Текст книги "Небо остается синим"

Автор книги: Ласло Сенэш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

На пороге

– Восемьдесят! – отрывисто прокричал кто-то за дверью. После резкого дневного света казалось, что вагон погружен в непроглядную тьму. Словно крышка гроба захлопывалась над каждым, кто входил сюда, – безжалостно и безнадежно.

Девушка, которую втолкнули в битком набитый вагон, пошатнулась и, свалившись на груду узлов и чемоданов, так и осталась лежать в оцепенении. Вид у нее был отсутствующий, будто все мысли, все существо ее находились где-то далеко отсюда и ее нисколько не интересует, куда она попала. В тусклом свете, еле пробивавшемся сквозь маленькое окошко, видны были ее рассыпавшиеся каштановые волосы.

Никто не обращал на девушку внимания. Каждый был занят собой. Одни стонали, другие исступленно молились.

– Всемогущий, премудрый боже! Ты видишь, что с нами делают! Молю тебя… – громко причитала женщина средних лет, прижимая к себе плачущих детей. – Спаси нас от гибели, о всемогущий боже! – Глаза женщины от ужаса казались огромными.

– Мадемуазель! Я уже третий раз напоминаю вам, что вы сели на мой чемодан! – возмущался внушительного вида толстяк – как потом оказалось, торговый агент текстильной фирмы. – Вы совсем сомнете мой чемодан, – не унимался он, бросая гневные взгляды в сторону девушки и делая отчаянные попытки выдернуть из-под нее чемодан. В движениях и в голосе он старался сохранить солидность, как бы давая понять, что в это разношерстное общество попал совершенно случайно.

А девушка, прикрыв лицо длинными пальцами, ничего не видела, ничего не слышала. Она находилась еще во власти только что пережитых событий.

…Бесконечно длинная улица. Мелькают чемоданы, узлы, из-под ног уплывает земля. Да, да, это земля уплывает от нее, родная земля… Бежит парень в стоптанных ботинках. Лавина людей тяжело движется вперед. И нельзя ни отстать от этой лавины, ни оторваться от нее…

Вдруг неожиданно и неумолимо вырастает впереди станционное здание. Железная дорога! Как любила она в детстве все, что было связано с железной дорогой! Какая-то неуловимая таинственность жила в этих поездах, несущихся мимо неизвестных городов и селений, в этих рельсах, исчезающих в неведомой дали. Куда они понесут ее сейчас?

Пристанционный запах напомнил ей больницу, где все было пропитано хлороформом.

Поезд ждал людей. Он походил на погребальную колесницу, запряженную четверкой лошадей, покрытых черными попонами. Глупости! Снова эти назойливые мысли! Однажды мать принесла ей в больницу кусочек «наполеона», но она не смогла проглотить ни крошки: все казалось, что это последнее пирожное в жизни. Но вот уже больше месяца страх смерти покинул ее.

Людей стали загонять в вагоны. Однажды она видела, как в такие вагоны загоняли скот. Ей было отчаянно жаль этих животных, не подозревавших, что их ждет впереди: они покорно взбирались по мосткам.

«Люди! – хотелось крикнуть ей сейчас. – А для вас даже мостков не сделали!»

Лезли в вагоны кто как мог, торопились, словно боялись опоздать и упустить что-то важное в жизни.

Неожиданно перед ней выросла фигура Сейплаки. Может, она ошиблась? Нет-нет: только он так загадочно и нагло улыбается своими кошачьими глазами.

Сейплаки жил по соседству.

– Не правда ли, мадемуазель, удивительная встреча? Я глазам своим не верю! Ты, конечно, представляла ее иначе? – Парень выпрямился во весь рост.

Девушку затошнило от улыбки этого долговязого парня, напялившего на себя эсэсовскую униформу. Она всегда терпеть его не могла. Одно время Сейплаки пытался ухаживать за ней, но она избегала его, и тогда он решил, что девушка сторонится его из гордости, подыскивает себе жениха побогаче.

