Текст книги "На речных берегах"

Автор книги: Леонид Семаго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

На майском лугу

Весна раскрашивает речные долины и берега степных озер в два цвета: зеленый и желтый. Сначала, еще в апреле, пушистыми цыплячьими сережками одеваются ивняки. Потом по остаткам разливов выставляет свои роскошные желтые букеты водяной первоцвет калужница. Следом по зеленому ковру рассыпает солнечные блестки чистяк. За ним, уже приподняв соцветия повыше, зацветают крупка, сурепка, лютик. И не только у воды господствуют два весенних цвета: вдоль всех дорог тянутся желто-зеленые ленты одуванчиков.

Но сколько бы ни было вокруг цветочной желтизны, нельзя не заметить на лугу или дорожной обочине желтогрудую изящную птицу, которая то раскачивается, балансируя длинным хвостиком, на кончике прутика или сухой травинки, то семенит по просыхающей тропке, то с писком преследует пролетающего мимо луня. По полету, манере бегать и качать хвостом в ней угадывается родственница белой трясогузки. Но у той черно-бело-серой птички-ледоломки известность не меньше, чем у скворца. Даже кто не видел ее ни разу, знает, что она – вестник ледохода: когда зазмеятся, обозначая речное русло, закраины, появляется на берегах белая трясогузка.

Наверное, могла бы день в день с ней прилетать и ее желтая сестра, плиска, или желтая трясогузка. Но рано прилететь – значит и гнездиться раньше надо, а места нет. Белая совьет гнездо и под крышей сарая, и в поленнице, и под береговой дерниной, желтая устраивает его только на земле, в траве. Поэтому она и появляется на донских, воронежских и усманских лугах к тому времени, когда уходит с них полая вода.

Первыми возвращаются самцы. Они занимают участки и ждут прилета самок, которые прибывают не раньше, чем через две недели. Ни один не покидает даже на несколько минут место, которое выбрал и, может быть, отстоял от притязаний других самцов. У каждого две-три кочки и два-три кустика, с которых он день-деньской выкрикивает односложный и однообразный призыв: только бы не пролетела мимо. И кажется, что от этого беспрестанного повторения чуть осип птичий голосок. Самец то и дело запрокидывает голову в голубоватой шапочке, и из приоткрытого клюва раздается какой-то простуженный писк.

Время от времени он невысоко взлетает, часто трепеща крыльями, опускается на другой кустик, и снова звучит призыв. Он хозяин своего участка и старается быть на нем заметнее. Но, владея территорией, он уже лишен возможности выбора: какая прилетит, с той и будет выводить птенцов.

И вот в одно утро, солнечное или пасмурное, словно исчезает с луга беспокойная птица-цветок. Став семьянином, самец ведет себя совсем иначе: ходит в траве чуть поодаль самки, пушится, веером разворачивает черный с белой каймой хвост, что-то щебечет неразборчивое, журчит по-жавороночьи. Своим поведением он выказывает вовсе не восторг, а скорее робость и смущение. Теперь он смело бросается на ворону, гоня ее прочь, хотя еще за день до прилета самки не обращал на черносерую разбойницу никакого внимания.

Самку заметить труднее. Рисунок наряда у нее такой же, как у самца, но краски тусклее. Зато нет на речных берегах, озерах и болотах птицы стройнее и изящнее. Став хозяйкой участка, запомнив его границы, она, не мешкая, берется за строительство гнезда, будто и не было дороги в шесть или восемь тысяч километров, не было на ней ветров, дождей, туманов и других испытаний. Ловкая, энергичная, свежая, ладная, перышко к перышку, деловито ходит она, собирая сухие травинки. Ноша не тяжела. Наверное, вся постройка весит меньше птицы, но сколько раз приходится прошагать с этой ношей, обходя то кустик одуванчика, то осоковую кочку, сколько раз перепорхнуть с места на место, чтобы выбрать что-то пригодное для гнезда. Особых требований к материалу нет, но собирать его рядом с гнездом рискованно. Может заметить чужой глаз: сорока, кукушка, ворона и даже жулан. Таким никак нельзя показывать, где будут лежать яйца и птенцы. Когда кто-то из возможных врагов появляется поблизости, самка бросает все, что собрала, и, не проявляя видимого беспокойства, ведет себя, как птица, у которой нет никаких забот. Ворону обмануть удается, кукушку – нет.

