Текст книги "Посылка из Полежаева"

Автор книги: Леонид Фролов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Не буду пилить дрова.

– Это как не будешь? – опешил Славка. – Ты же слово давал.

– А ты чего дразнишься?

– Ну, Тишка, у меня же просто к слову пришлось.

– Вот и пили сам «к слову»…

Алик возвысился над Тишкой:

– Старшего брата надо слушаться, Тихон.

– Ага, «слушаться»! – передразнил его Тишка. – Старший брат любовные письма девочкам пишет, а младший дрова пили…

Славка растерянно заморгал.

– Какие письма? Какие письма? – наконец опомнился он.

– Знаю, чего здесь крутишься… Будете Зинке письмо вручать…

Славка зажал ему рот рукавицей, испуганно оглянулся на Зинкины окна.

– По чужим портфелям лазишь? Да? – зашептал он зло.

– Бы… ла… мм… – Тишка не мог через рукавицу выкрикнуть, что хотел, и только мычал, вцепившись в рукавицу пальцами и пытаясь оторвать её от лица. – Была нужда… Я или дурной, не вижу, чего вы тут шьётесь.

– Ну, Тихон Иванович, мало тебе не будет, – пообещал Славка, отпуская его, потому что на крыльцо выходила Зинка Киселёва. – Смотри не пикни нигде!

– А посмотрю на твоё поведение…

Тишка таки отправился пилить дрова, понимая, что отношения с братом будут теперь вконец испорчены.

35

Серёга пришёл с фермы, где они с бабушкой Ульяной помогали матери обряжаться с коровами, и полез на печку: ни ног, ни рук он не чувствовал. Серёга на своей памяти таких морозов не помнил.

Кирпичи были калёные, но Серёга ощутил это не сразу, поначалу печь показалась ему нетопленой. Он пристраивал босые ноги и туда, и сюда, наконец скрюченно упёр их в кожух – они не улавливали шероховатости кладки, тогда как раньше, в иные дни, им в таком положении всегда было колко и щекотно.

Но печь все-таки доказала Серёге своё: вскоре ему пришлось с середины передвинуться на закраек, да ещё и подостлать под себя фуфайку.

В трубе гудел ветер. Серёга повернулся на бок и задремал. Он не знал, долго ли был в забытьи, но проснулся оттого, что в глаза било солнце.

«Откуда на печи-то солнце?» – долго не мог он сообразить, а когда, увернувшись от луча, посмотрел вниз, увидел, что солнце отражается от зеркального трюмо и высвечивает весь застенок за печью. При солнце оклеенный газетами застенок казался праздничным, как витрина.

Серёга придвинулся к нему, чтобы от нечего делать посмотреть на газетах картинки, а взгляд беспокоило что-то от картинки слева:

Мне бы только переплыть океан…

Да что за наваждение такое? Строка была очень знакомой…

Серёга придвинулся ближе к стене.

Мне бы только переплыть океан!

Я бы спасла вас, товарищ Луис Корвалан.

Пусть палачи, угнетатели Чили,

Схватили б меня, а вас пощадили.

Мне бы только переплыть океан.

Батюшки! Люськино стихотворение в газете! Только почему же подписана-то не Люська?

– Лена Сомова, город Москва…

Да как же так? Люськино это стихотворение! Какая ещё Лена Сомова? Какая Москва, если Люська из Полежаева?

Серёга кубарем скатился с печи и босиком прошлёпал по холодным половицам к столу. – Вот это да-а-а…

Он долго не мог прийти в себя. И если б газета не была старой, Серёга бы ещё сомневался, кто у кого списал – Люська у Лены Сомовой или Лена Сомова у Люськи. Но застенок оклеивали даже не в эти летние каникулы, а в прошлые – считай, почти два года назад. Люська тогда никаких стихов не слагала.

– Так это Люська списала! Ну и ну-у…

Серёга бросился одеваться. Ноги у него не попадали в валенки, пуговицы выскальзывали из рук, тесёмки на шапке не завязывались.

– Ну и ну-у…

Он, забыв закрыть дверь на замок, скатился по тропке с обрыва, проскочил мимо проруби, вскарабкался на крутой полежаевский берег и затрусил в гору, к Тишкиному дому.

36

 Вот уж верно говорят, человек предполагает, а жизнь располагает. Тишка надеялся, что дома никого нет, пригласил для разговора дружка своего Серёгу – тот с минуты на минуту придёт, – а прибежал домой брат. Славик чуть ли не у порога его встречает, улыбка до ушей.

