Текст книги "Отверженные (СИ)"
Автор книги: Лаванда Риз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Лаванда Риз
Отверженные
Глава 1
…Редко выпадают такие дни, когда никуда не нужно торопиться, решать напряженные дилеммы, на ходу переигрывать планы, а можно просто наслаждаться выхваченным у всей этой круговерти моментом, расслабленно радуясь каждой своей мысли, каждому своему взгляду.
Я сижу в прекрасном парке, наблюдая за детьми на детской площадке. За тем, как они визжат, гоняясь друг за другом, и смеются, как быстро находят общий язык после ссоры, как они беззаботны этим чудесным летним днём. Глядя на это – я улыбаюсь.
Пару раз украдкой бросаю взгляды на мужа, сидящего рядом со мной.
Я знаю, когда он вот так засматривается вдаль – память невольно возвращает его в прошлое, поэтому на его красивое мужественное лицо наползает это ненавистное мне мрачное выражение. Он ничего не может с собой поделать. Тёмные тени прошлого очень часто преследует и меня, но ведь мы должны сосредоточиться на будущем, ведь только так можно найти в себе силы жить дальше.
С нежностью накрываю его ладонь своей рукой. Его губы слегка вздрагивают и окутавший его мрак вмиг рассеивается.
– Я тоже тебя люблю, – мягко шепчет он, поворачиваясь ко мне.
До сих пор не могу насмотреться в эти глаза. Мне кажется, моё чувство к нему и так слишком сильное, но мне хочется любить его ещё крепче.
– Мы заслужили право быть счастливыми. Ты ведь веришь в нас?
– Верю, – кивает он. – Но только если будем держаться друг друга. Ты обещаешь мне, Лав, что я тебя не потеряю?
Теперь он не представляет свою жизнь без меня. Нас связывают не только пролитая кровь, слёзы и пот – нас свело нечто большее. Даже любовь – это всего лишь частица сковывавшей нас цепи.
Но было время, когда он не признавал этого в себе, когда мечтал о смерти, и не только о моей.
Позади себя мы оставили весьма жуткие воспоминания. …
⁂
Моё прозрение обрушилось на меня в одно мгновение, как хруст ветки в абсолютной лесной тиши. Именно в тот момент, когда я собственными глазами увидела, как уничтожают душу живого человека – с меня будто сорвали плотный пыльный мешок, через который я все эти годы взирала на окружающую меня действительность.
…К тому, что люди убивают друг друга – я привыкла ещё с рождения, но впервые увидела ЭТО именно под таким углом. Боль, несравнимую ни с чем. Крик, который не заглушить даже тишиной. Когда убивают душу – иные чуткие души содрогаются и кровоточат в ответ.
Я вдруг поняла, насколько слепыми бывают человеческие чувства и привязанности.
Чувства, которые отгораживают от осознания очевидного.
А потом случается нечто, фактор икс, и ты вдруг начинаешь видеть то, что другим было давно понятно без лишних намёков, и принятие такой правды приносит боль и разочарование, которые виснут на твоих чувствах непосильными кандалами. И ты уже не можешь себя обмануть, закрыть глаза или просто отвернуться. Я, по крайней мере, не смогла.
Я, наконец, призналась себе, что мой старший брат чудовище, даже для такого мира, как наш.
По факту мой брат Ронан оказался жестоким садистом. Бездушным, расчетливым монстром. Человеческой у него осталась лишь форма. И если бы я вдруг оказалась подобной ему – я бы, наверное, даже не заметила этих отличий. Но слава создателю, в моей душе ещё не всё окончательно выхолощено, я ещё хваталась за надежду сохранить в себе остатки человечности.
Как преданная сестра я любила Ронана. Честно говоря – я единственная, кто его любил – остальные боялись. И открывшая мне глаза правда, из-за этой родственной любви к нему – воспринималась ещё болезненней.
Вообще-то, деспотичные замашки и приступы неконтролируемой агрессии за Ронаном водились давно, но, как правило, меня они не касались. Мой братец срывал зло на ком и на чём угодно. Ходили слухи о похотливой извращённости и жестокости нашего новоиспечённого предводителя, но я считала, что вся эта болтовня – происки завистников и слабаков.
Пока … не явилась свидетелем того, с каким удовольствием мой брат перерезал горло несчастной ни в чём неповинной девушке…
Уже заведомо не предполагалось, что на огромном острове, служившем планетарной тюрьмой, приживутся человеколюбие и сострадание к ближнему – естественный отбор эти качества не включал.