– Как видишь, колесо фортуны повернулось. Если будешь умницей, я спасу тебя…

Спокойно, спокойно! Лишь бы не видеть этой мерзкой улыбки!

– А эта униформа идет тебе! – через силу выдавила она.

Сейплаки улыбнулся и тронул Валерию за подбородок…

Снова Валерия увидела его уже в вагоне, куда он влез, чтобы сосчитать пассажиров. Пожилая женщина спросила Сейплаки, долго ли они будут в пути.

– Вы, конечно, недолго, – нагло ответил он.

Сейплаки пересчитывал людей, как считают скот. Несколько раз, словно невзначай, задел пальцем Валерию.

Когда Сейплаки соскочил вниз и что-то отрапортовал своему начальству, в вагоне прошел шепот:

– Насчитал восемьдесят один, а сказал – восемьдесят.

Валерия побледнела. Кого он утаил? Неужели ее? Что задумал этот кошатник?

Девушка уронила голову на колени и заплакала.

Жена торгового агента, догадываясь, что между девушкой и эсэсовцем существует какая-то связь, и надеясь извлечь для себя из этого пользу, принялась утешать Валерию:

– Золотая моя, успокойтесь! Все мы в руках всевышнего… Не принимайте так близко к сердцу! Вот увидите, все кончится хорошо!

Девушка даже не подняла головы.

– Что вы нянчитесь с ней? – раздался голос из глубины вагона. – Обойдется без вас, не бойтесь!

– Ну чего вы к ней пристали! Или нет у вас других забот?

Валерия подняла голову. Ей стало страшно, когда она разглядела лица: на каждом из них лежала печать обреченности. Потом перевела взгляд на белесого парня с открытым лицом и инстинктивно почувствовала, что это и есть тот, кто вступился за нее. Хотела поблагодарить взглядом, но Фери Илку отвернулся.

В ушах снова прозвучали насмешливые слова: «Обойдется без вас, не бойтесь!»

На сердце стало еще тяжелее. Эти люди отвернулись от нее, как от прокаженной, думая, что она, в надежде на спасение, связалась с первым попавшимся эсэсовцем. Боже мой, как же быть?

Пустым взглядом скользила она по стенам вагона. Вдруг вспомнила: этот белесый, ее защитник, садился в вагон перед ней. Значит, он восьмидесятый. А она, Валерия, восемьдесят первая? Спросить бы этого белокурого парня… Но что, собственно говоря, она от него хочет? Что ей до него?

Какая-то женщина мазала повидлом хлеб для своей дочери. «Куда мы едем, мама?» – «К дяде Элемер». – «И эти дяди и тети тоже едут туда?» – «Туда, доченька, туда!» – смутно долетели до слуха Валерии слова невнятные будто процеженные сквозь марлю. Она не осмеливалась посмотреть, кто сидит с ней рядом. Что делать? С каким презрением взглянул на нее тот крестьянин! Даже холодно стало от его взгляда.

Она снова скосила глаза в сторону белесого парня. Будто легче становится, когда его видишь. Какой вздор! С ума можно сойти! Лишь бы не думать, не думать… Как глубоко посажены его глаза и как уверенно смотрят! На какой-то миг их взгляды встретились. Валерия быстро опустила глаза, словно испугавшись чего-то.

Парень заметил ее смущение и хотел, видно, сказать что-то ободряющее, но вагон тряхнуло, чемоданы и узлы полетели во все стороны. Бутылка с молоком опрокинулась, и ребенок обрадованно начал размазывать пальцем по чемодану белую лужицу.

Людей уже не интересовали ни молоко, ни чемоданы, ни эта девушка. «Куда?» Все замерли в напряженном ожидании. Торговый агент, все время стремившийся выказать свое превосходство над окружающими, не спеша пробрался к окну, чтобы определить, в каком направлении идет поезд, а значит, проявить и большую, чем у других, осведомленность. Кроме того, здесь он мог подышать свежим воздухом.

– На юг едем, господа! – воскликнул он наконец. – Я тоже говорил, что нас повезут в рабочий лагерь Мишкольца!

