Текст книги "Я и мой автомобиль"

Автор книги: Леонид Лиходеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

Карпухин улыбнулся:

 – Тут скрестились интересы многих... Что же касается меня, я шалопай, бузотер... Можете считать, что я это сделал из принципа...

Следователь снова недобро пожевал челюстями.

 – Из принципа... Интересно, какие у вас могут быть принципы, если вы пошли подставным свидетелем... Да еще, возможно, получили за это...

Карпухин улыбнулся:

 – Вот видите, вы меня подозреваете... Впрочем, это ваша профессия – подозревать людей.

Следователь взглянул исподлобья.

 – Как же вас не подозревать?.. Принципы... Где же они, ваши принципы, если вы идете наперекор правосудию?

Карпухин посмотрел на следователя спокойно, со скрытым состраданием.

 – Вы правы, Сергей Петрович... У меня принципов нет. Но я их соблюдаю...

Следователь впервые улыбнулся. Улыбнулся неумело, через силу, вроде бы не он улыбался, а кто-то другой, залезший в него не спросясь.

– Да, сознаюсь... Надули вы меня... Карпухин оперся на локоть.

 – Но это же так естественно... Вы должны знать, что опровергнуть правду гораздо легче, чем опровергнуть ложь.

Следователь резко поднялся. Действительно, такая дикая мысль прижала и его тогда. Но он ужаснулся ей, а этот сирота вроде бы даже радуется.

 – Это пока! – строго сказал Сергей Петрович.– Пока! Пока еще люди несознательны! А когда они станут сознательными, тогда правду не опровергнешь!

Карпухин улыбнулся:

 – Сергей Петрович, давайте не ссориться в такой прекрасный день... Вот видите этот камень?

Карпухин взял с пляжа обкатанный вековыми волнами голубоватый булыжник. Следователь посмотрел на предмет, ожидая дальнейших слов. Карпухин взвесил булыжник в руке.

 – Камень есть. Стало быть, это правда... Теперь смотрите...

Он размахнулся и швырнул булыжник в волну. Камень щелкнул по воде, брызнул и утонул.

 – Где правда? – спросил Карпухин.– Нет ее! Видите, рука пустая... Правда утонула – ищи ее теперь... Но зато, Сергей Петрович, вы можете вполне доказывать, что я швырнул не камень, а кошелек с деньгами, слиток золота, алмазный перстень, корону императора – все что вам понадобится. И я уже не смогу от вас отбиться. Теперь все решат ваши свидетели, которые несомненно покажут, что я утопил королевскую корону... Впрочем, вы сможете обойтись и без них – зачем они вам, если они должны показать то, чему вы их научите... Здесь важно начало. А когда вы начнете доказывать, вы и сами себе поверите. И докажете не только про корону, но и про кольцо и про кошелек и даже догадаетесь, сколько монет в нем лежало...

 – Все это философия,– сказал следователь,– что же, по-вашему, я буду фикцией заниматься?

– А почему нет? – спросил Карпухин.– Вы же заподозрили меня в том, что я взял на лапу? И доказать это вы сможете гораздо легче, чем я опровергнуть.

Карпухин встал и побежал в воду. Следователь закурил, наблюдая за ним, как орел за лисицей, – пристально и неподвижно. Карпухин побарахтался в воде, поплыл немножко, вернулся, снова побарахтался и вылез. Следователь сказал будто даже с удовлетворением:

 – Плаваете неважно... Дыхание короткое.

От автора

А в Москве уже топили печи, как писал когда-то Чехов.

Я сидел у Павла Петухова, держа руку на горячей холке отопительной батареи.

Катерина Великая будто никогда и не отходила от семейного очага, будто не ее мы искали в чистом поле. Домашняя, теплая, прекрасная дама в фартуке сооружала нам обед.

 – Ты ничего не понимаешь, – ласковым контральто втолковывала прекрасная дама.– Каждое новое месторождение – это богатство...

 – Вздор! – кричал Петухов. – Пусть будет миллион месторождений. Это полдела! Четверть дела! Из ископаемого нужно еще делать продукцию!

 – Но для того, чтобы делать продукцию, нужно иметь из чего...

 – А если ты имеешь из чего, но не делаешь?

Петухов бесился. Он выражал свою индивидуальную ревность каким-то странным общественным способом.