По задумке основателей тюрьмы – заключенные должны были сами регулировать свою численность путём частичного истребления. Так что по всем расчётам перенаселение тюрьме никак не грозило.
Энд – специально отведенный кусок суши, остров – куда доставлялись осуждённые со всех округов. Общество не желало находиться с преступниками на одном континенте, дышать с ними одним воздухом, опасаясь побегов и так далее. Поэтому Энд превратили в одну огромную тюрьму, но без колючей проволоки и надзирателей. Просто с этого острова сбежать было нереально. Со всех сторон его омывали океанские волны. Океана настолько бурлящего и беспокойного, что его невозможно было пересечь ни на плоту, ни на лодке. Даже рыболовецкий танкер вряд ли одолел бы этот вечный пятибалльный шторм. И ни одно судно даже близко не подходило к проклятому острову. Заключённых, упакованных в спасательные жилеты, а так же еженедельную доставку пожитков в герметичных контейнерах сбрасывали прямо в воду у черты берега с аэробусов.
На острове было построено несколько жилых блоков, в ангарах имелась примитивные сельскохозяйственные орудия и запас семян, а также несколько десятков голов домашнего скота. Всё это предоставлялось заключённым для использования на их усмотрение.
Видимо, кроме наказания, власти собирались создать на Энде обособленную среду обитания, некую экспериментальную социальную систему. Возможно, наблюдали, как оступившиеся, в жестоких схватках друг с другом и с природой, борются за своё жалкое выживание.
…Пока 80 лет назад что-то не произошло. Там, на большом материке. Никто не знал точно что, можно было лишь строить догадки. Но только с тех пор доставка харчей и заключенных прекратилась, как и перестали показываться проплывающие вдали военные крейсеры. Никаких признаков жизни из-за океана.
Энд стал полностью отрезан и изолирован от всего мира. И несколько тысяч людей выпавших из цивилизации учились жить по новым законам.
Диким, кровавым и беспощадным. Здесь не было места слабым – на Энде правили первобытные правила стаи, то есть сильные особи, быстрые, коварные и имеющие ценность для вожака.
Ещё задолго до моего появления, после изнуряющих кровопролитных побоищ, оставшиеся в живых, среди которых нужно отметить было немало умных людей и несправедливо обвинённых системой граждан, стали задумываться о будущем, выстроив на острове порядок сосуществования.
Конечно, без крайних взглядов не обошлось, и поэтому лагерь разделился на две колонии – Исход и Одичалые. Позже появились ещё и Тени – дезертиры и изгои, но они скорее мелкая шайка бродяг и воришек, не воспринимаемая серьёзно ни одной из сторон.
Исход и Одичалые условно поделили остров пополам.
Общество разделилось по нескольким причинам – фанатичная приверженность своим лидерам, вероисповедание и кастовая принадлежность ещё с материковых времён. С годами, вражда между этими двумя колониями, к сожалению, лишь нарастала.
Теперь убить чужака, забредшего на твою территорию – стало законом. Если тебе не удалось унести ноги с чужой половины острова – ты труп. Никаких дружеских визитов или обмена, полнейшая непримиримость и ярость.
Создавалось такое впечатление, что поселенцам острова Энд было жизненно необходимо иметь объект врага, как смысл своей жизни. Люди стали самыми страшными животными на этом острове, главными хищниками.
Изначально среди самых первых заключённых в равной степени пребывали, как мужчины, так и женщины, по какой-то причине их не стерилизовали, поэтому со временем у островитян стало появляться потомство. Размножаться и строить семьи в таких жутких условиях им почему-то никто не запрещал, может наблюдатели так развлекались. Но плотность населения постоянно уравновешивалась воинственностью, приводившей к множественным жертвам и трагедиям.
А ещё не каждый год на вечно продуваемых ветром полях вызревал скудный урожай зерна, способный насытить каждое брюхо хлебом. И не всегда предводителю удавалось обеспечить порядок в своей колонии, поэтому процент глупых смертей от рук своих имел завидную стабильность.
Но несмотря на этот жёсткий природный отбор, вносящий свою беспощадную лепту, люди всё же как-то умудрялись выживать как с одной, так и с другой стороны.
