Текст книги "Половина собаки"

Автор книги: Леэло Тунгал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

6

Во дворе Леди снова взяла направление к старой знакомой туе. Мадис наверняка сказал бы по этому поводу: «Лишь бы такое не вошло у нее в моду!» Но по-моему, Леди действовала, так сказать, символично: она хочет сохранить жизнь и свободу, потому и стремится к туе, которую называют еще ведь «дерево жизни».

Как я понял со слов самого Каупо, Леди ждала в городе собачья жизнь. Какая-то жутко богатая дамочка лет тридцати пяти желает иметь Леди в качестве декоративной собачонки у себя перед камином! У дамочки, дескать, есть все: финская сауна, югославская мебель, богемский хрусталь и персидский ковер… Единственная отечественная вещь в доме – ее муж-очкарик. Но вишь ты, не получается домашнего уюта, и хозяйка считает, что для этого нужен лучший друг человека – по-настоящему интеллигентная собака, иначе ничего не выйдет. Вот только дамочка вроде бы не знает, какой друг подходит человеку больше: венгерский пули или английский сеттер. Главное – не порода, главное, чтобы собака была серой масти и не в щенячьем возрасте – у дамочки слабое сердце, и луж на полу она не переживет.

– Цены деньгам баба не знает! – похвалялся Каупо отцу. – Четыре сотни – это минимум, но я думаю, если уговорим, выкачаем у нее все пятьсот – и не кланяясь!

Отец молчал и, казалось, не реагировал. Каупо продолжал:

– Конечно, будучи людьми честными, мы должны бы деньги…

Больше я не мог это вынести, не стал слушать, схватил в кухне со стола три булочки, выбежал во двор и свистнул Леди.

Летом Леди живет перед нашим домом в будке, но на цепь мы ее не сажаем. Леди настолько интеллигентна, что никогда не гоняется за автомобилями и велосипедистами, как делают некоторые неумные дворняжки, зря не поднимает шума, не трогает живущих в нашем доме кошек и не убегает сама в лес гонять зайцев. Все люди в округе знают Леди, и она ко всем им благосклонна, но не любит, чтобы чужие гладили ее: помашет им хвостом в знак вежливого извинения и отходит на недостижимое расстояние. Поэтому, пожалуй, никто, кроме Пилле и Мадиса, не знает, что на ошейнике Леди есть серебристая пластинка:

«ЛЕДИ. Влад. К. Проман. Таллинн. Мустамяэ теэ…»

Когда Пилле увидела эту пластинку, она посоветовала мне или отодрать ее от ошейника, или нацарапать на ней мою фамилию. А Мадис даже пообещал, что сам это сделает, он умеет чеканить гвоздем на металле замечательные изображения. Но я не осмелился, не посоветовавшись с отцом, снимать с Леди ошейник. Эх, надо было все-таки снять! Прошлым летом, когда мы вернулись с собачьей выставки, я подумал, что теперь-то уж наверняка отец изменит свое отношение к Каупо. Мать тогда сказала сердито:

– Ну скажи, разве ты нанялся к Каупо псарем? Ты растишь собаку, учишь ее и… Ну, если хотя бы сосчитать, сколько стоит ее прокормить, то это давно превысило твой долг Каупо за собаку. И эта сегодняшняя история… Почему ты все время позволяешь себя стричь?

– Ну, значит, есть что стричь! – усмехнулся отец.

– У отца ведь еще долг чести! – встрял я в разговор, хотя у самого было полблина во рту.

– А ты будешь говорить, когда вырастешь! – сердито прикрикнул на меня отец. – Сначала прожуй и проглоти!

