Текст книги "Небо остается синим"

Автор книги: Ласло Сенэш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Вырванные листы

Эрделинэ работает на заводе керамических изделий.

Сейчас она лепит из глины пастухов с дудками. Много пастухов. Они выстроились в ряд на рабочем столе. Начальник цеха ругает ее: слишком высоко держат пастухи свои дудки. Они тянут их прямо к небу. Начальник цеха – сердитый. Ему недавно исполнилось тридцать лет, а на макушке уже сверкает лысина.

«Поймите, – звучат в ушах слова начальника, – портным масспошива незачем вводить новшества. А наша работа – масспошив, – понятно?»

Эрделинэ месит вязкую массу. Позавчера кончили лепить охотников с овчарками.

Но даже и в эту работу надо вкладывать душу. А в общем – были бы руки. Душа обычно летает далеко и от пастухов и от охотников. Однажды Эрделинэ увидела эти изделия в витрине магазина. И не узнала своей работы.

Пастух высоко держит дудку. Вот и вся забота мастера. А только ли об этом надо заботиться?

– Эрделинэ, вас к телефону! – кто-то заглянул в дверь.

Упал на пол инструмент, опрокинулся один из пастухов. Эрделинэ бежит через двор. Ветер ожесточенно треплет ее фартук. Гулко стучит сердце. Правда, последнее время сердце нет-нет да и дает себя знать…

– Это вы? Профессор Неделин? – она с лихорадочной поспешностью распутывает телефонный шнур, как будто в его петлях может затеряться голос. – Профессор, завтра привезти сына? Хорошо!

Еще не смолк далекий голос, а она в замешательстве кладет трубку и испуганно смотрит на онемевший аппарат.

Эрделинэ идет мимо старой статуи, поврежденной в годы войны, скульптор Молнар-бачи никак не может восстановить ее, хотя вот уже несколько лет отдает этой работе каждую свободную минуту. Нечего ему делать.

…Эрделинэ переступает порог своей квартиры, и, как всегда, ее охватывает чувство упрямого ожидания. А вдруг что-нибудь изменилось, пока она была на работе? А что, если никогда не изменится? Нет, не может быть!

Она открыла дверь и от удивления так и застыла на пороге. Всё вверх дном. Андор сидит посреди комнаты и плачет тихо, без слез.

Эрделинэ подбежала к сыну. Отчаяние и сознание собственного бессилия сдавили ее горло: она не может защитить своего ребенка! Но самое страшное, что сын не может защитить себя. И никогда не сможет. Никогда?

– Мама, я больше не останусь один с Андором! – выбежал из кухни Томи навстречу матери.

От негодования он стал красным и потным.

А вот Андор никогда не жалуется. Никогда. И не бежит навстречу матери. Тоже никогда.

– Посмотри, что он сделал! – Томи с трудом удерживает слезы, ведь ему всего восемь лет. – Что ты сделал с моими рисунками? – обращается он к брату.

– Ты, наверное, дразнил его! Сколько раз я говорила – не обижай Андора! Слышишь?

Томи исподлобья глядит на мать. На лице его немой упрек. Эрделинэ жалеет, что говорила с ним так резко.

Вот и крутись между двумя жерновами. А мастер ругается, что дудки подняты слишком высоко. Э, черт с ними, с дудками! Как трудно удержаться, чтобы не шлепнуть Томи.

– Ты же знаешь, бедняжку нельзя трогать! Надо уступать!..

– Но, мамочка, он старше меня! Почему я должен всегда уступать?

Томи злится. Недавно ему влетело за то, что он ущипнул брата. Но разве утерпишь? И ребята с улицы не любят Андора. До каких пор нянчиться с этим кретином. Подумаешь! Даже пошутить с ним нельзя.

– А где же Маришка-нэни? – спохватилась Эрделинэ. В суматохе она не заметила отсутствия няни, на которую оставляла детей…

– К ней дочка приходила, Жужа. Она плакала и сказала, что больше к нему не вернется. К кому, мама?

