Текст книги "Я и мой автомобиль"

Автор книги: Леонид Лиходеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

 – Обвиняемая Сименюк предъявила ваш адрес как свидетеля... Вы давали свой адрес обвиняемой Сименюк?

 – Ах! – воскликнул Карпухин. – Догадываюсь! Вы об этой молодой девице, которая сбила пешехода?

 – Да, – тяжело глянул следователь.– Об этой девице... Она такая девица, как я слон...

 – Ну что вы! Какой же вы слон! – улыбнулся Карпухин.– А мне показалось – девица... Странно...

– Девица она или не девица – к делу не относится... Что вы можете сказать о происшествии?

 – Как можно, товарищ следователь,– придурковато сказал Карпухин,– все так ясно! Надеюсь, у вас нет оснований ее наказывать?

 – Я не наказываю. Наказывает суд.

 – Совершенно верно... Все-таки недостаточно еще ведется у нас пропагандистская работа по разъяснению населению функций тех или иных органов... Отсюда моя фактическая ошибка.

Следователь был уже готов применить к Карпухину любую меру социальной защиты, а больше всего ему хотелось врезать этому сукину сыну, который явился сюда изгиляться. Но тяжким усилием воздержался, говоря:

 – Не отклоняйтесь, свидетель... Говорите только то, что относится к делу.

И тут следователь удивился резкой перемене поведения Карпухина. Карпухин посерьезнел, положил на стол мохнатую кепку и сказал:

 – Дело было так... Дайте, пожалуйста, листок бумаги... Благодарю вас... И карандаш... Спасибо...

Взяв листок бумаги и шариковый следовательский красно-синий карандашик, Карпухин деловито и быстро нарисовал перекресток, резервную зону, пешеходную дорожку, нарисовал толково и точно. «Неужели не врет?» – подумал следователь, узнав в рисунке план места происшествия, имеющийся у него в деле. Все было точно.

 – Смотрите,– сказал Карпухин.– Вот так шел этот несчастный... Вот так ехала машина, ведомая девицей или не девицей, как вам угодно... Я находился вот здесь, в автомобиле моего товарища.

 – Кто был за рулем? – резко спросил следователь.

 – За рулем был мой товарищ...

 – Как его фамилия?

 – Его фамилия Крот. Роман Романович Крот. Это имя вам должно быть известно, поскольку мой адрес был написан на его визитной...

 – Продолжайте! Откуда взялась ваша машина? Карпухин посмотрел на следователя ласково:

 – Вас интересует весь наш маршрут до места происшествия?

 – Меня интересует, откуда взялась ваша машина, когда нигде она не показана.

Карпухин взял карандашик и переменил цвет нажатием кнопочки.

 – Она взялась вот отсюда, из-за поворота.

 – Вы что же – на красный свет поехали?

 – Мы поехали на зеленый свет, товарищ следователь...

 Следователь обрадовался:

 – Вы поехали на зеленый? Из-за угла? Выходит, прямоидущему транспорту был – красный?

Карпухин посмотрел на следователя разочарованно:

 – В этом месте, как вам должно быть известно, стоит светофор-стрелка. Эта стрелка, товарищ следователь, зажигается одновременно с зеленым светом для прямоидущего транспорта. По крайней мере, с нашей стороны зажегся красный свет плюс зеленая стрелка направо. Вероятно, это делается в целях безопасности пешеходов.

– Так-так,– вздохнул следователь,– и что же вы увидели?

 – Мы увидели, как рядом с осевой линией проскочила на большой скорости черная «Волга», обогнав «Москвич», который только начал набирать скорость. Когда «Волга» проскочила – перед «Москвичом» появился пешеход. «Москвич» вильнул, чуть было не зацепив нас. Но было поздно... Увы... Я крикнул Роман Романовичу – назад! И он инстинктивно остановил машину у бровки... Не знаю, видел ли он, будучи за рулем, те же детали, что и я. Во всяком случае, «Волгу» он видел и даже сказал про нее нецензурные слова, что в данной ситуации вполне простительно... Вот так... Я считаю, что шофер «Москвича» никак не мог видеть пешехода. Я даже удивлен, что его не сбила «Волга», которая, несомненно, проскочила перекресток на красный свет...

 – Так, так... ловко...