Даже после начала строительства гнезда самец не может быть уверен, что с семьей у него все устроилось. По какой-то причине надолго задержались, а может быть, стороной пролетели другие самки. Тогда остальные самцы, оставив безнадежное ожидание, кто пешком, кто лётом подбираются к участку счастливца, и хотя драк и серьезных стычек не бывает, ему приходится туговато, чтобы удержать границы. Самцы-неудачники, помыкавшись у реки, объединяются в холостяцкие компании и кочуют, где придется. В конце весны их можно встретить даже в сухой, начинающей выгорать безводной степи. В такие кочевые группы нередко собираются самцы двух-трех подвидов и даже видов. В них можно обнаружить птиц из Заволжья, Причерноморья, с Русской равнины. Вместе с желтыми трясогузками иногда бродяжничают и белые.

У самца-хозяина спустя несколько дней после начала насиживания самкой яиц гаснет агрессивность к тем сородичам, которые случайно или намеренно вторгаются на его семейный участок. Правда, и характер намеренного вторжения становится иным.

Чтобы такая ситуация стала понятнее, стоит упомянуть о том, что желтые трясогузки очень привязаны к местам гнездовий и, видимо, не способны изменять этой привязанности. Когда долины рек становятся водохранилищами, трясогузки впадают в такое отчаяние, что безуспешно пытаются обосноваться на лесных полянах и даже на городских газонах.

Луговые поселения этих птиц бывают столь плотными, что создается видимость разрозненных колоний. Несколько пар, избрав большой участок, занимают на нем маленькие семейные участки, а обширные пространства луга остаются свободными. Эти места и число птиц, гнездящихся на них из года в год, долгое время могут сохраняться довольно постоянными. Такая мозаичность в условиях однородной среды – явление вовсе не исключительное в животном мире, но она создает то впечатление необыкновенного обилия, то полного отсутствия.

В таких поселениях семейные пары не отличаются особой строгостью в охране границ, которая при чрезвычайных обстоятельствах может быть снята.

Май 1979 года на верхнем и среднем Дону был необычно жарким и сухим. Реки, пруды и озера, конечно, не иссякли, но степные лиманы, верховые болотца, полевые лужи снеговой воды, державшиеся в обычные годы до середины лета, высыхали на глазах. Ночами скакали от них лягушки, утки пешком уводили утят к большой воде. В придорожной низине, где когда-то брали грунт на подстилку разбитого полотна дороги, в двух ямах вода оставалась долго. И обе эти ямы оказались в границах владения одной пары желтых трясогузок. А всего вокруг той низины гнездилось еще пар пятнадцать, которых не столько мучила жажда, сколько тянуло искупаться в полуденный зной.

Кто и как первым решился нарушить границу, неизвестно, но сюда стали слетаться ежедневно все ближние соседи и самые дальние поселенцы. Самки-наседки купались быстро, выходя из воды, не отряхивались, а сразу летели к гнездам, чтобы успеть лечь на яйца мокрым пером. Самцы же уделяли удовольствию столько времени, сколько хотели. Они плескались, расстилая широким веером по воде белокаемчатые хвосты, чистились на бережку и плюхались снова. Сам хозяин неторопливо семенил у края травяных зарослей, как бы присматривая, чтобы гости, кроме купания, ничем больше не увлекались, мух, гусениц, улиточек не ловили. В их присутствии он и близко к воде не подходил, хотя зной допекал и его.

Когда трясогузкам приходится сообща прогонять своего главного врага – болотного луня, межсемейные отношения отходят на второй план. Если же, спровадив луня, трясогузки не спешат возвращаться на свои территории, хозяин последнего участка, над которым оборвалась погоня, поторапливает ее участников, чтобы улетали поскорее. Так же бывает при появлении кукушки. Все самцы слетаются на тот участок, где опустилась их обидчица, голосом выражая свою неприязнь к ней. Сюда прилетают даже те, кого сигнал тревоги застал за поиском корма для птенцов и кому, стало быть, этот визит ничем не грозит. Они тоже сидят вместе со всеми и, держа гусениц в клювах, тревожно попискивают. Улетела кукушка (чаще всего это бывает самец), и тут же хозяин как бы заявляет всем доброхотам: «Теперь разлетайтесь поживее!».

