Текст книги "Пять недель в Южной Америке"

Автор книги: Леонид Родин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Ценнейший пищевой продукт, в котором так нуждаются народы мира, по милости капиталистов пускается буквально на воздух, сгорая в автомобильных моторах.

* * *

Ночью вагон превратился в узкий коридорчик с сплошными занавесками по сторонам. Нижние сидения придвигаются одно к другому, опускаются в дополнение к ним спинки, и получается спальное место. Верхнее спальное место-узкая полка, днем прислоненная к стенке вагона; на нее постилается тюфяк. Мы с Леонидом Федоровичем бросили жребий – кому где разместиться на ночь, и мне выпал тяжелый удел спать наверху. После сложных гимнастических упражнений мне удалось раздеться, будучи затиснутым между узким ложем и накаленным потолком, таким низким, что сесть на полке не мог бы даже ребенок. С этим «удобством» бразильского спального вагона я бы еще примирился, если бы здесь была хоть маленькая щелочка для свежего воздуха. Разжигаемый жгучей завистью к безмятежно спавшему при открытом окне Леониду Федоровичу и разморенный духотой, я не надолго уснул уж к концу ночи.

Зато наутро я оказался в выигрыше: мой тезка поднялся с постели, как из угольной шахты, – его буквально засыпало пеплом из паровозной трубы, от тех самых драгоценных пород, которые привлекали нас своими рас-цветками на станционных складах.

Солнце уже поднималось, и косые его лучи отбрасывали тени от одиночных деревьев среди больших площадей плантаций, раскинувшихся по обе стороны дороги. Часто мелькали маленькие белые домики, скрываемые садиками бананов, папай, инжира. Преобладающая куль-тура здесь-ананасы; сейчас заканчивается сезон уборки урожая, и только в немногих местах видны группы рабочих в широкополых соломенных шляпах, снимающих колючие ароматные «шишки» этого замечательного, одного из самых лучших фруктов земли.

Убранные с поля ананасы большими пирамидами были сложены у пыльной ржаво-красной дороги в ожидании погрузки на автомашины.

Все чаще и чаще встречались домики, иногда группируясь в крохотные деревеньки. Протянулась линия высоковольтной передачи, замелькали телеграфные столбы, появился асфальт на более частых дорогах, и поезд влетел на окраину столицы штата Минас-Жераис, города с по-этическим именем Бело-Оризонте (прекрасный, радужный горизонт).

Домики на окраине перемежаются с участками возделываемой земли, но скоро одноэтажные домики сливаются в одну линию, изредка прерываемые двухэтажным зданием. Тихий провинциальный городок-такое впечатление создается о нем до самого вокзала, который окружают многочисленные склады среди железнодорожной паутины с колеями разной ширины (сюда со стороны Рио подходят железные дороги двух других компаний с разной и более широкой колеей, чем из Араши).

На вокзале узнаем, что поезд в Рио идет только вече-ром. Решаем не терять времени и лететь на самолете. Конторы авиакомпаний находятся в центре города. Нанимаем такси и едем туда. В городе очень мало зелени, изредка попадаются маленькие палисадники у некоторых домов. После многих поворотов среди одноэтажных улиц попадаем в деловые и торговые кварталы. Тут дома быстро «вырастают» до трех-четырех этажей, и вот и самый центр – «сити». Здесь несколько десятков 12–15 – и даже 20-этажных домов. В них размещены фирмы, ворочающие плантациями ананасов и кофе; торговые дома, экспортирующие кофе, сахар, мясо и т. п.; банки и отели.

Движения на улицах мало, город еще не проснулся, все магазины и конторы закрыты. Закрыты конторы и авиакомпаний (три различные компании воздушных сообщений размещены по соседству одна с другой); в их витринах только реклама об удобстве самолетов и направлениях их линий, но расписания нет. Шофер советует на-вести справки в отеле о расписании самолетов. Едем в отель «Бразил». Действительно, дежурный сообщает нам все, что нас интересует. А именно: «Конторы откроются еще только через два часа, а все самолеты уходят отсюда рано утром; можно попытаться поехать на аэродром Лагоа-Санта и достать билет на какой-либо проходящий самолет».

