Текст книги "Батальон «Вотан»"

Автор книги: Лео Кесслер

Странный звук пробудил их от безразличного оцепенения.

– Что это было? – спросил кто-то.

– Это трубит труба. Сигнальная труба пехоты, – ответил Стервятник.

Он медленно поднялся на ноги и, спотыкаясь, двинулся мимо бельгийских пленных, чтобы посмотреть в бинокль.

– Они сдаются! – выдохнул он взволнованно. Там немецкие войска и белые флаги, белые флаги повсюду. Бельгийцы сдались!

Теперь они слышали приветствия, доносящиеся снизу.

– Пошли, – сказал Гейер, опуская закатанные рукава и приводя в порядок редкие волосы на голове. Там должны быть фотографы. Им нельзя упустить возможность сделать снимки бойцов штурмового батальона СС «Вотан»!

* * *

Над вершиной форта Эбен-Эмаэль нависла тяжелая тишина. Ее прерывали лишь спотыкающиеся шаги бельгийских солдат, одетых в коричневую форму – они сотнями выходили, чтобы сдаться. Выходили из глубины форта во главе со своим побежденным командиром, майором Жоттраном.

Повсюду витал запах смерти и разрушения. Это был удивительный запах – комбинация спертого воздуха запертых комнат, цементной пыли, взрывчатки и крови.

Фон Доденбург подошел к бельгийским пленным, которые уже складывали своих погибших длинными рядами под наблюдением молодого немецкого пехотинца в опрятной полевой форме, на которой даже не было пятен. Он посмотрел на тела. Они неплохо сражались, но у них не было никакой реальной цели, не было желания воевать, стремления к триумфу.

Величие страны зависит от готовности ее населения пожертвовать собой во имя общей цели. Но бельгийцы не были готовы пойти на это, потому что для этого у них не было никакой реальной причины. Они так и остались механиками, фермерами, владельцами магазинов, одетыми в форму, и не могли стремиться к утверждению величия страны, поскольку прежде всего хотели устроить себе хорошую, удобную жизнь. У них не было большой мечты.

– Господин офицер, – произнес Шульце. – Мы готовы.

Вместе они, прихрамывая, пошли назад – туда, где оставшиеся в живых солдаты их роты были выстроены в две шеренги. Фон Доденбург, сделав усилие, надел на голову каску и распрямил плечи. Шульце встал в строй.

– Рота, смирно! – рявкнул фон Доденбург.

Они выпрямились и встали по стойке «смирно», в то время как сотни обычных немецких пехотинцев, одетых в серую полевую форму, столпившихся вокруг величественного форта, смотрели на них в немом изумлении.

Казалось, будто они вернулись на плац перед казармами дивизии «Адольф Гитлер» – запачканные кровью, измотанные, опустошенные молодые гиганты, стоящие по стойке «смирно». Их руки были вытянуты по швам, тела стояли прямо, а глаза смотрели вперед.

Фон Доденбург повернулся кругом и твердой походкой подошел к тому месту, где его ждал гауптштурмфюрер Гейер. Во весь голос он отрапортовал:

– Вторая рота штурмового батальона СС «Вотан» построена! Из строя выбыло сто шестьдесят четыре человека! Двадцать человек в строю!

В мгновенно возникшей тишине, в то время как Гейер смотрел на грязного, испачканного кровью молодого офицера в рваной форме, кто-то из толпы солдат вермахта сказал со смесью презрения и восхищения: – Это бесподобно! Парад в гуще сражения. Типично для СС!

Как было принято среди кавалерийских офицеров, Стервятник прикоснулся концом хлыста к краешку черной от дыма каски. Он специально посылал Шульце в форт, чтобы тот отыскал там и принес ему этот старый хлыст.

– Благодарю вас, фон Доденбург. Пожалуйста, поблагодарите от моего имени людей, а затем уведите их.