– Ну, Тихон Иваны-ыч… снимай штаны на ночь… – не дав опомниться, заворковал он. Руки у него отведены за спину: чего-то прячет.

Тишка решил, что мамка купила в магазине пастилы – любимого угощения, а Славка и ого долю сграбастал, опять вымогательством займётся: наколи, мол, дров, натолки поросёнку картошки – тогда отдам…

– Ну, и бери, – отмахнулся Тишка, мрачнея: всё-таки пастилы хотелось, не часто её в Полежаево завозят, в районном центре, в Берёзовке, там её хоть лопатой греби, да ведь в такую даль за ней не убегаешь – ног не хватит. Вот и ждёшь, когда в Полежаево привезут. Но как Тишке пастила ни люба, в услужение к брату он за неё не пойдёт.

– Ну, и подумаешь… Бери, – деланно равнодушно отвернулся Тишка.

– Чего «бери», чего «бери»? – упивался злорадством Славик.

Он вытащил из-за спины фанерный лист, а на нём Тишкиной рукой накорябано: «Страна Чили, город Сантьяго…»

Тишка умирающей рыбиной заглотнул воздух.

– Вернулась назад? – упавшим голосом спросил он.

Славик его не понял.

– Тишка, ты меня за нос не води, – погрозил он пальцем. – Я тебя уличил, и ты лучше честно во всём признайся. Чего такое затеял?

Глаза у него горели любопытством.

Тут самому безмозглому человеку станет ясно, что Славка слышал звон, да не знает, где он. Посылка, видать, вернулась без него.

Тишка, не раздумывая, развернулся у порога – и прямым ходом на почту.

То-то, думал он по дороге, Мария Флегонтовна при встречах с ним глаза отводила в сторону. Тишка всякий раз пытливо вглядывался ей в лицо и, если никого поблизости не было, тихо спрашивал:

– Ничего не слышно, Мария Флегонтовна?

– Да что ты, Тишка, – прятала она свой взгляд. – Уж неужели я не скажу, если что-то будет…

Она иногда приходила к Соколовым за молоком – у неё своей коровы не было, – и Тишка встречал её немым вопросом: нет ли, мол, для меня вестей, Мария Флегонтовна? Она словно не замечала его. Тогда Тишка выскакивал на улицу и, ёжась от холода, дожидался её у дороги. Она выходила с бидончиком, у него всё обрывалось внутри. Он дожидался, когда она поравняется с ним, кивал ей головой: «Здравствуйте!» – и подозрительно смотрел на неё. «Тишка, – натянуто улыбалась она. – Ты чего это второй раз сегодня со мной здороваешься? Мы же с тобой в избе виделись», – и уходила, не оглядываясь на него. Снег торопливо поскрипывал за ней.

И – вот тебе раз! – принесла вернувшуюся назад посылку и не вручила ему лично в руки, а всучила кому попало, словно не знает, как он за эту посылку переживает. Ну что на люди пошли? Как они выполняют свои служебные обязанности?

Перед почтовым крыльцом Тишка околотил с валенок снег, взлетел по ступенькам наверх и решительно открыл дверь.

37

Славка наткнулся на крышку от посылки случайно. Ему позарез надо было найти фанерный лист: в школе они выпиливали лобзиком звёзды, а потом, покрасив их в малиновый цвет, приколачивали на те избы, из которых тридцать пять лет назад ушли на войну мужики и парни и, сражённые вражескими пулями, остались лежать в земле, вдалеке от родного дома. Погибших в Полежаевском сельсовете оказалось много, приготовленной для звёздочек фанеры не хватило. Ведь что ни деревня, то чуть ли не на каждую избу надо звезду, а то и две, и три…

Славка слазил на подволоку: там лежали посылочные ящики. Но, как назло, все до одного были картонными, ни единого из фанеры. Тогда он, отыскав ключ от кладовки, забрался туда – и там ничего не нашёл. Какой бес надоумил его посмотреть за ларём в сенях, Славке и самому не ясно, но он вспомнил, что летом на ларю стояло ведро с водой, ведро закрывалось фанеркой, а на фанерку опрокидывали вверх дном эмалированную зелёную кружку – попьёшь холодной водички и кружку поставишь обратно. И вот однажды фанерка куда-то запропастилась. Мать ругалась, что это дело ребячьих рук – они утащили, что теперь вся пыль, вся грязь с подволоки – только пройдись по ней – будут осыпаться в ведро. Фанерку поискали, поискали – не нашли. Отец выпилил из доски полукруг, стали накрывать воду им. И вот теперь, когда не матери, не отцу, а самому Славке оказалась необходима фанера, ему и пришла в голову мысль: а не упала ли она летом, соскользнув с ведра, за ларь.

