355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Леонид Семаго » На речных берегах » Текст книги (страница 11)
На речных берегах
  • Текст добавлен: 26 октября 2016, 22:57

Текст книги "На речных берегах"


Автор книги: Леонид Семаго



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Чечевица

Без малого месяц прошел после солнцеворота. День еще долог, как в начале июня, теплы и тихи на лугах росистые зори. Скошены душистые травы, и куда-то исчезли беспокойные трясогузки. Давно не слышно коростеля и варакушек. На кустиках полыни божьего дерева и чернобыльника стрекочут длинноусые, под цвет листвы кузнечики, шелестят, гоняясь за мухами, стрекозы да журчат береговушки, рея над спокойной водой и низенькой отавой. Эти звуки защищают тишину речных берегов. Без них она не устояла бы против самолетного гула, трескотни лодочных моторов и далекого грохота проносящихся по железным мостам поездов.

Прошла пора птичьих песен, и все чаще по ночам слышны над речными долинами негромкие голоса перелета. Но один певец все же нашелся на большом лугу. Едва поднялось над лесом солнце, вспорхнул он на тонкую, всю в тяжелых каплях ветку ивы, и чистый, красивый и сильный свист из четырех нот разнесся окрест. Короткая песенка прозвучала настолько законченно и вместе с тем вопросительно, что хотелось переложить ее на слова и в свою очередь задать певцу какой-нибудь простенький вопрос. Я старательно ответил птице ее же фразой. Она, как мне показалось, откликнулась. Я посвистел еще – и снова тот же ответ вопросом на вопрос. На самом деле, хотя в моем свисте не было никакой фальши, пернатый свистун не проявлял к нему никакого интереса: покачиваясь на прутике, он повторил сигнал еще несколько раз и перелетел к дальним кустам, откуда зазвучал тот же самый вопрос-призыв. Освещенная утренним солнцем, птица была самым ярким пятном на фоне белесоватого неба, темно-зеленой стены ольхового леса и невысоких ивняков, осыпанных сверкающей росой, а робкие розовые звездочки уцелевших от косы гвоздик только подчеркивали ее яркость.

Жили на том же речном берегу и другие красивые птицы: плиска, зимородок, варакушка, но никто из них не смог бы затмить красоту наряда чечевицы. Она была словно облита красной, цвета густого малинового сока, краской, которой немного не хватило на хвост и крылья. Такое совпадение красивой внешности и красивого голоса в птичьем мире встречается не часто. Из наших птиц, кажется, только у иволги. У других же одно выигрывает в ущерб другому: то голос слабоват, то песню песней не назовешь, хотя в наряде не меньше цветов и оттенков, чем в радуге, то своей песни нет, то при необыкновенном мастерстве – ни единого яркого перышка, а то и вовсе ни того, ни другого, ни третьего. В позе красноперого певца не было заметно того напряжения, с которым поют зяблик или овсянка, хотя их песни звучат слабее. Казалось, что мог он задать свой вопрос еще громче, да не было в этом никакой надобности.

Солнце, поднимаясь все выше, перешло в южную половину неба. Незаметно исчезли искорки росы, начало припекать, и внезапно, оборвав свист на второй ноте, смолкла чечевица. Может быть, в тот миг светило оказалось в той точке небосвода, на которую должны брать направление птицы ее вида, чтобы лететь на зимовку.











Не на юг, не на юго-запад, а почти на восток улетают они от нас в середине лета и оттуда же возвращаются в конце весны. Летят через Заволжье, Казахстан и Сибирь в тропики Индии, в юго-восточный Китай. У нас на Дону чечевицы не редкость. Каждое лето я вижу и слышу десятки разных певцов: ярко-красных и почти серых, с короткой трехсложной песней и самых-самых, которые отчетливо высвистывают пять и даже шесть слогов. Но одна встреча произошла далеко от донских берегов и запомнилась на долгие годы. Было то на пустынном берегу Аральского моря. Из серой, хрустящей под сапогами травы взлетела воробьиного облика птица. Присев на кустик саксаула, она чуть протяжно и просительно свистнула «тюии». Не сразу поверилось, что это наша чечевица. Стоял в Приаралье раскаленный август, и через безводное плато Устюрт летели с запада чечевицы.