Фон Доденбург отдал честь, развернулся и ровным голосом произнес:

– Командир желает поблагодарить вас. – Затем, не делая паузы, он приказал: – Направо!

Как один они повернулись направо.

Фон Доденбург с восхищением уставился на них. Где еще в мире можно было найти таких бойцов – вчерашних юношей, уже ставших ветеранами, людей с неутолимым желанием бороться и победить?

– Вторая рота – шагом марш!

Во главе с Гейером и фон Доденбургом оставшиеся в живых двинулись вниз по холму в сторону деревни Канне, проследовав мимо грузовика, посланного из расположения 6-й армии специально для того, чтобы забрать их. Водитель грузовика поправил каску и удивленно покачал головой.

– Песню запевай! – закричал фон Доденбург, – раз-два! – И они взорвались песней, которая вскоре заставит дрожать от страха и ужасного предчувствия весь старый континент:

 
Очистите улицы, маршируют войска СС.
Штурмовые колонны стоят в полной готовности.
Они идут по пути
От тирании к свободе.
Мы готовы отдать все, что у нас есть,
Как и наши отцы до нас.
Пусть смерть станет нашим товарищем в сражении,
Мы – Черная Гвардия…
 

И они ушли.

Послесловие

– Мои бедные, храбрые солдаты!

Адольф Гитлер гауптштурмфюреру Гейеру, 31 июня 1940 г.

Весь месяц май 1940 года пролетел как один удивительный прекрасный сон. Его нарушали лишь перевязки ран и болезненные обследования, выполняемые почтительными докторами, над которыми надзирала команда специалистов, присланных из берлинского госпиталя «Шаритэ» по личному приказу рейхсфюрера Генриха Гиммлера. Каждое утро газета СС «Черный корпус» выходила с огромными заголовками, набранными красным шрифтом, возвещая одну победу за другой. Фон Доденбургу, нетерпеливо ожидающему, когда заживут его раны, казалось, что яростный триумфальный рев фанфар по радио, объявляющих о все новых победах на Западе, никогда не прекратится. В последующие горькие годы он всегда вспоминал этот месяц как самый счастливый в своей жизни.

То было счастье, которым он наслаждался наравне с другими счастливчиками из второй роты, выжившими в боях. Спустя неделю после того, как их доставили в госпиталь кавалерийских войск в Гейдельберге, Стервятник поставил каждому из них шампанское. Это, должно быть, пробило большую брешь в его кошельке в тот месяц, но маленький командир роты настаивал на том, чтобы по-настоящему отпраздновать радостное событие – Гейеру было наконец присвоено звание штурмбаннфюрера, и он был назначен командиром штурмового батальона СС «Вотан».

Мясник не преминул воспользоваться представившейся возможностью поговорить тет-а-тет с новоиспеченным штурмбаннфюрером. Поначалу Стервятник горячо отрицал все предъявленные Метцгером обвинения, но когда Мясник показал ему фотографию, его худые плечи резко упали, и он, глядя на Метцгера, спросил, что он хочет за молчание.

– Мой прежний чин, господин офицер. И это – все.

– Вы понимаете, что вас будут ненавидеть больше всех в роте, возможно, даже во всем батальоне? Ведь выжившие знают о вас всё?

Мясник кивнул.

– Я знаю это, господин офицер. Но я хочу получить обратно мой чин.

Стервятник цинично улыбнулся.

– Конечно, я понимаю, как это важно для вас, – и вы получите его. Возможно, вам придется приехать и как-нибудь вечером навестить меня на квартире. – Он намеренно провел похожей на кошачью лапку рукой по большой, раскормленной лапе Мясника.

Мясник быстро вспыхнул и убрал руку. Циничная улыбка Гейера расплылась еще шире.

– Нам всем приходится платить за наше тщеславие и наши удовольствия, мой дорогой Метцгер. – Но за неподвижной маской его лица с бешеной скоростью работал холодный мозг. Метцгер был опасен для его карьеры. Ему нельзя было позволить пережить следующую кампанию. Тем или иным способом, но он должен добиться его гибели – и уничтожить ту проклятую глупую фотографию, где он изображен с Беппо, итальянским рыбаком, единственной настоящей любовью его жизни.