Четыре с половиной недели длится у желтых трясогузок период от откладки первого яйца до выхода из гнезда птенцов. Видимо, так же, пешком, они оставляют и гнездовой участок. Самка сразу принимается за строительство второго гнезда, но увидеть ее за этим занятием еще труднее, чем весной: поднялись во весь рост луговые травы. Она выбирает новое место подальше от первого, вокруг которого за время кормления выводка была выловлена значительная часть добычи.

Со второй кладкой, со вторым выводком многих трясогузок, за исключением тех, что гнездятся на мокрых огородах да на заповедных лугах, настигает беда. В середине июня начинается в поймах сенокос. И не имеет значения, чем, жатками или косами, будет скошена трава. Трясогузки разом лишаются травяной защиты, а многие гнезда остаются погребенными под толстыми, тяжелыми валками. Это – ежегодная катастрофа. Слетаются на луга вороны, грачи, сороки и, расхаживая по коротенькой стерне, легко находят то, что было скрыто в траве, завершая разорение гнезд.

На верхнем Дону, на его притоках, как большая редкость, стала гнездиться похожая на желтую трясогузку желтоголовая, граница ареала которой находится восточнее. Птицы обоих видов имеют сходство облика, гнездятся в одних и тех же местах. Гнезда их неразличимы: одинаков материал, сроки постройки, расположение. Однако самцы желтоголовой трясогузки с момента прилета ведут себя несколько неуверенно, как будто не знают, оставаться им на занятом месте или нет. Их спокойное патрулирование участка больше похоже на обыкновенную остановку в пути. Создается впечатление, что они стараются поменьше быть на виду, тогда как желтые часами не устают выкрикивать о приобретении участка в ожидании самок.

Удивительна способность желтоголовых отыскивать друг друга на огромных пространствах: что ни весна, все дальше на запад и юго-запад летят самцы-одиночки, и к ним обязательно прилетают самки. Оседают не только в речных долинах, но и на водоразделах, в междуречьях на выходах верховодки, у истоков ключей, на сырых днищах степных балок, по берегам озер, в придорожных выемках.

Мне удалось пронаблюдать за ходом постройки гнезд самками обоих видов, и я не заметил разницы в их действиях, только у желтоголовых все совершается чуть раньше: и прилет, и строительство.

Желтоголовая трясогузка начала сооружать гнездо на непросохшей луговине, когда трава была еще низка и редка. Она нашла неглубокую ямку, над которой простер длинные листья зацветающий одуванчик, и стала без спешки носить и укладывать в нее сухие былинки и корешки. Большую часть материала приносила пешком, перелетала с ним лишь с дальних уголков.

С усердием, с удивительной для ее роста неутомимостью выдергивала она из влажной земли прошлогодние корешки, выискивала среди прошлогодней ветоши коровьи и собачьи шерстинки, старательно выкладывая и оплетая ими стенки и лоток гнезда. Такой материал не боится сырости, и хотя гнезду предназначено служить не более месяца, оно всегда должно оставаться сухим после дождей, не впитывать влагу земли и росу, хранить живое тепло и не превращаться преждевременно в мокрую, подгнивающую подстилку. На поиск материала времени ушло в несколько раз больше, чем на его укладку.

Самец все время, пока самка строила, прятался поблизости, вмиг оказываясь рядом с ней при любой кажущейся опасности. Короткие перерывы в работе самка устраивала лишь для кормежки, и совсем прекращала ее, если поблизости летал лунь. Но к серой вороне желтоголовые трясогузки относились совсем иначе, чем желтые, как будто не знали ее.

Когда у меня уже не было сомнений, что теперь я буду знать гнездовую жизнь желтоголовых до конца (а такая уверенность почти всегда преждевременна), самка, не отложив в готовое гнездо ни одного яйца, неожиданно исчезла вместе с самцом.

Случилось это в той низинке, куда на участок пары желтых трясогузок прилетали пить и купаться другие птицы: скворцы, овсянки, славки. Был в этой пестрой компании и желтоголовый самец, который так таинственно исчез вместе с самкой. Появляясь на участке желтого, он держал себя до того смело, что выглядел хозяином и решительно бросался на желтого, отгоняя его прочь от воды. В присутствии желтоголового настоящий хозяин только в траве прятался, не смея показаться на открытом месте. Он боялся желтоголового, хотя тот не был ни крупнее, ни сильнее, терпел какое-то унижение на глазах десятка сородичей.

