Текст книги "Барон Унгерн: Самодержец пустыни"

Автор книги: Леонид Юзефович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

СМЕРТЬ ФУШЕНГИ. НОВЫЕ ПЛАНЫ

1

Эстляндец Александр Грайнер посетил Даурию в 1919 году. Будучи наслышан об эксцентричности земляка, при свидании с ним он тем не менее был поражён его позой и костюмом: «Передо мной предстала странная картина. Прямо на письменном столе, подобрав под себя ноги, сидел человек с длинными рыжеватыми усами и маленькой острой бородкой, с шёлковой монгольской шапочкой на голове и в национальном монгольском платье. На плечах у него были эполеты русского генерала с буквами А. С., что означало “Атаман Семёнов”».

О манере Унгерна сидеть с ногами на стуле или даже на столе, как это любят делать подростки, сообщают и другие мемуаристы. Сам он не обращал на это внимания, а удивление гостя, которого тот не мог скрыть, приписал своему наряду, сказав со смехом: «Мой костюм кажется вам необычным? В нём нет ничего особенного. Большая часть моих всадников – буряты и монголы, им нравится, что я ношу их одежду. Я высоко ценю монгольский народ и на протяжении нескольких лет имел возможность убедиться в честности и преданности этих людей». Всё это так, но экзотический мундир Унгерна объяснялся ещё и тем, что Азиатская дивизия считалась «кадром» вооружённых сил «Великой Монголии».

В плену, отвечая на вопрос о Даурском правительстве, он сказал, что относился к нему «отрицательно», а его членов назвал «пустыми людьми». Стоявшие за Нэйсэ-гэгэном бурятские интеллигенты-националисты с их намерением на месте империи Чингисхана создать банальную демократию по европейскому образцу, пусть под монархической вывеской, отталкивали Унгерна своим наивным западничеством, отлично уживавшимся с азиатской хитростью и безответственностью в практических делах. Апеллируя к великим космополитам – Чингисхану и Хубилаю, эти люди стремились к государственности в сугубо этнических границах, не думая о том, какая роль в мировой истории отведена кочевникам и вообще жёлтой расе.

В Даурской конференции участвовал князь Полта-ван из Синьцзяна, образованный и деятельный выпускник Пажеского корпуса в Петербурге, пославший одного сына учиться в Германию, другого – в Японию, но он счёл панмонгольскую затею несерьёзной. Остальные князья-панмонголисты оказались немногим лучше бурятских идеологов движения. К Семёнову они попали случайно, за неимением в сфере его влияния более авторитетных фигур, были развращены подачками, тщеславны и бездеятельны. Единственным исключением казался Фушенга, воин и аристократ, но вскоре обнаружилось, что и на него полагаться нельзя.

В конце августа 1919 года, когда Унгерн после свадьбы находился в Харбине, Семёнов опрометчиво согласился допустить в Даурию пекинскую дипломатическую миссию, состоявшую из китайских чиновников и внутримонгольских князей-коллаборационистов. Они провели официальные переговоры с правительством Нэйсэ-гэгэна и секретные – с Фушенгой. Первые ни к чему не привели, вторые оказались гораздо результативнее, и через несколько дней после того, как миссия отбыла восвояси, в Азиатской дивизии вспыхнул мятеж.

Полковник Зубковский, колчаковский агент в Чите, доносил в Омск, что предводитель харачинов, «монгольский генерал» Фушенга, будучи подкуплен китайцами, согласился перебить русских офицеров и разоружить оба туземных полка. К счастью, заговор был своевременно раскрыт, и рано утром 3 сентября Фушенгу решили арестовать.

Другие считали, что никакого заговора не существовало, он был выдуман с целью обезглавить харачинов, которые, устав ждать добычи от обещанного похода на Ургу, проявляли признаки непокорности. Третьи объясняли мятеж тем, что харачины давно не получали жалованья.