Как только ему показалось, что смертельная опасность миновала, в голосе его вновь зазвучали самоуверенные нотки.

– Вы прекрасно осведомлены, господин! – насмешливо заметил Фери Илку.

Люди хватались за соломинку, им хотелось верить торговому агенту, и поэтому они набросились на парня с упреками.

Не пройдя и ста метров, поезд внезапно дернулся и замер на месте. В воспаленном воображении людей все приобретало какое-то особое значение: и продолжительный, прерывистый гудок локомотива, и тревожные возгласы железнодорожников, и отрывистые слова эсэсовцев. Казалось, беспокойство распирало стены вагона.

Многие уже знали о зверствах, которые чинили фашисты на Восточном фронте над коммунистами, над русскими, над евреями. Поэтому одна мысль, что их повезут на восток, вселяла ужас.

Этот вагон был последним в составе, впереди следовал вагон эсэсовской охраны. Среди пассажиров были и привилегированные евреи, вроде этого торгового агента, возмущавшегося тем, что его не признали за чистого арийца. Были здесь и политические заключенные, такие, как Фери Илку, и уголовные преступники, которых пригнали на станцию прямо из тюрьмы. Но попадались и случайно задержанные, у которых во время проверки не оказалось документов.

Снова со скрипом тронулся вагон, но уже в противоположном направлении. Поезд полз медленно, лениво, точно маневрируя.

– Сейчас идем обратно, – сообщил торговый агент просто для того, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Зачем людям нервы трепать, – сердито заметил Фери Илку. – Все равно на восток нас не повезут: там немцы отступают по всему фронту.

Илку чувствовал, что девушка разглядывает его. Взглянув ей в глаза, он удивился: в них не было ни ужаса, ни даже тревоги. Карие большие зрачки безжизненно уставились в одну точку, и только на дне их застыла невыразимая тоска. «Надо ее вывести из этого оцепенения», – подумал Илку.

Валерию и вправду немного успокоили слова парня, – может быть, не столько слова, сколько взгляд. Голос его звучал мягко и вместе с тем настойчиво. «Если бы я встретилась с ним раньше, на свободе! – промелькнуло у нее в голове. – Ах, что за глупые мысли!»

Маневрирование продолжалось, оно становилось невыносимым и тоскливым, как бесконечный осенний дождь. За окном темнело, и в вагоне быстро стирались очертания предметов, сливаясь в одно сплошное шевелящееся пятно. В сумерках беспокойство и сомнения становились огромными. На восток или на запад отправится наконец поезд? Какой-то старик все время подсчитывал, сколько раз состав двигался вперед и назад. В конце концов он окончательно запутался и упавшим голосом растерянно повторял:

– Восток… запад… юг… Нет, восток!

Его монотонные слова смешивались с лихорадочным бормотанием молящейся женщины.

Был уже поздний вечер, когда поезд наконец двинулся на юг. Измученные многочасовым ожиданием, люди улеглись где попало. Им уже было все равно, куда их везут.

После резких остановок и толчков в вагоне все перевернуто вверх дном. Илку решил сложить вещи так, чтобы на них можно было лечь. Люди с безразличным видом следили, как парень при свете огарка возился с чемоданами и узлами.

– Все равно теперь конец! – прохрипел кто-то.

Ни Илку, ни Валерия не смогли бы сказать, как получилось, что они оказались рядом. Теперь они обменялись взглядами, как старые знакомые. Несколько минут они оба молчали, потом заговорила Валерия:

– Какой сегодня день? Кажется, пятница. Все перепуталось… А это случилось в понедельник. Да, в понедельник. Был солнечный день. Из окна больницы видно было, как голуби учили своих птенцов летать…

– О чем это вы? Какая больница? – встревоженно спросил Илку.

– Разве я не говорила вам? А мне казалось… Да что это я плету пятое через десятое? Да, значит, о больнице. Меня ведь привезли сюда из санатория для туберкулезных.

Илку видел перед собой только ее глаза. Они немного оживились, но где-то в глубине все еще цеплялась тоска.

