Текст книги "Половина собаки"

Автор книги: Леэло Тунгал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

3

Накручивая педали, я мчался домой и думал о дедушке. Странно, вспоминались только веселые случаи. Будучи малышом, я всегда летом жил у дедушки с бабушкой, а иногда, когда мать уж очень сильно ссорилась с отцом, она отвозила меня в Виру-Нигула и зимой. Дед тогда и предложил как-то, что оставит меня совсем у себя и вырастит хорошего охотника и музыканта… Только один-единственный раз у меня возникла неприятность с дедом. Мне тогда было шесть лет и я взрезал ножом по одной складке мехов дедовского аккордеона, чтобы посмотреть, где же прячутся голоса этого инструмента. Дед отдал аккордеон в ремонт в городе, но сперва заставил меня долго слушать, какие скрипучие, стонущие от ран звуки издает аккордеон после моей глупой проделки. И легкую встрепку, полученную в тот раз от деда, я до сих пор вспоминаю с болью и гораздо острее, чем десять отцовских сильных порок. Ну да, теперь-то отец больше не осмеливается размахивать своим брючным ремнем, но еще прошлой осенью каждая полученная в школе двойка, каждое замечание в дневнике, каждая моя попытка оправдаться означали для меня жестокую порку. А дедушка (хотя теперь я представляю, как ему было жаль испорченного мной аккордеона) сказал только: «Послушай теперь, мальчик, какие звуки издает раненый инструмент! Говорят, что даже десять мудрецов не в состоянии ответить на всю ту массу вопросов, которые может задать один глупец. Но один глупец может разрушить или испортить больше, чем десять умных могут построить или создать! Запомни, Мадис, что место умного и мужественного человека всегда среди тех, кто отвечает и строит!»

До чего же мне было стыдно за свой поступок, я готов был на что угодно, лишь бы загладить вину…

На войне дедушка был санитаром, и до сих пор еще на чердаке его дома висел белый полушубок, который дедушка носил тогда, когда отвозил раненых на санях с поля боя в лазарет. Малышом я пробирался на чердак и искал в серовато-белом полушубке дырки от пуль, я тогда думал, что у каждого, кто был на войне, шинель или полушубок должны пахнуть порохом и быть пробитыми пулями. Дедушка смеялся: «Уж наша родная моль сделает постепенно то, что могла сделать фашистская пуля: чем больше времени пройдет, тем больше „пулевых отверстий“ ты, малыш, сможешь найти! Я-то был больше похож на античного героя Ахиллеса[14]14
  Ахиллес – один из героев «Илиады». Мать Ахиллеса, желая сделать сына бессмертным, погрузила его в священные воды Стикса, держа его за пятку. Ахиллес погиб от стрелы, попавшей в пятку. Отсюда выражение «ахиллесова пята» – уязвимое место.


[Закрыть], мне вражеская пуля попала в ногу! Точнее, даже не пуля, а осколок снаряда. У нас как раз было затишье, я сидел на большой куче камней, была ранняя весна, солнце мягко грело, и меня клонило в сон. Вдруг я почувствовал что-то мерзкое рядом, будто какая-то змея вылезла из расщелины или будто в куче камней разлагается труп собаки или кошки. Испытывая отвращение, я едва успел сделать шага два в сторону, как раздалось: плиу-плау-кымм-баах! В первый миг я заметил только, что заложило уши, но тут же почувствовал острую боль в икре, словно ножом ударили… Камень, на котором я за миг до того сидел, разлетелся на кусочки, а осколок, разбивший камень, срикошетил мне в ногу. Так что – врач помоги себе сам!»

У дедушки не было законченного медицинского образования, диплом врача он не получил, ибо война прервала его учебу.

По должности он был фельдшер, но даже и тогда, когда дедушка уже был на пенсии, к нему за помощью и лекарствами люди со всей округи приходили охотнее, чем в городскую поликлинику. Дедушка помогал всем, как мог, хотя ему и доставалось за это частенько от бабушки, которая сердилась, мол, пенсионер не миллионер и не в состоянии снабжать весь мир лекарствами, людям следовало бы знать, где находится аптека!