Мы решаем следовать последнему варианту, но любезный «сервисал»* уговаривает нас остаться в отеле, предлагает нам одну или, если угодно, две прекрасные комнаты и т. п. Конечно, неплохо бы отдохнуть и завтра спокойно лететь в Рио, но мы не хотим терять времени и через несколько минут снова едем по улицам города «радужных горизонтов» на аэродром. Дорога вначале – великолепный асфальто-бетон, и мы мчимся со скоростью 60 миль (96 км), но вскоре она заканчивается и далее идет грунтовая, сильно разъезженная дорога, такая же красная от латеритов, как и в Араша. Навстречу попадаются грузовики с бананами и ананасами, навалом насыпанными в кузов, ящиками авокадо и мандаринами; встречаются и архаические двуколки в паре или четверке зебувидных быков, также нагруженные фруктами и овощами. Все это идет в город с окружающих его плантаций и ферм. По пути к Лагоа-Санта своеобразный рельеф-пологие холмистые гряды разделены долинами. На грядах-остатки лесов, посадки кокосовой и других пальм, а в долинах поля с ананасами, кукурузой, инжиром и апельсинами. Золотистые плоды их среди округлых, как бы старательно подстриженных, крон, как фонарики, светились на фоне темно-зеленой листвы.

* * *

Апельсины впервые начали культивировать в Бразилии в начале XIX в. В штате Баия был выведен особый бессемянный сорт, который быстро стал распространяться в культуре. В Баие плоды этого сорта достигают 15 см в поперечнике. За свои гигантские размеры они получили шутливое название «баининья», или в переводе, – маленькая баия. Успех культуры апельсинов и других цитрусовых немедленно породил крупные фирмы, занявшиеся устройством плантаций и экспортом цитрусовых за границу – в Европу и США.

В 1870 г. саженцы апельсинов впервые из Бразилии были завезены в США, в Калифорнию, где с 1873 г. начали успешно культивироваться. В 1907 г. стоимость их продукции оценивалась в 10 тыс. долларов. В 1917 г. она достигла 30 млн. долларов, а в 1930 г. 57 млн. Соответственно этому росту сокращались возможности экспорта апельсинов из Бразилии. Теперь в Бразилии имеется около 20 млн. апельсинных деревьев, но все плантационное хозяйство находится в состоянии глубокого кризиса.

Одно время было увеличился экспорт апельсинов из страны. Неудачливый правитель Дутра поспешил «обрадовать» владельцев цитрусовых плантаций, что на смену кофе, уже не обеспечивающего Бразилии необходимых доходов, приходит апельсин, который «спасет» Бразилию от финансового кризиса. Но и золотистый апельсин не сделал погоды, ибо дело не в сборе кофе и апельсинов, а в том, что в стране хозяйничают уолл-стритовские дельцы.

В штате Сан-Пауло сосредоточено около 45 % апельсиновых плантаций, в штате Рио-де-Жанейро-одна треть, штат Минас-Жераис по апельсинам занимает третье место в стране, он располагает восьмой частью плантаций, здесь посажено около 2 500 тыс. апельсинных деревьев.

Несмотря на огромное количество цитрусовых плодов, собираемых в Бразилии, они не являются продуктом массового потребления, они не по средствам рабочим и мелким служащим.

Существует специальная служба надзора за плантациями, созданная крупными плантаторами, препятствующая увеличению числа деревьев (допускается лишь под-садка на место погибших деревьев). Создан также институт, который изыскивает способы получения из цитрусовых различных химических веществ. Плантаторы удовлетворены успехами института, его изыскания значительно смягчили кризис сбыта апельсиновых плодов. Полезнейший для здоровья, богатый витаминами пищевой продукт используется теперь отнюдь не в пищевых целях: добываемые из апельсинов кислоты и масла идут для технических надобностей.