И ведь – точно! – упала. Он и её вытолкал палкой из-за ларя, и ещё одну, с адресом, нацарапанным Тишкиной рукой:

Страна Чили,

город Сантьяго,

монастырь «Трес аламос».

Луису Корвалану.

Вот это номер! Значит, Тишка неспроста в учебнике по географии Чили искал? Неспроста к Люське Киселёвой бегал? Ну-у, тихоня… Заметку он в стенгазету пишет… Смотри, как ловко придумал – заметку… А тут не заметкой пахнет. Ой, и вправду: в тихом-то омуте черти водятся. Это надо же, брата родного в такую затею не посвятить, а с Люськой Киселёвой, наверно, и вдоль и поперёк всё обсудили. Интересно, чего они наладились Корвалану послать. Ну-у, Славка выведет их на чистую воду. Теперь их улика у него в руках, никуда не денутся. Он лихорадочно потирал ладони.

И уж терпежу не хватало дожидаться Тишкиного возвращения, хотел к Люське Киселёвой за ним сам бежать.

А он, братец, тут как тут, лёгок на помине. То-то глаза выпучит, когда увидит крышку от посылки у Славки в руках. Вот это и будет расплатой за прочитанное Тишкой письмо. И тут Славку как током ударило: а ведь где-то спрятана и посылка. У них уж, наверно, всё приготовлено к отправке. Ох, если не у Люськи в доме, то Славка не Славкой будет, если не разыщет её. В крайнем случае пытку брату устроит, но своего добьётся. Пытка у Славки особого рода – Тишка не выносит щекотки. Чуть поднажмёшь его, заберёшься к нему под мышки, а он уже и раскис. Добивайся от него в этот момент чего хочешь, во всём признается. А заодно Славка и про письмо Зине вызнает: может, и в самом деле не прочитал: запечатано же было надёжно…

Но Славка не успел подготовиться к встрече брата. Кто ожидал, что Тишка увидит крышку с адресом – и рванёт на улицу. К Люське побежал, видно, жаловаться: скажет, всё пропало – разоблачены… Эх, перехватить бы его по дороге, так не успеть одеться: пока пальто натянешь, пока шапку схватишь, Тишка будет уже в безопасном месте.

Славик подскочил к окну.

Батюшки, брат не к Люське Киселёвой бежал, не к Серёжке Дресвянину, он споро вышагивал в противоположную сторону.

38

Мария Флегонтовна разбирала газеты, когда открылась дверь и по полу заклубился холод. Она, поёжившись, устремила взгляд на вошедшего. На пороге стоял Тишка Соколов. Лицо у него было белей полотна. Если б Мария Флегонтовна не догадалась сразу, зачем Тишка заявился на почту, она б решила, что он обморозился.

– Вернулась? Да? – очумело смотрел на неё Тишка. – Через границу не приняли?

Мария Флегонтовна, оторопев от Тишкиной наивности, кивнула головой. Язык у неё не повернулся сказать правду.

– Дак вы почему не мне-то её вернули? – чуть не заревел Тишка.

Мария Флегонтовна не знала, что ей и делать. Она уже давно вторым, потайным, умом осознала, что поступила с Тишкиной посылкой как-то не так. И давно предчувствовала, что обман станет Тишке известным. Но она отгоняла его, это предчувствие. Она не хотела тревожить себя неприятными раздумьями, тратить нервы на такие мелкие пустяки. Голова и без того была забита всякими заботами, за которые с неё спрашивали и в сельсовете, и на районном почтамте. А с Тишкой может всё утрястись и само собой. Отец ли наставит его на ум… Мать ли, приласкав, подскажет ему, что выполнимо, а что не реально, Мария Флегонтовна и сама не знала, на что рассчитывала. Конечно, здравото рассуждать, она должна была Тишке честно сказать, что заведующая почтой не имеет права отказать в приёме посылки, но от совершеннолетнего человека, а ты, миленький, иди расскажи всё родителям, пусть они сами решат, кому и что отправлять.