Карпухин глянул следователю в глаза.

 – Вас что-нибудь смущает?

Следователь отвернулся. Свидетель снова начинал валять дурака, нужно было его пресечь.

 – А как вы дали свой адрес обвиняемой?

 – Адрес давал Роман Романович. Он взял свою визитную карточку, написал на ней мои данные вот таким же, как ваш, шариковым карандашом. Помнится – зеленым цветом... Как автомобилист, он любит зеленый цвет и постоянно ищет стержни с этой мастикой... Со стержнями просто беда! Так же как с фломастерами. Мне для работы нужно очень много фломастеров... Вы заправляете стержни или покупаете готовые?

 – Это к делу не относится...

 – Извините... Карточку отнес Роман Романович, он сказал, что это необходимо. Я даже пожурил его, считая, что разберутся и без нас. «Ты не автомобилист! – возразил он.– Она совершенно не виновата, и наши правдивые показания могут ей помочь».

 – «Она»? – обрадовался следователь.– А откуда вы знали, что это была «она», а не «он»?

 – Товарищ следователь, – грустно сказал Карпухин,– будучи взрослыми мужчинами, и я и мой друг Роман Романович Крот почти безошибочно определяем разницу между мужчиной и женщиной. И тех и других мы определяем с первого взгляда...

Следователь слушал и нехотя писал, взяв из стола другой карандашик. Листок, изрисованный Карпухиным, внушал ему уважение, однако не лишал сомнений. «Врет»,– думал следователь.

Карпухин сидел прямо, с видом безразличным и не заглядывал в протокол. Он осматривал помещение, окна которого были отгорожены от внешнего мира изящной решеткой в виде солнечных лучей, окованных концентрическими кругами. Круги шли из угла окна, рассеиваясь радиусами-векторами. Декоративная ковка была ему близка по роду занятий.

 – Больше ничего не пожелаете добавить? – спросил следователь.

 – Нет, благодарю вас,– сказал Карпухин серьезно.

 – Тогда подпишите...

Карпухин взял протокол и стал читать. Следователь терпеливо ждал, пододвинув к себе рисунок и карандашик, которым рисунок был сделан.

 – Ну что же, – сказал Карпухин. – Все правильно. Прошу вас приобщить к моим показаниям также и чертеж.

И взяв из рук следователя красно-синий карандашик, Карпухин лихо расписался.

 – Могу я быть свободен?

 – Вас вызовут,– угрюмо сказал следователь.

 – Благодарю вас! – Карпухин встал как вознесся, взял со стола кепку, поклонился и протянул следователю руку.– Благодарю вас, товарищ следователь, очень приятно было познакомиться!

Следователь посмотрел на протянутую руку недоуменно, не сразу понимая, что с ней делать. Но через силу пожал ее и вскочил.

 – Карпухин,– жестко сказал он.– Ни вас, ни «Волги» на месте происшествия не было. Ой, я вам не завидую, Карпухин!

Свидетель холодно пододвинул рыжую бороденку почти к носу следователя:

 – Дорогой Сергей Петрович! Меня зовут Иннокентий Викторович. Либо гражданин Карпухин. Либо, на худой конец, гражданин свидетель. Я не люблю фамильярностей.

И, еще раз поклонившись, вышел.

«Жулик! – закричал в отчаянии следователь.– Придурок! Всех на чистую воду выведу!» Но закричал не в голос, а про себя, в душе своей, которая болела от беспомощности.

И сел за стол, ненавистно уставившись в прекрасный карпухинский чертеж.

После допроса Карпухина, которого следователь вызвал первым сам не зная почему, стало ясно, что допрашивать этого Романа Романовича Крота – только время терять. Ясно, что Карпухин с Кротом сговорились до мелочей, как пьесу разучили. Может быть, даже перед зеркалом репетировали. Тихая ненависть к Карпухину, а заодно и к Кроту потрескивала в следовательском сердце, как масло на сковороде. Тихая ненависть, вызванная таким нахальным обращением с истиной, не давала ему ни жить, ни работать.

