Текст книги "Батальон «Вотан»"

Автор книги: Лео Кесслер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Да, господин офицер! С тех пор, как я прибыл сюда, меня все время посылают чистить по утрам ротный сортир. И от говна, которым мне приходится дышать каждый день с утра пораньше, меня уже выворачивает!

– Хорошо, Шульце, иди. Ты, несомненно, не столь туп, как пытаешься казаться.

Глава четвертая

К точно такому же заключению пришел и обершарфюрер Метцгер, хотя ему потребовалось на это несколько больше времени, чем оберштурмфюреру фон Доденбургу. Однако Мяснику на все требовалось несколько больше времени, чем другим. Как говорили его близкие друзья по унтер-офицерской столовой, «обершарфюрер Метцгер часто не может понять, где у него уши, а где задница». Однако он все же сумел дослужиться до самого престижного унтер-офицерского поста во всей роте.

Насколько мог судить Мясник, Шульце являлся превосходным солдатом. Но при этом в нем не было той «скотской серьезности», которую обершарфюрер надеялся углядеть в своих подчиненных. Шульце старательно отдавал честь, как прусский гренадер, но при этом в его глазах всегда мелькало нечто, напоминающее сарказм. Его парадный строевой шаг был лучшим во всем батальоне, но как только он расслаблялся, его походка становилась расхлябанной, как у пьяного ковбоя. И хотя Шульце всегда казался достаточно вежливым, Мясника мучило бессознательное ощущение, что этот бывший докер, разговаривая с ним, втайне насмехается. Метцгер так и говорил близким друзьям в столовой: «Вы можете говорить, что хотите, meine Herren [18]18
  Мои господа (нем.).


[Закрыть], но я думаю, что этот паршивый морячок все время насмехается надо мной!».

В записной книжке, заменявшей ему мозг, обершарфюрер Метцгер поставил напротив имени «Шульце, Рихард» маленький черный крестик, и пообещал себе, что он будет следить за этим парнем. Это обещание не предвещало Шульце ничего хорошего.

* * *

Был холодный серый день. В воздухе кружил снег, падавший из низких свинцово-серых облаков. Но Шульце не позволял погоде или боли в паху согнуть себя. В предыдущую ночь он слишком перетрудился в большом публичном доме, расположенном позади казарм. «Парень, ты бросаешься на женщину, как Блюхер и его конница во время наступления [19]19
  Немецкое высказывание. Ссылка на маршала Блюхера, участвовавшего на стороне союзников во время сражения с армией Наполеона при Ватерлоо (1815). – Прим. пер.


[Закрыть], – жаловалась потом шлюха. – Ты бы хоть сапоги свои грязные снимал перед тем, как прыгать в кровать! – Не могу, моя пантера, – отвечал он. – Если я сниму их, то могу проскользнуть внутрь тебя весь, целиком!»

Он аккуратно настроил прицел своей винтовки. Тот сбился уже в третий раз за день. Шульце нажал на спусковой крючок. Грянул выстрел, приклад ударил в огромное плечо бывшего докера.

Унтерштурмфюрер Шварц, отвечавший за стрельбы, одобрительно проронил:

– Еще раз «двенадцать», Шульце. Дьявол, где ты научился так стрелять?

– У меня от природы талант к стрельбе, господин офицер, – сказал Шульце, не оборачиваясь. Он знал, что может позволить себе подобную вольность, потому что у него за спиной полукругом стояла большая группа унтер-фюреров и рядовых.

Шульце снова поудобнее перехватил винтовку, ощущая оружие как продолжение собственной руки. Он закрыл левый глаз и внимательно посмотрел на мишень. Окружившие его зрители задержали дыхание, мысленно прицеливаясь вместе с ним.

– Снова «двенадцать», – крикнул Шварц, – Черт, как ты делаешь это? – Он покачал головой, но, не дождавшись ответа, вдруг предложил: – Послушай-ка, Шульце, иди к заведующему складом боеприпасов и получи у него еще десять обойм под мою ответственность. Батальонный рекорд по стрельбе принадлежит обершарфюреру Метцгеру – думаю, мы сейчас побьем его!