– Да, с набитым ртом в разговор не вступают, – поддержала его мать. – Но, Юри, подумай сам, подумай спокойно: мать Каупо умерла пятнадцать лет назад, ты помог купить плиту на ее могилу, ты всячески помогал Каупо – и работой, и деньгами, и советом. Институт ты закончил без отрыва от работы, заочно, и без чьей-либо помощи. Ведь ты же не виноват в том, что Каупо не закончил образования, а пустился в коммерцию и все только торгует и комбинирует…

– Пойду прогуляю собаку, – сказал на это отец и оставил стоявшие перед ним стопкой на тарелке блины нетронутыми.

С собачьей выставкой получилось невесело, это верно. Началось-то все весьма обнадеживающе: прекрасным летним днем к нам явился Каупо, ему требовался отец. Естественно, в такое время отец и мать были уже давно на работе, поэтому, взяв меня проводником, Каупо поехал в совхозный центр и потребовал, чтобы отец отпросился на день с работы. В Таллинне, дескать, происходит собачья выставка, и Каупо внес Леди в список участниц. Английских сеттеров на выставке очень мало, поэтому у Леди есть шанс получить медаль или хотя бы диплом – уж это наверняка! Каупо расстелил на заднее сиденье своего «Москвича» старое одеяло – туда поместились Леди и я, а отец сел впереди, рядом с Каупо. Ехать в город было здорово: если Леди замечала у дороги какую-нибудь собаку, она всякий раз долго приветствовала ее на собачьем языке, возбужденно помахивала хвостом и, похоже, была весьма довольна поездкой. Правда, потом она устала и свернулась на сиденье клубком, а я смотрел в окошечко машины и пытался представить себе, какие будут лица у всех, когда Леди появится в Майметса с серебряной или даже золотой медалью на шее.

Площадь, на которой проводилась выставка собак, была возле реки Пирита, неподалеку от руин старинного монастыря. Большие яркие и пестрые палатки виднелись уже издалека. Я подумал: «Интересно, в палатке какого цвета будет жить Леди?» Но Каупо объяснил, что палатки эти для людей – в них помещаются штаб, медпункт и еще всякое разное. Собаки же оставались под открытым небом, у каждой к ошейнику был прицеплен большой номер. И каждая собака была привязана цепочкой к столбику с таким же номером. Собаки вели себя по-разному: некоторые яростно лаяли, пытаясь сорваться с цепи и освободиться, некоторые спали, некоторые со скучным видом наблюдали за происходящим вокруг. Леди сделалась беспокойной, но сдерживалась и приветствовала всех, помахивая хвостом.

Каупо оставил меня, отца и Леди ждать, а сам пошел разыскивать штабную палатку. Мы все трое проголодались, и хотелось пить. Отец сказал, что наверняка где-то поблизости есть буфет, чуть попозже подкрепимся. Каупо заставил себя долго ждать, и, когда затем вернулся, на лице его была озорная улыбка: один сельский житель, владелец гончей, спросил у него, где тут должен находиться гинеколог, и Каупо дал ему адрес роддома в Пельгулинне, на окраине Таллинна.

– Вот будет шутка! – рассказывал Каупо, хихикая. – Представляешь, Юри? Когда этот мужлан наконец доберется в другой конец города и потребует осмотра!

– Ну, будем надеяться, что он спросит адрес еще у кого-нибудь, – сказал отец, усмехаясь.

– Видишь, Олав-парниша, что значит недостаток образования? Если бы тот мужик поучился подольше, он знал бы, что гинеколог – это женский врач, а кинолог – специалист по собакам! – Каупо расхохотался. Но мне было очень жаль того владельца гончей.