* * *

Через полтора часа мы добрались до знакомого уже нам аэродрома Лагоа-Санта. Здесь нас ждало некоторое разочарование: местные самолеты уже ушли в Рио, ожидаются только транзитные. На ближайшем, который при-будет вот-вот, мест нет. Это нам удалось узнать с большим трудом, так как на аэродроме не оказалось служащих, говорящих на каком-либо языке, кроме португальского. Наши же познания в португальском языке были явно недостаточны для сложного разговора о самолетах. Да к тому же здесь у них было какое-то особенное произношение, что затрудняло понять нам то, что они очень оживленно предлагали.

Вообще надо сказать, что португальский язык в Бразилии претерпел большие изменения с XVI в., когда он был занесен сюда португальскими колонизаторами. Португальцы столкнулись здесь с индейцами, и их язык вступил во взаимодействие с языками индейских племен, а впоследствии и с языком негров, привезенных из Африки (кстати, наибольшее количество негров из Африки было ввезено именно в штат Минас-Жераис), и целый ряд новых слов и понятий проник и утвердился в языке бразильцев.

В результате взаимодействия с туземными языками и прочих условий внедрения и существования в Бразилии, португальский язык претерпел значительные изменения сравнительно с португальским языком Иберийского полуострова. Некоторые бразильские писатели и патриоты Бразилии ставили даже вопрос о признании самостоятельности за «бразильским языком». Впоследствии я даже сам видел в продаже в Рио словарь, озаглавленный «Бразильско (португальско) – английский словарь», изданный в 1946 г.

Но у нас на руках был весьма давний англо-португальский словарь-разговорник европейского издания, и мы не могли найти в нем слов, которые произносили наши собеседники, так же как они не могли понять слов, вычитанных из нашего словаря-разговорника.

Вскоре, действительно, прибыл самолет. Он был полон, и с него не сошел ни один пассажир. Пилот отдал маленький пакет с почтой, и пассажиры, побродив возле само-лета минут пять, были приглашены следовать далее. Через полчаса пришел второй самолет с таким же для нас результатом.

Нам сообщили, что самолетов в сторону Рио сегодня больше не будет. Нам оставалось только возвращаться в город и, таким образом, терять день. Настроение наше явно упало.

Но мы видели, что все наличные аэродромные служащие принимают в нас участие, хотят нам помочь. Они узнали, что мы-советские люди, что мы из далекой, но такой славной страны. Мы рассказали, что один из нас из Москвы, а другой из Ленинграда. Их смуглые лица оживились улыбками, и они восхищенно произносили: «Москва» и «Ленинград». И они называли имя товарища Сталина, делая по-своему ударение на последнем слоге. Мы научили их, как надо произносить правильно.

Слава о победах советского оружия в мировой войне проникла во все уголки мира, и Советский Союз у широчайших масс всех народов завоевал огромное уважение. И мы, частица нашей великой страны, почувствовали на себе это непреоборимо поселившееся в сердцах простых людей уважение к нашей Родине.

И скажу откровенно, товарищи, что я испытал чувство глубокой радости за свою Родину, здесь-далеко за океаном, на этом маленьком аэродроме на Бразильском нагорье среди чужих людей.

А вот что было дальше. Один из служащих переговорил с шофером такси, на котором мы сюда приехали (он дремал в кабине в ожидании пассажиров, не желая воз-вращаться порожняком), и куда-то уехал с ним. Через полчаса он возвратился уже вдвоем. Второй, молодой парень, шумно с нами поздоровался и сказал, что говорит по-английски. Конечно, он не так уж хорошо говорил по-английски, но во всяком случае разговор у нас пошел оживленнее. Он был телеграфист, дежурил здесь ночью и теперь отдыхал, когда его позвали ехать сюда. После разговора с нами он посовещался с остальными… и скрылся в кустах в направлении к радиостанции метрах в 300 от домика аэропорта.