 – Золото! – кричал он.– Вы думаете, чем больше золота – тем крепче деньги? Ерунда! Чем больше вашего золота, тем оно дешевле! Деньги крепки производительностью труда! Торговлей! Обменом, черт бы вас побрал!

Я не вмешивался в этот давний семейный спор. Я сидел тихо и смотрел на большой букет красных роз, стоящий в синем глиняном кувшине. «Где он взял розы? Это не тепличные розы. Он их, наверно, заказывал на юге».

 – А ты как думаешь? – загремел на меня Пашка.– Никак ты не думаешь!

Он заметил, что я разглядываю букет, слишком яростно отражавший его отношение к Катерине. Катерина, улыбаясь, накрывала на стол. Пашка набросился на меня:

 – Деньги не подкрепляются золотом!!!

 – Ну их к черту, Паша,– примирительно сказал я,– откуда мне знать, чем они подкрепляются? Я их сроду в руках не держал...

 – Да, да! Ты специалист по недвижимости, Атаман Зеленый, старый разбойник!

 – Не трогай его, – заступилась Катерина, – что тебе от него нужно? Квартира будет снова твоя. Мне же полагается дополнительная площадь...

 – Паша, – добавил я, – вдовий кошт не так уж... Женщина – большая сила... Катерина исправит мою ошибку и соберет квартиру воедино...

 – Я не хочу рассчитывать на женщин! – закричал Петухов.

 – Но их нельзя снимать со счета... Лучше скажи, как государство богатеет, и чем живет, и почему не нужно золота ему, когда простой продукт имеет?

 – Не цитируй, чего не понимаешь! Деньги подкрепляются тем, что можно сожрать и без чего нельзя жить! Хлебом, одеждой, счетами за газ! Они подкрепляются тем, что необходимо покупать каждый день! Если купить нечего, это бумажки. А для того, чтобы было что купить, нужна производительность труда. А золото не едят!

 – Помоги мне расстелить скатерть, – сказала Катерина.

Я поспешно поднял кувшин с розами и вспомнил Раздольнова с его пионами... «Вот тебе и вся производительность труда».

 – Значит, соседняя комната уже ваша?

 – Почти,– сказала Катерина.

 Пашка улыбнулся:

– Наконец можно делать ремонт... Я думаю, что тот негоциант, который приобрел мое родовое, лучше тебя разбирается в средствах обращения...

Я не ответил.

Пашка набил трубку, посмотрел в окно. За окном оседал первый слякотный снег.

 – Между прочим, – сказал он как всегда неожиданно, – что поддерживает порядок на дорогах? Что создает безопасность езды?

Я не понял вопроса.

 – Ну что? – пояснил Пашка. – Правила движения? Исправность транспорта? Строгость инспекторов?

 – Вероятно, и то, и другое, и третье, – ответил я.

 – Нет, – сказал Петухов, – безопасность езды создает единственный фактор, который мы не берем в расчет.

 – Какой же?

 Петухов выпустил дым.

 – Взаимоуязвимость автомобилей. Фактор чисто психологический. Ты не можешь разбить чужую машину без риска разбить свою. И поэтому ты осторожен... Если на дороге появится всего одна неуязвимая машина, езда станет невозможна...

Я удивился:

 – К чему относится эта доктрина?

– Она относится ко всему на свете... Безопасность каждого держится взаимоуязвимостью всех... Между прочим, тебе придется выпить шампанского, несмотря на то, что ты за рулем...

Проглотив Пашкин посошок в честь возвращения прекрасной дамы к семейному очагу, я осторожненько выехал из дворового колодца сквозь туннель и повернул направо по скользкой гололедной мостовой. Уличный фонарь золотил изморось, фары не помогали ему. Нервная слякоть путала все вокруг. Я выехал ощупью, стараясь не буксовать, хотя это было трудно.

Сначала меня удержал сноп света, а вслед за ним автомобиль мой принял на себя железный звучный удар. Все было понятно...

Дверцу заклинило, пришлось вылезать направо. Может быть, если бы мой выход из машины не был замедлен обстоятельствами, может быть, если бы я увидел сразу следы аварии, я бы и вел себя иначе. Но переползание по сиденью замедлило действие, и я успел отчетливо сообразить, что это конец.

