Текст книги "Бархат и опилки, или Товарищ ребёнок и буквы"

Автор книги: Леэло Тунгал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

В путь с тётей

К счастью, тата не злопамятен, да ему и некогда было злиться, надо было спешить, чтобы успеть на автобус. Тата решил, чтобы было скорее, отвезти нас к шоссе на мотоцикле. Он и раньше, когда ездил в город один, выезжал из дома к автобусной остановке на мотоцикле, а возле Лихулаского шоссе было несколько домов, где можно было оставить «старый добрый Харлей», как он называл свой мотоцикл, ждать его возвращения из города. Таких семей, которых бы тата не знал, не было во всей округе Руйла, и со всеми у него были «лады», как он говорил.

Перед выездом не обошлось без ворчания тёти Анне и пререканий с нею. Несмотря на солнечное утро, она хотела напялить мне на голову меховую шапку, потому что во время езды ребёнок и не заметит, как ветром просквозит голову, и только не хватало, чтобы её племянница стала от этого глухонемой… Такой грех на душу она взять не могла, чтобы мама, вернувшись через тридцать лет из лагеря для заключенных, обнаружила дочку, которая не может ничего сказать, а только мычит…

Тата понимал мой ужас из-за лохматой шапки, и благодаря его защите обошлось тем, что мне обмотали голову жёлтым шарфом. Этих шарфов у нас в шкафу было несколько, они были частью форменной одежды «Дочерей Родины» [7]7
  «Дочери Родины» – скаутская патриотическая организация девочек в довоенной Эстонии.


[Закрыть]. Взрослые говорили, что в эстонское время так назывались отряды девочек, которые русские запретили. Но чёрные дядьки, когда рылись у нас в шкафу, на эти шарфы не обратили внимания. Тётя тоже повязала себе такой шарф. Едва мы заманили собак в комнату и, выйдя сами, заперли дверь на ключ, как тётя опять забеспокоилась: она считала легкомысленным, что у двери нашей квартиры был только один замок, а на двери в дом и того не было – только одна большая щеколда, которую выковал кузнец. Жуликам и негодяям не составит никакого труда попасть в сени, взять в стенном шкафу с третьей полки ключ от квартиры и всю квартиру «обчистить».

На это тата только рассмеялся. В Руйла жулики и негодяи не жили, время воров-гастролёров прошло. Ключ нельзя положить выше, чем на третью полку, потому что тёте Анни и тёте Армийде выше не дотянуться, а кто тогда выпустит утром собак и вечером позовёт их домой ночевать, если нам самим случится быть в городе или ещё где-то!

– Тут в округе живут люди эстонского времени, – сказал тата как бы немного с гордостью. – На некоторых лесных хуторах вообще нет ни замков, ни даже щеколд! Когда семейство уходит куда-то, ставят метлу или швабру поперек двери – это знак тому, кто придёт, что нет смысла входить, никого нет дома.

– Ну, сам знаешь, – сказала тётя Анне, пожав плечами и сложив губы бантиком. – Только потом не проси у меня помощи, если, вернувшись, обнаружишь квартиру ограбленной. И не забывай, что энкавэдэшники тоже интересуются вашим домом, как козлы грибами-поганками!

– Ну, эти войдут в дом, даже если на двери будет девять замков и семь печатей! – ухмыльнулся тата. – А теперь постарайся успокоиться и устройся на заднем сиденье.

И то и другое было для тёти не так-то просто. Сначала она попыталась сесть на заднее сиденье верхом, как тата сидел на переднем, но тётина юбка из бежевой костюмной ткани была недостаточно широкой, и когда тётя села, задрав юбку, стали видны её розовые тёплые нижние штаны и толстые ляжки со штрипками для чулок. Но тётя не была простолюдинкой – ни одна порядочная дама никогда не показывает своё нижнее бельё, хотя её розовые панталоны, разумеется, безупречно чистые! Тогда тётя устроилась на сиденье так, как делают некоторые молоденькие девушки, когда женихи их катают, – садятся бочком и обе ноги свешивают с одной стороны. Но когда тата положил на бак старую любимую подушку, посадил на неё меня, нажал на рукоятку и мотоцикл заворчал, тётя Анне на заднем сиденье подняла громкий крик и соскочила на землю ещё до того, как мотоцикл тронулся с места.