«Ах, копейки! – Дедушка махал рукой и улыбался. – Народная поговорка гласит: отдай копейку, получишь рубль!»

На это бабушка всегда делала недовольное лицо и замечала:

«По-моему, поговорка совсем другая: „Кто не бережет копейку, у того и рубля не будет!“»

Дедушка не оставался в долгу с ответом:

«Ого! Неужто ты стала коллекционировать копейки? Погляди там, в кармане моего пальто должно быть несколько, возьми их и сходи в магазин, купи себе что-нибудь ценное!»

Дедушка любил шутки и подшучивал иногда над другими. Однажды, когда его приятель – ветеринар устроил подвох, дедушка долго думал, как же отплатить ему такой же ценой. Дело было в том, что ветеринар лечил дедушкиному Самми уши и выписал дедушке рецепт в ветеринарную аптеку. Дед не стал сам и читать рецепт – он и раньше покупал собакам лекарства для ушей. К счастью, в таллиннской ветеринарной аптеке был аптекарь с чувством юмора. Вместе с ним дедушка и посмеялся, потому что на рецепте было написано: «Луйк, Самми. Возраст 12 лет. Прикончить и передать шкуру заготконторе». Слишком черным юмор ветеринара все же не был – ниже все-таки стоял настоящий текст рецепта, так что и на сей раз дедушка смог вылечить уши своего старого друга и помощника на охоте. Однако некоторое время спустя ветеринар сам пришел к дедушке за помощью: у него кончилось лекарство от ревматизма, срочно потребовался рецепт. Дедушка и выписал рецепт. Лицо у него при этом было серьезное. Рецепт был по форме – на латинском языке и все такое, но в переводе на эстонский текст был примерно такой же, какой ветеринар написал на рецепте для Самми: «Прикончить и сдать шкуру заготконторе!» А ниже мелким шрифтом название лекарства против ревматизма.

Оба старых шутника часто сиживали, подначивая друг друга, у дедушки, ели маринованные грибы и пели под аккордеон старинные песни. Некоторые из них были очень смешными, например, такая:

 
Есть у меня свинья, а шерсти не дает,
а я ей, бездельнице, жрать не дам.
 

С дедушкой мне всегда было легко и весело, даже о серьезных и грустных вещах он умел говорить так, что ни одна забота не казалась больше неразрешимой.

Дедушка обещал нынешней осенью прийти к нам в класс и рассказать о том, как Эстонский национальный гвардейский корпус маршировал по освобожденному от фашистов Таллинну. Мы еще собирались с ним договориться летом поточнее. Но лето как-то незаметно прошло, дел у меня было столько, что съездить к дедушке с бабушкой я так и не успел… Чем больше я думал о дедушке, тем крепче я верил: явно произошла какая-то ошибка, дедушка сейчас жив и здоров, разучивает на аккордеоне новые мелодии и ждет меня к себе в гости. Бывают же ошибки при сообщениях. Даже с телеграммами случаются всякие истории. Дедушка сам мне несколько раз рассказывал о том, как он послал бабушке телеграмму, когда выиграл первое место среди аккордеонистов на смотре самодеятельности. Телеграмма была на латыни: «Вени, види, вици!» – «Пришел, увидел, победил!». Но пока телеграмма дошла до бабушки, какой-то доброхот успел исправить «описки» и по-эстонски получилось: «Вену ввели кадочку!» Бабушка долго ломала голову, что случилось с ее мужем в городе и что бы могли означать слова телеграммы. В конце концов она решила, что дедушке сделали переливание крови – наверное, он был в таком плохом состоянии, что потребовалось ввести целую кадочку донорской крови. Бабушка проплакала все глаза, пока дедушка не вернулся из Таллинна с аккордеоном, грамотой и призом – радиолой.