– Кто-то упомянул мое имя, господин офицер? – Это был Мясник собственной персоной. Он привез обед для второй роты – гороховый суп и колбасу.

Шварц ценил национал-социалистические убеждения и позицию обершарфюрера, считая их абсолютно безупречными. Он улыбнулся Метцгеру:

– Похоже, если вы не будете внимательны, этот зеленый новичок Шульце побьет ваш рекорд, обершарфюрер.

Мясник выдавил из себя улыбку.

– Я могу лишь пожелать ему удачи, – бросил он с показной небрежностью. – Ведь даже слепой цыпленок иногда может найти зерно [20]20
  По-немецки korn (зерно) означает также и «мушка». – Прим. пер.


[Закрыть].

– Возможно, вы правы. Может быть, до сих пор ему просто везло. Посмотрим.

Однако пренебрежительная реплика обершарфюрера немедленно вызвала шумные протесты товарищей Шульце, знавших, что он уже взял приз за меткую стрельбу, еще когда проходил обучение в Зеннелагере. Эти громкие возгласы заставили Мясника почувствовать себя неуютно.

– Заткнитесь! – проревел он, маскируя неловкость. – Гомоните, как шлюхи в борделе.

Все замолчали. Шульце растянулся на земле, приняв наиболее выгодное для стрельбы положение. Ему нужно было выбить всего пять очков, чтобы побить рекорд Мясника. Шульце очень тщательно прицелился и, уперев приклад в плечо, начал медленно давить на спусковой крючок. Вокруг стояла мертвая тишина. Он почти кожей ощущал взгляд нескольких сотен пар глаз, устремленных ему в спину. Медленно, очень медленно Шульце продолжал нажимать на спусковой крючок, дожидаясь, пока произойдет выстрел. Внезапно прямо позади раздался страшный грохот – на землю шмякнулась металлическая крышка от кастрюли с едой. Единственный выстрел ушел «в молоко».

В секторе мишеней затрепыхался красный флажок, дергаясь вправо-влево, показывая, что Шульце промазал.

– Да, Шульце, – сочувственно произнес унтерштурмфюрер Шварц, – на этот раз не повезло!

Мясник поднял с земли крышку.

– Вот гороховый суп, ребята! – зычно выкрикнул он. Его толстое красное лицо сияло.

Шульце медленно поднялся на ноги и похлопал себя по коленям, чтобы стряхнуть грязь. Глаза на его мертвенно-бледном лице горели гневом.

– Неплохо, Шульце, совсем неплохо, – бросил Метцгер. – Мы сделаем из вас меткого стрелка. Но вам все же придется немного подучиться, если вы хотите конкурировать со старым солдатом. – Вытянувшись перед Шварцем так, что тому не к чему было придраться, он развернулся, чтобы взять себе еще супа, прежде чем остальные успеют протянуть свои жадные пальцы к самым большим колбаскам.

Шульце молча смотрел, как тот уходит, но в этот момент он дал себе безмолвную клятву. Старший сержант Метцгер заплатит за то, что сейчас сделал – и заплатит очень скоро.

* * *

Этот день наступил скорее, чем предполагал Шульце. Спустя неделю после инцидента на стрельбах весь батальон был внезапно приведен в полную боевую готовность и получил приказ прибыть в Трир, чтобы пройти маршем на параде перед самим фюрером. Гитлер собирался заехать в Трир по завершении своей инспекционной поездки, в ходе которой он должен был осмотреть Западные укрепления [21]21
  Упоминание о посещении нацистским диктатором Западных укреплений, или Линии Зигфрида, позволяет датировать этот эпизод приблизительно 15 марта 1940 года – то есть за некоторое время до вторжения немцев в Данию в апреле того же года.


[Закрыть].