Дело, как мне кажется, было вот в чем. Оба самца заняли одну территорию. Без помех выстроила желтоголовая самка гнездо неподалеку от того куста, на котором пищал желтый, не встречая никаких противодействий с его стороны. Между парой и желтым был мир. Но когда прилетела самка желтого, она стала строить свое гнездо всего в полутора шагах от уже готового гнезда соседей. Не было никакого проявления враждебности друг к другу, но желтоголовые перелетели в тот же день на дальний край болота, где мне не удалось найти их нового гнезда. Возможно, из-за этого желтоголовый затаил неприязнь к тому, с кем мирно поселился рядом вначале, а потом не упустил случая отомстить ему.

Малый зуек

Раз в несколько лет после доброй, многоснежной зимы, но не при ранней весне Дон устраивает своему руслу большую чистку. На этот раз верховая вода прибывала с такой стремительностью, что даже старожилы сомневались, разгуливалась ли прежде стихия с такой мощью. По узкой долине, набирая с каждой минутой силу и скорость, мчался мутный поток. И сначала останавливались, а потом поворачивали вспять правые и левые притоки большой реки. Донские льдины неслись по ним вверх с той же скоростью, как и по собственному руслу. Река промывала свои ямы, сносила перекаты и, уходя, рождала новые острова, обнажала на крутых коленах длинные песчаные косы с мелким, перетертым ракушечником, отглаженными камешками и черной крошкой мореного дерева.

На рыбацких местах становились косы пристанищем рыбаков-горожан, на другие пригоняли к дневной дойке стада, а большинство прекрасных чистых пляжей оставались до ледостава птичьими владениями. В жару сюда прилетали купаться коршуны. Днем деловито расхаживали вороны. Стояли у заплеска красноногие чайки. Парочки горлиц летели не только напиться, но и набрать порцию песка. Трясогузки, утки, цапли, крачки, перевозчики и песочники жили здесь, отдыхали, кормились. Кое-где пробовали гнездиться щеголеватые кулики-сороки.

Самыми постоянными обитателями береговых песков были малые зуйки, ладные, быстроногие кулички равнинных рек. Они появлялись в последние дни апреля или в начале мая, но не ранее чем Дон возвращался в свое ложе, а солнце и ветер быстро подсушивали песок на низких гребнях кос. Потом и человек стал помогать птицам-песколюбам, расширяя их жизненное пространство: земснаряды разрушали перекаты, углубляя фарватер реки, намывали площадки, дамбы, острова, и на них уже в первую весну, словно давние хозяева, начали гнездиться зуйки. Гнездились они и в дюнах недалеко от воды – до тех пор, пока лесоводы, закрепив пески ивой-красноталом, не засадили их сосной. Однако и чистый отвеянный песок тоже не устраивает этих птиц: для маскировки яиц на нем должно быть немного какого-нибудь мусора.

В день прилета зуек дает знать о своем возвращении певучим голосом, который разносится над водным простором. Эхо возвращает его как печально-вопросительный зов. Но это не эхо: с дальних кос и островов доносятся голоса соседей. Сначала образуются семейные пары, через несколько дней они объединяются в небольшие колонии, но могут остаться и одиночными.

Семейные зуйки довольно воинственны, но не драчливы. Двое соседей встречаются в пограничных зонах своих участков десятки раз на день. Подбежав к нейтральной полосе, самец принимает боевую позу, как бы готовясь к таранному удару: держит корпус горизонтально, шею вытягивает так, что клюв и хвост находятся на одной линии, белые перья боков расставляет в стороны. Сосед не заставляет себя ждать и быстренько прибегает с любого участка своей территории, принимая ту же позу, но не приближается вплотную к невидимой черте. Так оба и стоят, будто соображая, как достойнее закончить встречу, клюв против клюва. Не делают ни одного угрожающего движения, только негромко покрякивают погрубевшими голосами, как бы беззлобно стращая друг друга. Нередко к одному или обоим, покинув гнездо с яйцами, бегут самки. Каждая останавливается позади своего самца, словно ожидая, что будет дальше, как поведут себя зачинщики, чтобы тогда и действовать. Однако противостояние заканчивается тем, что кулички разбегаются в свои стороны, не нанеся друг другу ни единого удара.