Она, честно говоря, и не знала, как оформлять посылку в такую страну, как Чили. На семинаре в районном почтамте однажды вроде бы слышала, что в Чили посылки направляются через Международный Красный Крест. Но эта информация у неё в одно ухо влетела, в другое вылетела, потому что Мария Флегонтовна посчитала её ненужной: кто из Полежаева в Чили посылки шлёт? Никто. Звонить же в район ей было неловко: вот, скажут, вам объясняли на семинаре, а вы со старым вопросом… Нехорошо.

И Мария Флегонтовна вернула посылку родителям Тишки – пускай они разбираются. Она знала, что они второй раз её на почту не принесут.

И вон как теперь всё обернулось.

Тишка уже всхлипывал:

– Надо было… мне-е вернуть. – Он сглатывал слюну, крепился, но ничего не мог поделать с собой. Обида была сильнее его.

Мария Флегонтовна вышла из-за дощатого барьера, прижала Тишку к себе.

– Ну, будет, будет тебе… Я виновата… Ты меня извини…

Он доверчиво уткнулся в её колени и вздрагивал от всхлипов:

– Те-е-перь же… все-е-м… ста-а-нет… известно… Все-е-м, все-е-ем…

– Ну и что в том зазорного? Ты же ничего плохого не совершил, – уговаривала его Мария Флегонтовна, и ей было больно от того, что она, проявив слабость, когда принимала посылку, не задумалась над тем, что её слабость обернётся потом чьими-то слезами, а когда наитие подсказало ей, что эти слёзы неминуемы, она ничего не предприняла, чтобы предотвратить их. Ребёнок – не взрослый, думала она. Его душевную рану затянет быстро. А вот сейчас она прижимала Тишку и, упрекая себя за чёрствость, думала, что и с ребёнком надо быть честным во всём, как и со взрослым, что для него даже такая, казалось бы, мелкая и святая ложь, как неотправленная посылка, обернулась неутешным тяжёлым горем.

В сенях заскрипела лестница. Тишка, прикрыв зарёванные глаза рукавом, кинулся к выходу.

39

Люська торопилась в библиотеку обменять книги, когда на её дороге вырос Славик Соколов.

– Стоп, сударыня! – загородил он проход. – Ваш пропуск?

Люська сразу разгадала его намерения.

– Ты со своими одноклассницами заигрывай, а не со мной, – осадила она его. – Я для тебя мала.

Славка ошалело заморгал, нахмурил белёсые брови.

– Да ты что? – растерянно проговорил он. – Ты чего это придумала-то?.. Ну, шмакодявка, даёшь… Ну, даёшь…

Он то ли возмущался, то ли не мог прийти в себя от растерянности, и Люська сразу почувствовала, что неправильно истолковала его действия.

– А чего тогда пристаёшь? – спросила она с вызовом.

Славка за это время успел опомниться, а Люськино предположение, что он заигрывает с ней, не только поостудило его пыл но и разбудило в нём насторожённость, оглядчивость. Он невольно отступил от Люськи на два шага и поозирался по сторонам, не подглядывает ли кто-либо за ними, не собирается ли выкрикнуть насмешливую дразнилку «жених и невеста, оба без места…».

Улица морозно синела сугробами. Над дорогой, провиснув от настывшего снега, гудели телеграфные провода. Мохнатились инеем берёзы. И даже среди бела дня, не ночью, то у одной избы, то у другой потрескивали от холода зауголки. Славка на каждый такой «выстрел» оборачивался, пугливо вытаращив глаза, пока, наконец, не свыкся с мыслью, что это вовсе не ребята, спрятавшись в укрытия, стучат палками, а отскакивает от стен крепчающий к вечеру, может быть, последний в этом году мороз.

– Чего тогда пристаёшь? – с прежним вызовом повторила Люська оставшийся безответным вопрос. Мороз пощипывал щёки, она потёрла их варежкой. – Ну? Чего?

– Очень нужно мне к тебе приставать, – огрызнулся Славик. – Тоже мне цаца какая выискалась…

И Люська опять уловила в его голосе ненаигранное возмущение.

– Вот что, Люська, – сказал Славик строго. – Ты передо мной, как заяц, не петляй. Я вас вывел уже на чистую воду, так что лучше не запутывай следы.