Так или иначе, когда явившиеся к Фушенге офицеры предложили ему сдать оружие, он это требование выполнить отказался и вместе с конвоем запёрся у себя в доме – вероятно, в надежде продержаться до темноты, а затем скрыться в сопках и уйти в Китай. После того как уговоры сдаться ни к чему не привели, бурятские части, окружив дом, пошли на приступ. Фушенга и его конвойные отстреливались из окон. Наступление было отбито с большим уроном для нападавших. Чтобы избежать дальнейших потерь, Шадрин, в то время исполнявший обязанности начдива вместо Унгерна, приказал придвинуть стоявший на станции бронепоезд «Грозный» и прямой наводкой вести обстрел из орудий. Артиллерийским огнём дом был снесён с лица земли, но неукротимый Фушенга заблаговременно успел перебраться в подвалы, засел там со своими людьми, и едва осаждающие попытались приблизиться к развалинам, оттуда вновь раздались выстрелы.

Теперь 76-миллиметровые пушки «Грозного» перенесли огонь на подвалы, в это время бурятский полк занял казармы харачинов и приступил к их разоружению. Против ожиданий операция прошла спокойно; под устрашающий грохот артиллерии монголы легко сдали оружие. Орудийный обстрел продолжался до трёх часов пополудни, потом огонь прекратили. Развалины безмолвствовали, Фушенга и все его товарищи были мертвы.

Ближайших к нему 14 монгольских офицеров посадили в поезд и повезли в Читу, но, как доносил Зубковский, в дороге они «подавили конвой, завладели оружием конвойных и двумя головными вагонами, заставив машиниста ехать обратно». Прорваться в Китай им, однако, не удалось – в Даурии успели перевести стрелки и загнали поезд в тупик. Оказавшись в западне, монголы отчаянно оборонялись, пока атакующим не удалось захватить паровоз. Вагоны, которыми завладели мятежники, отцепили от состава, подвели под прицел дивизионных батарей и расстреляли из пушек.

После этого инцидента правительство Нэйсэ-гэгэна фактически прекратило свою деятельность, а сам он вместе с харачинами и чахарами был отправлен из Даурии в Верхнеудинск[64]64
  Ныне – Улан-Удэ.


[Закрыть]. Семёнов начал искать другие возможности осуществления панмонгольского проекта. Причины вернуться на старое пепелище у него были.

2

К осени 1919 года семёновский режим с его карательными экспедициями, порками целых деревень, безудержным казнокрадством и одновременным вымогательством денег у всех, кто имел их в каком угодно количестве, порождает всеобщую ненависть. В партизанском движении участвуют все слои населения вплоть до купечества и караульских казаков. Даже миллионер Второв, владелец лучших в Забайкалье универсальных магазинов, оказывается «в сопках», а одним из таёжных отрядов командует родной дядя атамана, известный под кличкой «дядя Сеня». Семёнов контролирует лишь города и узкую полосу вдоль железнодорожной линии Верхнеудинск – Чита – Маньчжурия, но и эта зона уже небезопасна. Редкие и малоэффективные операции против партизан проходят без поддержки японцев. Они объявили о своём нейтралитете, большая часть японского экспедиционного корпуса эвакуируется на Дальний Восток, в Приморье.

Между тем к западу от Байкала события развиваются стремительно. Успешное поначалу сентябрьское контрнаступление армий Сахарова и Ханжина в районе Тобольска завершается полным провалом. Падение Омска становится вопросом ближайших недель.

В этих обстоятельствах Семёнов не мог не задуматься о собственном будущем. Роль монгольского «главковерха» опять начинает представляться ему спасительной и желанной, как то было минувшей зимой, когда он тоже ощутил непрочность своего положения. Полгода назад это было связано с усилением Колчака и его победами, теперь – с его поражением. Тогда атаману грозило торжество белых, сейчас – их гибель. Сложность состояла в том, что японцы отказались от планов создания «Великой Монголии», а без их поддержки атаман был бессилен. Баргу наводнили китайские войска, единственным заграничным плацдармом и убежищем могла стать Халха, но там упорно не желали иметь никаких дел ни с Даурским правительством, ни с самим Семёновым.