Вскоре он возвратился, и оказалось, что он уговорил дежурившего там радиста дать радиограмму на аэродром другой авиакомпании, трасса которой проходит в стороне от Лагоа-Санта, о том, что здесь ожидают двое советских ученых, которым сегодня надо попасть в Рио, что отсюда самолеты уже ушли и т. д. и что пусть самолет той линии зайдет за нами в Лагоа-Санта. Тотрадист пообещал быстро доставить телеграмму в контору своего аэропорта и вообще содействовать в этом деле.

Мы с нетерпением ожидали ответа. Он пришел через 40 минут: самолет придет! «Наш» телеграфист радостно пожал нам руку и отправился продолжать прерванный отдых.

Наконец послышался звук моторов; самолет подходил с севера, явно с другого направления, чем проходившие здесь самолеты. Это был грузо-пассажирский «Дуглас» компании «Авиа-Бразил», курсирующий на линии Баррейрос-Пирапора-Рио. В Лагоа-Санта он обычно никогда не заходил.

Через 20 минут мы уже летели над сплошной пеленой туч, скрывавших от нас восточно-бразильскую гилею. При приближении к океану тучи стали редеть, превратились в легкие облака, и Рио мы увидели залитым солнечным светом на берегах застывшего сегодня недвижимо Ботафого.

Мангрова

Из окон нашего номера в «Пакс-отеле» видна красивая гранитная дуга набережной залива Ботафого, обрамляющая с моря авениду Бейра-Мар.

Южным концом набережная упирается в Пан-де-Ашукар-Сахарную голову, одну из достопримечательностей Рио. Коническая форма этой необычно причудливых очертаний горы, действительно, всего более соответствует этому далеко не поэтическому названию. Пан-де-Ашукар возвышается над заливом на 300 м, и на ее вершину непрерывно поднимаются туристы, чтобы выполнить непременную для них обязанность, налагаемую кариоками – полюбоваться оттуда на Рио-де-Жанейро. И, верно, Рио с высоты трехсот метров виден прекрасно.

Посмотришь в противоположную сторону-там за двумя островами, называемыми в переводе «папа и мама», виден беспредельный океан.

А если смотреть на север, то можно видеть, как в глубине бухты Гуанабары, за искусственным полуостровом аэродрома, за центральным рынком и причалами порта город сходит на нет. Там уже не видно больших светлых зданий, не видно пятен густой зелени на площадях и бульварах, все приобретает коричневую окраску и, наконец, затушевывается сизой дымкой, скрывающей даль. В бинокль еще можно видеть, как гористая перемычка, отделяющая Гуанабару от океана, соединяется с лесистым берегом. Сегодня нам предстоит поехать вон туда, в самую даль, в самую глубину бухты Гуанабары, чтобы ознакомиться с мангровой, – совсем особым, прибрежным, вернее прибрежно-водным типом тропического леса.

Автомобиль мчит нас сперва по набережной, затенен-ной великолепными фикусами. Их кроны так густы, что совсем не пропускают солнца, а их корни выступают на поверхность земли и, извиваясь, как змеи, отходят далеко от ствола, создавая прочную опору всему дереву.

После этой набережной, где такси и автобусы по четырем асфальтовым полотнам (на двух из них движение в одном направлении, на двух – в другом) мчатся со скоростью не менее 60 км, мы попадаем в узкие улочки и переулки старого Рио.

Здесь сразу езда почти шагом-машины скучиваются на поворотах и перекрестках. Потом на короткое время мы вырываемся на широкую улицу по обе стороны канала, обсаженного молодыми королевскими пальмами, сворачиваем в сторону и попадаем в заводский район города.

На сотни метров здесь тянутся глухие кирпичные стены складов, закопченные бетонные корпуса фабрик и заводов и деревянные леса еще не осуществленных построек. Все та же самая послевоенная «конъюнктура», прекратившая возведение небоскребов в центре, приостановила и постройку новых заводов. На расчерченных фундаментами участках уже успели вырасти вездесущие сорные геликонии* и кое-где высятся еще не срубленные кокосовые пальмы.

