Текст книги "На речных берегах"

Автор книги: Леонид Семаго

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Мышь-малютка

Первый снег, ранний он или поздний, всегда приносит какие-то открытия. Его не обойти, не перепрыгнуть: хочешь не хочешь, а след остается. По следам на мелком снежке узнаешь, что воробьиный скок не так уж мал: пять прыжков на метр, что у хохлатого жаворонка на бегу шаг длиннее его самого от кончика клюва до кончика хвоста, что многие птицы косолапят, что заяц обязательно на лежке под задними ногами снег утопчет как следует, чтобы первый прыжок был как выстрел и не случилось сбоя на старте.

Снег скрывает множество тайн, но и раскрывает еще больше, вплоть до возраста животного. По краю небольшого болотца – следы маленькой мыши, мышонка. И еще такие же, и все мелкие. Где же взрослые мыши? Здесь, и это их следы. Только это самые маленькие из всех мышей, редкие мыши-малютки. Они не самые мелкие из зверей, но все-таки заслуживают внимания, которое мы уделяем самым-самым.

Внешне взрослая малютка похожа на подростка домовой мыши, но она миниатюрнее, нежнее. Коротенькие усы настолько тонки, что еле заметны вблизи, маленькие круглые ушки и аккуратная мордочка придают мыши несколько детское выражение. Это выражение и маленький рост делают зверька очень симпатичным. Окраска спины и боков бывает и темно-коричневой, цвета спелых початков рогоза, и светлее, вплоть до цвета его жухлых листьев, как чай с молоком. А грудь и брюшко всегда чисто-белые. Хвост темнее спины и вовсе не кажется голым. Глаза черные, кончик носа розовый.

Все другие мыши роют норы и в норах строят гнезда. Малютка не землерой, ее круглые, плетеные гнезда висят над землей или над водой на метровой высоте, составляя одно целое со своей опорой. Птицы так не строят. Разрезав концы зеленых листьев рогоза, мышь плетет из них наружный каркас. Этот каркас – живое продолжение самого растения. Потом она скусывает сухие листья, разгрызает их на узкие ленточки и делает из них толстые стенки. А для внутренней выстилки она и эти полосочки распускает на тонкие нити. Такое гнездо не стряхнуть, его можно только оторвать или срезать. Размером этот шар с кулак, вход в него сбоку.

Малютка нашла самый лучший материал: длинный, неломкий, легкий, теплый, и всегда его много. Еще недавно плели такие мягкие кошелочки-зимбильки из рогоза, легкие, прочные, удобные. Не мыши ли подсказали, какой нужен материал для рукоделия? Гнездо не промокает даже под проливным дождем, в нем всегда тепло, потому что густые лезвия рогоза не пропускают ветер, даже самый сильный. Оно недосягаемо снизу, его невозможно увидеть сверху. Ни разу не доводилось мне находить гнезда, где побывал бы хищник.

Одна самка строит рядом пять-шесть гнезд: одно – для детенышей, другое – для себя, остальные – запасные. Мать только ночью приходит покормить детей, а днем сидит одна. Гнездо – постройка непрочная, быстро ветшает, и детенышей приходится переносить в другое. Кроме того, если гнездо было кем-то тронуто днем, а мышата в нем остались целы, мать, узнав об этом по запаху, всех перетаскивает в запасное.

Но может ли такое быть, чтобы кто-то заглянул в гнездо, а слепые мышата остались целы и живы? Может. Гнездо – как чемодан с двойным дном. Вход в него всегда открыт, внутри всегда пусто. Но если сдавить чуть-чуть заднюю стенку, раздается резкое стрекотание, как из дупла летучих мышей. Мать, покормив детенышей, плотно укрывает их слоем внутренней выстилки, и они спят до вечера.

Едва прозрев, мышата могут великолепно лазать. Их первое движение – вверх, спускаться они учатся потом. Способность к лазанью и других мышей неплохая, но у малютки она доведена до совершенства. Мышата, как птицы, могут сидеть на задних лапках на качающейся травинке. Цепкость хвоста напоминает обезьянью, кончик его обвивает стебельки, кажется, помимо воли его обладателя. Особый хвост. Такой хвост носят на весу, а не таскают, не волочат за собой кое-как. Он чуть ли не с рождения выдает профессионала-верхолаза высшего мастерства, который может жить над землей, подолгу на нее не спускаясь. У еще не прозревших мышат, которые ни стоять, ни ползать не могут, кончик хвоста то и дело полусудорожными движениями, как бы закручиваясь на невидимой опоре, тотчас обвивается вокруг подставленного острия карандаша. Получается, что хвост в своем развитии опережает все четыре мышиные ноги.