Рано улетают на зимовку, позднее всех, иногда даже не поспевая к началу фенологического лета, возвращаются чечевицы на родину. Среди самых поздних перелетных птиц нет зерноядных: иволга, камышевка, сорокопут, славка, пересмешка, щурка и птенцов кормят насекомыми и сами питаются ими же. Чечевица – исключение: ее корм – семена. Прилет чечевицы приходится на дни созревания плодиков вяза, у которого никогда не бывает неурожаев. Потом подходят семена тополей, одуванчиков, ветел. В июне чечевица вместе с щеглами шелушит зеленые березовые сережки. Как и дубонос, она не прельщается сладкой и сочной мякотью ягод ирги, а достает из самых спелых полные семена. Выдавливает чуть затвердевшие косточки из малины. И птенцов в гнезде родители кормят семенами. Однако изобилие корма в середине лета не продлит ни на день пребывание чечевицы на родине, не задержит надолго в пути.

Особенность весеннего пролета чечевиц не только в поздних сроках, но и в том, что летят в одиночку. Чечевица принадлежит к семейству вьюрковых, которые на Русской равнине кочуют стаями или стайками. Если бы Дон был для чечевицы крайним западным рубежом, тогда эта черта ее поведения стала бы понятнее: долетели последние птицы врассыпную, разобрали места на свой вкус и засвистели, призывая самок. Но летят они еще сотни и сотни километров за Дон и Днепр, нигде не появляясь сразу даже парами. И лишь изредка удается слышать с одного дерева свист двух птиц. Так что их весенний пролет похож на путешествие славок, зарянок, кукушек.

Зная принадлежность чечевицы к вьюркам, можно было бы предположить, что стайки все же существуют, но пролетают где-то транзитом. Но нет. Начало и продолжительность пролета, его интенсивность у этих птиц определяются легко: весной самцы поют не только на гнездовых участках, но в любом месте, где приходится останавливаться на кормежку. Остановки эти довольно длительны и почти не зависят от погоды.

В середине мая песни чечевицы могут звучать день-деньской чуть ли не с неделю на одном и том же дереве вяза на оживленной городской улице, в полезащитной лесополосе, в лесу. Поет их птица как бы между делом, луща недозревшие семена, поет так, как будет петь у гнезда, повторяя полный призыв много раз подряд. Это еще одна ее особенность: большинство вьюрковых поют только на гнездовых участках. В эти дни малиново-красных самцов можно встретить в компаниях городских воробьев, у которых экзотическая красота не вызывает ни раздражения, ни неприязни. И мне не раз приходилось объяснять знакомым и незнакомым горожанам, что это не покрашенные воробьи, а совсем другие птицы.

У чечевицы красивы и ярки лишь самцы во вторую весну своей жизни и старше. А самки и самцы-первогодки такие, что, окажись они в воробьиной стайке, даже наметанный глаз не сразу отличит их от воробьиного молодняка или самок.

В Придонье чечевицы гнездятся по открытым займищам, на лугах, где среди трав и цветов разбросаны низкорослые ивняки и другие кустарники. В долине Дона чечевица – одна из самых обычных и заметных птиц. С одного места можно слушать двух-трех певцов одновременно. На других реках ее меньше, а на водоразделах она даже редка. В Каменностепном оазисе – в его лесополосах, на заросших кустарником залежах, в старых садах не каждый год можно найти даже одну пару загнездившихся чечевиц. И всего раз удалось обнаружить ее гнездо с яйцами в парке на окраине Воронежа.

В мае, пока идет пролет, можно стать свидетелем такой сцены: на соседних ветках одного дерева поют в полный голос темно-красный самец и сероватая самка. Никаких различий в их пении уловить не удается. Только у самца количество слогов в песне может быть на один-два больше. В других местах могут петь самки-одиночки. Замечено это было давно, вскоре после того, как вид стал расселяться на запад, но лишь позднее стало известно, что одноцветные певцы не самки, а молодые прошлогодние самцы, еще не сменившие детский наряд на платье взрослых птиц. Эти первогодки прилетают одновременно со взрослыми на родину, поют, но как только «старики» начинают занимать участки и токовать на них, исчезают неизвестно куда. То ли потому, что прилетевшие следом самки не вступают с ними в контакт и отвечают лишь на ухаживание ярких партнеров, у которых и песня богаче, то ли они сами еще не стремятся к образованию пар и семейным заботам. Тогда зачем прилетают и куда исчезают? Отыскивают новые для своего вида места, летят еще дальше на запад, раздвигая границы ареала? Возможно.