Как мне удалось выяснить – мои предки по отцовской линии были осуждены за насилие, а по материнской за мошенничество. Наследственность ещё та! Но то были пра-пра, вопрос в чём была вина их детей?! Ни в чём. Они стали чем-то вроде побочного нежелательного эффекта. Потомкам заключённых не позволялось покидать остров.
Так что даже если на мне и не значилось никакой вины – общество заранее отказалось признавать моё существование из-за генетической цепочки, связывающей меня с моими незаконопослушными предками.
Поэтому мы словно жили в ином мире, заброшенные, со своими правилами игры. Тем более что большой мир за океаном канул в неизвестность.
Моя мама погибла, так мне сказали. Я тогда была ещё слишком маленькой, чтобы помнить, в моей памяти даже не отложился её образ. Но подозреваю, что там не обошлось без тяжелой отцовской руки. Отец был очень ревнив, нашу мачеху, к примеру, он колотил и по поводу и без. Слишком уж много было в нём ярости и отчаянья, которое он привык на ком-то срывать. Чаще это были мои братья, но больше всех, как старшему, доставалось Ронану. Сын своего отца просто не мог вырасти иным. Когда отец входил в раж – меня прятали, позже я стала убегать сама. Но как однажды выразился ещё один мой брат – Улис, любитель острого словца: «На такого ангелочка даже у создателя не поднимется рука». Так они меня потом и прозвали – ангелочек.
Извлекши из памяти обрывки своей культуры, люди на острове, даже через поколения, помимо своей воли, пытались сохранить и развить то, что было дорого сердцу их предков. Отсюда самодельные музыкальные инструменты и извлекаемая из них музыка, любовь к песням, легендам, рисованию и религии.
Вот чего-чего, а веры нашим поселенцам было не занимать!
У нас в Исходе даже сохранилась старая церковь в одном из уцелевших бараков. Меня научили читать, писать и считать, и я выучила наизусть все песни и молитвы, которые мне только доводилось слышать. Петь у нас умели все, независимо от таланта. Кто-то напевал себе под нос, кто-то громко в голос, женщины пели за работой, мужчины в моменты скуки. И чаще всего это были грустные напевы, полные ностальгии, но за чем именно – мы уже даже и сами не знали.
Мы выросли на сказках об отрёкшихся – так мы называли людей на материках за океаном. Они бросили нас здесь, хотя к преступлениям их мира мы уже никак не относились. Я всегда с интересом слушала эти истории. Для ребёнка выросшего у костра, рассказы об электричестве вызывали потрясение. Трудно было без недоверия относиться к тому, что там люди общаются друг с другом на огромном расстоянии через какие-то коммуникации, что люди перемещаются по воздуху в машинах, а пищу можно приобрести в магазинах, вместо того, чтобы бегать за ней по лесу.
Ну это же самые настоящие небылицы! Наш мир был другим.
Мы боролись, боремся и будем бороться за своё существование.
Мы не отбросы, по крайней мере, не все из нас.
Мы умеем чувствовать и созерцать.
Наши матери до сих пор поют колыбельные своим детям, а молодежь продолжает влюбляться. Невзирая на жестокость условий и загрубелость душ, и на уже совершенно иную мораль.
Моё родное поселение Исхода, где в основном обитали только женщины, дети и старики, находилось ближе к скалам, и к нему невозможно было подступиться с тыла. Наши мужчины, окопавшись на передовой, посменно охраняли периметр – это была их основная забота и обязанность. Оберегать нас, поля и стадо от вражеских набегов и их лазутчиков.
А вот женская работа заключалась в гораздо большем разнообразии – сеять, убирать урожай, заготавливать, ухаживать за домашней скотиной и птицей, готовить пищу, чинить и шить одежду, присматривать за детьми и за ранеными. С одной стороны труд нелёгкий, но с другой – за мужскими спинами мы чувствовали себя в безопасности, несмотря на то, что стычки и нападения стали нормой. Одичалые часто голодали, почва на их половине острова была не самой плодородной, поэтому некоторые отчаявшиеся и безрассудные одичалые пытались разорить наши огороды.
Мужчины умели отбиваться и воевать. И самое странное – они любили это делать. Короткие передышки с жёнами и детьми или подругами, никакой домашней работы и снова на пост, сменяя товарищей. В пятнадцать мальчишек уже посвящали в воинов, и они с гордостью покидали своих матерей в Исходе.