Мы посадили Леди на цепь и пошли в буфет. Каупо сказал, что у него по двум торговым делам переговоры, и уехал. Без него было гораздо спокойнее. Мы ели бутерброды с колбасой, я пил лимонад, а отец – пиво, и смотрели на собак. Больше всего на выставке было эстонских гончих – гладких, с черными спинами и желтыми мордами, их и в наших местах держат многие охотники. Некоторые гончие были покрупнее и потемнее, отец знал, что это русские гончие. Лайки мне не понравились – они все время шумели, были какими-то озлобленными, взъерошенными и, по-моему, походили на обычных дворняжек с хвостом колечком. Зато спаниели мне понравились, они немного напоминали сеттеров, только лапы у них как бы укороченные и уши свисали, пожалуй, слишком низко. А из сеттеров Леди была точно самой красивой. Еще один сеттер, правда, выделялся роскошной красновато-коричневой шубой, но глаза у него были тупые и сонные, а уши какие-то совсем вялые. Еще два сеттера, похожих на Леди, стояли, расставив лапы и свесив животы, – явно городские собаки, переевшиеся и мало бегающие.

Мне было жаль Леди, не понимающую, почему ее держат на цепи. Она изучала, что творится вокруг, нюхала следы прохожих и, похоже, совсем растерялась. Не находя знакомых запахов, она села на землю, задрала морду вверх и завыла почти по-волчьи. Но вдруг она заметила нас, встала, принялась яростно махать хвостом и призывно гавкать: «Сюда! Сюда! Я здесь! Идите сюда, освободите меня наконец!» Когда я присел рядом с нею, она положила передние лапы и морду мне на ботинок. Так она поступает всегда, если боится, что ее собираются где-то оставить.

Погода стояла жаркая, и перед многими собаками находились мисочки с водой, а перед некоторыми – даже с молоком. Мы хотя и принесли Леди бутерброды из буфета, но поить ее лимонадом из бутылки было невозможно. Поэтому отцу пришлось поехать в центр покупать миску, чтобы напоить Леди, а я остался с нею. Пытался дать ей лимонада, наливая его себе в ладошку, но из этого ничего не вышло, только руки сделались липкими. Люди все шли и шли мимо нас, иногда что-то объявляли по радио – там были такие громкоговорители, – но отец все не возвращался. Леди сидела, свесив язык. Наконец почти одновременно приехали отец и Каупо, и когда Леди напилась всласть, Каупо посоветовал мне в свою очередь пойти прогуляться. До тех пор я еще никогда не бывал один в городе, всегда или с отцом, или с матерью, или со всем нашим классом, и мне жутко захотелось одному прогуляться по увеселительному парку – ведь он был совсем неподалеку, по пути на выставку мы проезжали мимо. Каупо дал мне два билета на автобус, отец не возражал, только велел, чтобы через час-полтора я вернулся.

Быть одному в «Луна-парке» это совсем не то, что с матерью. Мать наверняка бы не выдержала «Пещеру ужасов» три раза подряд, а я на третий раз уже сумел даже ухватиться за рукав одного привидения. На качелях провел два «сеанса» и дважды проехался на лебедях, затем дважды побывал в такой штуковине, от которой возникает «морская болезнь», четыре раза стрелял из ружья и ни разу не попал. Затем я решил попытать счастья в кегли и собрал урожай призов: чешскую жевательную резинку, серебряную пуговицу и зеленую расческу. Полтора часа пролетело, как полторы минуты, а на электромобильчиках поездить я еще не успел. Ну потом я поездил на них, правда, только два сеанса, и прошло уже два часа, да и деньги кончились. И когда я вернулся обратно на собачью выставку, Леди уже не было возле того столбика, к которому она была привязана. Отец, миска для воды и Каупо тоже исчезли. Меня буквально охватила паника: что же я буду делать в городе один-одинешенек, у меня ведь и денег нет, и идти некуда… Но тут из громкоговорителя раздалось: «Приглашаем легавых на награждение. Владельцы легавых собак, просим явиться на награждение!» Переходя на бег, я поспешил в сторону палаток. И вишь ты, там, в огороженном веревками кругу, стояли сеттеры со своими владельцами, а мужчина в зеленой шляпе объявлял в микрофон: «Барс, ирландский сеттер. Родители – Реди и Том. Экстерьер: отлично. Золотая медаль. Владелец – Томберг, Таллинн». Хозяйка рыжего вислоухого сеттера гордо промаршировала со своим «золотым» псом к судейскому столу. Человек в шляпе взял следующий диплом и начал читать: «Лади… Извините, Лэди. Английский сеттер. Родители – Фанси и Билл. Экстерьер: отлично. Поскольку собака не участвовала в отборочных испытаниях, она получает серебряный жетон. Владелец – Проман, Таллинн».