– Наш батальон будет возглавлять парад, – объяснил офицерам Стервятник. – Фюрер выразил особое желание увидеть «Вотан». – Он повернулся к Шварцу и вытащил свой монокль, чтобы протереть его. Фон Доденбург смотрел на его склоненную голову, и у него возникло ощущение, что Гейер не хотел бы, чтобы в этот момент кто-то мог видеть его лицо. – И, между прочим, Шварц, ваш дядя также будет сопровождать фюрера. Он попросил командира батальона, чтобы я разрешил вам навестить его сегодня вечером. Естественно, я немедленно дал разрешение.

Шварц не смог полностью скрыть гордость при упоминании своего знаменитого дяди.

– Благодарю вас, господин офицер, – сказал он. – Я ценю вашу доброту.

Шварц был не единственным, кто оценил возможности, возникающие вследствие визита фюрера, – Шульце также понял, что это дает ему уникальный шанс забраться в квартиру Мясника, чего он так ждал.

Утром того дня, на который был назначен парад, когда дежурный роттенфюрер пришел в шесть утра будить солдат второй роты, Шульце заявил, что он тяжело болен. Роттенфюрер, известный под прозвищем Дырка-в-Заднице, которым его наградили из-за того, что во время польской кампании он получил болезненное ранение в зад, подозрительно посмотрел на голого гамбуржца:

– Ты что, перетрахался, Шульце?

Но бледное лицо Шульце и тени под глазами демонстрировали, что он действительно не в порядке.

– Я полночи проторчал на толчке, роттенфюрер, – сказал он слабым голосом. – У меня ужасный понос. Пару раз я думал, что у меня зубы через задницу вылезут.

Дырка-в-Заднице сделал пометку в своей записной книжке.

– Ладно, можешь обратиться к врачу и сказать ему, что ты болен. Но если ты меня дурачишь, я с тобой такое сделаю!

Старший врач «Вотана» герр Хорч, защитивший диссертацию по теме «Методы определения неарийских рас по запаху тела» непосредственно в СС, был слишком занят, чтобы чересчур внимательно осматривать гамбуржца. Он поставил диагноз «жидкое дерьмо», употребив это выражение вместо греческого термина «диарея».

– Легкая работа, таблетки активированного угля и сырое яблоко два раза в день. Завтра утром доложишь мне, что ты здоров.

– Так точно, господин старший врач! – вяло произнес Шульце.

Хорч сделал пометку в своих записях. В настоящее время он пытался лечить все болезни природными средствами; даже рекомендовал при зубной боли запихивать листья герани в уши. По окончании этих исследований он намеревался представить полученные данные самому рейхсфюреру Гиммлеру. Однако была вещь, которая по-настоящему беспокоила его. Чаще всего молодые солдаты из батальона «Вотан» жаловались на гонорею, против которой природное средство в виде чая из мяты и сырого чеснока оказалось не слишком эффективным.

Выйдя из врачебного кабинета, Шульце выплюнул комок омерзительного вонючего табака, который позволил ему успешно воспроизвести все симптомы поноса и пищевого отравления. Ему пришлось очень долго держать эту мерзость во рту, но дело того стоило. Он был еще на один шаг ближе к своей цели.

Белокурый восемнадцатилетний парнишка, мучившийся ужасным кашлем, от которого доктор Хорч намеревался излечить бойца чаем с ромашкой, был послан убрать квартиру Метцгера. Шульце подождал, когда тот выйдет от дежурного унтер-офицера, после чего вынул пять марок и вложил их в руку парня.

– Знаешь что, – сказал он, – иди в столовую, купи себе бутылку рома, смешай его с горячей водой и сахаром, и это поможет тебе больше, чем все то дерьмо, которое дает тебе наш врач.

Удивленный парнишка с благодарностью взял деньги.

– А как же квартира Мясника? – произнес он, перемежая слова продолжительным кашлем.

– Оставь это дело мне, приятель, – сказал Шульце, забирая у парня выбивалку для ковров, которую дал тому дежурный унтер-офицер. – Я возьму все на себя, – криво усмехнулся он. – Я выбью ковры фрау Метцгер так, как их никто раньше не выбивал.