– Ты что же, хочешь меня угробить! – кричала тётя. – Эта жизнь, какая ни есть, но калекой остаться я не хочу!

Тата, почесывая затылок, обошёл вокруг мотоцикла.

– Ты раньше на багажнике ездила, а почему теперь не можешь? – спросил тата и достал карманные часы. – Если мы тут проволынимся, опоздаем на автобус.

– Раньше… ну, раньше было холодное время, и я была в пальто, – объяснила тётя. – Из-под подола пальто панталоны не видно.

– Тут ехать-то всего-ничего, ну кто за это короткое время увидит твои подштанники. Да по этой просёлочной дороге днем никто и не ходит! – ворчал тата. – Тоже мне… на что смотреть!

– Если кто-нибудь попадётся навстречу, ты скажи: «Помогите, помогите, кто угодно, только не мужчина!» – поучала я тётю Анне её словами.

– А ты, пташка, молчи! – огрызнулась тётя. – Идите, принесите мне какой-нибудь фартук или платок, чтобы я могла прикрыть колени!

– Гляди-ка, графиня какая выискалась! – проворчал тата, но всё-таки пошёл в дом и немного погодя вернулся с красиво вышитым покрывалом, которое тётя Анне как раз выстирала, аккуратно выгладила и повесила на перекладину для полотенец.

– Обращайся с ним осторожно – это ведь приданое Хельмес, жена её брата вышивала!

Там была вышита девушка с длинными пшеничными косами, в полосатой юбке и с граблями через плечо. А над головой девушки вышиты красными нитками слова: «Вытирать заплаканные глаза!» Тёте Анне эта надпись почему-то не нравилась. Она застелила колени покрывалом наизнанку, так что буквы выглядели забавными закорючками, и вышитая девушка выглядела странно.

У меня для поездки на мотоцикле была новая песня. Это был «Марш пионеров-мичуринцев», который детский хор Дворца пионеров почти каждый день исполнял по радио. К сожалению, тата не согласился взять с собой трубу, да и очень трудно ему было бы вести мотоцикл и одновременно трубить. А для вступления к «Маршу пионеров-мичуринцев» труба годилась бы не хуже фанфар, когда марш исполняли по радио.

 
Под ветрами вешними яблони цветут.
Птицы над скворешнями весело поют.
Солнце в небе щурится с самого утра,
А у нас, мичуринцев, страдная пора.
 
 
За работу, друзья, за работу!
Мы шагаем навстречу весне!
Мы посадим сады! Золотые плоды
Мы подарим родимой стране!
 
 
Яблоня нарядная радует глаза,
А рядом виноградная тянется лоза.
Не сломает буря их, холод не убьёт.
Внуками Мичурина нас зовёт народ!
 
 
Пусть в Чите и в Вологде, в Омске и в Орле,
В каждом нашем городе и в любом селе
Хорошеют улицы от садов густых.
Юные мичуринцы посадили их!
 

– орала я во всё горло.

Припев я раньше пела тате несколько раз, но он почему-то никак не хотел подпевать, так что я пела-орала одна.

Вместо таты начала всё громче подавать голос с заднего сиденья тётя Анне. Может, ей не нравился алый стяг, которым играл ветер, и шагающие чётким шагом пионеры? У тёти и раньше были трудности с соблюдением мелодии, но эти пронизывающие до мозга костей и перекрывающие шум мотора вопли, которые она теперь издавала, были настолько фальшивыми, что тата остановил мотоцикл.