И он – Проман, Таллинн – уже в круге с нашей Леди на поводке. Потом я увидел отца, он стоял снаружи круга за веревкой и курил. Какой-то удушающий комок заткнул мне горло. Я пробрался поближе к столу судей и тихонько свистнул: «Фю-ють! Леди, ко мне!» Испуганная, дрожащая Леди моментально повернулась, увидела меня, вырвалась из рук Каупо и стремглав бросилась из круга. Народ разразился смехом. Это было почти столь же эффектное выступление, как мое сольное пение с Мёку на торжественном вечере в школе, но теперь мне было наплевать на смех публики. Леди положила лапы мне на грудь, лизала мое лицо и усердно махала хвостом. «Круг почета! Круг почета!» – протестовал судья. Я слышал, как Каупо объяснял ему: «Позволяю иногда деревенскому мальчишке выгуливать собаку, и она к нему привыкла…»

Затем подошел ко мне, держа диплом в одной руке и две кожаные коробочки в другой:

– Что за цирк ты тут устроил?! Отдай поводок!

– Не отдам! Сам делай свой круг почета, если хочешь! – крикнул я, чуть не плача.

– Отдай поводок Каупо, пожалуйста! – услышал я за спиной голос отца, и это «пожалуйста» звучало, как «Приказываю! Требую!»

Я выпустил поводок и повернулся к кругу спиной. Теперь отец стоял передо мной – рассерженный, бледный. Я не слышал, что он сказал, и не видел, упиралась ли Леди или пошла спокойно с Каупо совершать свой круг почета.

Вернувшись, Каупо любезно подал мне поводок Леди, говоря:

– Ну теперь мы с твоим папой побалуемся пивком!

Но отец сам взял поводок и сказал:

– Поздравляю! Но знаешь, время уже позднее. Тийна начнет беспокоиться… Нам ведь еще до дому добираться, это далеко.

Посмеиваясь, Каупо похлопал отца по плечу:

– Честно говоря, поздравлять нам надо друг друга. Ведь половина этих собачьих почестей твоя. Но знаешь, смешно было бы регистрировать владельцами собаки двух мужчин, верно? И знаешь, собаке из Таллинна легче дают награду – своя рубашка ближе к телу, а?

Каупо посмотрел на кожаные коробочки, как бы сравнивая их между собой, затем протянул одну мне.

– Ну, Олав-парнишка, помиримся, а? Видишь, это тебе.

«Брать или не брать? – думал я. – Наверное, там серебряная медаль… Но после такой подлянки как же мне брать у этого человека еще подарок?» Все же я не выдержал и взял коробочку. Но открывать ее не стал, нарочно. Дома, когда Каупо не будет видеть…

– В котором часу идет к вам последний автобус? – спросил Каупо сочувственно. – Может, пойдем пока ко мне, маленько обмоем?

Тут уж отец не выдержал. Конечно, он полагал, как и я, что Каупо отвезет нас домой на своей машине.

– У тебя что… машина сломалась? – спросил отец, сделав паузу.

– Видишь ли, я побаиваюсь… От меня маленько попахивает… Ну, пришлось с одним клиентом принять коньячку, вот я и оставил машину на приколе. Инспекторов сейчас вокруг полно, как собак нерезаных.

– Ах так, – сказал отец, закуривая сигарету.