* * *

Когда Шульце постучал в дверь квартиры Метцгера и попросил разрешения войти, то увидел, что пухлая, светловолосая жена обершарфюрера сидит на диване в небольшой пустой гостиной. На небольшом столе сбоку от нее, на расстоянии протянутой руки, стояла полупустая рюмка киршвассера. Она расположила на своей обширной груди открытую коробку конфет с коньяком и теперь копалась в них пухлыми белыми руками, облизывая после каждой съеденной конфеты свои пальцы с ярко-красными ногтями.

– Что тебе нужно? – произнесла Лора Метцгер, даже не посмотрев на вошедшего солдата. Все ее внимание было сконцентрировано на конфетах.

– Я пришел выбить ковры, госпожа супруга обершарфюрера, – браво выпалил Шульце, выпятив грудь и вытягиваясь по стойке «смирно». Он знал этот тип женщин. В Гамбурге их называли «зелеными вдовами»: это были бездетные домохозяйки средних лет, проводившие день за днем, выпивая, куря и занимаясь лишь своими ногтями. Шульце знал, что им давно наскучил весь мир, включая мужей и их самих. В жизни таких особ не было ничего, что могло бы заставить их полагать, что они желанны и привлекательны как женщины.

– Ты разве не видишь – на улице дождь идет? – сказала она, по-прежнему не глядя в его сторону. – Ты не сможешь выбивать ковры при такой погоде.

– Разве, госпожа супруга обершарфюрера? – Шульце изображал полного тупицу. – Я и не заметил.

– Некоторые из вас, солдат, настолько тупы, что вас надо учить отличать правую руку от левой, – презрительно проронила она, наклонившись вперед, чтобы взять со стола рюмку киршвассера и позволяя ему обозреть во всей красе свою белую большую пухлую грудь, которая в любой момент могла вывалиться из блузы с низким вырезом.

«Эта сучка знает, что делает», – подумал про себя Шульце. Но на его широком лице не отразилось никаких чувств; это была маска послушной скотины, образец тупого солдафона.

– Ну ладно, не стой там как бедный родственник, – бросила она, опустошая рюмку. – Присядь на минутку. Дождь может скоро закончиться.

«Я тебе еще покажу "бедного родственника"!» – незаметно осклабился Шульце. Но когда он заговорил, в его голосе слышалась лишь униженная благодарность за это благосклонное предложение:

– Спасибо, госпожа супруга обершарфюрера, вы очень добры.

Он сел на самый краешек стула, держа спину прямо и сведя колени вместе, как робкий школьник в кабинете директора школы. Она снова наполнила свою рюмку и впервые за все время посмотрела на него. А Шульце нарочно жадно проследил за тем, как она переливает киршвассер из бутылки в рюмку, и облизал губы. Его взгляд сработал.

– Ладно, – сказала она, – не сиди с таким видом, точно ты – Иисус, которого распяли. Возьми себе стакан. Вон там, на буфете.

Он нерешительно поднялся.

– Я действительно могу сделать это, госпожа супруга обершарфюрера?

– Конечно, иначе я бы не предложила. И ради бога, прекрати называть меня госпожой супругой обершарфюрера!

После этого все пошло именно так, как Шульце и планировал; в конце концов он исполнял эту сценку не меньше полусотни раз за последние десять лет. Первый раз он проделал это в возрасте четырнадцати лет с матерью лучшего школьного приятеля.

Они поговорили о погоде. Затем об СС. Еще одна рюмка киршвассера. Он аккуратно подвел ее к рассказу о своей жизни с обершарфюрером. Наверное, она чувствует себя очень одинокой, выйдя замуж за такого важного, но очень занятого человека, как обершарфюрер Метцгер? Это тоже сработало.