Самец не может равнодушно смотреть, как сосед стоит у границы, даже если он насиживает яйца. Не дожидаясь смены, без колебаний оставляет гнездо и стремглав несется выяснять отношения. Но сосед, спровоцировав завязку конфликта, иногда отказывается от дуэли на взглядах и убегает, не дожидаясь противника. А тот, постояв, вспоминает, что яйца оставлены без присмотра, и тоже поворачивает назад. Но чтобы погасить в себе вспышку задиристости, может попугать кого-нибудь из других птиц. Там, где зуйки гнездятся вперемежку с малыми крачками, самцы частенько, не удовлетворясь встречей с соседом, бросаются на этих миролюбивых рыболовов.

Правда, далее пугающих поз и здесь дело не заходит. Но однажды мне удалось увидеть, как возбужденный зуек, возвращаясь к гнезду, стремительно помчался на неторопливо ковылявшую по пляжу крачку. Та не взлетела, не приняла вызова, а как-то робко прильнула к песку, втянув шею. Куличок пробежал по ее спине с разгону и остановился в нескольких шагах, не оглядываясь и словно в смущении ожидая справедливого тычка за свой поступок. Его глаза и поза выражали недоумение: что же я наделал на виду у всех? Подбежал к гнезду, а там уже самка лежит. Она даже не посмотрела в его сторону. Ее поведение было так похоже на молчаливое осуждение, что самец, постояв поодаль, не выдержал укора и убежал в ту сторону, где не было никаких соседей.

Даже весной, когда идет образование пар, семейный самец отваживает от своей подруги запоздавшего соперника без применения силы, без ритуальной драки. В полете он не даст ему возможности обойти себя на крутых виражах, на земле старается стать между самкой и претендентом, загораживая дорогу. Этого намека бывает достаточно, чтобы третий понял, что здесь ему успеха не добиться.

Оставшись наедине, парочка не стремится закрепить за собой косу или островок, а, наоборот, нередко покидает место первой встречи, имея в запасе несколько свободных от гнездовых забот дней. Гнезда, как постройки, у зуйков нет. Они находят неглубокую лунку меньше кофейного блюдца, в которую кладут мелкие камешки, обломки раковин, травинки. На каменистом берегу, наоборот, убирают из ямки крупные камешки. В дюнах, где чистый песок, для маскировки годятся несколько зимних заячьих катышков или обломки сухого коровьего блина, который весной расклевали сороки для обмазки собственного гнезда.

В лунке четырехлепестковой розеткой лежат яйца, и расцветка их скорлупы настолько сливается с окружающим фоном, что надо или обшарить внимательным взглядом каждую пядь пляжа, или выждать в стороне, пока наседка подбежит к гнезду, чтобы увидеть, где оно. Своим поведением кулики никогда не укажут на его близость. Вспугнутая с яиц птица пытается привлечь к себе внимание обычным приемом куликов – притворясь раненой. Потом обе птицы молча перебегают поодаль, склевывая с песка добычу и не проявляя видимых признаков тревоги. Такое же безразличие выказывают зуйки в присутствии вороны или сороки. Дело, конечно, не в неведении: наклонности обеих разорительниц чужих гнезд прекрасно знает весь птичий мир. Кулики «уверены» в совершенстве маскировки яиц, и их беспокойство могло бы только подтолкнуть врага к дальнейшим поискам.

Заметив возможную опасность, наседка поднимается с яиц и, чуть пригнувшись, как будто ссутулившись, отбегает на несколько шагов в сторонку. Ей не надо взлетать против ветра, как крачкам, которые, наоборот, нерасторопны на земле. Этим она скорее бы выдала место гнезда, нежели скрыла его. Поэтому относительно направления ветра зуйки на гнездах лежат как придется: клювом, боком и даже хвостом.