– Кругом цветы, цветы… – продолжала Валерия. – Особенно хороши георгины. Тогда мне каждый день напоминал воскресенье, будней как будто и не было. Главный врач сказал: «Ну вот, Валерия, ваши глаза-светлячки не будут уже нам сиять. В понедельник мы вас выписываем, поедете домой». Как он радовался, врач. Потом начал, загибая пальцы, давать советы: что можно есть, от чего воздерживаться… А вот этой поездки не учел… Когда в больницу пришли эсэсовцы, оказалось, что мои документы не в порядке. И меня забрали. Врач не мог произнести ни слова и только все смотрел и смотрел, провожая до ворот…

Девушка говорила быстро, скороговоркой.

– А как же вы заболели? – спросил Илку и сразу пожалел об этом.

– Боже мой, я и сама не знаю. Сырая квартира, спертый воздух на работе… Однажды осенью почувствовала, что больна. С тех пор болезнь не отставала от меня.

Парню хотелось отвлечь ее от мрачных мыслей, утешить, но он не находил слов.

Валерия заметила его замешательство и переменила разговор:

– Смотри, как сладко спит этот малыш! Будто ничего не случилось… А с каким аппетитом он жевал хлеб с повидлом! Настоял-таки на своем, чтобы и края были намазаны.

– Расскажи что-нибудь о себе!

– Зачем? Хватит и того, что мы знаем друг о друге.

Они даже не заметили, как перешли на «ты».

Наступило молчание. Кто-то застонал во сне.

– Я даже не знаю, которая по счету: восьмидесятая или восемьдесят первая, – снова заговорила девушка, коснувшись рукой плеча Фери. – И чего хочет от меня Сейплаки, тоже не знаю.

– Бежать бы! – прошептал Фери, хотя знал, что бежать отсюда невозможно.

– Бежать? – беззвучно, одними губами повторила девушка. – Я так боюсь этого Сейплаки! – призналась она. – Его вязкий, хитрый смех… Точно так же он смеялся однажды, когда мучил пойманную кошку… Ну ладно! Не стоит о нем думать. Но почему он не сосчитал меня, как всех? Теперь я даже как-то отдельно от этих людей! Ты, наверное, и не поймешь, каково это мне.

– Нет, я понимаю, – мягко сказал Фери и осторожно погладил ее руку.

Все дальше и дальше мчался поезд.

Свеча погасла, и вагон погрузился во мрак. Кое-кто задремал, но большинство не смыкало глаз. Поезд шел через Словакию, миновал Кошице. Тревога чувствовалась во всем: в судорожном стуке колес, в отрывистых, словно испуганных, гудках паровоза, пропадающих где-то вдали…

Валерии очень хотелось рассказать Фери о себе. Как можно скорее, пока не поздно. Кто знает, что случится утром? Хватит ли времени? Ведь сказать надо так много! Она знает его всего несколько часов, но у нее такое чувство, будто рядом в темноте лежит близкий человек. А ему почти ничего не известно о ней.

– Спишь, Фери? – несмело спросила девушка.

– Нет, не сплю.

Фери взял ее руку и тихонько пожал, как бы подбадривая: «Говори, говори».

– Мне трудно тебе объяснить… Я и сама не понимаю, почему у меня воспоминания детства такие грустные. Или время стерло из памяти все хорошее. Или хорошего вообще не было?..

Фери едва различал блеск ее темных глаз. Но голос! Какая в нем тоска! Надо что-то сделать, чтобы побороть эту тоску! Он должен действовать быстро. С каждым оборотом колеса времени остается все меньше… Плохо, что едут через Словакию…

– Помню, мальчик однажды сорвал гроздь винограда на чужом винограднике. Хозяин поймал его и ударил по щеке. Всю ночь мое лицо горело при мысли об этой пощечине… Отец мой был пьяница, он причинил матери много горя. Но верите… веришь ли, я очень жалела отца, скучала. Однажды он пришел ко мне в школу и заплакал. Девочки смеялись надо мной, когда я призналась, что этот жалкий человек – мой отец…

Девушка замолчала. Фери держал ее руку в своей, он чувствовал биение пульса. Наконец она, кажется, успокоилась.