Позы токующего самца чечевицы отдаленно напоминают позы ухаживающего за самкой самца домового воробья. Он так же, как воробей, вскидывает голову к спине, ставит почти торчком хвост, распускает крылья и кружит возле самки. Однако в его движениях нет воробьиной торопливости, а из приоткрытого клюва раздается не очень громкий вопросительный свист. Чуть встопорщенное перо словно озаряется малиновым светом. Интенсивность окраски зависит от того, как падает на оперение солнечный свет: если спереди, оно горит ярко, если сзади – тускнеет, чем солнце ниже, тем красноты больше, тем она заметнее и видна дальше, и наоборот, в полдень к птице надо подойти поближе, чтобы оценить достоинство ее наряда. К такой демонстрации самцом красоты и певческих способностей самка не может отнестись равнодушно.

В строительстве гнезда, в насиживании яиц самец, как и другие выдающиеся певцы с яркой внешностью, не принимает ни малейшего участия. Скромненькая самка вполне справляется с этим сама. Яйца у нее редкостной окраски: голубые с негустым черным крапом, такие же, как у певчего дрозда, только мельче. Самка сидит на яйцах так крепко, что можно осторожно погладить ее по спине, и она не пискнет, не зажмурится, а лишь полуугрожающе приоткроет клюв, не проявляя видимого испуга. Можно только позавидовать такой ее выдержке при столь близкой опасности. Ястреб или ворона, найдя гнездо, не будут, конечно, ласкать маленькую наседку, а поступят с ней как с обычной добычей. Но чечевица так прячет гнездо, что заметить его сверху невозможно. Сквозь густую листву к нему не проникает ни луча солнца, в сильный дождь на наседку или птенцов не упадет и десяток капель. Гнездо выдает тропическое происхождение птицы: это довольно легкая постройка из травяной ветоши, тогда как местные вьюрковые птицы – зяблик, коноплянка, щегол, зеленушка даже для вторых, летних выводков делают утепленные гнезда из шерсти, перьев, пуха.

Незаметно ведут себя семьи чечевиц и после того, как слетки покинут гнезда. И на осеннем пролете чечевиц не тянет друг к другу, не собираются они в стаи, чтобы хотя бы на кормежку летать вместе.

Сколько ни ждал я в последующие дни, так и не засвистела больше нигде на лугу чечевица. Ровно два месяца назад раздался на этих берегах свист первой, и там же, когда лето едва перевалило за середину, спела последняя.

Озерная лягушка

Старый бобровый пруд на ручье, который впадает в Усмань, затянут почти сплошным ковром ряски и больше похож на болото, чем на пруд или озеро. Но какая-то водяная живность еще копошится под ряской. В полдень сюда еще прилетает поохотиться короткохвостый зимородок. Голубоспинный рыболов долго сидит на длинном корне ольхового выворотня, опустив прямой клюв, и кажется, что вот-вот он, сморенный духотой, заснет и кувыркнется с присада в воду. Тишина такая, что отчетливо слышен шелест крыльев стрекозы-дозорщика и возня головастиков у оплывших берегов.

Стоит посидеть немного в тени разросшегося орешника, как дремливость и безмятежность маленького мирка передаются самому, но тут внезапно падает с корня зимородок. Мягко всплескивает под ряской вода, и вслед стремительно улетающей птице раздается словно укоризненный лягушачий ворчок, который тут же глохнет, не разбудив эхо. А ведь в начале лета минуты тихой не было у этого прудика: два соловья и сотня горластых озерных лягушек глушили всех, кто голосом послабее.