Жизнь на открытых местах выработала у куликов еще один способ сохранения яиц от врагов: нередко кроме основного гнезда-ямки они устраивают несколько ложных. Располагаются они всегда на семейном участке в некотором отдалении от настоящего. Птицы даже во время насиживания поддерживают их жилой вид, словно не сегодня-завтра в каждом из них будет лежать яйцо, или, наоборот, еще вчера были яйца, а сегодня уже ушли птенцы. На устройство таких ямок не требуется ни времени, ни труда. Располагаются эти лжегнезда на самых видных местах: пологих возвышениях, узких перешейках между сырыми, заиленными понижениями, то есть там, где хищник обычно ищет яйца или где он вынужден обходить неудобные участки. Таким образом, назначение пустых лунок скорее всего отвлекающее – заставить врага убедиться, что поживиться тут нечем, и прекратить поиск настоящего гнезда. Другого объяснения этой черте поведения зуйков я найти не мог ни при наблюдениях за жизнью их колоний, ни при встречах с одиночными парами. Лишь там, где на чистом песке едва-едва удавалось зуйкам спрятать гнездо, отвлекающих ямок не было.

В жаркий день наседка лежит на гнезде неспокойно. Часто встает, не дождавшись смены, уходит кормиться, оставляя яйца под палящими лучами без прикрытия. Солнце так нагревает песок, что ходить по нему еще можно, но стоять нельзя. И чтобы жизнь под тонкими скорлупками не пострадала от этого пекла, чаще всего самка, возвращаясь к яйцам, немного студит кладку, ложась на них мокрой грудкой. Кончив кормиться, она заходит в воду почти по крылья, приседает немного и скорее семенит к гнезду. Бег ее так плавен, что мокрые перья, отяжелев от воды, отвисают книзу, но с них не успевает упасть ни капли. Мокрым пером самка сразу же прижимается к яйцам.

Четкости в смене самца и самки на гнезде нет. Ритуал смены прост: сменщик подбегает к гнезду и останавливается рядом, распушив белые перья боков, наседка встает, уступая место, и убегает к воде. Или же сменщик останавливается в стороне, метров за пять-восемь от гнезда. Тогда наседка перелетает к нему, а он стремглав, так, что даже не видно мелькания ножек, мчится на ее место и сразу ложится на яйца. (Читая «наседка», не принимайте за нее только самку. Я не уловил различия в поведении ее и самца при подмене друг друга, потому что не мог удержать в памяти ни одной надежной приметы самца.)

Наряд у зуйков неброский, птиц на песке он не маскирует. Цвета его контрастны: коричневый, белый, черный. Вокруг агатово-черного глаза кольцо-ободок, яркое, как лепесток весеннего лютика. Крылья острые, длинные, узкие. Хвост в полете, на бегу, в покое сложен тупым клинышком, но когда самец ухаживает за своей избранницей, не остается сомнений, что самое красивое в наряде птицы – именно ее хвост. Только показывает она эту красоту не часто. Отвадив соперника, самец подбегает к самке и так кланяется перед ней, не приседая, что касается грудью песка у кончиков собственных пальцев. В поклоне он разворачивает широким двуцветным веером хвост, поставленный торчком. Каждое перышко на нем не скруглено, как у большинства птиц, а чуть приострено, отчего этот веер похож на миниатюрный индейский убор и, наверное, производит на самку должное впечатление, хотя и у нее он такой же.

Скор этот куличок на ногу. Шагом ходит во время кормежки, а больше бегает. На бегу так мелькают тонкие ножки, что издали кажется, будто летит он над песком бреющим полетом, не разворачивая крыльев, что вот так по берегу может без остановки добежать до моря, до края света, а там подняться в воздух. Заметен лишь последний шаг, потому что на любой скорости останавливается как вкопанный: приставит ногу к ноге и замрет. И полет его стремителен и легок. По весне чуть ли не весь день может, покрикивая, носиться с одинаковой скоростью по ветру и против ветра так, что глаз не успевает следить за всеми виражами и зигзагами.

Птенцы появляются из яиц друг за другом. Едва первый освободится от скорлупы, родитель тут же бегом уносит ее подальше, чтобы свежая белизна изнанки не привлекла ненужного внимания коршуна или чайки. Обсохший, в пестром пуху, куличонок становится невидимкой, как и яйцо, из которого он вылупился. Общий тон его расцветки сверху – под песок, а рисунок и в таком возрасте похож на рисунок взрослых: беловатое пятно на лбу у основания клюва и узкий белый ошейничек. Как только обсохнет последний из четверки близнецов, семья, оставаясь на косе, уже не нуждается в постоянном пристанище, и видимая жизнь птиц проходит на ногах. А едва поднимется молодняк на крыло, покидают зуйки речные берега, не ожидая никаких попутчиков.