– Если бы ты только знал, какой одинокой! – вздохнула Лора Метцгер со всем подавленным желанием ее скучающей романтической души. Еще одна рюмка киршвассера…

Передавая ей спиртное, он, как будто случайно, коснулся ее пухлого колена. Она буквально задрожала от желания. Он подождал немного, а затем положил большую мускулистую руку ей на плечо так, как будто это была самая естественная вещь в мире. Сквозь тонкую блузку он чувствовал ее плотное тело, горячее и немного влажное. Он сунул руку ей в блузку и поиграл ее грудью.

Она закрыла глаза и вздохнула.

– Что ты должен думать обо мне?

Он сделал вид, что убирает руку, но она быстро схватила ее и прижала к набухшему соску. Он сжал ее грудь и прижался к ней жадными губами. Затем их языки встретились и переплелись, как две змеи. Глядя поверх ее голого плеча, он увидел фотографию Мясника в черной форме старого образца, гордо сидящего на белой лошади. Шульце нагло подмигнул снимку, а затем снова сосредоточился на том, что делали его руки.

Несколько минут спустя ее бюстгальтер и трусики уже лежали на ковре; она, в одних черных шелковых чулках, на цыпочках подбежала к двери и заперла ее, а потом аккуратно, так, чтобы не потревожить соседей внезапным шумом, опустила ставни.

В первый раз он трахнул ее на кушетке. Затем она, хихикая, сбегала в ванную. Когда она бежала туда, он шлепнул ее своей большой сильной рукой по обширной заднице – больше из удовольствия, чем из мести – и сказал фотографии:

– Раз!

Затем он поимел ее на супружеской кровати. Она немного повозражала, но довольно вяло. Для него же визг пружин и деревянного каркаса казался дивными звуками, музыкальным сопровождением его акта мести.

– Два!

В третий раз он потребовал сделать ему миньет. Глаза Лоры Метцгер округлились, и она выдохнула: «Я не делала такое даже с обершарфюрером – а я замужем за ним уже десять лет. И я даже не встречала такого в тех грязных книжках, которые он отбирает у солдат!»

Но Шульце больше не собирался играть с ней. Он просто схватил ее за длинные светлые волосы и опустил ее голову вниз, пока ее губы не коснулись его набухшего члена. Через некоторое время воцарилась удовлетворенная тишина.

– Три! – сказал Шульце.

* * *

Он покинул квартиру обершарфюрера в три часа пополудни, унося выбивалку для ковров, которой ему так и не довелось воспользоваться. Супруга Метцгера осталась спать на смятой постели с выражением полного удовлетворения на жирном лице. Подобное же выражение было нарисовано на лице Шульце, хотя, помимо удовлетворения, по нему расплывалась также и злая, хитрая ухмылка.

Он шел медленно, немного деревянной походкой, ощущая небольшую боль между ногами, которая, как он ошибочно думал, могла быть вызвана только одной причиной. Он шел ко входу в казармы дивизии «Адольф Гитлер». С подъехавших грузовиков только-только начинали спрыгивать солдаты, возвращавшиеся с парада.

– Эй, ты! – взревел чей-то голос.

Он удивленно развернулся и тут же вытянулся в струнку. Выбивалка для ковров торчала над плечом, как винтовка. Перед ним стоял обершарфюрер Метцгер при полном параде.

– Я думал, что ты болен! – обвиняющим голосом произнес он. – Куда ты ходил с этим? – И он указал на выбивалку.

– Господин врач прописал мне легкие работы, господин обершарфюрер, – рьяно отрапортовал Шульце. – Я работал в вашей квартире, выбивал ковры для госпожи Метцгер.

Угрюмый и грубый Мясник немного расслабился. Он провел долгий, напряженный день под дождем в Трире и очень устал. Теперь ему хотелось побыстрее добраться до дома, скинуть мундир и выпить. Если Шульце сделал всю тяжелую работу в доме, то, возможно, сегодня вечером Лора будет не слишком уставшей. А это подарит ему шанс заняться с ней любовью. «В конце концов, любовь – это единственная радость бедного человека», – сказал он себе, используя фразу, почерпнутую им из какого-то кинофильма.