Шульце в больнице занимался более мирскими делами. Однажды фон Доденбург посетил его в его палате и заметил несколько карандашных отметок на стене над изголовьем кровати.

– Это счет, – бодро объяснил Шульце.

– Какой счет?

– Счет медсестер. Когда они приходят, чтобы перевязать мне рану, они не могут не видеть мою вторую сломанную руку и, будучи патриотически настроенными немецкими девочками, чувствуют, что должны принести свою жертву на алтарь патриотизма. Еще две, и я поимею их всех – кроме мужчины-санитара. – Шульце бросил хитрый взгляд. – Но он не в моем вкусе.

Фон Доденбург покачал головой.

– Неужели у тебя в голове нет ничего, кроме этого?

– А что поделать? – легко ответил тот. – Ведь иначе мне придется обслуживать себя самому. Своими собственными руками. А как обычно говаривал мой отец, когда я был мальцом, это может привести к тому, что у меня выпадут зубы, а на ладонях вырастут волосы.

– Бог знает, что сказал бы фюрер, если бы он узнал, что у него в СС есть такие ветераны, как ты!

* * *

Три недели спустя Адольф Гитлер, хозяин всей Европы от Польши до Ла-Манша, действительно узнал об этом. 20 июня, когда французы начали сдаваться, в госпиталь прибыл оберст из штаба фюрера, доставивший личный приказ Гитлера, согласно которому бойцы «Вотана» должны были присутствовать на торжественной церемонии в Компьенском лесу под Парижем, где фюрер собирался подписать с французами соглашение о капитуляции.

Весь госпиталь тут же забурлил. Следовало найти и привести в порядок форму. На нее надо было прикрепить медали за ранения и знаки различия. Была сформирована команда врачей, которой следовало сопровождать их на случай, если что-то пойдет не так вследствие их ранений во время перелета. Оберст из штаба фюрера специально остался в госпитале, чтобы проинструктировать бойцов относительно тонкостей протокола. Но наконец они были готовы отправиться на аэродром в Гейдельберге для перелета во Францию. Шульце устроил переполох, прибежав в аэропорт в самый последний момент и на ходу застегивая брюки.

– Где ты, черт побери, задержался? – резко бросил фон Доденбург.

– Я решил не беспокоиться о санитаре, – со счастливой улыбкой ответил Шульце. – Зато остальных – полный комплект. Последнюю сестричку я поимел в закутке для хранения швабр!

Прекрасным теплым июльским днем они прибыли в Компьенский лес. Лучи солнца пробивались через ветви на верхушках деревьев, отбрасывающих легкую тень на поляну, где потеющие инженеры вермахта наконец поставили старый спальный вагон – вещественный символ величайшего поражения Германии. В нем представители кайзера в 1918 году были вынуждены подписать акт о капитуляции, выслушивая хладнокровные угрозы маршала Фоша. Чтобы вывести вагон из музея, где он хранился, немецкие инженеры проломили стены здания и, поставив вагон на рельсы, подвели его в то самое место, где в 5:00 утра 11 ноября 1918 года маршал Фош, этот невысокий галльский петушок, пережил свой самый большой триумф.

Теперь сюда вернулся человек, который был тогда лишь скромным гефрайтером. В тот момент, когда передали новости о капитуляции германской армии, он лежал раненый в мюнхенской больнице. Услышав эти новости, он тогда заплакал и сквозь слезы поклялся, что отомстит за позор Германии – если потребуется, при помощи оружия. И всего за шесть недель он сделал то, на что союзникам в Первую мировую войну потребовалось целых четыре года. Франция была разбита, а британцы сбежали с континента, забрав с собой лишь то, что смогли унести.