– Видишь ли, я по-другому смотрел на вещи, – начал Фери. – Отец мой был богатый человек. Собственно, он и сейчас богат. Я мог бы жить в достатке, получить когда-нибудь наследство. Но мне было противно оставаться в этом болоте. Однажды в тюрьме меня избили до полусмерти. Но не вытянули ни слова: тогда я уже был коммунистом. Били меня страшно. «Ты будешь фиалки из-под земли нюхать к тому времени, когда сюда придут твои большевики!» – крикнули мне. Губы мои были в крови, но я молчал.

Валерия слушала, думала про себя: «Только бы успеть рассказать и услышать все самое важное! Завтра будет поздно. Но можно ли узнать все друг о друге за одну ночь? Бывает, что и жизни не хватает, чтобы узнать человека. А здесь вся жизнь втиснута в стены вагона». Она ощущала, как бьется сердце Фери. Через пальцы, касавшиеся ее руки, ей словно передавалась частица его самообладания и надежды. А может быть, иное чувство наполняет ее сердце теплотой и пробуждает жажду жизни? Другое чувство? Здесь, на пороге смерти?

За окном светало…

Утром вместе с тающими в дымке очертаниями словацких гор остались позади и холодные туманы и дождливый ветер. Выглянуло солнце. Сперва оно грело робко и ласково, потом все сильнее, и, наконец, жара стала невыносимой. К полудню стены вагона раскалились. Измученные теснотой и бессонной ночью люди метались от жары и жажды. Мужчины и женщины сбрасывали с себя одежду, но это не помогало.

– Воды!.. Пить!.. Воды!..

Пересыхало во рту, трескались губы, многие теряли сознание. На остановках каждый старался протиснуться к окну, чтобы попросить воды. Но никто не обращал на них внимания. Охрана, окружив водопроводную колонку, пила чистую, холодную воду, с шутками и хохотом брызгала друг на друга, нарочно выплескивая из кружек остатки воды в сторону поезда. А из окон вагона, как сухие сучья, торчали протянутые руки.

Валерия не поднималась со своего места. Она не чувствовала ни голода, ни жажды, ей не было страшно: ведь с ней Фери. Он защитит ее от Сейплаки даже голыми руками… Сколько еще осталось жить – час, два?

«Валика, – сказал он ей ночью шепотом, – мои глаза за эти годы видели только решетку. Девушки мне только снились». Нет, кажется, не так… Но это неважно… Если бы он знал, как ей хотелось вернуть ему украденные у него годы жизни! Четыре года в заключении!

В вагоне всё по-прежнему, будто они едут не одну ночь, а целую вечность. Только в углу умерла женщина. Вагон трясет, и кажется, что женщина еще жива. Кто-то, обезумевший, на каждой остановке колотит кулаками в двери вагона. Куда их везут? Некоторые разделись догола, стыд исчез. Ведь из вагона никого не выпускают, и каждый вынужден даже оправляться на глазах у всех.

Вагон вздрагивает от резкого толчка. Поезд останавливается. За окном слышится шум, выкрики, отрывистые слова команды.

Люди замерли в тревоге. Неужели приехали? Конечная станция. А что дальше? Все переглядываются, стараясь прочесть в глазах соседа ответ на мучительный вопрос.

Все ближе скрежет открываемых дверей. Вот отодвигаются и их двери. Люди еще не опомнились от потока ослепительного света и свежего воздуха, как в дверях показалась фигура Сейплаки.

Эсэсовец окинул всех взглядом, поморщился и стал считать людей.

Видно было, что его тошнит от запаха нечистот.

Дойдя до Валерии, он спросил:

– Как спалось, цветочек?

Девушка молча отвернулась.

Окончив подсчет, Сейплаки обратился к едущим:

– Жалоб нет?

Люди наперебой просили воды, требовали выпустить их и вынести мертвых.

Эсэсовец снова повернулся к Валерии:

– Ну пойдем, красавица! Получишь столько воды, что все сможете искупаться в ней.