– Не твое дело, малыш!

Эрделинэ не знает, за что хвататься. Муж придет после круглосуточного дежурства, усталый и голодный как волк. А ей надо собираться в путь. Правда, он не говорит ей ни слова. Даже голоса никогда не повышает. Но Эрделинэ и без слов все понимает.

Однажды он купил сыновьям новые ботинки. А под вечер приоделся, взял Томи за руку и, гордый, пошел с ним в город. Андор, конечно, остался дома. Сидел у окна и смотрел им вслед. Может быть, он чувствует, что происходит в семье из-за него. Или ничего не понимает? Худенький, некрасивый и ростом не вышел. Иногда ей так хочется подбежать к сыну, обнять его. Но Эрделинэ сдерживается. Ведь они оба – ее родные дети. А вот Андор дороже ей. Может быть, потому, что больной? Все на свете бы отдала Эрделинэ, лишь бы мальчик стал нормальным. Томи совсем другой: шустрый, стройный. Она гордится им. Бывало, только отвернется, а мальчика и след простыл. Уже забрался на развалины старого замка. Стоит и машет оттуда матери. Всегда веселый, беззаботный. Андор никогда из дому не выходит. Хилый, словно картофельный росток. Как-то муж, придя с работы, спросил: «Что это у нас какой-то… мертвый запах?» После этого она три дня с ним не разговаривала.

Любимое занятие Андора – пачкать бумагу цветными карандашами. Именно пачкать, потому что в его мазне не видно проблеска мысли.

Кто-то постучал. Дверь открылась, и, внеся с собой шум улицы, вошла соседка Боднарнэ. Она опустилась на стул, сложила на коленях большие руки и строго посмотрела на чемодан.

– Никак опять уезжаете, соседка?

– А что делать…

– Ой, не по той дорожке идете, Эрделинэ! Лишь милосердный господь может смилостивиться над нами. А вы… даже не крестили Томи. Накличете гнев всевышнего, помяните мои слова! И кто бы подумал, что так поступит Эрделинэ, первой переступившая когда-то порог дома божьего!

Эрделинэ молчала. Милосердный бог. Крещение. Гнев всевышнего.

Сейчас это для нее пустые слова. Душа – словно высохший колодец. Бросишь камень – только эхо отдается. А когда-то одна только мысль о том, что ее единственный сын всю жизнь будет восхвалять бога, согревала ее сердце. Как жестоко бог посмеялся над ней. И в тот же день она вступила с ним в молчаливое единоборство.

Эрделинэ молча укладывает вещи Андора. Чего хочет эта Боднарнэ? Извлечь из ее несчастья выгоду для своей парафии[16]16
  Парафия – приход.


[Закрыть]?

Молчание становится тягостным, и, чтобы нарушить его, Боднарнэ говорит примирительно:

– И Андору было бы лучше, если бы всевышний призвал его к себе…

Эрделинэ резко выпрямляется. Ей кажется, что сердце ее стучит где-то в горле.

– Не смейте так говорить! А вдруг он понимает? И у него живая душа!

Об ее мальчике говорят как о какой-то вещи! Об Андоре, который когда-то считался самым одаренным среди своих сверстников.

– И все-таки я не советовала бы вам ехать, – говорит Боднарнэ, подымаясь. Она жалеет Эрделинэ. Хорошая женщина. Жаль, отвернулась от бога. А ведь было время – ее ставили в пример другим верующим.

В комнате остались только мать и сын. Эрделинэ любит оставаться с Андором наедине.

Правда, последнее время даже она забросила свои опыты. «Андорка, скажи, кто твоя мама?» – бывало, спрашивала его, и нож, которым она чистила картошку, замирал в ее руке. «Погляди, вот самолет! Это папа купил тебе. Хочешь стать летчиком? Слышишь, Андорка? Ле-тать! Ле-тать!»