Люська ничего не поняла из его тирады, но на всякий случай прикинулась бедной овечкой:

– Славочка, а чего мне петлять… Я ничего плохого не сделала…

– Ладно! Знаю! – остановил её Славик.

Люська наморщила лоб, пытаясь припомнить, в чём она могла провиниться перед Славкой. Если только сболтнула чего-нибудь лишнего так ни вчера, ни позавчера, ни вообще на этой неделе ни с кем из подружек у неё о Славке и речи не заходило. Нет, ни подружкам, ни родителям, ни учителям она о Славке не сказала ни одного плохого словечка. Чего он – в самом-то деле! – к ней пристаёт?

– Люська, мне всё известно! – напирал Славик.

– А чего известно? Чего известно? – сорокой зачастила Люська.

Она не могла припомнить за собой никакой вины, но всё равно почувствовала в душе беспокойство: мало ли, может, и в самом деле где-то обронила о нём плохие слова. А за что его, этакого лоботряса, хвалить? Знаем, как Тишку изводит, в дом работника его превратил, парню и уроки учить некогда – то дрова пилит, то воду носит, то в магазин за хлебом бежит… Люська уже приосанилась, чтобы дать Славке отпор, но Славка опередил её.

– У меня и улика есть. Сознавайся лучше!

Люська не на шутку встревожилась:

– Какая улика? Какая улика? – Мороз хватал её за колени, но она терпеливо ждала, что скажет Славка.

Славка уже смотрел на неё победителем:

– А посылку кто отправляет? – он пытливо смотрел ей в глаза, и Люська решила схитрить, чтобы выведать от него побольше. Она отводила взгляд в сторону, пожимала плечиками – одним словом, делала вид, что чего-то знает, но не хочет ему сказать. Славка клевал на её наживку. – Говори, говори, не отворачивайся! Не пяль на меня глаза! «Страна Чили, город Сантьяго, монастырь «Трес аламос»…»

– Корвалану? – осёкшимся голосом переспросила она, и восторг заплясал в её глазах. Но Славка принял его за испуг, торжествуя, что угодил прямо в яблочко.

– Крышку с адресом за ларь прятали? – уточнял он.

Люська, продолжая играть взятую роль, заморгала ресницами.

– Ну чего глазами-то хлопаешь? Думаешь, в заблуждение введёшь? – не давая опомниться, напирал Славка. – Признавайся, ты диктовала адрес? «Город Сантьяго, монастырь «Трес аламос»…» Самому-то ему не додуматься, адреса не достать… Монастырь «Трес аламос»… Ты?

Люська уже не слушала дальше, чего выкрикивал Славик.

Она смежила веки, чтобы скрыть от него ликующую в глазах радость. Теперь-то она во всём разобралась. Так вот оно что… Вон зачем нужен был Тишке этот монастырь «Три тополя». Вон зачем прибегал он смотреть Зинкину географию. Не заметку в газету пишет, а посылку Луису Корвалану готовит…

– Ой! – вскрикнула она, вспомнив вдруг, что Тишка интересовался рюкзаком, и у неё похолодело внутри, она прижала к груди руку.

– Не ойкай, – презрительно усмехнулся Славик и строго предупредил: – И не вздумай тут передо мной припадок изображать… «Ой! Ой»! – передразнил он. – Думаешь, так и поверю, что сердце схватило?

«Сказать или не сказать?» – думая о рюкзаке, колебалась Люська.

– Ну так что? – не унимался Славик. – Попались, голубчики?

Он упёр в бока руки. Как на гимнастике, на ширину плеч расставил ноги.

«Нет, никому, кроме Марии Прокопьевны, не скажу», – решила Люська и опять ощутила, как жжёт колени мороз.

– Славка, ты пропустишь меня или нет? Я же вся замёрзла.

– Признавайся! – настаивал он.

– Да в чём признаваться-то?

– Посылку готовите?

– Ты же сам знаешь… Ты улику нашёл… – потупив глаза, вздохнула она.

– Знаю, – горделиво согласился Славка. – А чего посылаете?

Люська пожала плечами.

– Люська, я же тебя предупредил… Не петляй… А то ваш секрет раскрою перед всем Полежаевом.

Люська сообразила, что этот остолоп не пропустит её, пока она действительно не сознается в том, чего и сама не знает. В сосульку скорей превратишься, чем он догадается: она, Люська, не имеет к посылке никакого отношения. Конечно, ей можно бы повернуть домой, но он ведь, тиран, бойчее, обгонит её и домой не даст убежать.