Я решил: будь что будет, завтра поеду к дедушке. С ним можно спокойно обсуждать всякие вещи, даже можно рассказать про эту заботу об ОПТ, не опасаясь неприятностей. Дома-то попробуй только заикнись о таких вещах – у отца при одном уже слове «школа» руки сами так и тянутся к ремню. Ну, высечь меня теперь ему не удалось бы, но неприятностей было бы полно: мать плакала бы, Майду кричал бы… На прошлой неделе, когда пропал мой бумажник и вся семья думала, что это отец его прибрал, дома произошел словно бы какой-то государственный переворот. Небось отец тоже наконец почувствовал, как плохо бывает тогда, когда тебя подозревают без причины и наказывают. С того дня он ни капли вина не выпил. Мать считала, что если из-за потери бумажника происходят такие изменения в жизни, то я мог бы в интересах мира в доме каждый месяц терять бумажник, но, конечно, чтобы в нем было не столько денег, как в тот раз…

Я тогда был просто в ярости: сто двадцать рублей и семьдесят шесть копеек, заработанные своими руками, вдруг пропали! Сперва я был уверен, что без отца тут не обошлось. Он, бывало, и трехсотрублевую получку умудрялся потратить за полдня, так что ему ничего не стоит пустить на ветер какие-то сто двадцать ре. Папс, правда, дал честное слово и даже сердито клялся, но мои подозрения только усилились, потому что он пообещал дать мне в день своей получки еще больше денег. Потом выяснилось, что Пилле нашла бумажник в школьном погребе, куда накануне она совершила «экспедицию» с этим новеньким. Я на девяносто процентов уверен, что этот Тынис то ли нашел мой бумажник, то ли просто украл. Но все же стопроцентной уверенности у меня нет, поэтому подозрения пока приходится держать при себе. Другое дело, если бы я действительно был видящим все насквозь следователем, таким, как Ральф, с которым дедушка дружил во время войны.

Одного человека подозревали в краже личных вещей у других солдат, но этот дедушкин друг спас его от несправедливого наказания. Все признаки вроде бы свидетельствовали, что тот человек виновен, но Ральф только по одному взгляду мужчины определил, что он невиновен. Также по глазам он узнал, кто настоящий вор, но обвинил его только тогда, когда собрал достаточно доказательств. Дедушка считал, что Ральф стал бы выдающимся следователем. Он и был перед войной студентом юридического факультета, и такого честного, точного и обладающего столь сильной интуицией человека дедушка больше ни разу не встречал. Но Ральф не дожил до конца войны – погиб здесь, на земле Эстонии… А дедушку ни пуля, ни снаряды больше не брали. Он и теперь сильнее и спокойнее, чем иной молодой человек!

Чем ближе я подходил к дому, тем увереннее был в том, что в нашей семье все в порядке. О школьных неприятностях умнее было сперва помалкивать, уж я позже что-нибудь придумаю!

4

Отец дремал, сидя за столом, щи перед ним в тарелке, похоже, давно остыли. Я заметил мамину тень возле двери комнаты и сказал как можно веселее:

– Здравствуйте вам! Кажется, требуется опять потерять бумажник – кое-кто сегодня довольно глубоко заглянул в бутылку!

Мать поспешила в кухню и схватила меня в объятия. Тут я вдруг заметил, что действительно сильно вырос за лето – лишь совсем немного мама была еще выше меня.

– Какое несчастье! – всхлипывала мама, и давешнее гнетущее знание опять проникло мне в голову. – Кто мог бы подумать! Ведь он еще был такой сильный и здоровый старик, да и сам к тому же медик! Ох, господи!

– Значит, дедушка…

– Нет у нас больше дедушки! – плакала мама, прижимая меня к себе. – Ну почему же я не почувствовала, я бы поехала туда… Заплатила бы не знаю сколько, лишь бы вовремя он получил самые лучшие лекарства. Он ведь сам был наполовину доктор, а принимал только старые лекарства! У него были знакомые знаменитые врачи, а он, вишь, не догадался попросить, чтобы ему самому помогли.