– Ну что опять стряслось? – спросил он сердито. – Если ты во время езды будешь бить меня кулаком в спину, мы можем оказаться в канаве!

– Мой ридикюль остался! Поезжай быстрей обратно, пока его никто не украл! У меня там больше ста рублей денег, и паспорт, и ключ от квартиры, и сетка для волос, и пудреница эстонского времени, и… – истошно вопила тётя, слезая с мотоцикла.

Тата не произнёс ни звука, развернул мотоцикл, и мы помчались обратно к дому. Большой коричневый ридикюль с плетёными ручками действительно лежал в траве у дороги. Лишь немного сбавив скорость, тата, не останавливаясь, – хоп! – подхватил его правой рукой, поставил на бак между мною и собой, и мы были опять на большой дороге. Сидя на баке между руками таты, я испытывала чувство гордости – но жаль, никто не видел нашей лихой езды! Ой, если бы у нас был алый стяг, как бы он развевался на ветру!

– Садись, быстро, – скомандовал тата, когда мы подъехали к тёте Анне. – Пусть сумка пока останется под моим присмотром.

Теперь тёте, как я считала, следовало быстро перекинуть ногу через заднее колесо мотоцикла, вскочить на заднее сиденье и выкрикнуть что-нибудь, например, «Давай, жми!», или «К новым трудовым победам!», или «Вперед, товарищи!».

Но не тут-то было – чтобы взобраться на сиденье, ей потребовалось столько же времени и возни, как и давеча, да ещё сколько времени ушло на прикрытие её коленей.

Тата оставил нас ждать на автобусной остановке, а сам помчался к стоявшему у дороги дому Поверуса, чтобы оставить мотоцикл в его дворе.

– Задержите автобус на пару минут, – крикнул он нам через плечо.

Я забеспокоилась: как мы с тётей сможем задержать автобус? Но, к счастью, делать этого нам не пришлось, и на то были две причины. Во-первых, тата очень быстро успел вернуться. По-моему, у него на это и двух минут не ушло. А во-вторых, автобус вообще не пришёл. Мы ждали, ждали, ждали, а его всё не было и не было…

– Эти русские автобусы… Никогда не знаешь, что с ними может случиться! – стала возмущаться тётя Анне. – Если поверишь этому русскому порядку, непременно хоть наполовину, но обманут.

Тата достал часы из кармана и усмехнулся:

– Ну, русских обвинять сейчас не приходится – мы почти на четверть часа опоздали. Ты и средства передвижения – почти тема для анекдота!

– Тема для анекдота? Какого анекдота! – разгорячилась тётя Анне. – Сам ты всё оставил на последнюю минуту, как всегда, а я теперь тема анекдота! На этом говённом мотоцикле вообще нельзя возить ни одну порядочную даму!

– О да! – Тата кивнул в знак согласия. – А помнишь, как я тебя в молодости учил ездить на велосипеде? Ты меня била ногой, чуть инвалидом не сделала! Выдрала у меня целый клок волос, когда я бросил руль…

Тётя кинула на тату быстрый взгляд и сказала заносчиво:

– Посмотри на себя в зеркало – у тебя волос осталась едва ли четверть! А за велосипед я дала тебе сорок крон, на эти деньги можно было новый купить…

– Ладно, хорошо, что оба в живых остались…

– А там, на Штромке, на катке, там ты меня нарочно одну оставил посреди катка на самом скользком месте, и сделал вид, будто меня не знаешь! – продолжала тётя.

– Ну да, там… Там вообще удачно обошлось, что кто-то в живых остался, – начал хихикать тата. – Чудо, что никто из тех катавшихся, которых ты подкосила, не сломал ноги… А сама кричала, как на велосипеде, – мне стыдно было!

– Анекдот, анекдот! – ворчала тётя Анне. – Люди не могут всё время веселиться, кто-то и работать должен… Я с детства только и знала, что работала, а у вас с Лийлией всё время было только «ух!» и «ах!»…

– Ну ладно, – сказал тата. – На тебя благодарностей не напасёшься! Но теперь не остаётся ничего другого, как попытаться доехать до города на попутке.