– Ну так что? Так и будем стоять? – поторопил Славик. Чего посылаете?

– «Чего, чего»… – передразнила она. Чего же ещё? Мыло хозяйственное, сухари, спички…

– Это правильно, одобрил Славик. – Надо ему лекарства ещё положить…

– Положили уже, – продолжала роль Люська.

– А какого? – поинтересовался Славик.

– Ну, этого… – замялась она. – Как его… От головной-то боли…

– Цитрамона?..

– И его. И этого ещё… Ну, беленькие такие таблетки…

– И цитрамон вроде беленькие.

– Да я знаю… А этот крепче, на букву «А», кажись…

– Анальгин. – догадался Славик.

Люська кивнула головой.

– Вы ему ещё антибиотиков положите, – посоветовал Славик. – Антибиотики помогают от всех болезней.

– Положим, – покладисто согласилась Люська. Мороз уже пробирал её всю насквозь. – Ты пропусти меня, я замёрзла.

Но Славка – как глухой, одного себя слышит.

– А где посылка-то? У кого её спрятали?

– Да где-то у вас… Я не знаю точно… А, вроде в подполье… Славку как ветром сдуло. Только что стоял на дороге, а уже по тропинке свищет. Не раздеваясь ведь, унырнёт в подполье. Всю картошку переворошит, все кадки с грибами, с капустой передвинет с места на место, все тенёта оберёт на себя. То-то упреет от работы…

Люська торжествовала, что обвела его вокруг пальца. Но ещё большая радость распирала её оттого, что она, не чаяв, не гадав, узнала Тишкину тайну.

Нет, она ни с кем не поделится ею – ни с родителями, ни со своими подружками. Если только и расскажет кому, так это Марии Прокопьевне. А больше ни полсловечка нигде не обронит. А уж про рюкзак тем более станет молчать.

Из магазина шёл с буханкой хлеба под мышкой Серёжка Дресвянин.

– Серёж! – окликнула она его. – Ты слышал, Тишка Соколов Луису Корвалану посылку готовит. – Она огляделась по сторонам, не слышит ли кто, и перешла на шепот: Мыла хозяйственного положил, спичек, сухарей, лекарства всякого…

Серёжка посмотрел на неё немило. «Знает!» – решила Люська и хотела было сообщить ому про рюкзак, но вовремя осадила себя, чтобы раньше времени не раскрывать все свои козыри. Серёжка и без того стоял как околдованный. Конечно, не думал, не гадал, что раскроют их заговор.

– Ты откуда знаешь? – наконец опомнился он.

– Сорока на хвосте принесла, – засмеялась Люська и не нашла в себе сил удержаться, шепнула: – Посылку вашу нашли.

– А мы её не теряли, – нахмурился Серёжка, каменея лицом.

– Да знаю, знаю, – затараторила Люська. чего зря отпираться… Славка Соколов мне и крышку показывал… Написано: «Страна Чили, город Сантьяго, монастырь…»

Серёжка чуть буханку не выронил:

– Я же говорил ему… Не пропустят… Ну, как он не понимает.

Слова его были непонятны для Люськи, но она уже не пыталась и разобраться в них. Новость, которая обрушилась на неё, была столь важна, что не терпела уточнения в деталях, Люська уже не могла тянуть время. Носить новость в себе было ей не под силу.

– Ну, ладно, Дресвянин, я побежала, – сказала Люська, забыв, что хотела узнать у Серёжки и про рюкзак.

– Люська, не споткнись смотри, – крикнул он ей вдогонку. Она махнула рукой.

– Люська! – крикнул он снова. – Ты Лену Сомову из Москвы знаешь?

– Какую Лену? – она обернулась, но думать долго ей было некогда. – Это та, которая в хоре Локтева песни поёт?

– Не та, другая…

– Ладно, я замёрзла, Дресвянин… Потом поговорим.

Она бежала и не могла вспомнить никакой знаменитой Лены.

Всегда он так: вычитает о чём-нибудь в книжках, а потом у всех спрашивает, знают ли…

Но Тишечка-то хорош… Ну-у, молчун… ну-у, конспиратор…

Заметку он собрался писать… Как же… Меня решил перепрыгнуть…

Она бежала и думала, кому же ей сказать про посылку и про рюкзак… Про рюкзак? Батюшки, она Серёжке про рюкзак не напомнила. Можно было бы у него ещё кой-чего выведать.