Валерия не шевельнулась. Она испытывала острое отвращение к этому человеку. Лучше умереть, чем подчиниться ему. Ей не нужно его великодушие.

Люди лихорадочно готовили посуду. Прошло несколько томительных минут. Валерия почувствовала на себе взгляды измученных жаждой несчастных. Отдать себя этому кошатнику? Но почему именно она? Заплатить за воду такой ценой?

Фери, взяв два бидона, сделал попытку проскользнуть в дверь, но эсэсовец, словно шлагбаумом, перекрыл рукой дорогу.

– Эй ты! – гаркнул он. – Если мадемуазель не желает идти со мной, подыхайте от жажды!

Люди роптали всё громче и громче. Послышались возгласы возмущения. Первая не выдержала жена торгового агента:

– Этой персоне совершенно безразлично, умираем мы от жажды или нет.

– Пожалейте хоть детей! – закричала какая-то женщина.

– Еще церемонится, недотрога!

Возмущение росло с каждой секундой. Многие смотрели на девушку с нескрываемой злобой.

Сколько времени прошло? Эсэсовец взглянул на часы и сделал шаг к выходу. Девушка кусала губы, сдерживая рыдания. Теперь даже дети смотрели на нее с ненавистью.

Смотрел и Фери. Глаза его говорили: «Иди, Валерия! Ты должна пойти».

В то же мгновение она вскочила и, взяв посуду, спрыгнула на перрон. Только здесь Валерия увидела, что она не одна. По перрону бежало к колонке много людей. Илку тоже выскочил из вагона: Сейплаки не обращал больше на него внимания. Фери решил набрать воды и быть поближе к девушке.

Только теперь как следует он рассмотрел стройную фигурку Валерии. Золотистые волосы скрывали ее худенькие плечи. Глядя на нее, освещенную солнцем, Илку до боли в груди почувствовал, как бесконечно дорога ему эта девушка. Некоторые вагоны были еще закрыты, из окон доносились пронзительные, полные отчаяния крики:

– Воды! Воды!

Счастливцы бежали к колонке, подставляли посуду под струю воды, жадно хватали пересохшими ртами случайные брызги.

Валерия уже третий раз возвращалась за водой, когда к ней подошел Сейплаки и что-то прошептал ей на ухо.

Илку одним глазом следил за наполняющимся бидоном, другим за Валерией. Хоть бы скорее лилась вода, чтобы успеть набрать ее на всех!

Что сказал этот эсэсовец? Ее лицо, и без того бледное и прозрачное, стало еще бледнее. Вода полилась из бидона. Наконец она отошла от колонки и, пошатываясь, направилась к вагону.

Теперь уже ясно послышался голос Сейплаки:

– Не забудь, дорогая, о том, что я тебе сказал!

Тем временем бидон у Фери тоже начал переполняться. Люди кричали:

– Куда вы смотрите? Думаете, вам одному нужна вода?

Льется, плещется вода. Из вагонов, которые так и не открыли, несутся вопли. Эсэсовцы прикладами гонят людей обратно. Некоторые падают, и драгоценная вода проливается на землю. Бидоны и кастрюли валяются в грязи…

– Фери-и-и! – послышался из вагона голос Валерии. Фери передавал воду в запертые вагоны. Он хотел отнести еще два бидона, но его догнал Сейплаки и изо всех сил ударил наотмашь рукояткой пистолета. Илку пошатнулся, расплескивая воду. Под ногами хлюпала грязь, по щеке стекало что-то теплое и липкое.

Охрипшими голосами кричали офицеры, где-то раздался выстрел. Люди опрометью бежали к вагонам – снова в удушье, в невыносимую вонь.

Теперь в вагоне стало еще теснее, темнее и безнадежнее. Мертвых вынести не разрешили, и людей тошнило от трупного запаха.

Кажется, мир совершенно безучастен к их судьбе. Поезд равнодушно увозил людей дальше в неизвестность. Неужели в Германию?

Фери сел возле девушки. Сквозь повязку на голове проступило большое красное пятно. Все вокруг молчали. Фери поминутно вставал, чтобы дать кому-нибудь воды. Ему поручили хранить ее.