В такие минуты она вся напрягалась, словно от ее напряжения что-то зависело. Она ждала, надеялась. Потом перестала. Как это сказал ей молодой врач? «Не жалейте сил, боритесь за сына». Но как бороться? Ведь даже врачи бессильны…

Взгляд Андора неподвижен, словно гладь стоячего озера. Правда, порой, очень редко, кажется, что-то мелькнет в нем, и даже по лицу пробежит легкая тень. Но тут же все исчезает. Будто кто-то в большой темной пещере зажжет на мгновение единственную спичку.

Еще не рассвело, а Эрделинэ с Андором уже отправились на станцию. Скрипит под ногами сухой снежок. Город спит. Поросшие виноградом горы сторожат его сон. Только на новом пластмассовом заводе гудят станки, выполняя свою таинственную работу. С хлебозавода доносится вкусный запах свежеиспеченного хлеба. Этот запах напомнил Эрделинэ детство, школу, горячие бублики на переменах. И она вдруг подумала, что за эти годы впервые вспомнила о детстве, о родителях. Словно все это выпало из памяти. Муж как-то сказал: «Почему ты все время в одном и том же платье?» А она даже не замечала этого.

Андор остановился возле освещенной витрины и уставился на цветные карандаши. И там, в Ленинграде, его интересовали только цветные карандаши.

Над городом гудит самолет.

– Смотри, Андорка! Помнишь, как ты любил запускать бумажного змея? Один раз нитка оторвалась и змей улетел. А я говорила тебе: «Не плачь, Андорка, научишься летать, поймаешь своего змея». Ты так обрадовался тогда, помнишь?

Кому она все это говорит? Сыну? Себе?

Андор поднимает голову и молчит.

По платформе бродят несколько пассажиров. Зимой городок живет тихо, как личинка в коконе, никто не любит трогаться с места.

Поезд стоял не больше минуты, они еле успели сесть в вагон.

Светает. Дремлют пассажиры. Лишь кое-кто изредка перекинется словечком. Эрделинэ держится в стороне. Она не любит, когда ее начинают расспрашивать, а потом жалеют. Да и устала она. Очень устала.

Но как ни старалась доехать в одиночестве, ей не удалось.

На одной из станций в вагон вошли молодые супруги с маленьким сынишкой на руках. Оглядевшись, они увидели пустую скамейку прямо напротив Эрделинэ и решительно направились к ней, веселые, беззаботные.

Эрделинэ встала и подошла к окну. Сумерки медленно рассеивались. Кое-где мелькали одинокие огоньки и тотчас же гасли. В утреннем тумане тонули дальние села. Вдруг эту мирную, сонную тишину как острием ножа разрезает давнее, забытое воспоминание.

Разорванная колючая проволока. Возбужденное, счастливое лицо Аннушки Долежал. И невыносимая боль. Библия. Вырванные листы, листы…

Кончились за окном сумрачные леса. Лениво раскинулись отдыхающие под снегом поля.

– Он отдаст тебе, не плачь! – словно из другого мира доносится до Эрделинэ голос молодой женщины.

Промелькнувший в окне телеграфный столб, казалось, ударил ее по лицу.

Эрделинэ обернулась. Андор отнял у мальчика игрушку и не хочет возвращать. Дети вцепились друг в друга. Покраснев от натуги, мальчик пытался отвоевать законную собственность.

Эрделинэ решительно направилась к сыну. В такие минуты уговаривать его бесполезно. Надо разжать пальцы и силой отобрать игрушку. Ей уже не раз приходилось так поступать. Но Андор неожиданно сам вернул игрушку мальчику.

Эрделинэ пытливо заглянула ему в глаза, – та же гладь неподвижного озера.

Вагон вздрагивает, и воспоминания перемешиваются, будто жребии в шапке. Колючая проволока. Вырванные листы.

– Андорка, хочешь есть?