Чтобы переломить ситуацию, в октябре 1919 года, незадолго до падения Омска, Семёнов командирует в Ургу генерала Левицкого[65]65
  Миссия носила секретный характер, о ней известно из отправленного в Омск донесения русского консула в Хайларе (ГА РФ. Ф. 200. Оп. 1. Д. 421. Л. 44–44 об.).


[Закрыть]. Этот внучатый племянник поэта Антона Дельвига считался исполнителем самых деликатных его поручений. Левицкий нанёс визит министру иностранных дел Монголии, умеренному китаефилу Цэрендоржу[66]66
  Китаец по отцу и монгол по матери, он был «плебейского» происхождения и выдвинулся исключительно благодаря собственным талантам. Позднее занимал тот же пост в правительстве Сухэ-Батора. Написал первые на монгольском языке сочинения о международном праве и парламентской демократии. Как заметил большевик Б. 3. Шумяцкий, применительно к Монголии это «звучит юмористически, но всё же указывает на значительное развитие автора».


[Закрыть], и, как следовало ожидать, ничего не добился. Наверняка он прибыл не с пустыми руками, но в таких вопросах деньги уже мало что решают. Богдо-гэгэн и его окружение не доверяют Семёнову с его ставкой на конкурирующий клан Нэйсэ-гэгэна, с его харачинами и чахарами, готовыми грабить всех и вся, с его опорой не на ламство, а на оппозиционных князей, которые в 1911 году пытались вместо Богдо возвести на престол одного из аймачных ханов-чингизидов. Сам атаман кажется фигурой в высшей степени амбициозной, а потому – подозрительной.

Китайские войска уже появились на востоке Халхи, а с запада к её границам неудержимо катится красный вал. Ситуация ставит правителей автономной Монголии перед выбором из трёх зол: или подчинение Пекину и мир в обмен на независимость, которая и так-то всё больше становится фикцией, или Семёнов и возможная война с Китаем, или большевики и полнейшая неизвестность. В Урге склоняются к первому варианту. Он не столь уж хорош сам по себе, но сулит хоть какую-то определённость. Тем более что прибывший из Пекина правительственный комиссар Чэнь И демонстрирует уважение к власти Богдо-гэгэна и не форсирует события, чтобы не вызывать ненужных эксцессов. Его мягкая и умелая политика не оставляет Семёнову никаких надежд.

Сразу по возвращении Левицкого из Урги атаман назначает его командовать расквартированной в Верхнеудинске кавалерийской дивизией, большую часть которой составляют сосланные сюда харачины и чахары во главе с Нэйсэ-гэгэном. Это назначение можно объяснить лишь тем, что в скором будущем ему предстоит занять Ургу, организовать государственный переворот и поставить у власти правительство Нэйсэ-гэгэна, укреплённое местными панмонголистами – в основном бурятского происхождения. Левицкий готовится войти в Монголию с севера, Унгерн ведёт такие же приготовления в Даурии, намереваясь двинуться к монгольской столице с востока, но Семёнов колеблется и упускает момент: в Ургу вступают войска китайского генерала Сюй Шучжэна из клуба Аньфу. Дипломатичный Чэнь И обвинён в предательстве интересов Китая и под конвоем отправлен в Пекин, монгольские министры брошены в тюрьму. Богдо-гэгэн вынужден отречься от престола, Внешняя Монголия вновь становится провинцией Китая. Как предлог для ликвидации её автономии используется угроза со стороны панмонгольского движения. По сути дела, Семёнов спровоцировал китайское вторжение, как Унгерн позднее спровоцирует вступление в Халху советских войск.