Фери и Валика чувствовали, что все случившееся еще больше сблизило их.

Девушка никак не могла успокоиться. Фери догадывался, что предлагает ей Сейплаки, но ни о чем не спрашивал. Валерия доверчиво опиралась на его плечо: у него такие сильные плечи.

После обеда жара немного спала. Измученные люди засыпали сидя. Это был беспокойный, всего на несколько минут, короткий сон.

– Когда я болела, – шепотом говорит Валерия, – мне было страшно оттого, что меня не станет, а я даже не узнаю жизни… Однажды я ехала куда-то в поезде. За окном сменялись горные пейзажи. Было так тихо и мирно вокруг. На склоне одной горы я заметила красивые цветы. А вокруг – ни души. «Скоро они отцветут, – подумала я, – а никто даже не полюбовался ими. Вся их краса пропадет бесследно».

– Но ведь ты, – улыбнулся Фери, – сохранила воспоминание об этих цветах? Значит, они цвели не напрасно…

Она промолчала, но лицо ее посветлело. Он снова держал ее руку в своей и ощущал биение ее сердца.

Валерия почувствовала, как тяжелеют веки и сами собой смыкаются глаза. Она уснула. Во сне она бродила по крутому скалистому склону горы. «Осторожно! Туда нельзя!» – кричала ей вслед сутулая женщина с лицом старухи, ее соседка по вагону. «Почему нельзя?» – удивилась она. Непреодолимая сила тянула ее к утесу. Вдруг перед ней появился Сейплаки. Ужас охватил ее, но Валерия знала, что обратного пути нет, она должна идти только вперед. И она идет, а Сейплаки бежит за ней, хочет схватить, но руки не достают, он так и не может дотянуться до Валерии.

Девушка проснулась. Вагон трясло. Бледные, точно восковые лица были покрыты потом. В углу кто-то не переставая тихо молился. Фери спал, положив голову ей на плечо. Валерия с нежностью вглядывалась в его лицо: какое оно детски безмятежное! Осторожно, как спящего ребенка, она погладила его по волосам. Фери пошевелился и во сне еще крепче сжал ее руку. Счастливая, она сидела неподвижно, оберегая его сон, перебирая в памяти все, что произошло между ними с первой минуты знакомства…

Илку проснулся. Все-таки им удалось обмануть время и обогнать его, втиснуть в один день то, на что обычно нужны месяцы, а то и годы… Сердца их поняли это, но разум еще не в силах был постичь случившегося. Да, они старались обогнать этот поезд…

Они взглянули друг на друга.

– Не жалеешь?

– Не жалею.

Начало темнеть. В густых, беспокойно шевелящихся сумерках снова всплыли мрачные мысли.

Завтра всему конец… Завтра, быть может, их уже не будет в живых. Но разве можно поверить, что только вчера она впервые увидела Фери?

Стучат, как и прежде, колеса, но в этом стуке появилось что-то новое, обещающее жизнь.

– Любовь – это самое глубокое проявление жизни, – задумчиво говорит Фери, удивляясь, откуда берутся у него такие слова. – Где есть хоть капля жизни, там есть любовь.

– А если завтра нас уже не станет?

Фери крепко сжимает в своих руках руки девушки.

– Надо готовить себя к самому страшному. Но только не отказываться от борьбы. Все это кончится, и тогда мы встретимся снова.

– Ты веришь в эту встречу? – шепчет Валерия.

Вместо ответа Фери крепко ее целует. Им кажется, что в этот миг оба они поднялись высоко-высоко над окружающим их кошмаром. Этот поцелуй одновременно и клятва и вера в завтрашний день. Словно что-то перевернулось в сердцах, наполнив их непреодолимой силой и счастьем.

Фери часто звали: то подать воды, то поднести к окну человека, потерявшего от духоты сознание. Надо было влить веру в тех, кто в своем отчаянии находился на краю безумия.

Валерия тоже начала помогать больным и детям. Она делала это с таким старанием, будто поезд вез их в больницу.