Попутка – это было нечто! Из разговоров взрослых я поняла, что по дорогам ездят три сорта машин, на которых ездят люди: автобусы, мотоциклы и попутки. В автобусе и на мотоцикле я уже ездила, а теперь, значит, поеду в настоящей машине, в каких ездят взрослые.

Попутка

Но, как нарочно, на Лихуласком шоссе не было ни одной попутки. Мимо нас проносились разные легковые машины, из которых я различала «победы» и «москвичи», по шоссе в обе стороны ехали и так называемые грузовики с большими кузовами, но чего не было, так это попутки… От таты я узнала, как различают просто машины и попутки: просто машины едут с тупыми мордами в сторону города и не обращают внимания на людей, стоящих у края дороги, а попутка остановится сразу, как только тата поднимет руку.

Я сидела с тётей Анне на лавочке автобусной остановки, в то время как тата пытался распознать, какая из проезжающих мимо машин попутка.

– А может, просто поедем вечерним автобусом? – спросила тётя Анне. – Ребёнок наверняка проголодался, да и…

– Ну, вы можете, конечно, вернуться домой, – считал тата, – а я должен через полтора часа быть у адвоката, мне надо попасть в город во что бы то ни стало.

Он поднял руку и махал ею перед ехавшей из Лихула чёрной машиной. Но это была не попутка – с тупым безразличием машина промчалась мимо.

Тётя Анне достала из ридикюля небольшую баночку со стеклянной крышкой и предложила мне и тате маленькие щетинистые, но сладкие ягоды крыжовника, которыми вчера вечером мы наполнили эту баночку.

– Благодарствую, это всегда кстати! – заметил тата, сунул ягоду в рот, немного пожевал и затем выплюнул шкурку. Она полетела далеко, описав большую дугу.

– Это ещё что? – рассердилась тётя. – Думаешь, я предложила тебе немытые ягоды, что ли?

– Ах, мне никогда не нравилось есть целлюлозу, – буркнул тата. – А шкурка крыжовника – это и есть целлюлоза и больше ничего!

– И как тебе не стыдно! – Тётя Анне неодобрительно покачала головой. – Плюёшься, словно мальчишка или простолюдин.

– Да ещё какой! – усмехнулся тата. – Неужели ты не знаешь, что простому советскому человеку – истинному товарищу – требуется умение плевать на всё далеко, высоко и быстро! Да и умение плеваться столь изысканное дело, как и ковыряние мизинцем в носу, верно, дочка?

– Как это ты умеешь плевать так далеко? – не смогла я скрыть своего удивления. Я постаралась повторить за татой, но попала на носок сандальки…

– Это своего рода искусство! – засмеялся тата. – На сей счет Владимир Ильич Ленин сказал: учиться, учиться и ещё раз учиться!

– Что ты дуришь ребёнку голову! – рассердилась тётя Анне.

– Сначала подаёшь пример плеваться, затем поминаешь Владимира Ильича… Потом она будет говорить чужим людям, что отец плевал на Ленина, что ты тогда скажешь?

– Ничего я не скажу, я давно не малявка. Я знаю, кто такой Ленин! – сказала я важно и копила во рту слюны, чтобы сделать особенно большой плевок очень далеко. Я давно убедилась, что при тёте Анне ни в коем случае не стоит петь:

 
Мы знаем, великий Ленин,
заботлив и ласков был.
Он взял бы нас на колени,
с улыбкой бы нас спросил:
Ну как вам живётся, дети?
И наш бы звенел ответ:
Мы всех счастливей на свете,
так выполнен твой завет!
 