Она мажет хлеб маслом. Как невыносимы эти испытующие вопросительные взгляды соседей. Хоть бы скорей приехать!

А поезд мчится все дальше и дальше. Новые города и новые села. И новые люди. Всегда новые…

В приемной клиники тоже новые люди. Сосредоточенные, исполненные надежды лица. Сейчас их примет профессор.

– Сначала он мне показался таким серьезным, строгим, я даже растерялась. А потом стал шутить…

Женщина только что вышла из кабинета. Она возбуждена, словно наэлектризована. Еще бы! Профессор сказал, что она совершенно здорова.

– Иди домой и рожай на здоровье! – весело добавил он на прощанье.

Ввозят женщину в коляске. На ее измученном лице теплится искра надежды.

Эрделинэ прижимает к себе сына. Порою ей кажется, что их все еще покачивает, как в вагоне. Но исчезли телеграфные столбы, исчезли и воспоминания. Мир остановился и замер, втиснутый в одну маленькую комнату.

Бесшумно открываются и закрываются двери. Видно, хорошо смазаны.

– Кончилась война, – рассказывает один из пациентов, – вернулся домой, но…

– Эрделинэ, ваша очередь.

Она торопливо ведет сына, так и не узнав, что там случилось после войны. Хорошо бы лечащий врач присутствовал при осмотре. Пусть бы молчал, только бы стоял рядом…

Эрделинэ садится против профессора. Чья-то жесткая рука сжимает ей горло. Трудно говорить.

– Да, Андор Эрдели – мой сын!

Только сейчас она заметила, какие в этой клинике высокие потолки. И в одесской такие же…

Эрделинэ смотрит на профессора. Кажется, она его уже встречала в какой-то клинике. Как его фамилия? В протертом до блеска оконном стекле отражается его лицо, и там оно кажется добрее и мягче.

Сестра задела локтем оконную створку, и лицо отодвинулось, поплыло.

– Расскажите-ка все по порядку. Спокойно. А потом мы решим, как быть.

Эрделинэ умоляюще поглядела на профессора. Все по порядку. В который раз! Опять бередить старые раны? Собирать вырванные листы? Хватит ли у нее сил?..

Седой профессор все понимает.

– И все-таки рассказывайте, – негромко говорит он. – А я тем временем осмотрю мальчика.

С чего начинать?

Аннушка Долежал мчится к ней и еще издали что-то кричит. Она машет, как флагом, своим полосатым платком: «Сына твоего нашли! Сына-а-а!»

Но Эрделинэ не понимает. Аннушка трясет ее за плечи. На мгновение все вокруг расплывается и падает. И снова становится на свои места. Только почему-то темнеет в глазах.

«Да не падай, пожалуйста, в обморок!» – словно издалека слышит она радостные голоса подруг.

Неужели нашелся? В тот страшный день их разлучили. Взмах полицейской дубинки – и кровь залила ее глаза. Она не видела расширенных от ужаса зрачков мальчика, не чувствовала, как он сжимал в кулачке клочок ее платья.

Нет, рассказ надо начинать не с этого… Сначала о том, что у нее родился здоровый, смышленый ребенок. Тот Андор, которого вместе с ней угнали в Германию, и этот, что стоит сейчас перед профессором, – небо и земля.

– Я нашла его еле живого, в лихорадке… – бормочет Эрделинэ. Как ни старайся, всего не расскажешь. – Он лежал на руках у медсестры. Она заботилась о нем, как о собственном сыне…

Память подсказывает все новые и новые картины.

«Беги скорее к сыну, глупая!» И она бежит. Платье цепляется за проволоку. Черт с ним! Андор жив! Жив ее мальчик! Кружится под ногами земля. Холодком прошла по сердцу тревога: почему подруги были как-то скованны, словно скрывали от нее что-то?

– Простите, – прерывает ее профессор. – Эта медсестра ухаживала за вашим сыном и раньше или только после освобождения?

Он ощупывает жалкое, худосочное тельце мальчика.