Он перечитывал показания старых свидетелей и видел, что они говорили правду. А новые свидетели, неожиданно названные обвиняемой, свалились ему на голову как раз в такое время, когда расследовать уже было нечего. И следователь отшатнулся от мысли, которая застукала его. Эта мысль заключалась в том, что опровергать правду оказалось значительно легче, чем опровергать брехню! Это открытие так потрясло его, что он отрекся от завтрака и понял, что снова закурит, хотя и не курил уже год, два месяца и тринадцать дней. Он хотел бросить курить и бросил, набравшись силы воли, и вот воля его дрогнула.

Карпухин, Крот и Яковлев! Кто они этой бабенке? Братья? Родственники? Любовники? Чего это они за нее так уцепились? Ясно, что это кодло сговорилось придуриваться. Ясно, что зацепи их хорошенько – слиняют они один за другим. Но как их зацепить?

Он перечитывал показания свидетелей, куря сигарету и чувствуя к куреву и отвращение и жажду. И у него возникла мысль свести свидетелей для перекрестного допроса, для очной ставки. Свести, выслушать и доказать всю преступность замыслов подсудимой (он уже не мог о ней иначе и думать!), именно подсудимой, а не подследственной, Сименюк А. И.

И руководствуясь необъяснимым чутьем, он решил столкнуть наиболее резкую и беспощадную свидетельницу Брюховецкую с этим хитрованом Кротом, имеющим визитные карточки и вписывающим в них своих дружков с рыжими бородками при нахальных глазах.

Первым явился Крот.

Это был небольшой плотный парень с круглой головой на короткой шее. Вернее сказать, от головы сразу шло туловище, а шеи не хватило даже для галстука. На широком лице разлаписто сидели тяжелые очки с толстыми стеклами. Стекла эти даже вроде бы примирили следователя с Кротом.

 – Как же вы, свидетель, водите машину при таком зрении?

 – Трудно, гражданин следователь, – высоким честным голосом ответил Крот, – но что поделаешь – других глаз у меня нет.

 – Садитесь.

Крот сел. Глаза его за стеклами глядели мелкими черными точками.

 – Я должен извиниться перед вами,– сказал Крот.– В том месте, где я остановился, висел знак «остановка воспрещена»... Правда, учитывая трагические обстоятельства, при которых я совершил нарушение...

 – Это к делу не относится, – поморщился следователь, в его памяти действительно всплыл указанный знак, который он запомнил при осмотре места происшествия.

И едва этот знак всплыл в следователевой памяти, в кабинет вошла Брюховецкая, мотая большой сумкой и выражая неудовольствие.

 – Что вам еще не ясно, товарищ следователь? – грозно спросила она.– Почему вы отрываете людей от дела?

Следователь сказал грустно:

– Свидетельница, садитесь...

Брюховецкая опустилась на стул, как наседка на яйца – раскинув крылья и заклохтав. Крот, привстав при виде дамы и снова обретя сидячее положение, впился в нее своими черными точечками.

 – Я вынужден извиниться перед вами, – сказал он. Брюховецкая насторожилась:

 – Передо мною?

 – Именно... Когда я останавливал свою машину, я чуть было не задел вас...

 – Чуть было не задел! – передразнила Брюховецкая.– Надо внимательно ездить!

Следователь спросил скороговоркой:

 – Вы видели этого гражданина, свидетельница? Когда это было?

 – Спросите его – когда это было!

 – Это было в тот момент, когда вы бросились к месту происшествия, – пояснил Крот.

 – Вас не спрашивают, свидетель, – перебил следователь. Крот застенчиво втянул голову в плечи:

 – Прошу прощения... Я вас сразу узнал... Лицо жертвы, даже возможной жертвы, нельзя забыть... Но вы были так встревожены событием, что даже не заметили опасности.

 – Я не заметила? Как это – я не заметила? Я все заметила!

 – Во всяком случае, прошу прощения, – попросил Крот.

 – Пожалуйста, – проворчала Брюховецкая, – ездить надо аккуратнее! От этих машин теперь хоть носу не показывай... Штрафовать его будете, товарищ следователь?

Следователь не ответил, но спросил:

 – Значит, вы утверждаете, что машина этого гражданина чуть-чуть не задела вас, когда вы бежали с тротуара к месту происшествия?

 – А я вам что– жаловалась на него?

 – Свидетельница, отвечайте на вопрос – был ли факт опасности для вас в момент перехода проезжей части со стороны машины этого гражданина?