Вскоре мы минуем конечную остановку автобуса; за нею сразу обрывается асфальтовая мостовая, и наш автомобиль начинает стучать рессорами, прыгать на ухабах и скрести дифером по земле в глубоких колеях. По обе стороны дороги иногда попадаются огороженные колючей проволокой участки чьих-то частных владений, но они исчезают, когда дорога вступает на невысокую насыпь, окаймленную непроточными канавами, заросшими болотными, вроде наших осоки и камыша, растениями.

Ландшафты кампосов Бразильского плоскогорья. Кампос-лимпос. «Смотришь вот на этот снимок и мысленным взором уносишься на Харьковщину, в Воронежскую область, а отнюдь не в тропики Южной Америки» (к стр. 129).

Кампос-серрадос «…это совсем особый тип растительности: внешне он сходен с африканскими саваннами, для которых типичны невысокие деревца…» (к стр. 129).

Бутылочные деревья в каатинге (к стр. 203)

Вправо от дороги, на плоской, сырой и заболоченной равнине скопились в полнейшем беспорядке фавеллы – жилища рабочего и безработного люда. Эта заболоченная низина не разгорожена колючей изгородью-она никому не принадлежит, ни для какого землевладельца она не представляет приманки. И вот здесь можно поражаться изобретательности обитателей этого, не упомянутого в путеводителе, района «прекраснейшего города» – «сидаде маравильоза». Есть поговорка – голь на выдумки хитра. Не найти нигде лучшего ее оправдания, чем тут, когда видишь, из чего только ни построены здесь дома: из досок, ящиков, бензиновых бидонов, кусков фанеры, волнистого железа… автобусных кузовов.

Хмурые ребячьи рожицы провожают глазами нашу машину, когда мы едем по кривой полосе, не занятой жильем и изображающей здесь улицу.

Колеса вязнут в сыром песке, хрустят под ними раковины моллюсков, выброшенных морем: мы выехали уже на полосу, заливаемую водой прилива. Еще несколько десятков метров, и приходится выйти из автомобиля, чтоб он не завяз на прибрежной вязкой и илистой, покрытой слоем разлагающихся водорослей, каемке берега мелководного залива.

Мы у цели нашего сегодняшнего путешествия: в заливе, в пятистах-шестистах метрах от берега виден островок, окаймленный низкими деревьями. Ветви их не то растут из воды, не то погружены в нее концами, смыкаясь в густую поросль. Это и есть мангрова.

Пройдя еще немного по берегу, мы увидели ожидающую нас моторную лодку. Она принадлежит Институту Освальдо Круца, в качестве моториста в ней-лаборант обезьянника, находящегося на видимом отсюда островке.

Усаживаемся в лодку. После получасовой неравной борьбы человека с машиной одолевает первый, и мотор-чик, оставляя коптящую струю дыма за собой, довольно быстро переправляет нас на остров. Там нам устраивают «бурную встречу» несколько десятков обезьян, у которых выработался прочный условный рефлекс: когда стучит моторка, то приезжают люди и привозят им пищу.

В первую очередь обезьяны бросились, конечно, к знакомому им лаборанту, а потом уж стали осаждать и нас, ожидая, что и мы дадим им еды. У некоторых мартышек и более крупных обезьян были малыши. Они не расставались с матерями, уморительно сидя у них на спине, а некоторые, крепко уцепившись «руками» и «нога-ми» за шкуру матерей, висели у них под шеей и грудью.

Лаборант рассказал, что раньше на острове были посадки бананов и некоторых плодовых деревьев: но вскоре после организации здесь Институтом Круца обезьянника мартышки завели такие «порядки», что от бананов и других плодовых не осталось и следа; на их месте разрослись дикие деревья и кустарники.

На острове есть маленький домик-лаборатория. Вначале в нем пытались было хранить продукты для этих обитателей острова. Вскоре же пришлось отказаться от этого, так как обезьяны неизменно «пронюхивали», что в доме имеется пища. Они, выломав кусок стены или крыши, разворовывали все, что бы там ни было.