На третью майскую ночь, когда полной песней распелся первый соловей, будто обрадованный его возвращением, не дожидаясь других, грянул по всей реке, по остаткам разливов, по лесным ключам и болотам неистово-буйный лягушачий хор. Он то гремел безостановочно, усиленный собственным эхом до сплошного рева, глушившего все остальные звуки на воде и берегах, то внезапно обрывался, как по знаку невидимого дирижера. А через две-три минуты какой-то «запевала», подбодрив себя негромким ворчком, заходился новой руладой, ее подхватывали соседи и, казалось, в обиде смолкал соловей. Но никогда не пели все сразу, хотя отдельные голоса различить было невозможно. Оказалось, что и два-три десятка певцов-крикунов могут создать впечатление, будто орут сотни их. Даже в маленьких группах «исполнители» как бы чередовались: одни кричат, другие отдыхают. Одна такая группа рослых, самодовольных самцов расположилась посреди прудика на чистой воде плотной восьмиконечной звездой, и ее участники вразнобой горланили свои «партии» кто как хотел. Рта не раскрывал никто, но у каждого исполнителя по бокам головы вздувались два сероватых полушария-пузыря, внутри которых бился звук, просачиваясь сквозь тонкие стенки в воздух и воду.

А сейчас лишь на рассвете потихоньку дадут знать о себе соловьи, изредка икнет или вскрикнет лягушка. Все они еще здесь. К середине лета вода отступила от травяных берегов, обнажив полосу великолепной черной грязи, на которой часами, не меняя поз, сидят и лежат бокастые лягвы. Большие и поменьше, безмолвные, сытые, никогда не дремлющие, настороженные, они в любой миг готовы к прыжку, как сжатые пружины.

Где их только нет, этих здоровенных лягушек, названных озерными, но живущих и в реках, и в ручьях, и в канавах. Временная дождевая лужа годится им только для короткой остановки в пути, но где вода держится хотя бы до середины лета, там и они. Обладая громким голосом, эти лягушки, наверное, отличаются и отменным слухом, точно определяя направление, откуда доносится кваканье их сородичей. Возможно, что неплохо слышат они и в воде. Выныривая на поверхность, лягушка высовывает голову ровно настолько, чтобы половина барабанной перепонки была в воздухе, половина – в воде. А перепонка эта едва ли меньше глаза в поперечнике.

Глаза у озерной лягушки не просто большие. Это особенные глаза. Выпученные, неподвижные и немигающие, они придают широкоротой лягушачьей морде выражение немного туповатое и вместе с тем нагловато-разбойничье. Мимики у лягушки никакой. Ночью глаза целиком черные, днем – с овальным золотистым ободком, который не делает взгляд более кротким или добродушным. И лишь однажды я видел иное: переселявшаяся куда-то на зиму из реки большая лягушка ночью доскакала до центра большого города и, словно поняв, что не туда попала, сидела утром у стены дома, поджав под себя стертые об асфальт лапы с выражением явной растерянности, испуга и надежды: лишь бы пронесло.

Языком лягушка может поймать мелкую сухопутную или летающую добычу, но протолкнуть ее в глотку приходится глазами. И схватив какого-нибудь жучишку, она быстро и крепко зажмуривается, мгновенно втягивая выпученные глаза. Не от удовольствия жмурится, а потому, что убить добычу нечем и ее приходится заталкивать в глотку и целиком, и живьем.

Это самый настоящий хищник, который охотится только на живую добычу и ловит всех, кого только может проглотить. Своих конкурентов – жаб и чесночниц – обыгрывает тем, что может охотиться не только на суше, но и в воде. Молодые лягушки только насекомых ловят, а рослые лягвы пожирают своих и чужих головастиков, лягушат, мальков и мелкую рыбешку, птенцов, мышей.

Но мышь – не жук: схваченная, она может мгновенно извернуться и укусить врага. Ее не проглотишь разом, как муху. Поэтому, схватив крупную, сильную жертву, лягушка тут же бросается с ней в воду и топит ее, не выпуская из пасти, пока та не перестанет трепыхаться. Потом выныривает, возвращается на берег и начинает с трудом, с передышками заглатывать или заталкивать в свою утробу мокрую, бездыханную добычу. Однажды лягушка средней величины за полчаса управилась с полевкой, которая была всего на сантиметр короче хищницы, но весила, правда, вшестеро меньше.

Головастики озерной лягушки – вегетарианцы: на одних водорослях вырастают до превращения в лягушат, но при случае не отказываются и от мясной пищи. Когда личинка плавунца убивает одного из головастиков и начинает высасывать его, остальные скопом быстро обгладывают его до хрящиков. Но сами после такого пиршества друг на друга не нападают и не становятся кровожаднее, особенно если в достатке их привычный корм.