Беззаботна ли и безопасна жизнь малютки на болоте? У других мышей врагов везде хватает, не меньше их и у малютки. Если она хорошо защищена от нападения сверху, то внизу ее подстерегает немало опасностей. Там живут выпь и волчок, в меню которых входят не только лягушата и головастики. Здоровенные озерные лягушки глотают малюток живьем. Заросли рогоза – родная стихия норки, частенько шныряют по болоту черный хорь, горностай и ласка. От этой четверки мышиному племени зимой нет пощады.

Живя все лето в комарином царстве, малютка не страдает от двукрылых кровососов, от которых нет спасения никому. Зато у нее есть собственные паразиты, общий для всей мышатвы бич – блохи. В каждом гнезде с мышатами и взрослыми можно заметить несколько коротеньких, юрких блох, которых мыши переносят на себе с суши.

На мелководье гнезда малюток с детенышами находят в начале лета в редковатых зарослях тростника и рогоза в десятках метров от суши. Зверьки могут попасть туда только вплавь, так же, как водяные крысы, ондатры, норки. Казалось бы, такие гнезда должны становиться неизбежной добычей болотных луней или серых ворон, по нескольку раз на день осматривающих тростниковые заросли в поисках утиных и лысушьих гнезд. Но лунь привык брать лишь ту добычу, которую видит. Наметанный вороний глаз легко обнаруживает мышиный шар-гнездо, но взять его вороне никак не удается, потому что не выдерживает ее ни молоденькая тростинка, ни лист рогоза. Выходит, жить на воде сухопутному зверьку безопаснее, чем на берегу. Поэтому он реже поселяется на сухих пространствах – в густом бурьяне или на кукурузных полях.

Гнездо на кукурузе мышь строит по тому же стандарту, что и на рогозе: наружную основу делает из распущенных на полоски кукурузных листьев. Настолько устойчив у малютки этот способ закрепления постройки на растении, что она применяет его, сооружая выводковое гнездо в совершенно необычном месте: под капустным кочаном. В конце сентября – октябре, когда на луговых огородах начинают рубить зимнюю капусту, непременно находят мышиные гнезда-шарики, спрятанные под кочанами у самых кочерыжек.

Малютка аккуратно разрезает черешки двух-трех листьев, но не перегрызает их совсем. Из прочных жилок она делает ажурное переплетение и заполняет его не только сухими травинками, но даже кусочками сочного капустного листа. Такое гнездо защищено от непогоды несравненно лучше, чем над водой. Оно остается сухим и не теряет тепла даже после двухдневного дождя с холодным ветром. Вода с широкого листа стекает под гнездо, а не на него. И с кормом на капустной плантации свободнее, чем на болоте: спелые семена лебеды, щирицы, других сорняков, осыпаясь на землю, достаются мышам, а не птицам. А под сплошным покровом лопушистых листьев зверька не увидит ни сова, ни ворона.

Резцы малютки тонки и остры, и хотя мышь не может одним укусом поранить палец взрослого человека, она не спеша управляется с капустной кочерыжкой, которую порой не удается срубить одним ударом топорика. В неволе зверек протачивает материалы, с трудом поддающиеся стальному ножу.

Своим существованием мыши обязаны уникальной способности плодиться без ограничений, если только позволяют условия. Так и у малютки: гнезда с новорожденными мышатами встречаются даже в октябре, после хороших ночных заморозков, когда начинают пушиться метелки тростников и белой метелью взрываются темно-коричневые початки рогоза.

Завалит зима снегом болотце, но жизнь под белым покровом продолжается. Там тепло, как в парничке, хватает и еды – семян, обычного корма для всех мышей. Но только на зиму часть малюток уходит с болотца на сушу и зимует в стогах вместе с другими мышами и полевками.

Насильственную перемену обстановки в любом возрасте зверьки переносят легко. В неволе осваиваются мгновенно: строят гнезда, играют, едят все, что предложат, но больше всего любят молоко.

Среди мелких грызунов, а возможно, и среди всех млекопитающих малютка, наверное, единственное животное, которому требуется для питья так много воды. Живя на воде, она имеет ее в избытке, на суше пьет росу и воду дождя, ест сочные листья. Если сопоставить количество выпитой зверьком за сутки воды с его собственной массой и перевести эти цифры в наш масштаб, то окажется, что, обладай малютка массой среднего человека, она при сытном зерновом корме в нежаркую погоду выпивала бы более двух ведер воды в сутки.