– Вы что меня путаете? – насторожилась Брюховецкая, чувствуя что-то неладное.

 – Я вас не путаю, свидетельница! Отвечайте на вопрос – грозила вам опасность со стороны какой-нибудь машины, когда вы приступили к переходу через проезжую часть?

 – Они все летели как угорелые! – сказала Брюховецкая на всякий случай.

 – Свидетель Крот, – сказал следователь строго. – Выйдите в коридор и ждите. Я вас позову.

Крот пожал небольшими чугунными плечами:

 – Пожалуйста.

Он безучастно встал и удалился куда велено, оставив на стуле портфель.

Следователь глянул в дело, нашел имя-отчество Брюховецкой и сказал:

 – Марья Петровна, я подозреваю, что этот гражданин – подставной свидетель. В наших с вами интересах доказать это. Он хочет втереться в обстоятельства дела. Разве вы не поняли, что он для этого делает вид, как будто вас узнал? Если он вотрется – нам будет трудно доказать виновность обвиняемой. А она – виновна. А он будет доказывать, что она невиновна. Это ее свидетель!

Брюховецкая выкатила глаза:

– Невиновна?! Как это невиновна? Я сама все видела! Что же, я здесь нахально врала? Откуда он взялся? Я его знать не знаю! Никакая машина мне не угрожала! Я ему это в его хитрую рожу скажу! Нашел дураков!

 – Успокойтесь, Марья Петровна. Я понимаю ваш справедливый гнев. Успокойтесь и не мешайте перекрестному допросу.

И встав из-за стола, следователь подошел к двери:

 – Входите. Садитесь.

Крот появился тотчас. Его несколько рассеянное лицо выражало полную незаинтересованность в происходящем.

– Итак, свидетель Крот, – сказал следователь, садясь,– вы утверждаете, что находились на месте происшествия?

Крот сел, взяв портфель на колени, и сказал:

 – Товарищ следователь, хотите, я вам скажу, о чем вы беседовали с этой дамой?

– Вас не касается, о чем я с ней беседовал.

 – Касается. И непосредственно. Вы уговаривали ее не сознаваться в том, что ей угрожала моя машина. Вашей версии необходимо мое отсутствие. И этой даме – тоже.

 – Не смейте называть меня дамой! – возмутилась Брюховецкая.– Я вас не знаю! Никакая машина мне не угрожала!

Крот продолжал:

 – Так вот, товарищ следователь, то, что здесь произошло, называется шантажом с использованием служебного положения.

Следователь вскочил:

 – Вы понимаете, что вы говорите?!

– Понимаю. И настаиваю, чтобы вы записали все это в протокол. Успокойтесь и выпейте воды...

 – Хорошо,– сказал следователь.– Я запишу. И вы подпишете... И ответите за свои слова по закону! Здесь вам не трали-вали!

Брюховецкая сидела нахохлившись, закипая злобой.

 – Умный какой, – сказала она победительно.

Следователь быстро писал. За железными лучами оконного ограждения веселилась голубая весенняя погода.

 – Нам не следовало бы ссориться, – примирительно сказал Крот, нарушая тишину.

Следователь писал. Брюховецкая ухмыльнулась.

 – Мы могли бы это дело уладить, – сказал Крот почти просительным голосом.

– Что, испугался, аферист? – поинтересовалась Брюховецкая.

 – Я прошу вас меня выслушать, – опустил голову Крот и расстегнул портфель.

Уставшее от людских несправедливостей сердце следователя затрепетало. Он видел робкое движение Крота. «До чего доходит нахальство? Что он – о двух головах? Псих? Надо его на экспертизу направить...» И чувствовал кожей, что сейчас произойдет редчайший в следовательской практике случай. Это же не придумаешь, а придумаешь – не поверят! Попытка дать взятку, да еще в присутствии свидетельницы – такой свидетельницы, что дай бог каждому следователю такую свидетельницу! «Ну, ну, давай-давай». И не выдержав напряжения, следователь метнул взглядом в Брюховецкую. Брюховецкая как телесигнал получила! Поняла, возрадовалась и даже присела как перед прыжком! Надо же! Такое случается раз в жизни! Что там твои детективные фильмы! Вот он сидит – законный взяточник! Сейчас он откроет рот, и все! И хап его за поганую лапу! Надо же! Ведь никто не поверит! Никто! И кому расскажешь? А может, по закону нельзя рассказывать? Ну не томи, окаянный, давай свою взятку, и сейчас мы тебя упечем! Сколько ему дадут? Мало... Расстрелять его на мелкие кусочки!