Обезьяны в тропических странах пожирают и портят огромное количество плодов, идущих в пищу человеку. В районах развития плантаций они представляют серьезную угрозу для урожая, иногда даже более страшную, чем саранча в странах Передней Азии.

На многих обезьянах мы видели рубцы от разрезов и еще свежие, недавно зашитые раны. Это – результаты опытов, которые производятся сотрудниками Медико-биологического института.

Обезьяны не надолго отвлекли наше внимание, мы поспешили к чаще низкорослого леса, окаймляющего остров.

Сперва мы прошли довольно широкую полосу хрустевшей под ногами почвы, покрытой вспученной корочкой и белыми выцветами соли, на которой разреженно росли низенькие безлистные растеньица с сочным буровато-зеленым членистым стеблем. Мы узнали в нем старого знакомого-это был солерос*, очень мало внешне отличающийся от травянистого солероса, обычного у нас по морским побережьям, берегам соленых озер и на мокрых солончаках в пустынях. Сходные условия жизни у обоих этих видов, так далеко растущих один от другого, определяют сходство и их внешнего облика: обилие солей в почве и близкий к поверхности уровень засоленных грунтовых вод.

Далее шла узкая полоса, где на почти обнаженной почве были разбросаны низкие распластанные кусты альгодан-да-прайя*, ближайшего родственника известного волокнистого растения кенафа*. Сопровождавший нас ботаник доктор Кастро рассказал любопытную подробность жизни этого кустарника: по краю мангровы, на засоленной и подверженной заливанию морской водой почве альгодан-да-прайя растет вот таким низким стелющимся кустарником; а если его пересадить на хорошую почву, он развивает большой ствол и образует дерево до 15–20 м высоты; в Рио нередко можно встретить его в качестве декоративного дерева, отличающегося густой кроной и красивыми крупными цветами, как у мальвы.

Вода океана сюда достигает не всегда, только во время высокого прилива, и почва здесь была еще только сырая. После еще нескольких шагов вперед под ногой образовывался мокрый расплывчатый след, появился липкий ил, и еще дальше башмаки уже с чавканием отрывались от него. Но перед нами из-под тонкого слоя заиленной воды торчали дыхательные корни сиририты*, и хоть было ясно, что еще несколько шагов и придется уже засучивать брюки (снимать ботинки было поздно, в них уже хлюпала вода), мы не могли удержаться, чтобы не рассмотреть воочию это удивительное приспособление растения к жизни в полосе прилива и отлива.

Альгодан-да-прайя.

Дыхательные корни сиририты возвышались на десять-двадцать сантиметров над илистой водой, застоявшейся здесь от прилива. Толщина их два-три сантиметра, а вся их грязновато-белая поверхность является как бы ноздреватой или губчатой.

Илистая, пропитанная соленой океанской водой почва лишена воздуха, необходимого для жизни растений. Дыхательные корни построены из особой ткани, улавливаю-щей воздух из атмосферы. Растение «дышит» посредством этих замечательных корней.

Насмотревшись на эти «растительные легкие», мы подняли головы и рассмотрели саму сиририту: это невысокое, сильно ветвящееся почти от земли, похожее на куст, деревце высотой пять-шесть метров. Листья его ничем не замечательны, овальной формы, кожистые, блестящие. Цветов не было уже, а мелкие, еще незрелые плоды плоскоовальной формы сидели на коротких плодоножках у основания листьев.

Заросль становилась все гуще, продираться через нее было все труднее, и мы с трудом добрались до полосы, где обладательница дыхательных корней растет вперемешку с сириубой*. В отличие от предыдущей, сириуба – невысокое деревце с одним стволом, ветвящимся на втором-третьем метре от земли. Двигаться дальше вперед мы уже не могли: грязь стала замет-но глубже. Мы собрали гербарий со всех растений, а когда выбрались снова на сухое место, то уж старались не смотреть на свою обувь и брюки.

Манге.

Доктор Кастро пригласил нас осмотреть мангрову со стороны моря. Обезьяны уже не проявляли никакого интереса к нам, и мы без проводов с их стороны уселись снова в моторку. Поехали подальше от места причала, чтобы найти более типичные участки мангровы.