– Ты не думай, будто городская жизнь такая простая, как может показаться со стороны. А уж у человека с моей профессией – особенно. Думаешь, просто быть снабженцем? Думаешь, снабженец, значит, жулик? О-о нет! С каждым на всякий случай будь любезен, с каждым посиди в баре, побеседуй… Сплошное лавирование и маневрирование. Жизнь – трудная штука! Но надо уметь жить!

– Мы постараемся успеть на восьмичасовой автобус, – сухо сказал отец.

Возле развалин монастыря Каупо остановил такси, уговорил водителя взять нас в машину с Леди, хотя у нее и не было намордника, и отвезти нас на вокзал. Но на автовокзале Каупо даже не соизволил выйти из такси, чтобы попрощаться, а этак небрежно крикнул нам вслед:

– Счастливого пути! Привет супруге!

– Пошел бы ты!.. – процедил сквозь зубы отец. И это был первый и единственный раз, когда я услышал, чтобы он бранился, хотя и очень тихо.

Но наши злоключения в тот день на этом не кончились. Нас не пустили в автобус, потому что у Леди не было этого окаянного намордника. После бесполезных споров и упрашиваний мы поплелись пешком в другой конец города – похоже было, будто мы приехали в Таллинн, чтобы выгулять собаку! Голосовали, голосовали, пока наконец нас не взяли в грузовик с крытым верхом, который вез весело поющих солдат куда-то в их подшефный колхоз. В том месте, где от шоссе отходила дорога на Майметса, отец постучал по стене кабины, машина остановилась, отец спрыгнул из кузова на землю, и при этом с его костюма взметнулось облачко пыли, осевшей на нем за дорогу. Я подал Леди ему на руки. Если бы не коробочка с медалью, день можно было бы считать потерянным почти напрасно…

Когда мы, двое хмурых мужчин и радовавшаяся возвращению домой собака, были уже возле самой двери, коробочка с медалью у меня в кармане вдруг странно застрекотала. В первый миг с испуга я выхватил ее из кармана и бросил на пол коридора. Но тут же поднял. В коробочке был… будильник. И он не сломался от удара об пол.

7

Хлопот с Леди было, пожалуй, больше, чем радостей. Или ровно столько же.

Каждый раз, когда отец и Леди возвращались с охоты на уток, красивая серебристо-серая шерсть собаки оказывалась мокрой, слипшейся и свалявшейся, в ней было полно репейников, и мать сердилась, потому что ей приходилось расчесывать собаку металлической щеткой. Но похоже, это занятие нравилось им обеим: мать ворчала тихонько себе под нос, что, вишь, дочери у нее нет, которой надо бы заплетать косички, зато с собакой приходится возиться больше, чем с самой кокетливой девчонкой. Леди при этом стояла покорно, опустив голову, и, лишь когда мать принималась за ее спутавшуюся шерсть на хвосте, пугливо оглядывалась. Вычесывать шерсть на брюшке собака позволяла с особым удовольствием, ей нравилось, пожалуй, больше всего, когда кто-нибудь почесывал у нее грудку между передними лапами: сама она туда зубами и носом не доставала. Когда мать вычесывала грудку, Леди улыбалась, показывая зубы и, так сказать, за компанию подергивала задней лапой. Ни я, ни отец в «парикмахерские дела» не вмешивались, меня мать иногда просила подержать голову собаки, когда приходилось вырезать из шерсти репейники там, где их невозможно было вычесать. Леди ее не укусила бы, этого никто из нас не боялся, но мать опасалась, что Леди сунет свой черный любопытный нос прямо под ножницы. Отец ворчал, что это же охотничья собака, а не какой-то там пудель, которого вот так расчесывают и балуют, собака для охоты на дичь – рабочая собака, которая получает истинное удовольствие именно тогда, когда может свободно рыскать по полям, болотам и лесам, вынюхивать птиц и, если охотник подстрелит утку, достать ее из воды и принести хозяину. Ведь сеттер не из тех собак, на которых городские дамочки надевают стеганые пальтишки и раза два в день выводят помочиться на уличный фонарь. Это же жуть, когда хорошую породистую собаку раскормят до того, что она не в состоянии даже залаять по-настоящему. Видено-перевидено таких гончих с улицы Виру в Таллинне и спаниелей из Мустамяэ: едва стрельнешь в лесу, а уж они в страхе жмутся к ногам своего хозяина. Некоторые из таких зверюшек поджимают от страха хвост, даже если просто свистнешь посильнее…