Я весь застыл, словно обледенел.

– Мадис, не плачь! – утешала мама, а у самой по щекам текли слезы.

– А я и не плачу!

Мама испугалась:

– Действительно, ты совсем не плачешь! Глаза сухие! Майду, как пришел из школы домой, так и упал ничком на постель… А тебя дедушка ведь так любил, ты больше всего похож на него. Он каждый раз спрашивал: «Как там мой парнишка поживает?» Мадис, неужели тебе и впрямь не жаль дедушку?

– Я не верю!

– Чему ты не веришь? Что дедушка умер? Ох, если бы твоя вера помогла, но из конторы звонили, и смотри, вот телеграмма: «Отец умер по дороге в больницу. Выезжайте сразу. Похороны среду. Мама».

Отец поднял голову со стола и с трудом разлепил веки.

– Да-а, силен мужик был! Крепкий был у меня тесть, вот что я вам скажу! – и снова уронил голову на стол.

– Как нарочно, отец именно сегодня опять ходил к магазину в поселке, – жаловалась мама. – Ну скажи, как мы так поедем? Стыдно будет там перед людьми, соседями… И что мать скажет, дедушку-то он, по крайней мере, побаивался.

– Тогда поедем втроем, пусть отец остается дома!

– Нельзя, он еще чего доброго сожжет дом, – сокрушалась мама.

– Ну тогда я не знаю…

– Придумай что-нибудь, Мадис! Ты ведь всегда знаешь, что предпринять! – считала мама. – Майду совсем сломлен горем, а отец… в таком состоянии… его нельзя оставлять одного, но мама, то есть – бабушка… она тоже нуждается в помощи…

– Я сразу же поеду туда! – предложил я, чувствуя, что на самом деле хочу немного побыть один.

– Ты же мужчина, что ты там сможешь помочь?..

В иное время это «мужчина» показалось бы мне похвалой, но сейчас я не мог этому радоваться.

– Значит, ты хочешь, чтобы я остался с отцом здесь?

Мама стыдливо кивнула.

– Я подумала было так. Майду – он ведь такой чувствительный, в облаках витает. А ты умеешь и с отцом справляться, и со стадом, и… Я подумала, что вы с отцом можете приехать завтра следом, утренним автобусом. Похороны-то как раз завтра. Соседи пообещали, что за овцами присмотрят и кроликов накормят…

– Ладно.

«Сломленный горем» Майду читал в постели какую-то пожелтевшую и растрепанную книжку.

– Надо же, какая печальная история! – обронил он, прервав чтение книги и заложив страницу пальцем. – Дедушку ужасно жаль! Но Арго дал мне этот детектив только на три дня, в пятницу надо отвезти книжку обратно в город одному парню. Жутко захватывающая история, «Проклятие толстяка» называется.

На это я не сумел ничего ответить. Молча снял школьную форму и натянул старые тренировочные штаны.

– Сердитый ты, что ли? – спросил Майду. – Тали просто придирается… не бери в голову. Наскребут они тебе какие-нибудь часы этого общественно полезного труда, им только план и важен! Ходил же ты таскать мусор из погреба, вот бы и потребовал, чтобы это записали тебе как ОПТ. Я-то на всякий чих заставлял себе часы записывать.

Я не был сердит, только устал, и все мне надоело.

– Разве ты не попросил, чтобы и тебя отпустили на похороны дедушки? – вспомнил вдруг я.

– Буду я еще их упрашивать. Маме напишет потом в дневнике: «Отсутствовал по семейным причинам», и всего-то делов!

– Мне Тали сказала, что дедушкины похороны были уже два года назад и что лжецу нужна блестящая память. И знаешь, у меня было такое чувство, будто я и впрямь наврал!

– Ну и младенец же ты! – Майду усмехнулся.

– Майду, надень теперь белую рубашку, надо собираться на автобус! – крикнула мама из кухни.