Иногда случалось так, что кто-то из них возвращался в последний раз, завёрнутый в кусок окровавленной мешковины. Кому-то везло больше – всего лишь ранение. И тогда защитника выхаживали, как могли умелые женские руки.
Я как раз была среди тех, кто штопал и поднимал на ноги наших воинов, а так же справлялся с недугами прочих поселенцев. Но не все больные могли получить помощь с нашими-то примитивными возможностями и общими знаниями о внутренних органах и кровеносной системе. Против серьёзных повреждений и некоторых болезней мы были конечно же бессильны. Ни должных навыков, ни медикаментов – только скудный опыт и природные средства под рукой. Приходилось экспериментировать на страх и риск больного, поэтому иногда нам позволяли упражняться на пленных.
На правах сестры предводителя Исхода, я чаще всего делала вылазки к границе и даже за её пределы в поисках растений, красной глины или горной смолы. И каждый раз Ронан посылал со мной небольшой отряд.
На этот раз мне тоже не помешало бы сопровождение, поэтому с самого утра я направилась к «вышке». Так мы называли командный форт-пост, где можно было застать Ронана и его помощников, пожаловаться или попросить помощи. Форт-пост располагался довольно далеко от основного поселения, и состоял из укреплённых блиндажей, смотровой вышки и «стены».
Стена – «архитектурное сооружение» островитян, нагоняющий ужас кусок каменной кладки, по сути – место пыток и казни.
– Стоять! Ронану сейчас не до тебя. Он занят, – на подступах передо мной возник мрачный и взлохмаченный охранник.
– Чем это он таким занят, чего я ещё не видела? Моему брату всегда есть до меня дело! – Главное сделать посуровее лицо, и нагло ломиться вперёд. Люди Ронана боялись его до чёртиков, потому что никогда не были уверенны, что именно выведет его из себя. В данном случае, то ли то, что они меня не пропустят, то ли наоборот. В итоге моя взяла – они не посмели меня завернуть.
В последнее время Ронан был одержим идеей уничтожить одного из самых ловких и сильных воинов Одичалых – парня по имени Темп. Во время стычек этому Темпу постоянно удавалось ускользать невредимым. Зато всем недругам, кому доводилось сталкиваться с Темпом лично – он надрезал уши, словно насмехаясь. Этот дерзкий вызов сильно бесил Ронана, чьё самолюбие, как известно, было самым больным местом.
В отместку мой брат позволял своим людям всячески издеваться над пленными. Стали поговаривать, будто они даже ухитрялись похищать женщин Одичалых, насиловать их и отпускать, умышленно провоцируя противника.
Мы не лезли в дела мужчин, нас оберегают, не насилуют, не избивают и на том спасибо. Хотя некоторые мужья и поколачивали своих жён, но в разборки чужой семьи вмешиваться было не положено. Выйдя замуж, девушка уже как бы негласно предоставляла своему суженому права собственности на своё тело, после чего жаловаться становилось бессмысленно. Наши женщины на многое закрывали глаза, лишь бы только не усложнять себе жизнь ещё больше.
А вот смельчаков, рискнувших открыть рот против предводителя – либо убивали на месте, либо изгоняли.
– Лаванда! Снова ты? – этот голос мутил меня до тошноты.
Виктор – самый скользкий и опасный тип из окружения Ронана, яркий пример того, насколько обманчивой бывает внешность. С виду приятный, но нутро протухшее и совершенно гнилое. Бррр…Тип, с которым постоянно приходилось держать ухо востро, притворяться и по возможности держаться подальше. Виктор был вторым по важности в Исходе, он пользовался немалым авторитетом и мне не всегда удавалось отвертеться от него по быстрому. В последнее время меня даже начала пугать мысль, что этот шакал имеет на меня виды.
– Не торопись так, – Виктор явно вознамерился меня задержать, улыбнувшись своей самой опасной паскудной улыбкой, будто наставив на меня копьё. – Сейчас Ронану нельзя мешать вкушать плоды его сладкой мести. Если тебе нужно в горы – я с радостью могу проводить тебя сам.
Этого только не хватало! Оказаться наедине с этим мерзким ублюдком, вызывающим у меня дрожь загнанной дичи.
– Что же на этот раз сделало Ронана счастливым? – я и не думала останавливаться, поэтому Виктор пристроился рядом со мной.
– Ах, да, ты же не знаешь! Мы наконец поймали Темпа!