Она оглянулась. Серёжка был уже далеко, сворачивал на тропку-прямушку.

«Нет, пожалуй, никому не скажу»… Она, Люська, всё же умеет держать язык за зубами.

На библиотечном крыльце Люська догнала подружку, Нину Артемьеву.

– Нина, ты слышала ли? – таинственно спросила она. – Тишка Соколов послал Луису Корвалану посылку с хозяйственным мылом, со спичками, с сухарями…

– Да ты что? – удивилась Нина.

– Смотри не проговорись никому, – предупредила её Люська, опять было открыла рот, чтобы рассказать и о рюкзаке, но снова сдержалась. Нет, какой бы болтушкой её ни обзывали, она, если не захочет, никому ничего не скажет.

Люська, не заходя в библиотеку, развернулась и – мороз её не берёт! – побежала к Марии Прокопьевне. Книги она обменять всегда успеет, а вот посоветоваться – нет, не ябедничать, боже упаси, Люська никогда не была ябедой! – именно посоветоваться, посоветоваться о том, как быть с посылкой, и о том, не для побега ли в Чили Тишке нужен её рюкзак, надо незамедлительно. Ведь в этом деле замешкайся, и Тишки в Полежаеве не найдёшь, поминай как звали.

Только бы Марию Прокопьевну дома застать.

Документы, письма, свидетельства очевидцев

«На проводе Сантьяго. Телефонистка соединяет кидовцев Московского Дворца пионеров с концлагерем «Трес аламос».

– Алло! Говорит Наташа Коростелёва – президент секции Латинской Америки клуба интернациональной дружбы имени Юрия Гагарина. Кто у телефона?

– Дежурный.

– Луис Корвалан – почётный член нашего клуба. Мы обеспокоены состоянием его здоровья…

– Мне неизвестно, кто это такой. Мы не знаем, где он находится.

– К кому нам обратиться?

– Позвоните в национальный секретариат по делам арестованных.

…На проводе национальный секретариат по делам арестованных. Телефон 68-151. У аппарата полковник Хорхе Эспиноса.

Говорит Наташа Коростелёва:

– Мы звонили в концлагерь «Трес аламос». Там ответили, что ничего не знают о Луисе Корвалане.

– «Трес аламос» не концлагерь, а место, где находятся арестованные. Луис Корвалан… Его могут видеть родственники, любой чилиец и иностранец.

– В таком случае мы хотели бы поговорить с ним но телефону.

– Для этого нужно иметь разрешение министерства иностранных дел.

…На проводе министерство иностранных дел. Кабинет министра. Телефон 82-501.

Говорит Наташа Коростелёва:

– Советские дети обеспокоены состоянием здоровья Луиса Корвалана.

– Луис Корвалан нормально себя чувствует.

– Полковник Хорхе Эспиноса сказал нам, что мы можем поговорить с Луисом Корваланом по телефону, но для этого необходимо разрешение вашего министерства.

– Луис Корвалан находится под стражей чилийского закона.

– Это значит, что мы не можем поговорить по телефону с Луисом Корваланом?

– Я этого не сказал, я говорил, что он находится под стражей чилийского закона.

– Простите, с кем мы разговариваем?

– Не слышу.

– Кто у телефона?

– Не понимаю.

– С кем мы говорим?

– Не слышу…

…На проводе снова полковник Хорхе Эспиноса:

– Я уже говорил: Луис Корвалан живёт в отдельном доме! Он может встречаться с любым чилийцем и иностранцем.

– Но вы не пускаете в Чили даже представителей комиссии ООН по правам человека…

– О запрещении въезда в Чили представителей этой комиссии есть специальное решение нашего правительства.

Из газет.

40

Серёжка с Тишкой долго сидели за баней. На припёке было тепло и не дуло. С крыши свешивались сосульки. Серёжка бездумно смотрел, как с них срываются наземь капли. Они падали размеренно, и звуки от их соприкосновения с натаявшей внизу водой напоминали тиканье часов: тик-так, тик-так, тик-так…

– Ничего, Тишка, – по новому кругу начал Серёга оборванный разговор. – Конечно, Мария Флегонтовна не права. Но твоя посылка до Корвалана всё равно б не дошла…

– А может бы, и дошла, – упрямо сопел Тишка. – У других-то, сам говорил, доходят…

– Ну-у, другие через Красный Крест посылали…

– Так она мне что, не могла подсказать? Я бы переписал адрес…

Тут, безусловно, Тишка был прав. Мария Флегонтовна за то и получает зарплату, чтобы, где нужно, подсказать людям, как надо сделать. Но, с другой стороны, разве можно Красный Крест подводить? Какое к этому Кресту будет доверие, если он начнёт передавать заключённым напильники и ключи от оков? Фашисты же потом и простую еду от Креста не примут… Заключённым же будет хуже…

Серёжка за эти дни о Чили подначитался и даже, когда они с Петей-Трёшником выпускали новую стенгазету, и у него кой о чём повыспросил.