– Ты, значит, не поедешь? – спросил Майду. – Боишься острых переживаний, да?

– Не боюсь я ничего, просто должен завтра транспортировать туда папса! Напишу на нем: «Не кантовать!» – попытался я обратить все в шутку.

– Значит, Мадис, подбросишь что-нибудь кроликам, и не забудь приглянуть за овцами тоже. И смотри, чтобы все электроприборы были выключены, когда вы завтра будете уходить, – поучала мама. – Ну ты и сам знаешь. Только вот… – она понизила голос, – присмотри за отцом, чтобы завтра он был здоров и трезв. К магазину его ни в коем случае не пускай. Придумай что-нибудь, если он станет туда стремиться. Не знаю, что будет, если он к утру не найдет свои зубы, чего доброго он тогда и не приедет, застесняется…

– Какие зубы? – не понял я.

– Папс по дороге от магазина, когда возвращался, потерял протезы, – весело сообщил Майду. – Но они ведь ему на похоронах и не нужны, там ведь смеяться неприлично.

– Майду! – сказала мама с укором. – Ты посмотри, Мадис, может, найдешь их возле лавки или где-нибудь на пастбище, без зубов отец выглядит будто вдвое старше. Ну, будьте молодцами!

Я вывел овец пастись и привязал их на цепь, задал кроликам травы, принес дрова и развел огонь в плите. Действовал как робот, стараясь не думать о дедушке, об отце и о школе. Я размешал себе в кружке варенье с водой и сел к столу – как можно дальше от храпящего отца.

«Ах да, надо поискать отцовские протезы!» – вспомнил я, словно сквозь туман.

Хотя за окном был светлый день начала осени, мне казалось, будто наш дом плывет в тумане: туман обволакивал поле, пастбище, хлев, дом и лес за полем. Все, все было туманным и ненадежным, вне тумана находилась только наша сумрачноватая кухня со столом, покрытым пестрой клеенкой, и с солонкой посреди стола. Ясно очерчены только мы: ученик пятого класса Мадис Поролайнен, который не имеет права быть ни сломленным горем, ни витать в облаках, и этот спящий мужчина – Виктор Поролайнен, человек с золотыми руками, которого хвалят, как крепкого работягу, ибо он умеет обращаться со всеми сельскохозяйственными машинами, начиная от трактора и кончая доильными агрегатами… Этот хваленый работяга и окаянный пьяница отвратительно храпит и издает фыркающие звуки во сне, потому что он вдрабадан пьян и у него нет верхних зубов… И все это совсем не смешно, потому что этот храпящий мужчина – мой отец. Яблоко от яблони далеко не падает, гласит пословица, но от этой работящей яблони я предпочел бы упасть как можно дальше. Потому что не хочу, чтобы надо мной смеялись, насмехались, чтобы меня обзывали и презирали, как отца, которого принимаются хвалить и льстят ему, когда нужна его помощь. И мне так жаль его, так жаль, что не хочется говорить ему «папс», а хочется сказать «папа».

– Да-па-ить… – пробормотал отец, поднимая голову.

– Что ты сказал?

Отец постарался выговорить всю фразу ясно:

– Дай по-пить!

Я только что вылил из чайника все остатки воды к себе в кружку, а оба ведра стояли пустые.

– Схожу принесу воду!

– Да, будь человеком! – попросил отец и сунул пальцы в свои спутанные волосы.

Идя к колодцу, я думал о том, что отец остался в кухне – беспомощный, как беззубый лев… И до чего же я, бывало, гордился им, когда еще малышом ходил с ним окучивать картофель женщинам в деревне, и они хвалили: «Какой же ты, Виктор, работяга! И жадности в тебе нет нисколечко – делаешь такую тяжелую работу за одну бутылку водки! Спасибочки тебе, Виктор! Спасибочки!»