Горячая «Волга» вгрызлась в мой бок тусклыми никелированными зубами. Она как-то привстала на задние лапы, и морда ее была усыпана собственным стеклянным крошевом. Было тихо, из-под «Волги» дымилась радиаторная водица.

Я посмотрел на машины и удивился. Стекла моего автомобиля были целы. Хозяин «Волги» – небольшой плотный человек в очках и без шапки – суетливо кинулся ко мне. Он понимал, что был виноват.

 – Слушай, – сказал он,– давай обойдемся без милиции, я заплачу... Ну, сколько тебе?

Он стоял около меня на пустынной улице, и в моросящем свете я видел на лице его испуг. Я ничего не сказал. Мы не могли разъехаться, нас надо было растаскивать.

 – У вас разбит радиатор, – сказал я, отворачиваясь, – как выпоедете?

Он мгновенно пропал под своей машиной и вынырнул.

 – Да... Течет... Как же я... Ничего не видел...

 – Попробуйте завести,– сказал я.

Он влез в машину, мотор завелся, но он сразу заглушил его и вылез.

 – У вас на руке кровь, – сказал я.

 – Это стеклянная крошка... Все сиденье в крошке... Так вы согласны? Я заплачу вам за ремонт...

 – Я согласен, отъезжайте... Но как вы сами доедете без воды?

 – Что-что? – вдруг спросил он и приблизил ко мне свои большие очки, распластанные на носу.

 – Как вы сами доедете? – спросил я громче.– Вам нужен тягач... Трос у вас есть?

Он улыбнулся зловещей радостью:

 – Ты, оказывается, наддал? Повезло мне, ничего не скажешь. Это меняет положение. Оказывается, платить буду не я тебе, а ты мне?

 – Отъезжайте, – сказал я. – Вы же видите, что сами виноваты.

Но он уже был главнее меня. Он перерос меня в течение одной секунды, когда ноздри его уловили запах предательского Пашкиного посошка. Это было похмелье в чужом пиру.

 – Я никуда не уеду, – сказал он играющим, высоким голосом. – Я был виноват до выяснения особых обстоятельств... Я вижу, вы интеллигентный человек. В одной пьесе, если помните, говорится: «Стой! Власть переменилась!» Так это сказано о нашей встрече...

 – Не говорите глупостей, – сказал я.

 – Интересно, сколько держится запах? – веселился он.– Додержится ли он до приезда автоинспектора?

Мне стало противно.

 – Вы довольно мелкий подлец... Я ухожу. Дожидайтесь инспектора сами. Интересно, что вы ему скажете? Что наехали на машину, стоявшую у бровки?

Он ответил железным голосом:

 – Вы никуда не уйдете. Я вас не пущу.

 – Как же вы меня не пустите?

 – Милый, – сказал он, – я занимался боксом.

 – Мне кажется, вы занимались шантажом.

 – И это было! Стукнуть пьяного сгоряча за аварию? Это же так естественно!

Нет, ему не пришлось меня задерживать. Я оттолкнул его и пошел

по скользкому тротуару, он схватил меня за рукав. «Сбить у него очки?» – подумал я. Нас осветила инспекторская коляска.

 – Товарищ инспектор! – закричал он.

Инспектор слез с седла, подошел к машинам, поглядел.

 – Чья «Волга»?

 – Моя, – сказал он.

 – Так чего вы кричите? Надо ездить аккуратнее. Документы... Он протянул документы, как будто держал их наготове.

 – Вы разберитесь сначала. Он пьян! Инспектор подошел ко мне.

– Он пьян! Он подсек меня!

 – Инспектор, – сказал я, – вы же видите, что это неправда...

 – Документы, – сказал инспектор.

Я знал, что все пропало. Я знал, что не вырвусь из цепких рук этого страшного типа, нечаянно нашедшего свою радость. Он нашел свою яркую радость на железном дереве закона. Закон распростер над ним свои охранительные ветви и защищал его от меня. Я знал, что мне придется платить. Предательский запах Пашкиного посошка обойдется мне так дорого, что едва ли я подниму эту тяжесть. Я понимал, что под этот запах он сменит мотор, трансмиссию – все что захочет, потому что закон на его стороне. Я понял, что пришла пора прощаться с моим автомобилем. Есть время садиться в машину и есть время вылезать, отдавая ее за долги.