Чем пахнет чистая дождевая вода в стакане, ведре или в луже на асфальте? Для нас – ничем. Для лягушки – чистой водой. Я спас ту заблудившуюся путешественницу: принес домой и посадил в ведро, плеснув в него немного воды. Хотел отнести ее к реке, но кончался октябрь, ударили ранние морозы, и пленница так и осталась в ведерке. Водопроводная вода в нем испортилась довольно быстро, но прежде чем ее заменили на свежую, лягушка сама нашла выход.

В полутора метрах от ведра стоял высокий бачок с дождевой водой. Видеть его из ведра лягушка не могла, но она одним прыжком выскочила на пол, а вторым очутилась в бачке, где и просидела до весны, отказываясь от пищи. И надо признать, что такой выход из положения удался бы немногим из тех животных, которые ушли от лягушки вперед на десятки и сотни миллионов лет. Поведение этой твари до сих пор считают слишком примитивным. Обе ее жизни: и короткую жизнь головастика, и жизнь четверонога – изучали и изучают с помощь ножа, электричества и приборов, а те формы ее поведения, которые свойственны «думающим» животным, даже не описаны как следует. А она, оказывается, может решать и серьезные задачи, только ответа от нее добиться трудновато.

Животным одного вида нет-нет да и приходится вступать в стычки друг с другом, чтобы доказать свое превосходство или отстоять участок, семью, добычу, убежище или просто удобное для отдыха место. Иногда это просто демонстрация силы или ритуальный бой. Даже для них надо иметь средства нападения и защиты – когти, зубы, рога, клювы, хвосты, шипы. У лягушки ни того, ни другого, ни третьего. Ей нечем ни ударить, ни ущипнуть, ни увечье нанести, и даже причинить небольшую боль противнику или сопернику нечем, а стало быть, нечем держать побежденного в страхе и подчинении.

Наверное, не один я видел весной и летом, как дерутся самцы озерных лягушек. Ничего, кроме смеха, эти драки вызвать не могут, потому что прежде всего бросается в глаза клоунская потешность сцены: не хватает только пузырей с горохом в лапках драчунов, когда они бросаются друг на друга и, не зажмуриваясь, начинают молча тузить друг друга передними лапами. Это не дуэль, потому что нет оружия и, наверное, нет правил. Коротенькой лапкой не размахнуться для хорошего удара. Дерутся противники только на плаву и бьют только по голове, словно стремясь окунуть один другого. Зачем? Ведь вода – та стихия, где лягушка ищет спасения от любой опасности, а удар по морде, видимо, не производит на нее никакого впечатления.

Ходить лягушка не умеет и не может: слишком велика разница в длине передних и задних ног. Она и по суше, и по воде передвигается одним способом – мощными толчками задних ног. Прыжок – как выстрел: его направление в полете не меняется. Нечем его изменить. Нет у лягушки хвоста. Поэтому бывают случаи, когда лягушке не до смеха.

Более тридцати лет назад произошел случай, который помнится до сих пор. Я медленно шел по берегу одного из бесчисленных протоков волжской дельты, где живут самые рослые лягушки, и любовался их классическими прыжками: стремительными, длинными, безукоризненными. Но одна, не пролетев и половины расстояния, вдруг врезалась мордой в крепкий сук, торчавший из воды, шлепнулась в тину, тут же перевернулась и уставилась на меня не то что с обескураженным видом, а словно с немым вопросом: «Ну, как я?».

Озерную лягушку называют зеленой, но у нее нет постоянного цвета. Сидит на светлом песке – и сама сверху с явной желтизной, прижмется к листу кувшинки – и словно сольется с ним цветом, усядется на почерневший обломок или на непросохшую грязь на берегу – и не разглядишь ее, тоже черная. Есть в этой черноте и в неподвижности позы какая-то первобытность. Но какого бы цвета ни была лягушка сверху, пузечко ее всегда чисто-белое, а от кончика морды вдоль всей спины тянется узкая ярко-зеленая полоска. Она у озерных лягушек как опознавательный знак и никогда не меняет даже оттенка ни у подростков, ни у взрослых. А ночью все они, какая где бы ни сидела, в один цвет. (Ночью не только все кошки, но и все лягушки серы.) Способность менять окраску появляется, как только у головастика исчезает хвост и бывший вегетарианец превращается в четвероногого хищника – лягушонка.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю