Текст книги "Посылка из Полежаева"
Автор книги: Леонид Фролов
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)
Annotation
Леонид Фролов
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
Леонид Фролов
ПОСЫЛКА ИЗ ПОЛЕЖАЕВА
ПОВЕСТЬ
с использованием документов, писем и свидетельств очевидцев.
Настоявшаяся за день духота была настолько плотна, что через распахнутую настежь дверь и раскрытые окна в избу совсем не проникал поостудившийся к вечеру воздух улицы. Только комары оказались способны пробуравливать эту студенисто-густую, но не видимую глазом глыбу слипшегося тепла. Они уже нудно звенели в тёмных углах горницы, под потолком, под кроватью, на которой я отдыхал после дороги, кружили вокруг меня.
Я вышел на крылечко, облегчённо обтирая со лба испарину, и увидел, что к дому вышагивает по тропке высокий парень. Он заметил меня издали и белозубо заулыбался, напомнив этой улыбкой Варвару Егоровну, хозяйку дома, доводившуюся мне близкой родственницей.
– Тишка? – не поверил я и смутился, что назвал его не по-взрослому.
Парень был выше меня ростом и, пожалуй, пошире в плечах. В моей памяти он остался щупленьким третьеклассником, которого в Полежаеве с лёгкой руки мальчишек окрестили Тишкой-переполошником, потому что он действительно мог устроить переполох по любому, даже самому незначительному поводу.
– Ну я, – баском сказал парень и протянул руку, чтобы поздороваться. – Мне мама говорила, что вы сегодня приедете… Я как раз поле закончил пахать под зябь – и домой. Думаю, гость-то у нас один, скучно ему.
Я и в самом деле сидел в доме один. Варвара Егоровна, встретив меня и за пятнадцать минут, какие мы находились вместе, успев выложить все деревенские и семейные новости, из которых я по-настоящему, пожалуй, усвоил только те, что Тишка закончил нынче десятый класс и работает в Полежаеве трактористом, а его старший брат Славик вот-вот вернётся из армии, отслужив действительную, убежала на ферму (она работает дояркой). Иван же Степанович, Тишкин отец, передав через жену обещание закончить дела на зернотоке, которым он заведует, пораньше, так и не сумел сдержать своё слово: страда есть страда, у неё передышки не выпросишь, и если зерно пошло – знай успевай поворачиваться.
– Батя у нас, как всегда, самый занятый человек, – не без гордости в голосе сказал Тихон.
– А мать?
– Да и у неё дел выше головы… Лето же… Как в газетах пишут, большое молоко идёт… Мои родители трудиться умеют и нас к труду приучили.
Что-то осталось в этом рослом парне от прежнего, девятилетнего, Тишки, с каким мне в 1976 году довелось жить бок о бок. Но если б я встретил его сейчас не в Полежаеве, а, скажем, в Москве, то, к стыду своему, наверное, не узнал бы. Оно и понятно, человек вырос.
В том, семилетней давности, 1976 году Тишка устроил переполох на всё Полежаево. Его сердце было ранено известием о том, что в далёкой от Полежаева южноамериканской стране Чили пришедшая к власти фашистская хунта готовит расправу над Генеральным секретарём Коммунистической партии Луисом Корваланом. На 22 марта был назначен над ним суд. Советские люди, трудящиеся всего мира с тревогой ждали этого дня. Они горячо выступали в защиту Луиса Корвалана и его товарищей, проводили митинги солидарности с чилийскими демократами, отправляли телеграммы протеста, требовали освободить из застенков ни в чём не повинных людей. Дети не стояли в стороне от этой важной политической кампании. Они проводили сбор средств в помощь демократам Чили. Они, как и их отцы, тоже были интернационалистами, они тоже хотели помочь попавшим в беду людям.
Так в Советской стране было всегда: дети жили интересами отцов, становились их единомышленниками и помощниками. Отцы защищали Советскую власть на фронтах гражданской войны – дети оказывались рядом с ними (их, тех детей, не напрасно прозвали неуловимыми мстителями). Строительство Комсомольска-на-Амуре, Днепрогэса, Магнитки – дети опять в меру сил своих помогали родителям. Великая Отечественная война – и опять дети рядом с отцами. И в тылу, и на фронте они проявляли чудеса героизма и стойкости. События в Чили снова подтвердили, что советские дети достойны своих отцов. Я был невольным свидетелем этого, когда приезжал в Полежаево.
– Тиш, а ты помнишь, как семь лет назад…
– Вы о Корвалане хотите спросить? – опередил он меня. – Конечно, помню… Я вот как увижу по телевизору, что где-нибудь на собрании, на митинге Луис Корвалан выступает, так душа радуется: всё-таки наша взяла! Отстояли!
Он сел на крыльцо, готовый продолжать радующий его разговор.
– Наивным я был, конечно, – улыбнулся Тихон. – Но ведь от чистого сердца всё. Правда? Ведь я хотел сделать как лучше.
Он добродушно посмотрел на меня, и я, как мальчишка, не удержался, чтобы не подзадорить его:
– Тиш, а я ведь рядом с Корваланом в Москве живу. Иногда вечерами встречаю его на улице. Идёт, набросим на плечи плед, задумавшись о чём-то…
Тихон встрепенулся.
– И вы с ним не пробовали заговорить? – спросил он, загораясь какой-то необъяснимой надеждой, выжидательно заглядывая мне в лицо.
– Да нет, неудобно как-то…
– Ну да, я понимаю, – вздохнул он. – Не о Полежаеве же ему рассказывать… Тогда вся страна помогала чилийцам. Полежаево – капля в море, о каждой капле не рассказать, – он задумался и, словно укоряя меня, вдруг признался: – А я бы, доведись его встретить, поздоровался б с ним и от полежаевцев передал бы поклон. Ведь помните, как всё было?..
Я не буду пересказывать нашу беседу с Тихоном. Всё-таки лучше не забегать вперёд, лучше предоставить слово самим героям этой небольшой повести.
Итак, 1976-й год. Тишке Соколову девять лет.
1
Варвара Егоровна подозрительно покосилась на сына:
– Тишка, у тебя не зубы ли болят? Ты чего как опоенный ходишь?
Тишка простуженно зашмыгал носом:
– Луиса Корвалана жалко…
Ну, день ото дня не легче. В первый класс ходил, так Мария Прокопьевна, Тишкина учительница, нередко жаловалась: «Варвара Егоровна, у вас Тиша сегодня весь последний урок со слезами на глазах просидел. Не могла и добиться, отчего такой пасмурный». Варвара Егоровна начинала сына строжить: «Ну? Говори, что такое?» – «Тебя-a вспо-о-мнил»… Вот чудушко какое: вспомнил мать на уроке – и затужил. Уж, кажись бы, и не заласканный растёт, ни отец, ни мать спуску ему ни в чём не дают, спрос такой же, как со старшего сына Славки, а по сердцу-то его со Славкой и сравнивать нельзя – обо всех у него душа болит.
– Ну, так чего ты такое про Корвалана страшное узнал?
Тишка уткнул голову матери в колени:
– Его судить скоро будут… На двадцать второе марта суд назна-а-чен. – А у самого голос рвётся, вот-вот заревёт.
– Да откуда ты про число-то узнал?
– Нам Мария Прокопьевна сегодня рассказывала…
Ну, Мария Прокопьевна… Ну. хороша тоже… Надо же деток до такой стопени растревожить…
Варвара Егоровна захлопала руками. А когда жалость к сыну немного повыгорела, повыстудилась, укорила себя: а ведь у Марии Прокопьевны такая работа, обо всем им рассказывать, всему учить. Как же? Разве могла Мария Прокопьевна утаить, что готовится суд над Корваланом? Варвара Егоровна сама училась у Марии Прокопьевны и знала, какая это хорошая учительница. Мария Прокопьевна зря ничего не скажет, у неё всё обдумано.
– Тиша, ну будет суд. вот и оправдают его.
– Да не оправдают! – Он поднял на мать полные слёз глаза. – Нам Мария Прокопьевна говорила, расправу готовят.
Варвара Егоровна не знала, как Тишку и успокоить.
– Тиша, ты же большой теперь… В первом классе не плакал, – слукавила она. – А в третьем будешь реветь?
Тишка обтёр рукавом глаза, но слёзы, как градины, выкатывались и скользили по щекам.
Варвара Егоровна расстегнула на Тишке пальто – никогда за ним так не ухаживала, не потакала ему, а тут и у шапки узел распутала, будто сын не смог бы этого сделать сам.
Она налила Тишке щей, нарезала хлеба и, усадив его за обед, и не хотела, да взялась за районную газету.
Ну, так и есть, по вчерашней газете проводила Мария Прокопьевна с классом беседу.
«Новая попытка судилища» – называлась заметка.
«Генерального секретари Коммунистической партии Чили Луиса Корвалана будут судить по законам военного времени, утверждает выходящая в Сантьяго газета «Ультимас нотисиас». Луису Корвалану и другим видным деятелям блока Народного единства хунта предъявит стандартные обвинения в «подрывной деятельности». Формула «по законам военного времени» означает, что власти намерены проводить суд в упрощённом порядке – без адвокатов и свидетелей. Причём не в столице страны, где диктатор Пиночет опасается возможных волнений, а в военно-морской крепости Вальпараисо.
Весть о новой попытке судилища над Луисом Корваланом и другими чилийскими патриотами вызывает гневное возмущение народов Латинской Америки».
Тишка гремел о тарелку ложкой. В другое бы время Варвара Егоровна прикрикнула на него за это, а тут прикусила язык.
2
Снег под ногами отмякше продавливался. Тишка вышел к реке и хотел но льду, но тропке-прямушке, пробитой от дороги к дому Серёжки Дресвянина, подняться на заснеженный холм и постучать дружку в наполовину оттаявшее от морозных рисунков окно. Но под обрывистым берегом темнела расплывшаяся широким пятном вода. Она полыньёй расползлась от словно бы осевшей вниз проруби, а у берегов бугрилась жёлтым неровным припаем. Тишка, опасаясь намочить валенки, повернул назад и направился к Серёжке в обход, через мост.
Неузнаваемо почернел за рекой лес, принизилось ватное небо, и даже птицы, видать, не рады были обманчивой оттепели: нахохленно ощипывались воробьи, присмиревше вышагивали по дороге вороны, и сорока, устроившаяся на перилах моста, не крутилась, не тараторила, а лениво проводила Тишку нелюбопытным взглядом.
Перед крыльцом Тишка рукавицей обмёл с валенок снег и только тогда увидел на лестнице веник-голик. Он поднял голик, похлестал себя по запяткам, где снег скатался цепким репьём и заледенел. Посмотрел вверх, на дверь.
Дверь была на замке. Серёжка, скорей всего, убежал с бабушкой Ульяной на ферму. Бабушка у него непоседа, ей минуты без работы не протерпеть, и Серёжка такой же – как ни смеются над ним ребята, а всё ходит доить коров. Так «доярочкой» его и зовут…
Больше душу отвести было не с кем. Не перед братом же Славкой изливать её, да Славка и слушать Тишку не будет.
– Катись колбаской по Малой Спасской! – закричит он на младшего брата. – Мне уроки надо учить…
– Ну, а уроки выучишь?
– Тишка, ты что? – вылупит он глаза. – У меня времени и без тебя не хватает… Я вот и к Алику не успеваю, а мы радиоприёмник с ним собираем, сам знаешь…
Знает Тишка этот радиоприёмник… Сначала Алик Макаров беспроволочный телефон изобретал – ничего не вышло, а теперь взялся за радиоприёмник. Тишка однажды заглянул к нему – братец родной вытурил:
– Катись, катись! Тут не твоего ума дело.
Ну, не его, так Тишка в друзья к ним и не навязывается. Он зашёл поглазеть, а не помогать. Конечно, всё-таки шестиклассник, и ему с младшим братом неинтересно.
Правда, Алик со Славкой выпроводили Тишку не из-за того, что они при появлении его сразу начинают зевать, и не из-за того, что он путается у них под ногами, мешает работать. Нет, Тишка мышью сидит в сторонке, лишнего вопроса под руку не обронит, чтобы строителей с настроя не сбить – сопит себе да поглядывает, как они паяют, сверлят, связывают проводки, выкручивают и закручивают лампы. Выпроводили они его в прошлый раз оттого, что о девочках говорили. Тишка зашёл – Алик руками размахивает:
– Ты ей, Вячеслав, письмо напиши, не ответит – в стихах составь, я помогу… У меня где-то даже и образец есть…
Он кинулся образец искать, а у дверей Тишка пыхтит.
– Подслушиваешь? – спросил Алик, насупившись.
– Да была нужда про любови про ваши слушать.
Всё равно выставили его за дверь.
– Смотри, – погрозил на прощание Славка, – проболтаешься где – головы не сносить.
Тоже мне, атаман выискался…
– Не бойтесь… – пообещал им.
Тишка, если бы и знал, о ком они говорили, не понёс бы по деревне сплетню. Ему-то какое дело. Охота – пусть составляют письма, пускай пишут. Тишку это ничуть не волнует.
Вот сейчас он шёл мимо дома, где жил Алик Макаров, и ноги сами свернули к крыльцу.
Душа требовала излиться. С матерью серьёзно не поговоришь: мать, чуть чего, начинает его утешать, успокаивать. А Тишка же чувствует: и сама своим утешениям не верит. Оправдает, говорит, суд Корвалана, а сама о суде впервые от Тишки и услышала.
Тишка поднялся по лестнице, открыл дверь.
Изобретатели что-то паяли.
– A-а, Тихон Ива-а-ны-ыч… – злорадно протянул брат, подняв на Тишку слезившиеся от дыма глаза.
Тишка насторожился: величанье по отчеству для него – как нож в сердце. Прошлым летом приключился с Тишкой конфуз. Отец привёз из Берёзовки три арбуза, и все три оказались такие вкуснющие, что Тишка, пока они со Славиком не доели последний ломоть, не отвалился от стола. А утром проснулся – до шеи мокрый. Мать, не подозревавшая ни о чём, сдёрнула с него одеяло, чтобы не потягивался, а вставал побыстрее завтракать, и удивлённо воскликнула:
– Тишка, да что это с тобой?
Тишка пристыжённо покраснел.
– Это я вспотел, – извернулся он.
Но Славка-то тут как тут:
– Мамка, он врёт, он в кровати напрудил, – и наябедничал о конфузе отцу.
Отец посмеялся над Тишкиной изворотливостью – вот, мол, придумал: «вспотел», – но, когда в другой раз привёз из Берёзовки арбузы, предупредил сына стишками:
– Тихон Иваныч, снимай штаны на ночь.
А придёт день – ты их снова надень.
Славка сразу же подхватил стишки, как поговорку. Отец и сам был не рад придуманной шутке, погрозил Славке пальцем:
– Будешь дразниться – смо-о-три!
Славка смотрит… Отвернулись родители, он опять за своё…
Мать не единожды отвешивала ему за это подзатыльники, но Славку разве уймёшь.
На этот раз дальше «Тихона Иваныча» не пошло.
Славка, набычившись, стоял и смотрел на брата:
– Ну? Чего припёрся?
– Вы слышали? – без обиняков приступил к делу Тишка. – Они его будут судить.
Лицо у него было явно растерянное, голос подрагивал, и это произвело на изобретателей впечатление. Они настороженно переглянулись, и Тишка понял, что Алик со Славкой ничего до сих пор не знают.
– А у вас разве не было? – удивился он.
– Чего? Чего не было? Ты нам мозги не пудри! – первым опомнился Славка и выдернул из розетки паяльник. Олово, ртутными шариками плававшее в банке из-под гуталина, затвердело сплошным чёрным блином.
– А у нас Мария Прокопьевна проводила, – задумчиво проговорил Тишка. – Почему же у вас-то не было…
Славик вздел руки к потолку.
– Вот видишь, Альберт, какой у меня брат! – воскликнул он, почему-то назвав Алика Альбертом. – Тебе хорошо: ты в семье один. А мне-то за что такая кара?
Алик на его вопрос не ответил – и правильно сделал, потому что Славка сморозил явную чепуху: какая кара ему от Тишки – сплошная выгода. Дров Славка не носит, за водой не бегает, только и знает книжки читать. Тишка всю работу за него ведёт по дому. Славик опустил руки долу:
– Ты членораздельно можешь сказать, чего случилось?
А Тишке уже не хотелось с ними ни о чём говорить: это ж надо, они ничего не знают, изобретают радиоприёмник… А в это время в Чили происходит неизвестно что.
– Да уж ладно, – вздохнул он огорчённо и повернул к дверям.
Славку будто ошпарили кипятком – он сорвался с места, перегородил брату дорогу:
– Пока не скажешь – не отпущу.
Тишка непонимающе посмотрел на него, повернулся к Алику: неужели и Алику неизвестно? В газетах о Корвалане пишут, по радио о нём говорят, а они и не догадываются, что с ним творится?
– Корвалана двадцать второго марта будут судить, – не выдержал Тишка. – А вы тут с радиоприёмником возитесь…
Славик вернулся к столу, скрестил на груди руки.
– Тишка, ты мал и глуп, ничего не понимаешь, а паникуешь, – сказал он строго.
– Как это я не понимаю? – удивился Тишка. – Нам Мария Прокопьевна на классном часе рассказывала…
– «Мария Прокопьевна, Мария Прокопьевна»! – передразнил Славик. – Самому надо соображать.
– Ой, Славочка, я-то соображаю, а вот ты неизвестно, о чём думаешь. Нам Мария Прокопьевна…
Славка опять воздел руки к потолку.
– Ну, видишь, Альберт, какое это сокровище? – и, обозлённый на Тишку неизвестно за что, спросил: – Ты хоть знаешь ли, Тишка, что такое чилийская хунта?
– Знаю, – не очень уверенно ответил Тихон. – Это… плохие полковники.
Славка поскрёб в затылке: Тишкин ответ его обескуражил своей неоспоримостью.
– Ну это ясное дело… плохие… А кто они?
– Гитлеровские командиры…
Славка, обернувшись к Алику и явно дожидаясь от него сочувствия и поддержки, безнадёжно всплеснул руками.
– Ну, а кто, кто они? – настаивал он непонятно на чём.
Тишка пожал плечами.
– Ага! Не знаешь, – удовлетворённо заключил Славка. – Вот тебе и «Мария Прокопьевна»… Они – фашисты. А ты даже и этого не знаешь…
Тишка запротестовал:
– Так я же и говорил… Я же первым сказал, что гитлеровские…
– Тишка, чему тебя в школе учат? – важничая, остановил его брат. – Ответ нужно давать как? Ясно и чётко…
У Алика он становился не самим собой, а подражал Алику. Того хлебом не корми, а дай показать учёность. Ну, так у него в голове и в самом деле золотые россыпи – Алика и сейчас попроси прочитать наизусть стихотворение хоть из пятого класса – нигде не собьётся.
Алик, столь долго молчавший, всё же встал на Славкину сторону.
– Да, Тихон, – подтвердил он Славкину правоту. – За такой ответ тебе Петя-Трёшник и тройки бы не поставил.
– Ну, Петя-Трёшник… – не нашёлся, чем возразить ему Тишка.
Петра Ефимовича оттого и прозвали Трёшником, что он никаких оценок, кроме троек, не знает. Уж, говорит, ученик из кожи вон лезет, на явную пятёрку жмёт, а Пётр Ефимович ему р-раз – тройку в журнал вкатил… Иногда с плюсом спереди, иногда с минусом сзади, а то и с «вожжами» (с двумя минусами). Троек он не жалеет…
Петра Ефимовича Тишка знает с первого класса. Тогда никто и не думал, что он будет работать в Полежаевской школе.
Учительница русского языка Светлана Васильевна выходила за него замуж. Дело было зимой, в каникулы. И свадьба шла в учительском домике, за школой.
Кому не охота высмотреть Светланина жениха? Тем более, в Полежаеве все считали, что Светлана закончит учебный год и уедет к мужу в Берёзовку. Никто ж не подозревал, что Пётр Ефимович так её любит. А он, видите ли, совсем потерял рассудок, из райцентра, из школы-десятилетки, переехал в рядовое село, в восьмилетнюю школу. Такими чарами обладала Светлана.
Ну, и вечером, когда свадьба была в разгаре, вся Полежаевская ребятня ринулась к учительскому дому. Окна были высоковато. Так на плечи друг другу вставали, отыскивали на заледеневшем стекле вытаявшие кружочки и придирчиво разглядывали незнакомых гостей – кто из них жених.
– Какой он? – кричали нижние.
А верхние путались: кто из незнакомых мужиков подойдёт к Светлане – тот для них и жених.
– Да у него белый платочек в нагрудном кармане, – подсказывал Тишка и всё норовил сам забраться к кому-нибудь на шею: уж он-то бы жениха определил сразу – сколько женихов в кино ни видел, все с платочками.
Нижние, устав быть ишаками, сбрасывали с себя верхних. И хохот стоял под окнами, и гвалт, и грохот, когда верхние падали, шебурша заледенелыми валенками по обшитой тёсом стене.
Конечно, учителя и через двойные рамы услышали этот шум. Выходили на крыльцо ругаться.
Выйдут – из-под окна как метлой всех сметёт, закроют за собой дверь – и опять все под окнами.
И вот уж когда и учителям, и школьникам надоело играть в кошки-мышки, на крыльце появился незнакомый парень.
– Ребята, позвал он весело, – я жених. Давайте знакомиться.
Ребята прятались за углом, помалкивали.
– Никогда не думал, что вы такие трусы, – сказал жених. – Честное слово, я не кусаюсь.
Кто-то хихикнул, кто-то засмеявшемуся дал тумака.
– Ну, идите сюда, – притопнул на крыльце жених.
И Тишка, самый доверчивый, первым вылез из сугроба, в котором лежал. Жених веником охлопал с него снег.
– Тебя как зовут?
– Тишка.
– А меня Пётр Ефимович. – Жених протянул Тишке руку. – Не замёрз? Погреться не хочешь?
Ну, тогда потянулись из укрытий и другие.
Он всех повёл в дом, попросил, чтобы дали ребятам чаю, а сам то одного, то другого спрашивает:
– Тебя как зовут? А тебя?..
– Ты в каком классе? А ты?..
– Ага, в третьем… А ну-ка, расскажи мне стихотворение Тютчева «Нивы сжаты, рощи голы…».
– Как это не учили? Марфа Игнатьевна, – обратился он к учительнице третьего класса. – Учили наизусть Тютчева? Учили… Врать, ребята, нехорошо.
– Ну, а ты мне определи падеж существительного вот в этом предложении… Нет, неправильно. С какими предлогами дружит дательный падеж? Не знаешь? А кто знает?
Задом, задом – и все выскользнули за дверь да домой. Никаких окон больше не надо. Один Тишка замешкался, потому что сел пить чай. Так жених ему «за смелость» сунул в карман яблоко и пообещал:
– Ну, с тобой-то мы ещё в школе встретимся. У тебя долгий путь…
Слава богу, у Тишки учительницей Мария Прокопьевна, но с четвёртого класса и он может попасть к Пете-Трёшнику. Правда, Алик Макаров и у Петра Ефимовича умудряется получать пятёрки. А тоже вот пугает Петей-Трёшником:
– Петя-Трёшник, Петя-Трёшник…
Пётр Ефимович такой же человек, как и все.
– Никакого я Трёшника не боюсь, – заявил Тишка.
Алик покровительственно улыбнулся:
– Правильно, Тихон, раньше времени паниковать не надо.
Славка, конечно же, не преминул вставить своё.
– Это Тишка-то не паникёр? – спросил он и сам же ответил: – Да ещё какой паникёр! Он же и сюда с какой паникой прибежал…
Алик предостерегающе поднял руку:
– Не надо, Вячеслав, Тихон исправится.
Тишка послушно кивнул, а Алик снизошёл пояснить своё заключение:
– Он пока не изучал историю революционного движения. Не знает о необратимости исторического развития общества.
Тишка, ничего не поняв, вылупил на умничающего Алика глаза. Да и Славка – по всему было видно – не больно-то разбирался в высоких словах, но поддакивал Алику:
– Вот именно… Ну, конечно… Естественно…
А Алик между тем развивал свою мысль:
– Народ Чили уже не повернуть на капиталистический путь, хоть палачи убили чилийского президента и заключили в концентрационные лагеря тысячи коммунистов и Генерального секретаря Коммунистической партии Чили Луиса Корвалана… Их победа временная. Историю вспять не повернуть…
Алик размахивал руками и ходил по избе, печатая шаг.
– И из их затеи ничего не выйдет, – Алик разрубил рукой воздух. – Корвалана освободят.
Тишка и верил ему, и сомневался.
– Но его же двадцать второго марта будут судить, – сникше прошептал он, уже зная, что от суда ничего хорошего не дождёшься: у чилийцев суд царский – чего ему хунта прикажет, то он и сделает.
– Дорогой Тихон, – заложил Алик руки за спину. – За это время можно организовать миллион побегов.
– Ка-а-ких побегов? – задохнулся надеждой Тишка.
– Вот я и говорю, что ты не знаешь истории революционного движения, – важно пояснил Алик. – Дзержинский из царской ссылки убегал? Убегал. Знаменитый революционер Камо устраивал прямо из-под носа жандармов побеги своих товарищей из тюрем? Устраивал.
– А ка-а-ак? – не унимался Тишка.
Славка слушал Алика, тоже разинув рот. Алик видел это, задирал нос выше и ещё чётче печатал шаг.
– Существуют разные способы – и перекидные верёвочные лестницы, – перечислял он, – и подкопы под тюремные стены, и каким-нибудь образом переданные заключённым напильники для перерезания металлических решёток на окнах…
– Каким каким-нибудь образом? – Тишка весь подался к Алику, но тот ушёл от прямого ответа.
– Ну-у, – пожал он плечами. – Это зависит от конкретных условий… Ты, Тихон, не беспокойся, чилийцы сами найдут способ выручить Корвалана. Уже кое-кого удалось спасти. В газетах называли ряд счастливых имён… – Алик попытался эти имена вспомнить, закрыв ладонью глаза: видно, свет мешал ему как следует сосредоточиться. – У них непривычные для нас имена, трудно запоминаются. Я, конечно, могу в бумагах найти. Меня Петя-Трёшник заставлял проводить политинформацию…
– Так и у вас было? – обрадовался Тишка.
– Ну, мы же не отстаём от жизни, – улыбнулся Алик. – Но мы старшеклассники… И проводим эти классные и внеклассные часы сами… О Корвалане, к примеру, было поручено мне.
Он подошёл к книжной полке – книг у него было набито втугую – и пробежался взглядом по корешкам:
– Кажется, над книжками клал… A-а, вот же, – Алик достал лист, на который была наклеена какая-то картинка. – Вот я показывал портрет дедушки Лучо, нарисованный одним из заключённых в фашистской тюрьме.
Тишка дрожащей рукой взял тетрадный листок с наклеенным на него рисунком.
Корвалан сидел на кровати, закутанный в одеяло, и читал книгу. Чёрная кепочка была надвинута на лоб до очков. Тишка разглядел на Корвалане пиджак и свитер – и почувствовал, какой ходод в камере.
– Они же его заморозят, – чуть не всхлипнул он.
Алик величественно успокоил его:
– Все революционеры прошли через такой ад…
Тишка прочитал под рисунком стихотворение:
От Сантьяго до жаркой пустыни,
Вдоль бескрайних морских берегов,
К счастью тянутся люди простые,
Разорвавшие цепи оков…
(Из чилийской песни «Венсеремос»).
Оков на Корвалане не было видно, но художнику могли и не разрешить их рисовать. Тюрьма есть тюрьма.
– А это он в каком лагере? – спросил Тишка.
Алик не знал.
– А в каком он сейчас сидит?
– Ты знаешь, я не задавался этим вопросом. Знаю, что он сейчас в женском монастыре, который переделан в тюрьму.
А вот Мария Прокопьевна знала. Даже Тишка запомнил, что Луис Корвалан уже более полугода находится в монастыре «Три тополя», расположенном на окраине города Сантьяго, чилийской столицы. Но Тишка не стал Алика раздражать своими познаниями. Пускай заблуждается, что он один умный. А то скажи, так опять выставят Тишку за дверь. Алик уже забыл о тех счастливых именах, которые хотел назвать Тишке, а Тишка после рисунка загрустил ещё больше: Корвалан на рисунке сосредоточенно читал книгу, а значит, о побеге ему никаких намёков от революционеров не было. До суда же осталось совсем немного…
– Ой, что и будет… – вздохнул он.
Славка тут же воспользовался его вздохом:
– Опять ударился в панику!
Нет, они не знали того, что знала о Корвалане Мария Прокопьевна, иначе бы так не бодрились.
Документы, письма, свидетельства очевидцев
«Поздно ночью 11 сентября 1973 года чилийцы увидели на экранах своих телевизоров военную хунту. В полном составе. Трёх генералов и одного адмирала. Людей с каменными лицами над прусскими воротничками парадных мундиров. С блестящими в свете «юпитеров» погонами. При всех регалиях. С пустыми, тупо глядящими в телевизионные камеры глазами.
Их мало кто знал в стране. Их имена были неизвестны чилийцам. Их голоса слышали разве что офицеры на штабных совещаниях или солдаты на плацах во время парадов.
Узурпаторами назвал Луис Корвалан генералов, захвативших власть в Чили. Он не побоялся их так назвать, глядя в лицо тюремщикам, которые грозили ему смертью. «Кто они, эти господа, чтобы угрожать мне! – воскликнул руководитель чилийских коммунистов. – Я ответствен только перед трудящимися».