Кряква

Зима – полночь года: ранние сумерки, поздние рассветы. Под утро трещат от мороза стволы деревьев, трещит лед на реках, стынут, теряя тепло, земля и воздух, а у водослива за плотиной водохранилища клубится густой пар, сквозь который едва пробиваются лучи низкого и тускловатого солнца и нечетко вырисовываются утиные силуэты. Никакому морозу не совладать здесь с течением, которое словно перемешивает на дымящейся воде птичью стаю, то отделяя от нее пары, тройки и целые косяки, то рассеивая ее по всему плесу, то снова собирая в единое огромное живое пятно. Выше поднимается солнце, ветерок разгоняет белесую пелену, и темные силуэты становятся расписными селезнями и рябенькими утками.

С тех пор как перегородила плотина речную долину, остаются тут зимовать кряквы. Не какие-то больные или истощенные подранки, не решившиеся на дальний перелет, а здоровые, сильные и упитанные птицы в полном брачном наряде. Они то выстраиваются на тонкой, подточенной течением кромке льда, то взлетают и, сделав круг-другой над заснеженными берегами, опускаются на воду, плавают, купаются, охорашиваются, дремлют, ходят по бетону водосброса у опущенных затворов. Иногда зазимуют десятка три-четыре, иногда – больше тысячи. Ни ссор, ни ухаживаний в огромной стае. Кажется, каждый плавает сам по себе, как было месяц назад, перед ледоставом. Но постепенно глаз улавливает в общем движении какой-то порядок, и оказывается, что большинство в стае – неразлучные пары, что каждая утка плавает за одним, своим селезнем. Только-только повернуло солнце на лето, а на птичьих зимовках уже образовались недолговечные утиные семьи.

До весны этот союз выглядит как помолвка, и все живут, не уединяясь, в общей стае, в которой чуть ли не четверть птиц – селезни-холостяки. Они сейчас как будто безразличны к удаче соседей, но на апрельских разливах, на полевых лужах и озерах, будут, пренебрегая опасностью, а порой и рискуя жизнью, гоняться за утками – и за свободными и за чужими, стремясь наверстать упущенное зимой.

Всю яркость и красоту брачного наряда семейные и холостые селезни демонстрируют на весеннем токовании. Кажется, будто они, стосковавшись по хорошей воде, купаются в упоении, смывая несуществующие пылинки с безупречно чистого платья. Каждый трясет хвостом, крутит головой, становится на воде во весь рост, окатывая себя множеством брызг, быстро плывет, положив голову и шею на воду, и так картинно поднимает хвост и крылья, что делается непохожим на самого себя. Селезни вообще никогда не крякают, а во время токования свистят, как-то хрипловато хрюкают и, резко чиркая клювом по крылу, издают особый скрип. Крякает утка, и это по ее голосу назван вид.

С гнездовыми делами кряквы стараются не мешкать. Утка начинает строить гнездо и откладывать яйца до прихода устойчивого тепла. Нередко снесенные яйца сутками лежат под холодным дождем, словно брошенные наседкой, в неглубокой ямке, устланной прошлогодней растительной ветошью. Но от такого испытания жизнь под скорлупой не угасает, и утята появляются на свет крепкими и здоровыми. Греть яйца утка начинает, как только снесет последнее. Обкладывает их собственным пухом, а во время коротких отлучек прикрывает яйца пухом и сверху, чтобы не остывали. Днем она гнезда не покидает, на кормежку отправляется в сумерках. Утром, если до воды далеко, пьет росу с травы рядом с гнездом и снова ложится на яйца.

Есть немало птиц, которым для гнезда нужно строго определенное место. Нет места – не будет и гнезда. Дятел, не найдя в лесу больного дерева, попытается выдолбить дупло в стене лесной сторожки, но никогда не станет ковырять земляной обрывчик. Скворцу и стрижу годятся для гнезда и щель, и дупло, и домик, но чтобы обязательно была крыша над головой. Аист сложит толстый помост на дереве или безглавом церковном куполе, но никогда не сделает этого на земле. Чомга строит гнездо только на воде, ласточка-береговушка – в норке, щегол – на ветке. Гнезда кряквы находят в глухой ольховой чаще и в открытой степи, на кочках среди болота и на чердаке большого дома в центре города, на земле, в дупле, на куче сплавного мусора, в грачином или ястребином гнезде, около воды и далеко от нее, в ящике и камышовом шалашике, сооруженном специально охотниками.