Следователь довел страницу до конца и, будто ровно ничего не происходило, сказал, веселея:

 – Подпишите... Если не согласны – скажите... Вы что-то хотели сказать, свидетель?

Брюховецкая зашлась сердцем, как бы посинела изнутри. «Ой, не спугни! Ой, не дай ему передумать!»

Крот вытащил руку из портфеля – пустую руку, черт! Брюховецкая взяла из сумки платочек. Следователь осмотрел руку внимательно и затосковал. «Неужели не поймаю? Неужели передумал? А может, обыскать? Погоди, погоди, он сам сейчас... Сам...»

Крот запахнул клапан портфеля.

 – Я хотел бы кое-что сказать вам наедине.

Брюховецкая ударила себя по коленям: «Ой! Попался!» Следователь сказал с улыбочкой:

 – Свидетельница, выйдите... Далеко не уходите... Я вас позову. И тут она уже и вовсе через силу, не подчиняясь сама себе, воскликнула хрипло:

 – Не выйду! Убейте, не выйду!

 – Свидетельница, выйдите, – строго повторил следователь, и Брюховецкая поднялась как сама себе чужая... «Выгоняет... Неужели и он?.. А-а... А такой справедливый... Ну-ну... Неужели принять хочет?.. Далеко не уходите... Нет, не уйду! Если и он гад – нет правды на земле! Ой, нет правды!»

Но правда на земле была.

Крот запустил руку в портфель, говоря:

 – Впрочем, свидетельница мне не помешает.

Брюховецкая бухнулась на стул. Крот вытащил из портфеля что-то небольшое, вроде пудреницы с металлическими пуговицами. «Драгоценность! Значит, не деньги? Конечно, не глуп. Деньги можно перенумеровать, а это – перенумеруй! Докажи! Стоп! Надо с этой драгоценности снять отпечатки пальцев!»

 – Товарищ следователь! – закричала Брюховецкая. – Быстро снимите с него отпечатки пальцев! Быстро снимите!

Следователь, стараясь быть равнодушным, посмотрел на предмет, понимая, что перед ним какой-то аппарат.

 – Что это за техника, свидетель?

 – Это дистанционный передатчик,– сказал Крот.– Видите ли, вы так увлеклись, что даже не взяли у меня подписки о неразглашении нашего разговора...

 – Такой подписки пока не требуется,– сказал следователь, упирая на слово «пока».

 – Тем более,– сказал Крот.– Я ничем не связан... Наш разговор и ваш разговор во время моего отсутствия записан на расстоянии.

Следователь рассвирепел:

– Да пишите что хотите! Вы это что же, угрожать пришли?

 – Я пришел давать показания, – сказал Крот.– Я пришел давать показания непредубежденно непредубежденному следователю. Но когда вы меня выпроводили., я сообразил, что вы в сговоре с этой свидетельницей. А это служебное преступление. Я защищался, дорогой мой...

 – И, выходя, включили передатчик?

 – Именно...

Следователь задумался. Передавал Крот его разговор, не передавал – установить было трудно. Но даже если передавал – тоже не беда: магнитофонные записи пока еще если и служили уликами, так, слава богу, не против следователей. Можно было бы этому Кроту спокойно оторвать голову, не снимая очков. Но опытный следователь понимал также, что этот Крот с его визитной карточкой, на которой ни черта не написано, малый не простой. Следователь понимал, что на такой отчаянный розыгрыш решится не каждый. Если Крот и его дружок с бородкой пошли на эту туфту – они здорово подрепетировали. Связываться с ними следователь не боялся, но и не хотел: это было уже новое дело. Чем они могли помешать? Закрыть дело Симе-нюк А. И. они не могли, полностью опровергнуть ее виновность – тоже. Ну, скинут ей своими показаниями три года, а справедливость все равно восторжествует.

И следователь решил принять игру.

 – Интересно, что это за машинка?