Отец даже занимал в таблице лучших трактористов района пятое место – до тех пор, пока у него не отобрали водительские права за езду в пьяном состоянии. Когда я стал учиться в школе, постепенно понял, что, хотя отец и работает, как вол, у меня нет оснований гордиться им, а, бывая у деда, я все больше замечал, что мы с отцом все-таки жутко разные люди. И если бы тогда кто-нибудь сказал, что Виктор Поролайнен вовсе не мой отец, я, может быть, и поверил бы… Но теперь… теперь я вдруг испугался: неужели со своими ста двадцатью рублями семидесятью шестью копейками и я такой же: с одной стороны – восхваляемый, с другой – осмеиваемый за глаза работяга, как мой отец? Другие умеют ловчить, суетиться, не стесняются каждый чих называть общественно полезным трудом… На мой взгляд, в этом была какая-то ложь и несправедливость. Дедушка-то сумел бы, наверное, все объяснить… Если бы я был малышом и верил в сказки, то сейчас должен был явиться предо мной дедушка и научить меня, как учили Золушку или Калевипоэга…

– Ну нет, – сказал я сам себе. – Сказка – это только сказка.

На кране колодезного насоса есть крючок, чтобы вешать ведро… подойдя, я увидел, что на нем висят отцовские протезные челюсти! У этой «сказки» было, конечно, простое и логическое объяснение: отец, видимо, пытался попить воды прямо из крана.

– Ну, пап, принес я тебе воды и немножко покусать! – торжественно объявил я, входя в кухню. Затем – хлоп! – положил протезы перед ним на стол и зачерпнул кружкой холодной воды из ведра.

– Сынок! – простонал отец. – Не сердись на меня. Ты, Мадис, истинный мой сын, в тебе течет эта крепкая кровь Поролайненов!

На икающего отца было жалко смотреть. У меня вдруг сделалось чувство, будто я старше своего отца, умнее и сильнее его. Казалось, что я должен за него отвечать.

– Иди теперь, проспись, ведь завтра утром нам ехать к де… бабушке, – сказал я. – Насчет денег на дорогу не волнуйся, у меня еще осталось, нам как раз хватит!

5

– Ты только посмотри! – восхищался отец, глядя в окно автобуса. – В здешних местах люди сами и не копают картофель, все делают машины – это ж надо!

– В будущем сельское хозяйство станет сплошь делом машин! – провозглашал я. – Все работы будут выполняться только нажимом на кнопку, а грубой силы крестьянину больше не потребуется ни в каком деле.

– Ну, к тому времени я буду уже на том свете! – полагал отец.

Впервые в жизни у меня была теперь возможность вот так беседовать с отцом, и это благодаря тому, что в Таллинне на автовокзале мне удалось разгадать все его хитрости и удержать подальше от буфета. Я, правда, и сам с удовольствием съел бы несколько пирожков, потому что в желудке у меня было совершенно пусто, но пойти в буфет вместе с отцом не осмелился. Кто знает, может, там продают пиво, и тогда никакая сила на земле не сможет удержать моего родителя… Сперва-то он стал уверять, будто ему потребовалось купить спичек, но я знал, что в левом кармане его пиджака есть ещё почти полный коробок. Затем, немного погодя, он придумал другую причину: стал просить у меня пятьдесят копеек, чтобы купить журнал.

– У меня больше не осталось столько, – соврал я. Это была ложь во спасение, но перед самим собой мне было все-таки немного неловко.

Отец понял и рассерженно махнул рукой.

Но то, что в автобусе отец все время говорил, было даже хорошо, ибо сразу, как только он умолкал, мои колени делались какими-то скрипучими и на сердце давила непонятная тяжесть.

– Наверное, мне придется теперь поселиться у бабушки, – сказал я неожиданно для себя. – Как же она там одна справится?

– Что? Что ты сказал? – испугался отец. – У тебя свой дом есть, зачем же ты… Я могу взять тещу жить к нам! Ведь я столько денег заколачиваю, что лишний едок за столом всегда поместится!

– Неизвестно только, захочет ли она к нам переехать?