Ровно в 3:15 пополудни все тот же экс-гефрайтер прибыл на место в большом черном «мерседесе». С ним были те самые люди, которые помогли ему осуществить его месть. Он вступил на поляну, возглавляя блестящую свиту высокопоставленных офицеров и партийных лидеров; его походка была плавной, голова триумфально поднята.

Стоя по стойке «смирно» позади Гейера, фон Доденбург видел, как внимание фюрера было внезапно привлечено большим гранитным блоком, который французы установили за двадцать два года до этого, чтобы отпраздновать свою победу. Он остановился, а затем медленно приблизился к нему и прочел позорную надпись, которую фон Доденбург знал наизусть, как будто она была выжжена огнем в его сердце.

ЗДЕСЬ ОДИННАДЦАТОГО НОЯБРЯ 1918 ГОДА БЫЛА ПОВЕРГНУТА В ПРАХ ПРЕСТУПНАЯ ГОРДЫНЯ НЕМЕЦКОЙ ИМПЕРИИ, ПОБЕЖДЕННОЙ СВОБОДНЫМИ НАРОДАМИ, КОТОРЫХ ТА ПЫТАЛАСЬ ПОРАБОТИТЬ.

Молодой офицер увидел своего фюрера вблизи. Гитлер медленно отступил. Поставив руки на бедра, расправив плечи и расставив ноги в сапогах на ширину плеч, он смерил гранитный блок взглядом, полным величественного презрения.

В тот момент фон Доденбург почувствовал, что он никогда не сможет предать этого человека, предназначенного для Германии самой судьбой. Он понял, что последует за ним до самого конца.

Пухлый человек с редеющими волосами, похожий на бывшего боксера-средневеса, подошел вплотную к фюреру и что-то прошептал ему на ухо. Это был Борман, секретарь Гесса, который занимался протокольными вопросами. Гитлер выслушал его, затем кивнул и, повернувшись, подошел к небольшой группе мужчин в форме СС, выстроенных на краю поляны.

Штурмбаннфюрер Гейер представил свою роту.

Гитлер поблагодарил его хриплым голосом. Затем он устремил долгий взгляд на их молодые лица. Фон Доденбургу показалось, что прошла целая вечность. Затем темные глаза фюрера смягчились. В них заблестела, рождаясь, слеза, которая затем покатилась по щеке.

– Осталось всего двадцать человек, штурмбаннфюрер Гейер? – спросил он ломающимся голосом.

– Да, мой фюрер, – рявкнул Гейер.

Фюрер тряхнул головой, чтобы избавиться от слез.

– Мои бедные храбрые солдаты, – прошептал он почти что про себя. – Бедные, храбрые солдаты!

Он взял себя в руки и, хотя время поджимало, настоял на том, чтобы пожать каждую руку, внимательно глядя каждому в глаза своим особенным, пристальным, проникающим в душу взглядом. Фон Доденбург едва смог подавить дрожь восхищения, гордости, страха – целый диапазон эмоций, которые невозможно выразить. Единственное, что он знал точно – то мгновение, когда Адольф Гитлер взял его за руку и посмотрел ему в лицо, стоило всех понесенных потерь.

Остальная часть краткой церемонии прошла как в тумане – награждение, слова похвалы, лестные слова фюрера «мои СС, элита нации», его обещание дальнейших великих свершений. А затем этот великий человек ушел.

Они мельком увидели его, когда он гордо сидел на стуле, который занимал сам Фош в спальном вагоне в 1918 году, ожидая прибытия остальной французской делегации.

Когда они начали усаживаться в автомобили, которые должны были отвезти их на летное поле в Орли для полета обратно в Гейдельберг, в Компьенский лес прибыли французы. Они выглядели побитыми, униженными и жалкими, несмотря на то, что на всех них была одета прекрасно сшитая зеленовато-голубая форма. Они выглядели, как представители отмирающей упаднической цивилизации, которая должна была погибнуть, и словно понимали это. Фон Доденбург бросил на них один быстрый взгляд, а затем торопливо отвел глаза. Смотреть на французов было неприятно.

