрит на человека больше с любопытством, нежели с опаской, издавая негромкое и приятное на слух покрякивание – потрескивание, напоминающее звук редких зубьев крупной расчески, если по ним ногтем провести.

Среди птиц своего роста трескунки – отменные быстролеты. Особое впечатление производит крутой спуск стаи с большой высоты к воде. Он неожиданен, стремителен и шумен. Перекрещивающимися зигзагами пикируют чирки к воде, гася скорость падения у самой ее поверхности, а потом проносятся бреющим полетом от берега до берега, как бы выясняя, не опасно ли тут остановиться на отдых и кормежку. Такие стайки не в пример весенним парочкам очень осторожны и, заметив что-то подозрительное для себя, уносятся прочь, полого набирая прежнюю высоту.

Речная крачка

Дон – спокойная река. Неторопливо и ровно его течение. Однако ни на миг не прекращает свою работу речная струя, намывая мели и перекаты. Обозначая судовой ход, стоят на реке белые и красные бакены, и почти на каждом, где в одиночку, где парами, сидят светло-пепельные красноклювые птицы, с коротенькими не по росту, красными ножками, в плоских черных «шапочках». Последние дни живут на Дону речные крачки.

Тянет с верховья легкий ветерок, чуть рябя воду, и все как одна сидят крачки клювами ему навстречу, словно всматриваясь в речную даль: а не покажется ли из-за поворота попутный кораблик, с которым им в одну сторону? Но пуста ширь полуденной реки, и, ничего не дождавшись, то одна, то сразу несколько взлетают с бакенов длиннокрылые птицы.

Легким, реющим полетом то у берега, то над самым стрежнем летит над водой крачка, размеренно взмахивая чуть согнутыми, узкими крыльями. Вдруг, будто наткнувшись на невидимую, упругую преграду, она почти останавливается в воздухе и, не успев как следует сложить крылья, падает в воду. Но едва всплеснула и раздалась под птичьей грудью вода, как снова всего одним взмахом крыльев подняла крачка себя в воздух, а в остром клюве последний раз трепыхнулась серебристая рыбешка. Проглотив на лету живую добычу, она летит к ближайшему бакену, садится на его фонарь и снова, как изваяние, замирает в позе ожидания.

Поисковый полет крачки легок и нетороплив, высота его пять-шесть метров. На такой скорости с небольшой высоты птица успевает заметить и без промаха броситься на самую проворную рыбешку. Точность броска такова, что ее можно сравнить только с меткостью стрелка, который с такого же расстояния, не прицеливаясь, может послать пулю в пулю.

Свою привычную добычу крачки узнают и в воздухе, ловко схватывая подброшенную кверху рыбешку. На одесских лиманах они первыми встречают рыбацкие шаланды с тюлькой, и при разгрузке улова что-нибудь обязательно перепадает и им. А частенько кто-то из рыбаков, зачерпнув полную пригоршню серебристых рыбешек, подбрасывает их в воздух, в гущу стаи реющих птиц. И сколько бы ни взлетело рыбешек, ни одна не упадет назад, в воду: всех успевают подхватить крачки. Всегда восхищает не цирковая ловкость птиц, а совершенное искусство их полета. Кажется, что, бросаясь к угощению, десятки птиц, мешая друг другу, вот-вот столкнутся в воздухе. Но этого не происходит. И в полный штиль, и в свежий ветер ни одна не заденет крылом о чужое крыло. За четыре-пять секунд каждая успевает схватить одну или две тюльки, тут же проглотить или унести к гнезду, и все это без жадной суетливости, без ссоры, без применения силы. Правда, не без крика, в котором, однако, не слышно ни угрозы, ни досады.

Летом, когда пустеют гнездовые колонии, когда заканчиваются родительские заботы и молодняк отрабатывает мастерство охоты, удается увидеть воздушную забаву крачек. На вечерней заре, когда птицы сыты, одна из них, поймав последнюю рыбешку, особым криком подзывает остальных. Не переставая кричать, она поднимается все выше и выше над рекой и летит, то выпуская добычу из клюва, то снова подхватывая ее или уступая тем, кто принял приглашение к игре. Зеркальным блеском сверкает в лучах низкого солнца серебристая уклейка среди реющих птиц, улетающих все дальше. И уже тают в белесо-голубой дымке светлые птичьи силуэты, а сверкающая искорка все мелькает в том месте, откуда доносятся голоса играющих с ней крачек.

Не любят речные крачки заросшие речные плесы. Степные или пойменные полуозера-полуболота тоже не для них. Для охоты им нужна чистая вода. Поэтому весной прилетают позже всех околоводных птиц, когда окончательно очистится от вешней мути речная струя, когда прогреется вода и поднимется к поверхности охотящаяся на мошек уклея. Поэтому не спешат речные крачки с отлетом в августе, когда улетают уже белокрылые и черные крачки. Покинув гнездовые места, они бродяжничают по речным долинам, залетают на степные пруды, где в неисчислимом множестве живут серебряные карасики-маломерки. Их не пугают выстрелы первой охоты. Но не заметно у птичьих пар проявлений прежних отношений, хотя и сидят часто бок о бок то на бакене, то на торчащей из воды коряжке или голой кочке, а по внешности не узнать ни среди сидящих, ни в полете, где самец, где самка: одинаковы они, как две капли воды.