– Да, неизвестно, – согласился папе. – У нее ведь и своя скотина есть и дела…

– Там школа тоже недалеко, – продолжал я.

– Ну чем тебе в Майметса плохо? И от совхоза получил благодарность за то, что приналег на работу. Эта книга, которую ты мне утром показывал, то же самое, что грамота.

– За то, что приналег, да, – заметил я, вздохнув.

– Так чего же тебе еще надо?

Когда добрались до знакомого маленького дома, выкрашенного в желтый цвет, я увидел, что от елочек, образовывавших живую изгородь, отломаны ветки; они потребовались, чтобы украсить дедушке дорогу от двери дома до асфальтового шоссе.

Отец снял шляпу, которая делала его странным и незнакомым, и, опустив голову, уставившись в землю, как плохой мальчик, вошел в ворота. Еловые ветки пахли свежо, непривычно и печально. И только тут я вдруг понял, что в глубине души до сих пор надеялся: телеграмма – ошибка, а на самом деле дедушка жив и ждет меня, знакомо, привычно улыбаясь: «Ну здравствуй, Мадис! Нашел-таки время навестить далеких предков! Что же мне сыграть в честь твоего приезда? „Старые друзья“ или „Вернись домой, мой дорогой“?»

Мы с отцом вошли в дом, в кухню, где оказалось полно старушек в черных платках и с красными от слез глазами, и все они, старушки, сновали взад-вперед с очень серьезным видом, жали отцу руку и бросали на меня сочувственные взгляды: «Ах, это и есть маленький Мадис! Ишь, как уже вырос! До чего же похож на своего покойного деда!»

Мне уже тысячу раз выражали удивление тем обстоятельством, что я вырос, но мне все никак не удается выяснить, что должен отвечать на это вежливый мальчик. Правильно ли будет сказать скромно: «Ох, да что там я!» – или лучше уточнить: «Только метр и шестьдесят один сантиметр».

– Мадис!

Маму и бабушку я не узнал, на них тоже были черные платки, и они ничем не отличались от чужих тетенек.

– Мадис! Да ты соображаешь? – шепотом возмутилась мама. – В красном галстуке явиться на похороны!

Но ведь, кроме этого красного галстука-бабочки, который я сам купил в городе только неделю назад, другого у меня нет. Как же мама вдруг умудрилась забыть об этом?

– И запомни: бабушке надо сказать: «Сочувствую от всего сердца!» – прошептала мама.

Бабушка протянула руку отцу, и отец сказал:

– Теперь, дорогая теща, все мы сироты!

Они оба заплакали.

– Здравствуй, баб! – попытался я сказать так бодро, как только мог. – Не огорчайся, мы возьмем тебя жить к нам!

Я почувствовал, как мать толкнула меня локтем, но все же никак не мог произнести эту манерную фразу: «Сочувствую от всего сердца».

Ведь бабушка и так наверняка знала, что мы все одинаково несчастны и должны сочувствовать друг другу.

– Мадис, что ты должен был сказать? – напомнила мне мама, но я словно онемел.

– Да, этот парнишка совсем из другого теста, чем Майду! – Бабушка вздохнула. – Мы Луйки, люди чувств, а у Мадиса густая ингерманландская[15]15
  Ингерманландия – одно из названий Ижорской земли – территории, расположенной по берегам Невы и в Приладожье. В 1581–1590, 1609–1702 гг. была окуппирована Швецией. Возвращена России в 1702–1703 гг.


[Закрыть] кровь! Хочешь ли ты вообще-то посмотреть на деда? – обратилась бабушка ко мне, вид у нее был обиженный.

Я кивнул.

Окна в спальне были распахнуты, и когда открывали дверь, гардины взлетали, как два белых облачка.

– Дедушка!

Но тот, кто лежал в гробу, не был дедушкой, хотя и был очень похож на него. Дедушка не мог ни секунды обходиться без улыбки, песни, смеха. Мне хотелось сказать всем: «Не печальтесь, это ведь не настоящий дедушка!» Но вдруг у меня перед глазами затанцевали синие, красные и желтые искорки, ноги сделались слабыми, пол наклонился и закачался.