Через месяц, в январе 1920 года, Левицкий неожиданно уводит свою дивизию из Верхнеудинска на юг, в сторону монгольской границы. Похоже, он всё-таки получил от Семёнова приказ по Кяхтинскому тракту идти в Монголию – отныне атаман мог рассчитывать на поддержку низложенного Богдо-гэгэна, ламства и князей Халхи, успевших вкусить прелести военной диктатуры во главе с твердолобым Сюй Шучжэном. Во всяком случае, Левицкий двигался именно в этом направлении, но дойти не сумел: в 80 верстах южнее Верхнеудинска, на ночлеге вблизи Гусиноозёрского дацана, харачины и чахары начали убивать спящих русских офицеров и казаков. Было вырезано около сотни человек, сам Левицкий пропал без вести. Одни утверждали, что он погиб, другие – что в темноте ему удалось бежать[67]67
  Последнее маловероятно, и его внучка, Светлана Андреевна Шерстенникова из Екатеринбурга, сообщила мне, что, по словам жившего в Австралии участника этих событий И. Е. Писарева, Левицкий в ту ночь был убит харачинами. Однако его жена, Лидия Ивановна, всю жизнь верила, что муж остался жив, хотя в дальнейшем от него не поступало никаких вестей.


[Закрыть].

В Чите случившееся истолковали как месть за смерть Фушенги, но есть основания думать, что Нэйсэ-гэгэн пытался объяснить мятеж своим желанием воспрепятствовать походу русских на Ургу. Иначе он не отдался бы на милость китайских властей, давно мечтавших с ним покончить. Монголам позволили поселиться в Маймачене-Кяхтинском, отвели им фанзы для постоя, снабдили продовольствием. Через несколько дней Нэйсэ-гэгэна с двенадцатью его ближайшими соратниками, ламами и офицерами, пригласили на торжественный обед, во время которого все они были предательски убиты. Часть харачинов разбежалась, остальных угнали в Халху на казённые работы. Чахары князя Найдан-гуна были отправлены сторожить возделываемые китайцами хлебные поля в районе реки Хара-Мурин.

КАППЕЛЕВЦЫ

1

В ноябре 1919 года, вскоре после падения Омска, в Новониколаевске[68]68
  Ныне – Новосибирск.


[Закрыть] проходили совещания Ставки Верховного главнокомандования; на них обсуждался и был отвергнут как «фантастический» план уйти через Алтай на юг, чтобы, «базируясь на Китай и Монголию, выжидать весны для новой борьбы». Колчак надеялся, что ещё не всё потеряно здесь, в Сибири. В эшелоне, везущем остатки золотого запаса, со своим штабом и личным конвоем он выехал на восток; вслед за ним двинулась 2-я Сибирская армия, командование которой Войцеховский сдал генералу Каппелю.

В канун сочельника, окончательно разгромленная и рассеянная под Красноярском, потерявшая всю артиллерию, она перестала существовать, лишь небольшую её часть Каппель вывел к селу Есаульскому. Здесь он отдал приказ повернуть на север – прочь от занятой красными железной дороги. Сначала двигались вдоль Енисея, затем начался беспримерный 120-вёрстный переход по льду реки Кан. Со дна били горячие ключи, лёд был некрепкий, под снегом попадались полыньи. Гибли лошади. «С каждой из них, – писал участник похода, – была связана молчаливая, тихая, но великая драма человеческой жизни».

В ранних зимних сумерках шли с масляными фонарями. Питались кониной и «заварухой» – похлёбкой из овсяной муки со снегом. В начале пути Каппель, раненный в руку, провалился под лёд, началось воспаление лёгких. Сам он идти не мог, утром его сажали на коня, вечером снимали. При ночных переходах несли на руках.

Под Канском вновь вышли к железнодорожной линии, но это ничего не изменило – все паровозы на магистрали были захвачены чехами. По-прежнему многие шли пешком, саней не хватало. В них везли женщин, детей, раненых, сыпнотифозных. Последних нередко привязывали к саням, чтобы не спрыгивали в бреду.