Из газет.
«Его взяли в двух шагах отсюда, взяли в доме одной моей подруги 27 сентября, через две недели после путча. Сантьяго был завален убитыми, стреляли и ночью и днём. Тогда я подумала: вот и его убили…»
Из рассказа Лили Кастильо де Корвалан, жены Генерального секретаря Компартии Чили.
«27 сентября, около четырёх часов пополудни, мы услышали шум машин на улице. Через окно третьего этажа я увидела, как военные, подъехавшие на автобусах, оцепляют наш квартал.
Мы сидели в полной тишине. В дверь застучали. Женщина, жившая внизу, крикнула: «Сеньоры нет дома, и сына её тоже нет. Сеньора ушла и ещё не вернулась».
Наконец они ушли. День был мрачный, начался проливной дождь.
Минут через пятнадцать солдаты вернулись. Они взяли у соседей лестницу, влезли на наш балкон, выломали двери, разбили окна.
Прибыли они опять на армейских автобусах. Военных было человек пятьдесят или больше, все с автоматами. Когда они влезли через окно, я сидела на кровати.
Они спросили: «Вы что, не слышали, как мы стучали? А если слышали, то почему не открыли дверь?» Я сказала, что слышала шум и очень испугалась. Поэтому не открыла.
Корвалан перешёл в другую комнату. Меня заставили спуститься вниз и открыть дверь офицеру.
Когда я вернулась, Корвалан был совершенно спокоен. Он попросил у меня свой чемоданчик и плед. Затем неторопливо уложил вещи, хотя нас подгоняли, толкали автоматами, держали под прицелом. В квартире было человек тридцать военных, они простукивали стены, рылись в вещах и книгах, открывали ящики. Наконец нас посадили в автобус и отвезли в школу войск связи. Здесь нас разделили.
Мы там находились довольно долго, часа два или три.
Потом нас вывели на улицу и на другом автобусе отвезли в военное училище Бернардо О’Хиггинса.
Шёл проливной дождь, наступила ночь. Нас держали во дворе. Наконец появился полковник Флооди. Высокомерным тоном он заявил, обращаясь к Корвалану: «Значит, вы скрывались, преступник?..»
Корвалан держался твёрдо и на крики и оскорбления этого офицера отвечал с достоинством, уверенностью, большой выдержкой.
В училище с нами обращались как с военнопленными. Ночью не давали спать, постоянно устраивали переклички. Нас всё время оскорбляли, называли преступниками…»
Из рассказа подруги Лили Кастильо де Корвалан.
«Несколько дней я был заперт в небольшом помещении. Часовой всё время держал меня на прицеле. Иногда в каморку бросали матрас, но площадь была так мала – 2, 5 квадратных метра, – что я не мог лечь и вытянуть ноги. Никакой связи с внешним миром и самое жестокое обращение… Затем меня перевели в другое помещение – на четвёртом этаже. Хунта решила любой ценой сломить мою волю. Для этого использовалась, в частности, пытка бессонницей…
Держали свет в моей каморке всю ночь включённым или через каждые 5—10 минут включали либо выключали его. Часовой всё время щёлкал затвором винтовки. Бывало, что на ночь запускали музыку. В этих условиях следовало использовать дневное время, чтобы восстановить силы…»
Из воспоминаний Генерального секретаря Компартии Чили Луиса Корвалана.
«28 ноября 1973 года товарища Корвалана вместе с председателем радикальной партии Ансельмо Суле, бывшим министром горнорудной промышленности Педро Рамиресом и членом парламента Камило Сальво вывезли из Сантьяго. Их отправили на Досон – остров в холодном Магеллановом проливе, вблизи Антарктиды.
Ещё Чарлз Дарвин назвал Досон «островом смерти», потому что он абсолютно не приспособлен для жизни человека.
Небольшой, всего восемьдесят пять километров в длину, остров этот населён только морскими птицами. Когда-то, в прошлом веке, на этом пустынном клочке суши искали убежища коренные жители Огненной Земли, которые спасались от преследований белых колонистов, переселившихся на юг Чили в поисках пастбищ. Они гибли там на безжизненной земле, среди суровых скал и гор, покрытых вечными снегами. На Досоне даже летом дует ледяной, пронизывающий до костей антарктический ветер.