Вот так они с матерью ворчали частенько, не обращаясь при этом друг к другу, а как бы разговаривая с собакой. Иногда мне такое ворчание даже нравилось, создавало домашнюю атмосферу, что ли… Но иногда, когда обращенные к собаке речи слишком затягивались, я говорил:

– Ну что вы ссоритесь? Помиритесь! Знаете же сами, что оба правы!

И тогда родители делали большие глаза и спрашивали:

– Кто это тут ссорился? Да ты, парень, и понятия не имеешь, что такое настоящая ссора!

Настоящая ссора из-за Леди разгорелась в нашем доме лишь тогда, когда выяснилось, что на собачьей выставке Леди обзавелась блохами. Кто его знает, подцепила ли она их от какой-то другой собаки, или они зародились у нее от всех тех неприятностей, которые ей пришлось претерпеть из-за Каупо? Я где-то читал, будто во время войны и вообще во время больших несчастий у людей как бы сами собой в волосах заводятся вши, и их называют «вши мук». Вот я и подумал, что не только вши, но и блохи могут появиться таким же образом.

Мать устроила настоящий скандал, сказала, что больше не впустит ни псину, ни ее владельцев в квартиру до тех пор, пока блохи не будут выведены, как бы они ни назывались.

На этот счет спорить с матерью было бесполезно, и мы с отцом пошли сразу же в магазин и купили три бутылки «Дихлофоса», который вонял не так уж и противно, а почти как материнский дезодорант, заграничный. Затем отец посадил Леди перед будкой на цепь, хотя обычно днем ее на цепь не сажали, и мы обрызгали ее со всех сторон этой антиблошиной жидкостью. От едкого запаха у меня начала кружиться голова. И слегка подташнивало еще и тогда, когда мы купались с Мадисом в озере. Только вечером, после того, как мы сходили на работу к матери Мадиса в коровник и выпили там по кружке парного молока, я почувствовал себя получше. Потом я вернулся домой, и тут обнаружилось, что события приняли неожиданный оборот.

Во-первых, Леди не выбежала мне навстречу, как обычно бывало.

Она лежала перед будкой сонная, с белой пеной у рта, и лишь устало пошевелила хвостом в знак вежливости. Во-вторых, у матери было заплаканное лицо, а отец ходил из комнаты в комнату, не произнося ни словечка.

– Что у вас тут случилось? – спросил я.

– Ах, не спрашивай! – сказала мать, отворачиваясь. – Леди придется пристрелить. – Она хотела уйти в свою комнату, но в дверях столкнулась с отцом и заискивающе спросила: – Может, подождем до завтра? Может, пройдет?

Отец хмуро усмехнулся:

– Слыхала ты когда-нибудь, чтобы у какой-то собаки прошло бешенство? И надо же, чтобы этот ветеринар, как назло, уехал в Тарту!

– Разве Леди взбесилась? – всполошился я. – Так вдруг? С чего?

– Небось с вашей окаянной всемирной выставки! – крикнула мать.

Отец сказал на это сердито:

– Ну перестань уже! Думаешь, одной тебе жаль собаку?

– Это невыносимо, когда она смотрит на тебя несчастными глазами, ничего не ест, даже не притрагивается к еде! – причитала мать. – Ясно, у нее спазма горла, так бывает у всех животных, заболевших бешенством, я не раз слыхала. Ох господи, господи!

– Пойду попробую, может, у меня из рук возьмет все-таки, – предложил я.