 – Это опытный образец... Наш институт испытывает его... Может быть, и вам когда-нибудь пригодятся такие вещи... Чем черт не шутит, когда бог спит.

Брюховецкая смотрела на аппаратик, как на царевну-лягушку, оказавшуюся обыкновенной дождевой жабой. Ей было холодно и тоскливо. Ее пробирал ужас. Но она не соображала, что по сравнению с происходящим детективом поимка взяткодателя есть не что иное, как тьфу! Она не ценила технику, и единственной задачей ее жизни в техническом отношении была заветная мечта наказать всех шоферов, автостроителей, слесарей – всех, всех, всех, кто имеет хоть какое-нибудь отношение к этим фырчащим керосинкам, укорачивающим жизнь людям.

Следователь повертел в руке аппаратец, спросил:

 – Далеко берет?

 – Пока сказать трудно, – ответил Крот как ни в чем не бывало.

 – Понимаю, – веско сказал следователь.

 – Но мы задерживаем вас, -спохватился Крот. – Итак, я должен принести извинения этой даме за то. что едва не наехал на нее.

 – Чего уж, – сказала Брюховецкая, приходя в себя.

От автора

Вообще-то я хотел купить ему не чижа, а белку.

Мы подошли к зоомагазину перед концом обеденного перерыва и увидели мощную толпу. Я и раньше подозревал, что человек – лучший друг животных, но такой массовой привязанности не ожидал.

Людей, которые любят животных, получается больше, чем животных, которые любят людей.

Я поделился своими мыслями с Федором, и Федор, подумав, сказал, что животным труднее любить людей. Действительно, животные никогда не собрались бы возле какого-нибудь учреждения, чтобы выбрать себе какого ни на есть человека.

Почтительно оглядывая толпу, я подумал, что белок на всех не хватит, и обратился к приличному человеку в ушанке, драповом пальто и шерстяном шарфе.

 – Скажите, пожалуйста, вы собираетесь приобрести белку?..

 – Я не идиот, – просто ответил приличный человек. – У меня была белка. Она ела с рук и спала в моем рукаве. Я носил ее на работу. Она лазила за пазуху и вела себя тихо. Потом она перепугалась и укусила за нос референта по цветным металлам. Референт обиделся и написал на меня заявление...

Федор смотрел на рассказчика очарованно.

 – У меня была белка умница, – продолжал приличный человек. – Она просилась на двор, как собака. Сосед повесил на балкон грибы. Сушить, Так она притащила всю связку. О чем это говорит? О том, что сосед – настоящий грибник. Он собирал только хорошие грибы. Белка никогда не возьмет плохой гриб. Шуму было! Сосед на меня заявление написал. Я эту белку еле-еле сбагрил...

«Может быть, он и в самом деле не идиот», – подумал я.

 – Вы хотите купить белку? – спросил он. –Советую купить. Очень умное животное.

 – Сейчас сезон,– сказал вдруг человек с острым носом и близко поставленными глазами, как у Гоголя. – Покупать надо пару.

Мы ощутили самое пристальное внимание.

 – Видите ли,– проговорил вдохновенный старик с белой шелковой бородой,– белка будет скучать в одиночестве. Особенно в дни весны, когда природа пробуждается и всякое живое существо чувствует свой долг перед нею. Правда, мальчик?

Федор взглянул на старика и потупился.

 – Это верно, – сказал вдруг парень в смушковом пирожке,– у меня кобель сдурел, суку ищу. А соседи обижаются.

Шелковый старик застенчиво поморщился. Он, видимо, был идеалистом.

 – Видите ли, – сказал он, переводя разговор в более изящную область. – Природа – храм, а человек в ней – жрец, соблюдающий священные ритуалы... Человек чутко слушает веления природы... Белке необходим друг или, соответственно, подруга, чтобы совместно вить гнездо и ожидать детей. Бельчат в данном случае.

 – Это верно, – подтвердил парень, в тоне которого явно проступали басовые ноты вульгарного материализма, – у меня у самого, конечно, был кроль. Здоровый, как баран. Его пускали гулять с крольчихами. Так он взял и окотился.

 – Потому что сезон подошел, – вставил остроносый.

 – А я гак думаю,– пояснил обладатель белки,– сезон здесь ни при чем. Просто был он не кроль, а крольчиха. Потому и окотился.