– Она ехала с нами всю дорогу, – говорит Эрделинэ, не замечая, что оставила без ответа вопрос профессора.

…В тот же день их посадили в поезд. Сколько чувств нахлынуло на нее, когда дрогнули колеса! Наконец-то она вознаграждена за все страдания. «Восхваляйте господа бога, ибо милость его бесконечна! Слава тебе, всемогущий, за то, что вырвал моего единственного сына из когтей дьявола», – шептала она со слезами благодарности. Значит, не напрасны были ее обеты. Теперь она сдержит их. Самой заветной мечтой ее было увидеть сына в поповской рясе. В море грехов человеческих такая судьба казалась ей чистой и возвышенной.

– В детстве он был веселый, шустрый, – продолжала Эрделинэ. – Такой же, как мой второй сын. Иногда вдруг пригорюнится. Он, видите ли, не хотел быть священником. «А кем же ты хочешь быть, сыночек?» – «Не знаю, мамочка. Хочется летать на самолете». Ему еще не было и пяти лет, а он уже научился читать и писать.

Профессор даже не поинтересовался, за что они попали в концлагерь. Это было немного обидно. Да ведь это у него не первый пациент, переживший войну. Перед ним прошли и русские, и украинские дети… Всех их фашисты хотели превратить в рабов. А за что она попала туда с Андором, Эрделинэ и сама не знает. Бывало, перед сном Аннушка и другие подруги спрашивали ее об этом. Но она лишь пожимала плечами. Разве это преступление – приютить на несколько дней несчастного беженца?

– На чем это я остановилась? – спросила она, чуть отодвигаясь: солнечный зайчик бьет ей прямо в глаза. – Да, только одну ночь продолжалось мое счастье. Сын спал. Покачивался вагон. А когда он проснулся, меня поразил его холодный, застывший взгляд. И сам он был весь словно оледеневший. Я тогда еще не видела, что все тельце его исколото шприцем. Медсестра говорила, что он должен был получить еще семь инъекций. А я так ждала, что проснется мой Андор и, как всегда, спросит: «Мамочка, сегодня тоже надо чистить зубы?»

Но я напрасно ждала…

Профессор заканчивает осмотр, дописывает историю болезни. Кто-то прикрыл окно, и тот профессор, который казался добрее, приветливее, внезапно исчез…

…Она вытащила из своих лохмотьев заботливо спрятанную библию и положила ее на колени сыну. Андор не проявил ни малейшего интереса. Она побежала за молоком. Поезд тронулся, и она долго металась из вагона в вагон, пока нашла своих. Потом ей удалось раздобыть какие-то сладости. Она кормила мальчика, целовала, ласкала, без конца твердила его имя.

Андор снова уснул.

И вдруг откуда-то из глубины сознания всплыла страшная мысль: может быть, было бы лучше, если бы он совсем не нашелся? Эта мысль привела ее в ужас. На остановке она вышла из вагона и побежала по перрону, сама не зная куда. Подруги бросились за ней. А она вовсе ничего не собиралась с собой делать. Просто бежать… Сама от себя… Вернулась и села рядом со спящим сыном. Он ли это?

Который раз она спрашивает…

Когда в вагоне все заснули, Эрделинэ стала читать библию. «И правдою твоей прославлены будут уверовавшие в тебя…» Дальше листы оказались вырваны. Она похолодела от ужаса. Пока ее не было, Андор изорвал библию. В эту минуту ветер ворвался в окно, подхватив вырванные листы, и понес их куда-то. Один, другой, третий… Листы закружились в воздухе и исчезли. И каждый лист словно уносил с собой кусочек прошлого. Хорошо бы поплакать, но глаза почему-то сухие. Ведь не плакала же она, когда провожала в последний путь свою мать.

– Перебрались мы на новую квартиру, – продолжала Эрделинэ. – Целый год возила я его на старую улицу, приводила в наш бывший двор. Думала, узнает свое любимое дерево или знакомый камень напомнит ему о прошлом. Но все было напрасно.