Внешнюю полосу мангровых зарослей образует манге*, тоже интереснейшее растение с приспособлениями уже совсем иного рода: у него «ходульные корни» и «живородящие плоды». Что же это такое?

Когда едешь вдоль мангровы в пору прилива, то ветви густой заросли опущены в воду, купы кустов как бы плавают на воде. Но если поехать во время отлива, то уже издали заметно, что кроны кустов аккуратно подровнены снизу на всем протяжении, – это работа прилива. И вот, под густым, нависающим теперь над водой пологом видны сходящиеся вместе по четыре-пять и больше косонаклонные нетолстые корни-подпорки. От места их соединения начинается собственно ствол дерева манге, образующего густую и ветвистую крону, которая вплотную смыкается с соседней. Дерево, таким образом, стоит на ходулях, поднимающих его выше уровня воды во время прилива.

Мангровы приурочены обычно к местам, где нет сильного прибоя, всегда в глубине бухт и заливов; но все же приливно-отливные движения воды обладают достаточной размывающей силой, и вот, в таких условиях по внешнему краю, принимая на себя, так сказать, «основной удар», у манге выработались эти ходули (они хорошо видны на заставке); их роль-удерживать растение в зыбком илистом грунте в полосе приливной волны.

Второе приспособление-прорастание зародыша в плодах на самом растении. Плод манге развивает корни и первые листочки, будучи еще на материнском растении.

Схематический профиль мангровы близ Рио.

Условные обозначения:

1. Уровень воды во время прилива. 2. Уровень воды во время отлива. 3. Rhizofora mangle. 4. Avecennia nitida. 5. Lagucularia racemosa 6. Hibiscus tiliaceus. 7. Salicornia Gaudihandiuna. 8. Sporolobus virginicus. 9. Juncus sp.

Центр тяжести разросшегося до 35–40 см тяжелого плода находится в его нижней, заканчивающейся острием, части. Форма плода в это время-чуть-чуть извитая спираль. Оторвавшись от дерева, плод падает отвесно в воду, имея при этом большую скорость и получая, благодаря спиральной изогнутости, вращательное движение. Он как бы ввинчивается в топкий ил и быстро укореняется. Теперь морской волной или отливным течением его уже не отнесет никуда: молодое растение будет жить здесь в той полосе побережья, где жили его предки.

Молодое деревцо манге, поднявшись над водой на двух-трех корнях-ходулях, развивает постепенно пышную крону и, по мере своего роста и утолщения ствола, вы-пускает от нижней его части новые корни. Некоторое время они выполняют роль дыхательных корней, далее же, достигнув дна, упрочиваются в нем и служат дополнительной опорой деревцу.

Был час отлива, когда мы на моторке подъезжали в разных местах «обезьяньего» островка к зарослям основного дерева мангровы. Повсюду ходульные корни манге образовывали такое густое переплетение, что представляли совершенно непроходимую преграду.

Ноги вязнут в иле, в котором «стоят» манге на своих «ходулях»; скользкая поверхность их покрыта моллюсками, и опираться на них ненадежно, а переплетшиеся и перекрещенные корни так густы, что человек изматывается, сумев продвинуться всего на несколько шагов.

Осмотрев мангрову на островке, мы отправились в конец бухты, к мангровым зарослям уже на берегу материка.

И там мы наблюдали такую же точно картину мангровы, о которой я рассказал.

День наш был насыщен впечатлениями. Мы набрали много гербария, образцов дыхательных и ходульных корней, плодов манге и других деревьев.

Усталые и перепачканные, но вполне удовлетворенные, мы уже после заката солнца вернулись на берег.

Особенно доволен я был тем, что у нас были живые, начавшие прорастать плоды дерева манге. Оказывается, ни в одном из ботанических садов мира его нет. Поэтому так хотелось довезти до Ленинграда плоды этого замечательного растения и вырастить их в оранжерее. Они жили у нас в сосуде с водой около месяца, но в конце концов погибли.