Утята кряквы не знают страха перед высотой и без замешательства прыгают на зов матери с крыши или дерева, будь внизу густая трава или голый асфальт. Падают, не кувыркаясь, словно спускаются на парашютиках, растопыривая пальцы перепончатых лапок. Пух на утятах такой густой, а сами так легки, что скорость падения и сила удара о землю не опасны для жизни. Спрыгнул последний – сбились гурьбой и побежали за матерью к воде. Есть в первый день не хотят. А когда захотят, просить не станут: каждый собирает то, что пригодно для пищи. Ловят на траве комариков, снимают с нее мелких улиточек, глотают сочную ряску, выцеживают из воды самую крошечную живность, охочи до разных семян. Программа утиной жизни довольно проста, и учить малышей ничему не приходится. Их надо только предостерегать, предупреждать да защищать, пока совсем малы. И все эти хоть несложные, но заботы выпадают на долю одной лишь матери.

Пока она три-четыре недели бессменно сидит на гнезде, защита от врагов у нее одна-единственная: быть невидимкой, не вздрогнуть от внезапного испуга. И не всегда даже угроза собственной жизни заставит ее взлететь, оставив врагу яйца. А главный враг кряквы – ворона. Есть и другие враги, их немало, но ворона чаще всех грабит гнезда, утаскивая яйца, она же ловит птенцов-пуховичков прямо на глазах у матери. Одна воронья пара может обездолить всех уток, гнездящихся по соседству.

Когда утка становится наседкой, ее селезень еще несколько дней бродит неподалеку как сторож, а потом исчезает навсегда. Оставаясь прежним красавцем, он ищет не новую подругу, хотя весна еще не кончилась, а таких же, как сам, бывших семьянинов. По двое, по трое дремлют они день-деньской на плесиках, летают и плавают мало. А потом, собравшись холостяцкой стаей, улетают на большие степные озера с крепкими камышовыми зарослями, на тихие затоны, в непролазные плавни. Впрочем, если поблизости найдется надежное место, то остаются и там меняют свой семицветный наряд на рябенькое утиное оперение. У каждого разом выпадают все полетные перья, и птицы на месяц становятся словно бескрылыми. Такие селезни семье не опора и не защита. И без того слабые голосом, самцы на линьке совсем замолкают, чтобы ничем не выдать свое прибежище. Но их отыскивают береговушки. И пока не намокло и не утонуло линное перо, ласточки собирают его, чтобы выстелить им в норках свои гнезда. Самки-кряквы меняют свое оперение тоже, но остаются при выводке до тех пор, пока их утята не станут взрослыми.

Ласка

Кончалась долгая январская ночь на Усмани-реке. Как дым над деревенской улицей, повис над ее темными быстряками белый пар. Плюхнулся в воду бобр, волоча за собой корявую ветку ивы, чтобы догрызть ее в жилье. Кто-то шевельнул заиндевевшие тростники на берегу затона. Треснула в уреме ольха, и эхо, как от выстрела, метнулось через весь луг, замерзая на лету. При таком морозе даже мышь не проскочит бесшумно по скрипучему снегу. Послышался звук коротких прыжков: с той стороны реки через плес скакал какой-то темный зверек. У берега он застрял и как будто не сам выбирался наверх, а кто-то ему помогал.

Свет остывшей ущербной луны и серый, долгий рассвет не позволили разглядеть как следует странного зверька, хотя по росту его можно было принять за водяную крысу. Ей бы сейчас под снегом рыться, а не бегать по белому снегу, рискуя собственной жизнью: еще не спрятались в дупла черноглазые неясыти. Но когда поднялось солнце, короткими голубыми тенями на лугу и реке обозначилась четкая цепочка двойных следочков, которые рассказали, что с того берега на этот несла свою тяжелую добычу ласка. Белизна ее шерстки выделяется на искрящемся снегу только в солнечную погоду. В снегопад же, в сумерки, ночью, если бы не черные кончик носа и глаза, был бы белый хищник настоящей невидимкой.

Обегая ночью свой охотничий участок, ласка или почуяла, или услышала под коркой наста водяную крысу и, прокопав острыми коготками лаз, проникла в подснежный лабиринт ее ходов. Настигнув и без долгой борьбы придушив хозяйку, она через тот же лаз вытащила жертву наверх и понесла ее через всю пойму в свою нору метров за триста. Почти напрямик, обогнув по льду открытую воду быстряка, вернулась она к тому кустику, откуда вечером или ночью вышла на охоту. Добычу держала в зубах, несла на весу, ни разу не остановившись, ни разу не передохнув. Какая сила, какая выносливость! Ласка – самый маленький хищник среди хищных зверей мира, а несла в зубах не очень удобный груз вдвое тяжелее самой себя. И скакала с убитой взрослой крысой почти обычным аллюром, а рядом с ее следами на каждом прыжке оставались на снегу две черточки от задних лап и третья – от короткого хвоста добычи.