В кабинете тихо. Профессор сидит молча. Слушает ли он ее? Сейчас он скажет свое решающее слово. Он о чем-то спрашивает Андора.

– И все же я ждала, надеялась… А вдруг свершится чудо! К каким только врачам…

– Послушайте, Эрделинэ, – говорит профессор. – Когда я впервые видел вашего сына, я имел возможность лишь бегло ознакомиться с ним. Но уже тогда у меня сложилось определенное мнение. – Он взглянул ей в глаза. – Сейчас оно только подтвердилось. Я не вижу ничего утешительного. К сожалению.

Эрделинэ сидит точно окаменев. Хорошо, что кресло такое прочное, надежное. Разорванная колючая проволока. Крик Аннушки Долежал. Библия. Листы, всюду вырванные листы. Что бы сказал лечащий врач Андора, если бы он услышал эти слова профессора? А он твердит: «Не теряйте надежды, Эрделинэ!» Надо бы встать. Там ждут люди. Много людей. Сейчас очередь женщины, которую привезли в коляске.

– Пойдем, сыночек! – еле шевеля губами, говорит Эрделинэ, пугаясь собственного голоса.

Широко распахиваются двери. Ввозят женщину на коляске. Собрав все силы, Эрделинэ ободряюще улыбается ей.

На улице медленно падает снег. Мягко, бесшумно. Катаются на санках ребятишки. Томи, наверное, тоже катается. А может быть, и отец пошел с ним. Один из мальчиков запрокинул голову и, открыв рот, пытается поймать снежинку. Вокруг тихо, как в кабинете профессора. «Не вижу ничего утешительного. К сожалению. К сожалению… К сожалению…»

Андор проголодался. Они зашли в кафе, и Эрделинэ заказывает для него кофе с пирожным. Мальчик ест спокойно, с аппетитом, даже не глядя на мать.

А на улице по-прежнему идет снег. Густой, белый, пушистый. Он приятно холодит лоб, щеки.

Они снимают номер в гостинице. Горничная наполняет графин свежей водой. Гал-гал-гал – булькает в горлышке вода и замолкает.

Эрделинэ сидит в кресле, погрузившись в свои невеселые мысли. За окном темнеет. Загораются разноцветные рекламы. И комната наполняется причудливыми разноцветными бликами. Ну вот и всё! Всему есть предел. А она, глупая, надеялась. Но как спокойно отдал Андор игрушку тому мальчику! Вот о чем надо было рассказать профессору! Как же это так?.. Может быть, еще не поздно? Сейчас, немедленно! Позвонить…

Эрделинэ подняла взгляд и похолодела. Окно было открыто настежь, и Андор, перегнувшись вниз, что-то рассматривал, – наверное, разноцветные огни.

Она бросилась к нему. Мальчик, услышав шум, обернулся.

В темноте Эрделинэ стукнулась лбом в оконное стекло, испуганно вскрикнула. Зазвенели осколки.

Посадив сына на пол и чувствуя, как теплая жидкость заливает глаза, Эрделинэ нащупала рукой выключатель. Вспыхнул свет.

Андор молча смотрит на мать, словно видит ее впервые. Вдруг зрачки мальчика расширились. Лицо стало напряженным, как от мучительной боли. Сжатые какой-то невидимой силой, вырвались чужие слова:

– Los! Aufstehen! Hund!

В распахнувшихся дверях появилась горничная.

Все завертелось перед глазами Эрделинэ. Только бы не упасть. Она испуганно смотрит на сына, окровавленной рукой цепляясь за стену.

Андор дрожит, в ужасе уставившись на залитое кровью лицо матери. Как тогда… И вдруг, точно его ударило током высокого напряжения, он резко вскрикивает:

– Мама! – и бежит к ней.

У Эрделинэ подкашиваются колени. Дрогнула гладь неподвижного озера.