Было уже совсем поздно, когда во время короткой стоянки возле окна вагона послышался шорох. Все настороженно подняли головы. В окне за решеткой показалось кошачье лицо Сейплаки. Яркий луч карманного фонаря ослепил находившихся в вагоне. Люди испуганно заслонялись от света руками, только старику, лежавшему у окна, свет уже не мешал.

– Валерия! – тихо позвал Сейплаки. Он знал, где лежит девушка, и направил туда луч своего фонаря.

Люди зашевелились. Большинство сочувственно смотрело на девушку, но некоторые стали опасаться, что ее сопротивление навлечет беду на весь вагон. Фери ободряюще шепнул на ухо Валерии:

– Сюда он не зайдет!

Валерия сделала несколько шагов к окну.

– На следующей остановке открою дверь. Жди! – зашептал Сейплаки.

Валерия молчала. Люди напряженно прислушивались: что с нею будет? Хорошего ждать не приходилось.

Протяжно загудел паровоз. Внизу послышался шум, чьи-то шаги. Эсэсовец терпеливо ждал ответа.

– Поняла?

В эту минуту лицо Сейплаки дернулось, будто кто-то сзади схватил его.

– Was hast zu tun mit diesen Schweinen? Die sind alle Juden und Kommunisten![3]3
  Какое тебе дело до этих свиней? Это евреи и коммунисты! (нем.)


[Закрыть]

Лицо Сейплаки исчезло.

– Weltegehen![4]4
  Поехали! (нем.)


[Закрыть] – раздался резкий голос.

Поезд уже давно несся дальше, а перед глазами Валерии все еще маячило лицо Сейплаки в черном квадрате окна.

Вторая ночь в вагоне… Стучат, стучат колеса… Так редко слышится человеческое слово…

Свеча потухла. Совсем темно. Валерия и Фери снова рядом.

– Я где-то читал, – тихо говорит Илку, – что Бетховен оглох, когда ему было двадцать семь лет. Он находился на грани самоубийства: не мог человек представить себе жизнь без музыки, в вечной мертвой тишине. Тогда он взялся за невозможное: решил победить собственную судьбу. И создал самые замечательные свои произведения – «Четвертую симфонию», «Аппассионату»…

Никогда, даже в самые тяжелые минуты болезни, Валерия не была так полна решимости бороться за жизнь, за любовь…

– Может быть, нас разлучат силой и в последнюю минуту мы не успеем сказать друг другу самого важного…

Его слова вплетались в перестук колес:

– Мы повенчались в этом вагоне. У меня одно желание: снова увидеть тебя. Они будут пытаться превратить нас в животных, но ты помни: мы должны выйти из этого ужаса людьми.

– Я буду ждать тебя! Тебе не придется краснеть за меня, Фери! – прошептала она еле слышно.

Он знал – любовь умножит ее силы, ее волю. Каждому, кто будет разделять с ней ее страдания, достанется частица их любви…

Свидетели их чувства – измученные, исстрадавшиеся – поняли, как высоко вознеслась любовь над этим кошмаром, втиснутым в глухие стены вагона. Только женщина, которая все время молилась, молчала, отвернувшись от них. Но усталые взгляды других спутников, казалось, говорили:

«Любите, любите!»

И даже те, которым не суждено было дождаться утра, видели в этой любви искру надежды.

Под утро Валерия и Фери забылись, не расплетая рук, в тревожном сне. Проснулись оттого, что поезд замедлил ход. За окном светало.

Со скрежетом отодвинулись двери. Люди молча смотрели на проволочные заграждения концентрационного лагеря. За ними вдали мерцало пламя печей крематория.

– Выходи!

Первыми выпрыгнули из вагона Фери и Валерия.

– Буду ждать тебя, – прошептал Фери.

– Буду ждать, – повторила девушка. – Буду ждать!

И те, кто выбирался из вагона после Фери и Валерии, искали их глазами, а найдя, улыбались им.

Эсэсовцы не могли понять, чему улыбаются люди здесь, на пороге вечной ночи.