Оказывается, в летние каникулы в «Трес аламос» звонили по телефону московские школьники, узнавали про здоровье Корвалана. Охранники им ничего не сказали. Но московские-то школьники каковы! Дозвонились! И номер телефона узнали, и девочку подобрали, которая испанский язык выучила, чтобы могла говорить без запинки.

Вот как надо действовать, а не горячиться: рюкзак за спину – и поехал в Чили. Да кто тебя, такого карапета, пропустит?

– Ты знаешь, – уже не первый раз напоминал он Тишке, – а тебя Петя-Трёшник хвалил.

– Он и Люську Киселёву хвалил, – буркнул Тишка.

Ну, Люську Серёга на чистую воду всё-таки выведет. Все детские журналы, все газеты перелистает хоть за тысячу лет, а найдёт, откуда она сдула чужие стихотворения. Самое-то первое, с которого Люськина слава взвилась, не кто-нибудь, а он углядел в «Пионерской правде». Покопается в библиотечной пыли – и другие отыщет. – Люська у меня ещё попляшет, – пообещал Серёга.

– У тебя уже пляшет, – невесело отозвался Тишка. – На Лену Сомову и то не отозвалась…

– Ох, Тишка, ты не знаешь меня! – напружинившись, вскочил Серёга и ударился головой о свисающую с крыши сосульку, она со звоном рассыпалась на осколки. – Я до конца докопаюсь… я, если надо будет, со стены ей вырежу это стихотворение: вот, мол, она, Лена Сомова-то…

– Люська всё равно вывернется, – облокотившись о колени, Тишка смотрел себе под ноги. Серёжке было трудно вести с ним разговор – как из пустоты, слышишь Тишкины бу-бу-бу…

– Не вывернется… Её и Петя-Трёшник заподозрил…

Тишка невесело усмехнулся:

– Не ты ли уж подсказал?

– Я? – поперхнулся обидой Серёга. – Я никогда ябедой не был… Она у меня и сама Марии Прокопьевне признается, что сдула чужие стихи… Я ей, Тишка, условие поставлю…

У него давно уже была обдумана эта мысль. Не будет он Люське показывать никаких вырезок, а прикинется несмышлёнышем и скажет: «Ты же, Люська, поэт… Ты почему сидишь на таком богатстве? Надо немедленно все твои стихотворения отправить в «Пионерскую правду»…»

Что она будет плести языком? Какие узоры?

«Нет, нет, – скажет, – я не хочу… Они не стоят того…»

«А мы настаиваем! Мы на совете дружины такое решение примем… Полежаевскую школу хотим прославить твоими стихами. Не зарывай талант в землю».

«Ну, что вы, мальчики, – заотнекивается Люська опять. – Это вам нравится, а там и не напечатают».

«Ты не пошлёшь, мы сами отправим за твоей подписью…»

Вот уж поизвивается Люська змеёй.

– Ну как?

Тишка даже подпрыгнул, но подпрыгнул, оказывается, не от радости, от испуга:

– Она же опозорит всю нашу школу.

Ни черта не понял: видать, посылка Корвалану помутила у Тишки разум.

Тишка, я же не стихи отправлять собираюсь, – втолковывал, как несмышлёнышу, Серёга, – я же припугнуть её просто хочу… Если, мол, сама не признаешься, тогда отправлю…

– А-а, – согласился Тишка лениво. – Это другое дело. – Ну, конечно, другое! Неужели мне честь нашей школы не дорога? Ещё как дорога-то…

Они замолчали. Серёга видел, как Тишка страдает: неотправленная посылка нарушила все его планы. Видно, уж до Тишки дошло, что если на таком простом деле, как посылка, случилась спотычка, то на более сложном рассчитывать на успех и вообще невозможно.