* * *

– Здравствуйте, солдаты! – проорал штурмбаннфюрер Гейер.

– Здравствуйте, штурмбаннфюрер! – прокричали новобранцы традиционный ответ.

Стервятник, стоящий на трибуне, хлопнул хлыстом по голенищу своих безупречно начищенных сапог и сказал:

– Солдаты, моя фамилия – Гейер. Говорят, что она в точности соответствует моей внешности. – Он погладил свой чудовищный нос, как будто желая выделить его кончик, – так же, как он сделал это тем холодным зимним утром, когда приветствовал январское пополнение.

Но если ветераны второй роты и помнили то утро, на них это никак не отразилось. Их лица остались совершенно неподвижными. Неподвижным осталось лицо и унтерштурмфюрера Шварца, тощую грудь которого украшали серебряная медаль и Железный крест первого класса. Его темные глаза смотрели тяжело, с неизлечимым безумием. Рядом с ним стоял обершарфюрер Метцгер, вернувший себе прежнее звание и должность, к огромному удивлению оставшихся в живых. Его маленькие красные глазки хитро смотрели на мир – еще хитрее, чем прежде. Далее высился Шульце, теперь ставший унтершарфюрером – единственный не-офицер во всем батальоне, награжденный Железным крестом первого класса за храбрость, проявленную на минном поле. Дальше выстроилась небольшая горстка оставшихся в живых бойцов второй роты, которые были признаны годными для того, чтобы вернуться в строй.

– В настоящее время, как вы можете видеть, – говорил Стервятник внимательно слушавшему его новому пополнению, – я имею скромное звание штурмбаннфюрера. Но мой отец был генералом, и обещаю вам, что прежде чем эта война закончится, я тоже стану генералом Гейером. – Он ткнул своим хлыстом в их сторону. – И знаете, как я это сделаю?

Фон Доденбург внимательно посмотрел на новое пополнение. На их полных энтузиазма молодых лицах война еще не оставила своих отметин. Они были зеленые – совсем зеленые. Но они были лучшими представителями Германии, которых та могла предложить этой осенью великого победного 1940 года, и все они были добровольцами, сознательно выбравшими службу в войсках СС.

Сейчас не все они были исключительно представителями германского рейха. Среди них присутствовала молодежь из нейтральных Швеции и Швейцарии, а также из тех стран, которые до недавнего времени ненавидели Германию, – фламандцы из сельских районов Бельгии, худощавые блондины из Норвегии и Дании, крепкие сыновья голландских фермеров. Для фон Доденбурга они были материальными символами Новой Европы, юными знаменосцами новой эры, увенчавшей долгую историю этого континента. Когда его глаза пробегали по рядам бойцов, он представлял их новым видом Императорской Гвардии, посвятившей себя не службе одной стране, как это было у Наполеона, но службе германскому Новому Порядку, который омолодит утомленный, декадентский старый континент, придаст ему новую энергию, свежие силы, новую цель – так, чтобы Европа снова могла занять свое законное место в качестве распорядителя судеб всего мира. Это было утром новой эпохи. Молодая Европа была на марше, и ничто не могло остановить ее!

* * *

Стоя на трибуне, Стервятник поигрывал своим новым Рыцарским крестом, который он получил первым во всей дивизии «Адольф Гитлер».

– Солдаты! Я не хочу, чтобы вы любили меня. Я не хочу, чтобы вы уважали меня. Все, что я требую от вас – это чтобы вы безоговорочно повиновались моим приказам. – Его глаза пробежались по рядам. – И любому из вас – солдату, унтер-фюреру или офицеру, который окажется не в состоянии сделать это, – останется уповать лишь на помощь Божью. – Его голос сорвался на фальцет. – Солдаты! Добро пожаловать в штурмовой батальон СС «Вотан»!