Попреков и замечаний тёти Анне было и без того достаточно, так что теперь следовало тихонько упражняться в выплевывании шкурки крыжовника и между делом – особенно утончённо – выковыривать мизинцем козявки из носу. И именно в этот момент появилась ПОПУТКА! Она, правда, сначала проехала мимо автобусной остановки, как обыкновенная машина, но вскоре затормозила, зашуршав шинами об асфальт, остановилась и дала задний ход.

С виду это была обычная серо-бежевая «победа», но на самом деле настоящая попутка!

Водитель вышел из машины и крикнул:

– Тунгал! Это ты, что ли?

– Да, я, – кивнул тата.

Владелец попутки – невысокий дяденька в светло-коричневой куртке и клетчатой кепке – подошёл к нам и протянул тате руку.

– Давай пятерню! Вот так сюрприз! Ты меня помнишь?

Тата улыбнулся незнакомцу, подавая руку. И сказал немного неуверенно:

– Вроде бы лицо знакомое…

– Ну, ничего удивительного, таких мальчишек, как я, вокруг тебя была целая ватага. Но мне ты дал длинный карандаш из слоновой кости, помнишь?

– Вроде были, да, телефонные карандаши, фирма их раздавала в качестве рекламы… – сказал тата, наморщив лоб.

– Именно, именно! За такой теперь можно получить лет десять, если не больше… Да что я говорю – по меньшей мере, пятнадцать! Ну да, время оккупации в расчет брать нельзя! – тараторил дяденька, то и дело ухмыляясь. – В тот день у тебя взял интервью Ральф Парве, помнишь? Он теперь стал поэтом. А я – Юхо. Помнишь, как мы поспорили, что я через два года побью твой рекорд на восемьсот метров?

– Ну и как, побил? – усмехнулся тата.

– Куда там… Тем временем наступил период, когда бегать пришлось до посинения, но совсем не было времени при этом глядеть на секундомер или хотя бы на часы, – засмеялся Юхо. – Да чего мы тут на дороге разговариваем. Идём в машину, если тебе надо в город, милости прошу в мой лимузин!

Лимузин! Такой изысканной машины для попутки мы, конечно, не ждали, а Юхо тем временем любезно распахнул дверцу «победы».

В лимузине были уютные сиденья – вроде дивана, и пахло как-то по-особенному – немножко бензином, немножко асфальтом и немножко рыбой. Тата помог мне и тёте сесть на заднее сиденье, а сам поместился рядом с водителем.

Ну и разговорчив был этот Юхо! Главным образом он тараторил про стадион и спортсменов «Калева», про борьбу и бокс. Ни я, ни тётя Анне не знали, что тата в молодости ходил и на тренировки по боксу, но мама ему это запретила после того, как по приглашению таты пришла посмотреть соревнования по боксу. Это я решила запомнить – иной раз было бы здорово вместо соревнования в беге поиграть в бокс.

Потом Юхо заговорил громче и обратился к сидящим на заднем сиденье. Подумать только, он решил, что тётя Анне моя мама!

– Нет, к сожалению, – сказала тётя Анне тем низким и солидным голосом, каким она читала вслух татино письмо. – Мама Леэлочки сейчас в университетах жизни…

– А-а! – произнёс Юхо и некоторое время помолчал. Затем снова обратился к тате: – А ты сам… во время войны был на правильной стороне?

– Какая сторона для эстонца правильная – русская или немецкая? – спросил тата и попросил разрешения закурить.

– Что за вопрос! – воскликнул Юхо и сунул руку в карман рубахи. – Ты «Друг» куришь или у тебя марка получше?

До чего же красивая у него была коробочка с сигаретами. На красной крышке красовалась морда собаки, радостно свесившей наружу язык.

Но тата запривередничал: у него в нагрудном кармане был жестяной портсигар, перетянутый резинкой, и в нём плотный ряд папирос, которые он собственноручно набил табаком.

Тётя Анне, покрутив ручку, опустила заднее окошечко и сказала:

– Поверите ли, господин Юхо, до войны Феликс не курил и не пил ни вина, ни водки! Даже рюмочку за здоровье не пригубил!