– Тогда мерзавцу не позавидуешь, мой братец отрежет ему не только уши.
– Не ему, – загадочная ухмылочка Виктора заставила меня насторожиться.
– Считай, что я уже умираю от любопытства, – выдавила я, коротко взглянув на Виктора ещё раз. – Порадуй тогда уже и меня.
– Мы выкрали его безумную любовь! Эта дура оказалась такой доверчивой. Темп не боится боли, но он до жути боится за своё сокровище…
В следующую секунду я перестала слышать Виктора, потому что передо мной предстала жуткая сцена. Но сначала я услышала душераздирающий мужской вопль.
…Никогда не слышала, чтобы люди так кричали. …Даже раненные, даже от невыносимой боли, от ужаса и то так не кричат. Пробирающим и корёжащим звуком.
Полуобнажённого связанного парня, видимо того самого Темпа, удерживало пятеро бойцов Ронана, пока он сам, с непередаваемым восхищением на лице, одним движением перерезал глотку девушке, обхватив её сзади. Её кровь брызнула во все стороны, попав на моего брата, и Ронан при этом … облизнулся.
Упав на колени, с искаженным лицом Темп пытался дотянуться до своей любимой взглядом и кончиками пальцев, продолжая кричать. Так могла кричать только рвущаяся душа…
Я и до этого неоднократно видела кровь и истерзанные тела, но выражение лица этого парня заставило меня остолбенеть. Моё сердце вдруг обожглось такой сильной откликающейся болью, что на минуту я даже перестала дышать…
Да, он был с вражеской стороны, я конечно же не могла его знать, но в этот момент моя собственная душа перевернулась, потянувшись к нему с немыслимым состраданием.
Неожиданно боль Темпа сделала меня его союзником, открыв мне глаза на чудовищный образ нашей жизни и жестокость выходки моего брата.
И несмотря на пережитое мною потрясение, мысленно я уже успела чётко представить себе своё дальнейшее поведение.
С Ронаном и его людьми нужно было держаться с максимальной осторожностью, не вызывая лишних подозрений, всем своим видом показывая, что ты с ними заодно. Хотя на этот раз притвориться равнодушной к раздавленному страданиями человеку мне было очень и очень нелегко. Моё лицо словно окаменело, а внутри всё содрогалось, сжавшись в тугой горький узел.
– Вот ты своего и добился, братик, – как можно небрежнее, подала я свой голос. – Ты уничтожил своего противника, размазал его, словно пепел втоптал. В этом, когда-то сильном теле сломался дух, теперь оно уже не такое ловкое и везучее.
Переключив всё своё внимание на меня, Ронан довольно улыбнулся, широко и счастливо во весь рот, подходя ближе ко мне:
– В довершение ещё и ты осчастливила мой день. Здравствуй, ангелочек, здравствуй сестрёнка!
– Надеюсь, мне позволят потренироваться на нём? Ты же не собираешься кончать с ним так же быстро? – кажется, мой деловитый тон всё-таки провёл их.
– Хм, может быть, я даже разрешу тебе с ним поиграть, если это будет какой-нибудь змеиный яд. Хочу, чтобы он помучился, – протянул мой братец с ликующей усмешкой, снова покосившись на притихшего Темпа, теперь уже полностью отрешенного, глядящего перед собой невидящим взором. – А потом, прежде чем отправить его на встречу с его возлюбленной, я немного подправлю ему его смазливую физиономию. Он и без ушей будет смотреться довольно неплохо. Приковать выродка к стене!
– Тело девчонки я тоже заберу! – самым безразличным и уверенным голосом заявила я, пользуясь случаем и настроением Ронана. – Хочу вскрыть её и посмотреть!
– А ангелочек то у нас кровожадный, – ему понравился мой настрой. – Ладно, забирай, сегодня я добрый.
От его улыбки на душе стало ещё более липко и мерзко. Впервые отвращение к родному брату заглушило все мои остальные чувства. Ронан не понимал, какую на самом деле боль он причинил, а если и понимал, тогда он был ещё ужаснее, чем мне казалось. Сама я не посмела сказать ему в глаза правду о моих собственных ощущениях, о моём истинном отношении ко всем этим расправам из-за опасения быть раскрытой. Потому что я кое-что задумала, и моё вынужденное лицемерие теперь должно было спасти чужую жизнь.