Через несколько дней, на разъезде Утай близ станции Зима, умер Каппель. Незадолго до этого чешские легионеры выкинули его вместе со штабом из вагона, освобождая место для ценной мебели, а теперь предложили взять тело в эшелон и доставить в Читу. Офицеры не согласились. На 30-градусном морозе с погребением можно было не спешить. Каппеля повезли с собой в гробу, верёвками прикрученном к телеге. Командование опять принял Войцеховский. В начале февраля он подошёл к Иркутску, предъявил ультиматум с требованием освободить арестованного Колчака и, получив отказ, двумя колоннами повёл наступление на город. Ударной была первая, трёхтысячная. Вторая, вчетверо большая, состояла главным образом из женщин, гражданских беженцев, больных, обмороженных.

В результате повторилась ситуация, при которой полтора года назад погибла царская семья. Остатки 2-й армии подходили к Иркутску с запада, грозя перерезать магистраль, и страх, что Колчак может быть освобождён, ускорил его конец. В ночь на 7 февраля 1920 года он был расстрелян, а Войцеховский, отбросив красные заслоны под Олонками и Усть-Кудой, встал перед дилеммой: занимать практически беззащитный Иркутск или, поскольку Колчак всё равно уже мёртв, продолжать движение на восток. На совещании генерал Молчанов, начальник Боткинской дивизии, заявил: «Войти в город мы, разумеется, войдём, а вот выйдем ли из него, большой вопрос. Начнётся погром и грабёж, и мы потеряем последнюю власть над солдатом». Это соображение оказалось решающим; Войцеховский обошёл город с юга и вывел свои колонны к берегам Байкала.

Казалось, над озером гремит артиллерийская канонада, идёт бой, но это трещал непрочный ещё лёд. Осень была тёплая, Байкал встал поздно. Впереди, нащупывая трещины, шли байкальские рыбаки с шестами, за ними – сапёры. Через проломы перебирались по доскам, по сходням. Лошади, кованные на обычные подковы без шипов, скользили и падали, поднимать их не было сил. Переправлялись ночью, а утром, оглянувшись, увидели, что лёд от берега до берега чернеет конскими трупами.

После недолгого отдыха Войцеховский направился к Верхнеудинску, охваченному пламенем крестьянской войны, и туда же, через истоки Лены и северную оконечность Байкала, вышла вторая крупная группа отступающих колчаковцев. Более мелкие прибывали ещё в течение двух месяцев.

Здесь генералы Войцеховский, Лохвицкий, Вержбицкий, Сахаров, Молчанов и другие, кто возглавлял этот поход, по аналогии с походом Добровольческой армии на Екатеринодар в январе 1918 года названный «Ледовым» или «Ледяным», должны были скрепя сердце смириться с тем, что у них появился новый верховный вождь. Лишь теперь они узнали, что незадолго до ареста, приказом от 4 января 1920 года, Колчак произвёл Семёнова в генерал-лейтенанты и впредь до соединения с Деникиным назначил его «главнокомандующим всеми вооружёнными силами и походным атаманом всех российских восточных окраин». Поначалу многие сомневались, не является ли этот приказ апокрифом. Он был воспринят с недоумением и возмущением, но обстоятельства требовали подчиниться последней воле адмирала.

В марте к Чите начинают стягиваться эшелоны «каппелевцев», как стали называть себя все бывшие колчаковцы, а не только те, кто служил непосредственно под началом Каппеля. Для Семёнова это было подарком судьбы среди сплошных неудач. Японцы лишь охраняли железнодорожную магистраль, в боевые действия не ввязываясь, и не будь каппелевцев, атаман вряд ли отбил бы наступление на Читу войск созданной Кремлем «буферной» Дальневосточной республики. Дважды, в начале и в конце апреля 1920 года, части Народно-революционной армии под командой Генриха Эйхе достигали предместий атаманской столицы, но взять её не смогли и под контрударами Войцеховского откатились к Верхнеудинску, над которым развевался красный, но с квадратной синей заплаткой в верхнем углу, у древка, флаг ДВР. Партизанам тоже пришлось отступить туда, где находилась опорная база повстанческого движения – в треугольник между линиями Амурской и Забайкальской железных дорог и китайской границей.