– Ну ладно, ты их как следует выбил? Моя жена очень привередлива.

– Положитесь на меня, обершарфюрер, – быстро ответил Шульце. – Я устроил коврам настоящую взбучку. Они останутся чистыми еще много дней. – Он отдал честь и пошел прочь, прежде чем унтер-офицер смог рассмотреть триумфальное выражение в его синих глазах.

Глава пятая

В тот же вечер в Трире унтерштурмфюрер Курт Шварц также испытывал момент триумфа – он снова встретился со своим знаменитым дядей. Последняя их встреча произошла целых шесть лет назад, и вот теперь этот великий человек решил провести с ним целый вечер.

В этот вечер дядя унтерштурмфюрера Шварца резко распахнул дверь своего огромного кабинета и произнес высоким голосом немного в нос:

– Подите прочь, Мюллер!

Бритоголовый шеф гестапо тут же покорно поднялся.

– И вы также, Нёбе.

Глава криминальной полиции последовал к двери вслед за коллегой. У самой двери они развернулись и вытянулись по стойке «смирно».

– Хайль Гитлер, обергруппенфюрер! – воскликнули они одновременно.

Их руководитель пристально посмотрел на них.

– Сегодня вечером, – объявил он, как будто делал официальное заявление, – я намерен беседовать с Куртом о политике. Затем мы великолепно напьемся. А затем, – он засунул большой палец между двумя другими, изобразив неприличный жест, – мы посмотрим, что этот унылый папистский город намерен предложить мужчине в плане развлечений. Понятно?

– Понятно, господин обергруппенфюрер! – проревели они. Они все хорошо поняли. Их шеф, Райнхард Гейдрих, глава службы имперской безопасности рейха (РСХА), которого повсюду боялись и называли «Палач Гейдрих», собирался уйти в один из своих знаменитых загулов, и они были рады, что их не пригласили остаться с ним, поскольку «под мухой» этот высокий белокурый генерал СС с тонкими пальцами скрипача (которым он и был когда-то) и ледяными глазами убийцы (которым он стал), был еще опаснее, чем будучи трезвым.

Когда они ушли, Гейдрих забросил ноги в сверкающих сапогах на стол, подтянул к себе бутылку коньяка и щедро плеснул жидкости в бокал. Затем он пихнул бутылку к племяннику.

– Обслужи себя сам, Курт, – сказал он.

Не дожидаясь племянника, он бросил «будем здоровы!» и залпом проглотил коньяк.

– Верни мне бутылку, – произнес он и, не меняя интонации, добавил: – Ну что, как тебе нравится служба в штурмовом батальоне «Вотан»?

Курт, все еще испытывающий благоговейный трепет от общения со своим знаменитым дядей, в нескольких словах описал жизнь второй роты.

Гейдрих внимательно выслушал его, постоянно прихлебывая коньяк и, похоже, не замечая, что он делает.

– Какое настроение у солдат?

– Превосходное.

– А у офицеров?

Шварц поколебался, а затем пожал плечами.

– Есть такие, кто не слишком решителен… – начал он.

– Оберштурмфюрер Куно фон Доденбург, например? – мягко сказал Гейдрих. Он засмеялся, увидев удивленное выражение лица племянника. – У нас повсюду свои информаторы, мой дорогой Курт, – объяснил он. – Я мог бы рассказать тебе некоторые интересные подробности о вашем маленьком гауптштурмфюрере Гейере. Он любит ездить верхом не только на лошадях, поверь мне. Но я не буду ничего говорить; это могло бы потрясти твою чувствительную молодую душу. Видишь ли, Курт, моя полиция следит за всеми аспектами жизни нашей нации. Мне нужны сведения о каждом человеке, дабы я мог направлять мысли людей в нужную сторону. Только таким образом мы можем устранить все чужеродное, то есть разрушительное, из национального сознания. Полиция как очиститель и учитель великой немецкой нации – вот что является моей целью! – На мгновение его глаза фанатично заискрились. Затем он снова сделал большой глоток коньяка и снял сапоги со столешницы. – Но, Курт, давай не будем больше терять времени впустую. Посмотрим, что может предложить двум мужественным солдатам католический город Трир, который, как хвастаются местные жители, был уже стар в те времена, когда Рим был еще молод.