«Нет, он определенно не идиот»,– заметил я про себя.

– Видите ли,– мягко произнес шелковый идеалист, – кролики более других животных склонны... как бы вам сказать... Их трудно различить внешне...

Федор слушал, с великим почтением глядя на говорящих.

 – Это верно, – сказал вульгарный материалист, – не куры все-таки с петухами. Или павлины.

 – Павлинов я не разводил, – сказал востроносый, – условий нет. А вы хотите белку? Надо пару, чтоб не скучали.

 – А где ее сейчас возьмешь? – спросил бывший беличий хозяин.– Тоже, посоветуете! Что он, идиот? Белку надо покупать в магазине. А го сунут ему с рук двух мальчиков или двух девочек – видно, человек еще неопытный...

Федор посмотрел на меня с испугом.

 – Это верно,– сказал материалист в пирожке,– в одну клетку нельзя. Я читал, как дерутся олени или морские львы. Насмерть! Нет, нельзя в одну клетку.

 – Сравнил! – сказал востроносый.– Это когда сезон. А когда не сезон – ничего.

 – Все равно нельзя, – возразил материалист в пирожке, – не привыкнут. Зверь должен перво-наперво привыкнуть.

 – Конечно, – сказал востроносый, – не человек все-таки. Ему сезон нужен. Человеку сезон не нужен, а зверю нужен сезон.

Приличный человек обиделся:

 – Заладил – сезон, сезон! Я тебе в любой сезон животное приручу! Сезон – это для размножения важно, а без размножения...

 – Как же без размножения? – удивился востроносый.

– А так! – отрезал приличный человек и, махнув рукою, ушел. Магазин открылся.

Я посмотрел на Федора испытующе. Отрок переваривал сведения, полученные у дверей магазина.

 – Федя, как нам быть? Федор застеснялся:

 – Так вы ж покупаете... Вот и решайте...

– Но это же для тебя все-таки. Ты снимаешь с себя ответственность. Это нехорошо.

 – Дядя, – вздохнул Федор, чисто глядя в глаза. – Купим птичку. И выпустим на волю. Чего ей в клетке сидеть?

 – Прекрасно, – сказал я,– тем более – весна. Мы приобретем певчего чижа. Я слыхал, будто чижи прекрасно поют.

 – Чижи здорово поют, – согласился Федор, – у одного нашего малого есть кенарь. Он здорово поет.

Мы вошли в давку магазина и сразу увидели, что нам нужно. На клетке было написано: «Чиж-самец». Какой-то очень талантливый чиж пел, как соловей, – громко и вызывающе.

 – Чижа решили? – спросил востроносый. – Ну, правильно!

 – Вот этого пусть и выловит, – сказал приличный человек. Публика оживилась.

– Как же его выловишь?

 – А его видно – вон тот, рябенький!

Продавщица, сухая старая женщина в железных очках и платке, накинутом на синий халат, усыпанный птичьим кормом, стояла возле вольеры безучастно, к чему-то прислушиваясь, может быть, к пению талантливого чижа.

 – Вон тот, рябенький,– повторили в толпе у прилавка.

 – Да нет, это не рябенький! Видишь, с зеленой головкой...

 – Тоже сказал! Это реполов.

– Какой еще реполов? Реполовы в другой клетке.

 – Ну, перелетел... Девушка! Нам надо того чижа – вот который чистится.

 – Да этот не пел! Надо ему петь.

 – Что же я – слепой?

Продавщица поправила платок, взяла сачок, сунула в вольер и наугад черпнула.

– Его самого! Вот точность! – одобрили у прилавка.

Несомненно, это был тот самый талантливый чиж, который пел соловьем. Чижи в вольере запищали, зачирикали и тотчас выделили из своей среды еще одного талантливого.

Продавщица осторожно порылась в сачке и вытащила оттуда маленькую птичку.

 – Он!

 – Не он. Тот остался! Слышишь – поет.

Теперь в вольере бесились штук пять талантов, среди которых скромно выделялся даже один гений. Гений мне не достался – было уже ясно. Старая продавщица ласково взяла чижиный клювик в рот. Чиж был напуган до смерти.

 – Девушка! – закричали из-за прилавка. – Не сильно! Не сильно! Порциями поить надо! Вот так! Правильно!