Незадолго до смерти Каппель успел узнать о предательстве чехов, выдавших Колчака иркутскому политцентру, и послал символический вызов на дуэль генералу Яну Сыровы – одноглазому, как Ян Жижка, командиру Чехословацкого корпуса. Семёнов заявил, что «заменит Каппеля у барьера, если исход дуэли будет для него роковым», но для обоих это было не более чем способ публично выразить своё негодование. Все прекрасно понимали, что никакой дуэли не будет[69]69
  Формально она не состоялась по той причине, что была запрещена Яну Сыровы начальством в лице Жанена.


[Закрыть].

Впоследствии Семёнов уверял, что пытался спасти адмирала, для чего двинул на запад лучшие свои части. Действительно, под прикрытием четырёх бронепоездов эшелоны с Монголо-бурятским конным полком и двумя Маньчжурскими стрелковыми полками под общей командой генерала Скипетрова в новогоднюю ночь дошли до Иркутска, где ещё продолжались столкновения между отрядами эсеровского Политцентра и сторонниками Колчака. Атамановцы должны были поддержать последних, но степная конница на улицах так и не появилась, во всяком случае никто её там не видел, а пехоты было не более четырёхсот бойцов. Утром 1 января 1920 года они выгрузились из вагонов и втянулись в уличную перестрелку, бронепоезда тем временем едва ли не наугад выпустили по городу несколько снарядов. По утверждению Семёнова, избегавшего называть численность своего «экспедиционного корпуса», всё шло по плану, пока не вмешались чехи с требованием немедленно отвести войска на станцию Байкал. Скипетров якобы вынужден был подчиниться, хотя наступление развивалось успешно.

На самом деле экспедиция закончилась постыдным провалом. Атаманская гвардия, развращённая привилегиями и полутора годами сытого безделья, показала себя абсолютно не способной вести сколько-нибудь серьёзные боевые операции. Не то что регулярные части Красной армии, но и наспех сколоченные, плохо вооружённые, не имевшие единого командования рабочие дружины и вышедшие из тайги партизанские группы оказались для семёновцев неодолимой преградой. Убедившись, что взять Иркутск не удастся, Семёнов по телеграфу приказал Скипетрову отводить эшелоны обратно на восток и по мере отступления взрывать за собой кругобайкальские тоннели. Этих тоннелей – около двухсот. Разрушение даже небольшой их части остановило бы продвижение чехов к Владивостоку и превратило Забайкалье в неприступную крепость, но приказ атамана не был исполнен. О нём узнал Сыровы, и отборные семёновские полки без малейшего сопротивления позволили чехам разоружить себя.

Вину за гибель Колчака возлагали на Сыровы и Жанена, военного представителя Франции при Колчаке; в Чите группа офицеров ухитрилась под расписку вручить чешскому генералу 30 серебряных двугривенных – гонорар Иуды. По словам современника, вызовы на дуэль сыпались на него, «как осенние листья».

Тогда же, если верить служившему в Азиатской дивизии капитану Шайдицкому, Унгерн вызвал его к себе и, предупредив, что завтра через Даурию пройдёт поезд Жанена, приказал разместить две спешенные сотни вдоль железнодорожного полотна, а ещё одну «держать укрыто» в конном строю. Перед прибытием поезда следовало вывинтить гайки из стыков рельс «на крутом повороте пути», а после крушения «уничтожить поезд и всех, кто в нём». Однако наутро Унгерн, никогда не отменявший свои приказы, этот приказ отменил. Семёнов по телефону «умолил» его не испытывать судьбу[70]70
  Шайдицкий прибыл в Даурию в феврале 1920 года, когда Жанен должен был уже проехать на восток. Историк А. С. Кручинин предположил, что мемуарист ошибся, и в поезде находился кто-то из штабных чинов Чехословацкого корпуса, возможно – сам Ян Сыровы.


[Закрыть].