Ожидая свой большой черный «мерседес», который должен был отвезти их в город, он фамильярно подтолкнул Курта Шварца в бок.

– Ты слышал историю о двух монахинях и кровяной колбасе? – спросил он и начал первый из множества непристойных анекдотов, с которыми, в исполнении дяди, молодому лейтенанту пришлось познакомиться той ночью.

* * *

 
Расходитесь с дороги,
сейчас маршируют СС.
Колонны штурмовиков
находятся в полной готовности!
 

Райнхард Гейдрих споткнулся и чуть не упал в темном коридоре гостиницы.

– Успокойся, дядя, все спят! – убеждал Шварц главу службы имперской безопасности рейха.

 
Пусть смерть будет с нами на поле битвы,
Мы – Черная Гвардия!
 

– не обращая на него внимания, пьяно завывал тот.

Наконец Шварц сумел протолкнуть дядю в дверь номера и, закрыв за собой дверь пяткой, вздохнул с облегчением. Он позволил Гейдриху упасть в кресло и затем расстегнул ему на шее рубашку. В любом случае ему удалось без каких-либо инцидентов доставить мертвецки пьяного главу РСХА в гостиницу. Никогда в жизни он не участвовал в подобных пьянках, даже когда был кадетом в Бад-Тельце. За последние шесть часов его дядя пил все: коньяк, джин, виски, вино – все, в чем были хоть какие-то градусы. Наверное, его желудок был сделан из чугуна.

Внезапно Гейдрих покачнулся и поднялся на ноги.

– Сейчас я обмочусь, – пьяно произнес он.

Он вытянул перед собой руку, как слепой, и потащился в ванную.

Шварц упал на стул, который тот только что освободил, и с удовольствием вытянул ноги, обутые в сапоги. Боже, он отдал бы все, только чтобы оказаться в своей постели! Курт чувствовал, что мог бы проспать без пробуждения все следующие сорок восемь часов. Он сонно прикрыл глаза. Его грудь мягко поднималась и опускалась.

Но этой ночью унтерштурмфюреру Шварцу не суждено было спать. Внезапно прозвучал выстрел. Он подскочил на стуле. Шум донесся со стороны ванной. Он бросился туда.

Его дядя уставился на свое отражение в разбитом зеркале, одной рукой держась за раковину, а другой – за свой служебный пистолет. Рука сильно дрожала. Он состроил себе гримасу, отразившуюся в осколке стекла.

– Теперь я достал тебя, еврейская рожа! – медленно произнес он.

Шварц ошеломленно посмотрел на него. Его дядя выглядел совершенно трезвым.

– Что вы сказали? – спросил он.

Гейдрих повернулся к нему.

– Я сказал: «еврейская рожа». – Он засмеялся, но в его смехе не слышалось радости.

– Что вы имеете в виду, дядя? – удивленно протянул Шварц.

– Все очень просто, мой дорогой Курт, – сказал Гейдрих, его голос звучал совершенно четко и ясно. – Твой отец и я – мы оба евреи. Фамилия твоей бабушки – Зюсс, Сара Зюсс, и я уверен, что твое изучение расовой антропологии и генеалогии в Бад-Тельце подскажет тебе, что это значит, – семья Гейдрихов является еврейской.

– Еврейской?

Гейдрих насмешливо посмотрел на племянника сверху вниз.

– Да, мы оба – евреи [22]22
  Современные специалисты считают, что Гейдрих ошибался относительно своего еврейского происхождения. Все же этот самый фанатичный из германских расистов верил в наличие у него еврейской крови, равно как и его коллеги и начальники – например, Гиммлер, который сказал, что он был «несчастным человеком, настроенным против себя самого, что часто случается с людьми смешанной крови».


[Закрыть].