И это время пришло.

 – Инспектор, – сказал я, – вот мои документы. Ключ в машине... Я очень устал...

 – Пить надо меньше,– сказал страшный тип, но я не ответил ему. Я пошел по скользкому тротуару домой. Инспектор крикнул:

 – Водитель, стойте! Я не остановился.

 – Я вам приказываю, стойте! – крикнул инспектор и свистнул. Ночная изморось секла мое лицо и беспомощно стекала по нему.

Я шел домой, понимая, что у каждого взрослого человека бывает свое Ватерлоо, и этим он как две капли воды похож на Наполеона.

С такими бонапартистскими мыслями я отпер свою дверь, зажег свет и увидел верного своего маршала, который мне не изменил.

 – Филька, – сказал я, – прошу прощения. Я задержался, а тебе пора гулять. Ты ведь нигде не напачкал, Филька? Я это знаю. Ты терпел и дотерпел бы до страшного суда, потому что ты благородный пес. Пойдем, Филька, выполнять веление природы.

Он посмотрел на меня честно и радостно. И радость его была мужественна, ибо вот уже несколько часов благородство его брало верх над естеством. А может, не брало? Может, естеством его и было благородство?

Пес протянул мне умную голову, ожидая ошейника.

Мы спустились вниз и направились к своей загородочке. Дворовые фонари освещали наш путь, изморось светлела и робко переходила в снежок. Я открыл собачью калиточку и отцепил поводок. Филька отряхнулся, глянул на меня, подошел к столбику, понюхал его и поднял ногу. Это было по правилам.

Дом наш, похожий на корабль, плыл через косой снежок, окна его светились теплым домашним вечером. На кухне у Сфинкса горел приглушенный свет.

 – Филька, – сказал я, – ты ведь не потеряешь морального облика, хорошая собака? Ты ведь никогда не поднимешь ногу где попало?

Пес бегал по площадке, нюхая, фыркая и делая стойку.

 – Филька, спокойно, не выдумывай себе врагов... Это ложная концепция... Кошка? Где кошка, Филя? И почему ты думаешь, что она тебе враг? Это предрассудок, Филя. Я тоже не люблю кошек, но ты ведь ни разу не видел, чтобы я за ними гонялся или лаял на них... И, надеюсь, никогда не увидишь... Пойдем домой...

Мы пришли, отряхнулись и стали варить себе кашу. Что же теперь нам делать? Работать. «Работать надо», – сказал мне тогда большой синий автоинспектор, очень похожий на сегодняшнего. Работать. Я же интеллигентный человек, как заметил этот тип. В какой-то пьесе сказано: «Любите ли вы работать?» Не говорите глупостей, водитель. Все гораздо проще.

Я смотрю на книжные ряды, в которых хранятся великие вопросы. Плоский мир сформулированных иллюзий сверкает во взоре моем золотой фольгой корешков.

 – Филя, не находишь ли ты, что все гораздо проще, если не выдумывать себе врагов? Не находишь ли ты, Филя, что нет ничего коварнее легковерия? Ты полагаешь, что эти мысли исключают друг друга? Не думаю...

Звонок.

Я открываю дверь.

На пороге стоит большой синий милиционер. Тот самый, который когда-то проколол мои права. Как это я не узнал его сразу? Это он, сегодняшний инспектор. Зачем он пришел?

 – Здравья желаю, водитель... Нехорошо у нас получилось.

 – Да, инспектор, нехорошо... Я готов нести ответственность.

 – А я боялся – не найду вас.

 – Как же вы могли меня не найти? Адрес в правах.

– Мало ли! Машина прописана в одном месте, владелец живет в другом – это через раз бывает...

Лужица появилась у его юфтового осеннего сапога. Чего ему надо? Филька приковылял к лужице, понюхал ее, глянул вопросительно.

 – Собака,– сказал инспектор, – а не кусается. Что это с ней? Чего она ковыляет?

 – Инспектор, эта собака не знала врагов со дня рождения. Она родилась такой. За это ее должны были усыпить, но оставили.

 – Как звать? – улыбнулся инспектор.

 – Филипп Красивый.

 – Красивый! – усомнился гость.

 – Сокращенно Филька.

Пес посмотрел на меня и взглядом подтвердил истинность моих показаний.