У полевок, мышей и крыс нет более опасного врага, чем ласка. От нее нет им спасения и защиты нигде, потому что в любую из нор она проникает так же легко, как и хозяин, не расширяя ее по своему росту, как делают это хорьки. В любую щель, трещину, где удалось протиснуться мыши, пролезет гибкая и тонкая, как змея, ласка. В снегу исчезает так же мгновенно, как береговушка в утреннем тумане. И там, где с осени в крепком мышином поселении появится одна, она так опустошит норы, что весной не найти и следов грызунов. Прикончив всех, ищет ласка другое место, где добыча в достатке.

Ласка – охотник в самом правильном и хорошем смысле этого слова. Она ест только то, что поймала или убила сама и никогда не подбирает чужую добычу. Не убивает больше того, что может съесть. Пожалуй, для ласки важнее не где она находится, а что у нее есть. Она нисколько не дичится в неволе, спокойно и даже как-то вежливо берет из рук корм, пьет, а сытая тут же засыпает, не обращая ни на кого и ни на что внимания. И так ведет себя не только молодой зверек, но и взрослая ласка.

Лазая всю зиму по мышиным норам, по чердакам, хлевам, сеновалам и сараям, ласка сохраняет в чистоте белизну своей шубки до весны, до линьки. Но, несмотря на такую покровительственную зимнюю окраску, белый охотник редко оставляет следы на снегу. Он там, где его добыча: под снегом, в подполье, в стогу или конюшне. Это единственный хищник, который одинаково охотно живет и в самом глухом лесу, и около скотных дворов, и даже в большом городе, успешно конкурируя с кошками.

В одну из предвоенных снежных зим, когда сугробы на воронежских улицах поднимались до крыш одноэтажных домов, каждый день по наружным подоконникам нашей школы бегала ласка. Перебегая от окна к окну, белый зверек безбоязненно разглядывал классы первого этажа, не пугаясь наших криков, стука в стекло и даже шапок, которыми бросали в нее. А когда ласка, становясь на задние лапки, прижимала передние к груди или опиралась ими о стекло, то выглядела настолько удивленной и послушной, любопытное, как у большинства ее куньей родни, выражение черноглазой и черноносой мордочки было настолько добродушным, что мы были готовы открыть окно и впустить ее в класс.

Почему ласка не стала есть теплую добычу там, где ее поймала, а скорей-скорей, открыто понесла ее в собственную нору? Наверное, потому, что были в ее гнезде детеныши, которым уже не хватало материнского молока, которым уже пора было узнавать вкус родовой добычи, но которых было еще рано выводить на учебную охоту, да еще в такие морозы, когда и взрослым не хочется выходить на снег. И такой добычи, как рослая водяная крыса, всей семье должно было хватить дня на четыре. Именно столько дней и не было видно свежих следов старой ласки-матери.

У ласки нет необходимости обучать детенышей особым приемам охоты. Это хищник, который не подкарауливает свою добычу, не устраивает на нее облавную охоту с загоном и погоней. Он ее разыскивает в темных подземельях, в ометах и стогах, на чердаках и в погребах и берет на коротком броске. При таких способах охоты обучение не нужно.

Обретая самостоятельность, молодая ласка еще полна детской игривости и лишена и половины той осторожности, которой обладает взрослый зверек. Поэтому если летом удастся встретить ласку, которая или играет, или охотится днем открыто, то это обычно большеголовый и словно подслеповатый подросток, вышедший на собственную охотничью тропу. Напав на ящерицу, он непременно схватит ее за хвост и будет бороться с ним, как с сопротивляющейся или вырывающейся добычей, тогда как самой ящерицы и след простыл.

Не только для охоты, но и для игры молодая ласка не ищет партнера. Найдя высохшее птичье крылышко неподалеку от родительской норы, она будет играть с ним, как с бумажкой котенок, развивая ловкость, изворотливость, охотничью хватку и получая, наверное, немалое удовольствие. Наблюдая за одним и тем же зверьком хотя бы дня два-три кряду, приходится только дивиться, как быстро угловатые, резкие, не очень скоординированные движения сменяются змеиной гибкостью, стремительностью, мгновенной реакцией на малейшее движение. Но осторожность все-таки отстает от ловкости, поэтому и становятся молодые ласки добычей тетеревятника, крупных сов и других пернатых хищников.