 – А кроликов поить нельзя, – сказал кто-то. – Им надо только смачивать морду.

 – Птица сама пьет...

 – Да?! А маленький голубь?

 – Сравнил! Маленького чижа тоже родители поят...

 Продавщица взяла кулечек, сунула туда затихшего чижа и стала загибать края кулечка.

 – Дырки сделай! Девушка! Чтобы продувало! Он задохнется.

 – Чиж никогда не задохнется. У него, знаешь, какие легкие?!

 – Какие же у него легкие?

 – А такие... Понял?..

Отрок Федор трепетно принял в руки кулечек. Черты лица индейского вождя приобрели ласковые формы, что вождям никак не пристало. А может быть, наоборот, именно ласка делает беспощадное лицо индейского вождя естественным, когда он принимает в руки живой, прямодушный, теплый комочек природы, которая не умеет хитрить.

Федор подышал в кулечек и взглянул на меня с мимолетной стеснительной признательностью, с благодарностью сурового мужа.

 – А корм?! – загудели в толпе.– Корм забыли!

 – В другом отделе корм!

И мы пошли вперед, увлекая за собою массы.

Бывают на свете отделы, где продают птичий корм по разрядам и видам крылатых потребителей. Там стоят ящики, и на ящиках написано: «Для чижа», «Для фламинго», «Для ястреба-стервятника», «Для птины Рокк». Для птицы Рокк продаются сушеные слоны и крокодилы, а для чижа – конопляные зерна.

Корму не было. Что же делать? – спросил меня Федор единым взором.

 – Возьмите «Для канарейки»,– загудела толпа.

 – Возьмите!

 – Ничего! Жрать захочет – выберет из канареечного, что ему надо.

Мне хотелось возразить, что, подсыпав чижу канареечного корма, мы обрекаем его на дополнительную деятельность. Я хотел объяснить, что время, отпущенное на пение, будет использовано чижом нерационально, поскольку часть времени, а может быть и все оно, уйдет на переборку корма. Я хотел предупредить, что чиж, поставленный в такие условия, то есть в условия натурального самообеспечения, может быть, вовсе перестанет петь или, по крайней мере, не споет своей лучшей песни, из-за которой он, собственно, и родился на свет. Я хотел сказать, что чиж, как ученый-специалист, должен быть использован эффективно.

Но я ничего не сказал.

Мы с Федором купили кулек приблизительно чижиного корма и вышли на весеннюю улицу. Мы радовались. Мы ведь не ставили никаких особенных целей. Просто нам как гуманистам захотелось полюбить и прикармливать некое бесхитростное существо. Скажем, гиппопотама или саблезубого тигра. Или же змею, чтобы держать ее на груди вместо грелки. Весна потянула нас в свои магнитные объятия. Нам нужен был весь мир или хотя бы часть его. И чтобы часть эта не морочила голову глупостями, не прикидывалась черт знает чем. не надувалась бы до вола, будучи лягушкой, а была бы тем, чем она есть на самом деле.

Мы шагали по городу, радуясь своему приобретению, и легкие облачка весны плыли над нашей радостью.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Председатель колхоза «Заречный» Иван Ефимович Яковлев считался где надо молодым растущим руководителем. Однако молодости в нем было уже не особенно много – Иван Ефимович проник в пятое десятилетие жизни. Но проник пока еще недалеко.

Когда судьба составляла проект его жизнедеятельности, она готовила Ивана Ефимовича не столько к сельскохозяйственному, сколько к промышленному производству. Поэтому ему всегда было жалко, если трактора понапрасну ломались об землю.

Такая жалость к технике обнаружилась в нем очень давно, когда он еще командовал ремонтным подразделением и имел дело с танками. В то далекое невозвратимое время Иван Ефимович был всего лишь молоденьким лейтенантом технических войск и дальше этого чина-звания не поднялся, поскольку генерал никуда его не выпячивал, нигде им не хвастал и берег как истинного специалиста и от пуль передовой, и от власти начальства, которое могло бы прибрать такого специалиста запросто, если бы о нем узнало. Все, что имел Иван Ефимович,– имел он волею генерала до потолка генеральских возможностей и был доволен. Получил он, как полагается, несколько медалей и – шабаш.