 – Раздевайтесь, инспектор,– сказал я,– снимите форму, выпейте чаю, согрейтесь.

 – Некогда. Я вам машину вашу пригнал... Оштрафовать бы вас полагалось за ваши номера.

 – Как пригнали?!

 – А так! Добавляете работы ОРУДу...

 – Но я же должен ему за ремонт?.. Я же был пьян?..

 – Сколько вы выпили?

 – Бокал шампанского... Закон на его стороне...

 – Я его сразу не полюбил,– сказал инспектор, снимая шинель. – Так правые не кричат... Наслежу я вам здесь...

 – Можете в сапогах, а если хотите – снимите сапоги, я дам вам тапочки. Это знаменитые тапочки, я встречал в них Новый год.

 – В тапочках в гроб ложатся, а не Новый год встречают, – заметил инспектор. – Прямо не знаю, что мне с вами делать... По закону, конечно, вашей машины разве что хватит, чтобы с ним расплатиться... Машина, прямо скажу... Еле-еле скорость повтыкал... Он здорово побился... Он с вас шкуру снимет, а закон будет только присутствовать при этом.

Я взял у него шинель и пододвинул стул:

 – Но я уже решил, инспектор, я устал... Он присел снимать мокрые сапоги:

 – Устали... Устанешь! Что с того, что устанешь? Бороться надо... Он надел тапочки и пошел за мною на кухню, приглаживая волосы тяжелой рукой. Филька поплелся за нами.

 – Инспектор, – сказал я, накрывая стол, – я устал от людей, для которых человек – мелочь. Я устал от нахального пугливого их крика, от их вымогательских душ...

– Устанешь, – повторил инспектор. – Хитрован он будь здоров... И фамилия у него чудная – Крот! Роман Романович Крот. Ну, ничего – пускай повозится, починит... Пугать меня начал, что я вас выпустил... Нашел себе дурачков... Пьяный! Я пьяного сквозь землю увижу... И хитрована увижу... А тут и причинной связи не было...

Я достал бутылку. Инспектор шмыгнул носом, ничего не сказав.

 – Инспектор, – сказал я, – я устал от людей, которые залезают выше закона, выше правил и видят закон в одном ожесточении своем.

 – Есть у нас еще такие, чего скрывать...

 – Я устал от лицемеров, которые по всем правилам обгоняют слева, а обогнав, резко жмут на тормоза, чтобы ты вмазался в их бронированный зад... Вмазался насмерть, погибнув от радости быстрой езды...

Инспектор подумал, налил себе, выпил осторожно, взял срезок колбасы.

 – Надо соблюдать дистанцию, чтоб не вмазать... А обгон слева – как его иначе? Движение у нас пока еще правое... Это где левое движение, там справа обгоняют...

Мы сидели долго, и беседовали, и пили светлую влагу, уравнивающую людей.

 – Я вас узнал, инспектор, – сказал я. – Помните, год назад...

 – Я не вас узнал, – ответил он, – я прокол свой узнал... Увидел – узнал... Что ж у вас, в самом деле не было денег?

. – Не было.

 – Не верилось. Не люблю хитрованов.

Он ушел за полночь, крупный синий инспектор, не любящий хитрованов.

Я подошел к окну и увидел, как он шагал по мокрому снегу, оставляя четкие следы. Снег садился на его развитые плечи, снег кружился в лучах фонарей. Ночной гость направлялся к воротам и вдруг, резко повернувшись, подошел к моему автомобилю. Он постоял, посмотрел, провел рукою по вмятине, покачал головою и ушел. Трудно было влезать этому крупному парню в небольшую машину через все сиденье.

Снег повалил гуще, засыпая двор и легко громоздясь на помятой крыше машины. Снег застревал на покореженном боку автомобиля. К утру машина исчезнет в сугробе.

Я смотрю в окно и чувствую чей-то упругий взгляд на затылке.

Филька глядит на меня остро, и в коричневых глазах его поблескивают алмазные осколки оптимизма.

 – Филька, – говорю я, – не ругай меня идеалистом... Надеюсь, ты и сам понимаешь, что, кроме нравственной поруки, другой нет...

Пес смотрит внимательными глазами. Осколки сливаются в крепкие бриллианты.

 – Филька, – говорю я ,– Филька, скажи мне «добрый вечер», и я – миллионер!..