– Да, до войны всё было по-другому, – сказал Юхо, кивнул в подтверждение и добавил со смехом: – Деревья были выше, и сахар был слаще, и снег был белее!

Какое-то время все молчали, словно вспоминали довоенные высокие деревья, сладкий сахар и белый снег. Я начала привыкать к тому, что все лучшие вещи и времена были и окончились ещё до моего рождения.

– Сколько она получила? – немного погодя спросил Юхо, быстро взглянув на тату. – Я имею в виду, сколько лет дали твоей жене?

– Двадцать пять плюс пять.

На это Юхо даже присвистнул.

– Хреново! А у тебя в безопасности знакомств нет? Ты не смейся, в наши дни надо иметь знакомых повсюду, иначе невозможно! У меня есть пара знакомых, они, конечно, не друзья, но года два мы ходили вместе на охоту…

– Феликс у нас тоже страстный охотник! – объявила тётя Анне.

– Папа брал его ещё мальчишкой с собой, когда ходил охотиться на зайцев, как говорится, яблоко от яблони недалеко падает. Другие братья тоже иногда охотились, но Феликс – он просто на этом помешан. Вчера, кстати, ходил в лес заготавливать веники для оленей на зиму, словно дома было мало дел.

– Перестань! – рассердился тата. – В здешних местах оленей нет…

– Ну, дикие козы, какая разница! – продолжала тётя. – Если бы узнать, куда Хельмес отправили, можно было ей посылку послать… Кто знает, жива ли она вообще-то…

– А у тебя и собака тоже есть? – спросил Юхо, не обращая внимания на тётю Анне.

– Есть, а как же – эстонская гончая.

– Да что ты! – обрадовался Юхо. – Это совсем новая порода, для охоты на зайцев – прима! Такое дело следует обсудить!

Обычно, когда речь заходила об охоте, тата очень оживлялся, но на сей раз он почему-то был скуп на слова. Зато тётя Анне пришла прямо-таки в восторг от «господина Юхо» и болтала с ним всю дорогу про всякую всячину. Когда мы, приехав в Таллинн, вылезли в конце улицы Виру из машины, Юхо достал из багажника большую рыбину, похожую на судака, завернул её в голубую бумагу, которую тоже достал из багажника, и протянул тёте Анне, чем полностью завоевал её расположение.

– Ах, судака я и не помню когда пробовала! – запричитала тётя Анне. – Пусть ваша супруга приходит в наше заведение делать завивку, как мы говорим, моё рабочее место крайнее слева!

Когда Юхо уехал, тётя Анне принялась выговаривать тате:

– Ты там, в деревне, совсем одичал! Раньше был душой любого общества, разговор шёл как по маслу – а теперь вёл себя как старый пень! Человек такой милый и добрый…

– Ладно, – перебил ее тата. – Таких милых, добрых и разговорчивых мы и раньше встречали! В Котласе синефуражечники увели несколько эстонских парней, которые в разговоре с парочкой милых и добрых незнакомцев излили душу… Больше этих эстонских парней никогда не видели… Не хочу сказать ничего этакого, ибо некрасиво думать о людях плохо, но, честно говоря, я этого человека со стадиона «Калев» не помню… Конечно, пацанов там вертелось много, всех не упомнишь…

– Ты действительно считаешь, что… – испугалась тётя Анне и уставилась на выглядывавшую из голубой бумаги рыбью голову, словно она могла что-то сказать.

– Ничего я не считаю. – Тата махнул рукой, поднял меня к своему лицу и сказал: – Будь хорошим ребёнком, дочка! Может, я вечером зайду к Анне, если успею. Держи кулачок, чтобы я услыхал от адвоката хорошие новости!

Я крепко зажала большие пальцы обеих рук в кулаки. Тёте Анне, пока мы шли, было непросто держать меня за руку, сжатую в кулак.