– Никуда ты не пойдешь! – рассердился отец. – Знаешь, сколько уколов делают человеку, если его укусит бешеное животное? Сорок! И все прямо в живот!

Отец сам сходил еще раз взглянуть на Леди. Вернувшись в комнату, он молча подошел к стенному шкафу, достал оттуда охотничье ружье и принялся заряжать его. Я сел на диван и даже боялся пошевелиться.

– Ты что же, сам?.. – тихо спросила мать у отца.

– Порядочный охотник должен сам позаботиться о том, чтобы смерть его собаки была быстрой и легкой! – ответил отец, сопя.

Он сунул два патрона в карман, взял с вешалки в передней поводок Леди и вышел. И запретил мне идти с ним, категорически. Мы с матерью смотрели в окно, как отец освободил Леди от цепи и застегнул поводок на ошейнике.

– Прощай, Леди! – прошептал я. Мне было стыдно за свои слезы перед матерью, но я видел, что и она плачет.

– Понимаешь, Олав, отца не в чем винить. У нас тут много людей ходит… А от бешенства и так всегда умирают… – шептала мать, а слезы так и капали с ее щек на синюю клеенку стола.

Мы стояли у окна и смотрели на ольшаник, в котором скрылся отец с Леди, и ждали, ужасаясь, рокового выстрела. Но его все не было… Наверное, они находились еще слишком близко от дома… Наверное, они пойдут к озеру… Леди, конечно, думает, что идут охотиться на уток… Спущенная с цепи, Леди обрадовалась, машет хвостом и даже пытается прыгать, но болезнь ослабила ее… Вскоре отец отцепит поводок, покажет какое-нибудь направление: «Билль!» – и Леди побежит туда, не замечая, что отец поднял ружье, приложил приклад к плечу и щеке, нажимает курок… Никогда уже Леди не принесет больше утку к ногам своего хозяина!..

До чего же мучительно тянулось в тот раз ожидание. Мать принялась вязать, я пытался читать «Охотника за оленями». Был теплый летний вечер, но мать не позволила мне открыть окно. Видимо, боялась, что услышит «выстрел милосердия». Но ничего слышно не было, а отец все не возвращался и не возвращался. Прошло очень много времени, пока мы наконец не услышали, как открылась наружная дверь и… в комнату вбежала мокрая с ног до головы Леди! Ее грязные лапы оставляли повсюду – на полу, на ковре, на моих ботинках и на коленях матери – большие четкие отпечатки, но мать смогла только произнести:

– Леди! Щеночек ты мой!

Отец стоял в дверях и улыбался во весь рот!

– Ну? – наконец спросила у него мать. Леди положила голову на мой ботинок и смотрела на всех нас грустными, все понимающими глазами.

– Чертова химия! – бранился отец. – Из-за нее чуть было не пристрелил совершенно здоровую собаку!

– При чем тут химия? – не поняли мы.

Отец стал долго и подробно рассказывать о том, как они пошли с Леди в лес и как спущенная с поводка Леди принялась с величайшим аппетитом есть различные травы. Отец задумался: какое изменение погоды предвещает столь жадное пожирание трав собакой? А уж о спазме горла не могло больше быть и речи. Отец решил пока подождать и посмотреть. Когда они дошли до озера, Леди сразу же бросилась в воду, принялась барахтаться и плескаться в прибрежной мелкой воде и терлась о дно, словно старалась смыть с себя что-то. И Леди лакала эту взмутненную воду, словно сливки, и вышла из воды «совершенно другим человеком», как сказал отец. И только тогда он вспомнил, что мы употребили на дезинфекцию собаки целых две бутылки «Дихлофоса», а Леди небось стала выкусывать блох и маленько отравилась. Подумать только, средство-то от блох, а чуть не лишилась жизни собака…

После «бешенства» мать два дня подряд наливала Леди в миску для питья молоко вместо воды. И между прочим – от блох-то мы избавились. Хорошо, что только от блох…