Приходя в себя, почувствовал какой-то резкий, противный запах. Открыл глаза и увидел перед собой дедушкиного друга – ветеринара, который держал вонючую ватку перед моим носом. Я лежал на диване, под голову мне была подложена подушка.

– Ну, Мадис-парниша, – сказал ветеринар, грустно улыбаясь, – вот и мы наконец опять встретились.

– Мальчишка голодный, потому и упал в обморок, – считал стоявший рядом с диваном отец. – Паштету хочешь? Хороший паштет, домашний!

Я, возражая, потряс головой. Ощущал удивительную пустоту и в голове, и во всем теле.

Однако же отец протянул мне бутерброд с паштетом и приказал:

– Ешь, ешь! Ешь хотя бы насильно, тебе еще нужно быть сегодня за настоящего взрослого мужчину!

– Да, ничего не поделаешь, – грустно сказала мать. Она тоже стояла тут и глядела, как я прихожу в себя. – Мадис, вставай теперь и одевайся.

– Неужели среди родственников нет больше мужчин, что мальчишку заставляют нести гроб деда? – удивился ветеринар и покачал головой.

– Майду на два года старше, – сказала мать. – Но он у нас такой чувствительный и нежный, он такого не переживет.

Я враз понял о чем идет речь: не хватало родственников-мужчин, чтобы нести дедушкин гроб. Я тут же вскочил, мне показалось, будто дедушка сказал улыбаясь: «Ну, Мадис-парнишка, разве мало я носил тебя на руках, теперь твоя очередь прийти мне на помощь!»

Из дальнейшего помню только холодный, белый и гнетущий туман, в котором мы вшестером несли гроб дедушки на кладбище. У тумана был запах еловых веток и астр, пострадавших от заморозков. Я опять был, словно тупой робот, который механически делает все, что велит мать. Когда два могильщика с лопатами быстро разместили венки и цветы на могильном холмике и чужой фотограф в кепке велел близким родственникам стать в ряд потеснее и, наведя фотоаппарат, щелкнул несколько раз, мне казалось, что все это какой-то гнетущий сон.

Чувство, что пребываю в сновидении, не исчезло у меня и когда сидели за столом на поминках, и вечером, когда я лежал рядом с Майду на бабушкином диване. Весь дом, весь мир казался каким-то другим – пустым и жестоким, когда не стало дедушки. Слышно было, как мама и бабушка в кухне мыли посуду.

– Медали я отцу в гроб не положила, – сказала бабушка. – Он всегда говорил, что оставит их сынку и аккордеон тоже. И ведь он это всегда Мадиса сынком называл… Но разве Мадис сможет оценить такое? Подумай, ни одной слезинки не проронил!

– Он вообще-то хороший мальчик, трудолюбивый и послушный, – попыталась оправдать меня мама.

– Но Майду-то, душевный ребенок, выразил, как полагается, сочувствие и плакал, все время плакал. Человеку с таким жалостливым сердцем трудно будет жить, – считала бабушка.

Я толкнул локтем Майду, но он уже спал.

– Дала Майду давеча сахарной воды, это успокаивает, – сказала мама.

– Ты могла бы его денька на два оставить со мной, – попросила бабушка. – Поначалу так страшно одной… Небось они позволят ему там, в школе…

– Не знаю, мальчик в последнем классе… Да он и со скотиной не привык дело иметь, все только читает книги и возится с радиодеталями. Пожалуй, больше помощи было бы от Мадиса, – предложила мама.

Бабушка вздохнула:

– Видать, придется мне самой справиться.

Мама стала ее утешать:

– Нет-нет, завтра и послезавтра мы вдвоем с Майду побудем у тебя, а потом видно будет, как там дальше…

Но я знал, что лучше, чем Майметса, места нет.