Текст книги "Небо остается синим"

Автор книги: Ласло Сенэш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Ради тебя, Агнесса

Третье письмо приходит от мужа за эту неделю. Он просит вернуться. Хотя бы ради дочки, Агнессы. Все письма начинаются словами: «Не понимаю тебя, Гайнал». Он никогда не понимал ее.

Гайнал Бартошнэ быстро идет по спящим пустынным улицам. Совсем недавно она даже в сопровождении мужа не решилась бы выйти из дому в столь поздний час. Все переменилось! Разве похожа эта маленькая худая женщина в потрепанном пальто на стройную, синеглазую, тяжелокосую красавицу Гайнал?

«Зачем ты это сделала?» – звучит в ушах чей-то знакомый голос. Гайнал убыстряет шаги, бежит от своих тревожных мыслей.

Холодный апрельский ветер завладел городом. Днем он прячется в окрестных лесах, а ночью, словно голодный зверь в поисках добычи, рыщет по городу.

Наконец-то центральная улица! Гайнал облегченно вздыхает. Странной кажется улица в этот ночной час. Витрины залиты ярким светом, а на них некому глядеть. Тротуары, на которых обычно суетится, пестреет народ, – пусты. И так необычна здесь эта тишина, что кажется, даже безмолвные манекены тяготятся ею, вот-вот они задвигаются, заговорят, засмеются, только бы нарушить тягостный покой.

– Глупенькая ты, Бартошнэ, – каждый день твердит ей соседка по цеху, за свою любовь к болтовне прозванная «сорокой». – Бросить такого мужа! Помяни мое слово, ты еще вернешься к своему благоверному, как миленькая вернешься!

Гайнал старается не обращать внимания на ее слова. Не до разговоров ей сейчас. Работа с непривычки так изнурительна!

Скоро месяц, как работает Гайнал на мебельной фабрике, в полировочном цехе. Трудно. Первые дни казалось, не хватит сил дотянуть до конца смены. Ныли руки и ноги, в глазах темнело, вот-вот упадет. Но она не падала, только вытирала со лба крупные капли пота.

Может, соседка права, напрасно она все это затеяла? Недавно вернулась Гайнал домой, усталая, разбитая, еле ноги волочила. Агнесса проснулась, взглянула на мать сонными глазами и спросила капризно и настойчиво:

– Когда мы поедем к папе?

«Правильно ли я поступила?» – в который раз спрашивала себя Гайнал, кусая губы.

На фабричной улице шумно и многолюдно, как днем. Спешат в ночную смену рабочие. Многие едут на велосипедах и мотоциклах.

– Подвезите! – раздаются шутливые девичьи голоса, а ходу до фабрики осталось несколько минут! Девушки забираются на багажник, острые шуточки летят по их адресу, старики лукаво улыбаются, вспоминая молодость, женщины смеются. Говор и смех гудит в узких улочках, как эхо в ущелье.

– Ты что сегодня такая кислая? Видать, от мужа здорово досталось! – шутит, догоняя Гайнал, знакомый станочник из художественного цеха.

Бартошнэ улыбается, от его шутливо-ласковых слов легче становится на сердце.

«Почему они все так веселы и доброжелательны? Уж не притворяются ли?» – ревниво думает Гайнал, вглядываясь в лица людей. Заступит на работу ночная смена, и на улице снова станет пусто и тихо, только фабрика, сопя и ворча, как добродушный бессонный зверь, будет охранять спящий город. В тишине особенно явственно слышен ее тысячемоторный гул, он льется по улицам, уплывает за город, теряется в лесистых карпатских склонах.

На фабричном дворе всё вверх дном – идет реконструкция корпусов. К одному пристраивают крыло, над другим возводят новый этаж. Бартошнэ пробирается между грудами кирпича, осторожно обходит ямы с известью. Большой двор, можно заблудиться! Над фанерным цехом плывут, серебрятся в свете фонарей мохнатые облака пара. Ветер рвет их на куски, несет по темному небу. В цехах кипят котлы, а в них, как гуляш в кастрюле, варятся огромные деревянные кругляки.

В свой полировочный цех Бартошнэ заходит последней.

– Ну-ка, Гайнал, покажи, что у тебя сегодня в сумке? – кричит через весь цех полировщица Сидоли. Все знают, что Бартошнэ никак не привыкнет есть по ночам, и подсмеиваются над ней: благородный желудок. Соседки суют ей то кусок колбасы, то копченого сала. Но Бартошнэ благодарит и отказывается.

В раздевалке толпится народ. Укладывая в шкафчики платья и надевая спецовки, женщины быстро обмениваются новостями:

– Слыхали? Наша Эржи должна была ехать с кружком самодеятельности в Чехословакию, а муж ее не пускает! «Или вместе едем, говорит, или сиди дома!»

– А мы к нему всем цехом пойдем, предъявим ультиматум!

Гайнал улыбается: откуда они всё так быстро узнают? А работают как ловко! Когда же она научится? Бартошнэ никак не может понять, что надо применять раньше – терпентин или шеллак? А пемза? Когда ее применяют: при первой прокладке или при второй? Недавно Гайнал испортила дверцу шкафа, но ее никто не упрекнул за это. Одна из полировщиц молча все переделала и, только закончив работу, проворчала негромко:

– Учи вас, завтра помиришься с мужем – и прощай фабрика. Не ты первая, не ты последняя!

И Гайнал не знала – сердиться ей или благодарить?

Смолкают разговоры, гудят машины, что-то выкрикивает мастер. Сигналит во дворе мотовоз, свистит маневрирующий поезд. Ночь словно войлоком окутывает фабрику: глуше звучат голоса, ровнее гудят машины…

Гайнал склонилась над дверцей шкафа, тряпка привычно скользит по деревянной поверхности, и снова неотвязные мысли роятся в голове. «Не понимаю тебя, Гайнал…» – всплывает в памяти. «Не понимаю…» – вторят станки. Кто, когда понимал ее?

Жизнь разворачивается перед ней, как широкая лента фанеры с кругляка на лущильной машине. Она вглядывается в прошлое, стараясь понять, когда же все началось…

…Тибор пришел за ней утром. «Так рано?» – удивилась она. А сама еще с вечера собрала свои вещи и всю ночь не спала от волнения и нетерпения. Потом попрощалась с теткой, окинула взглядом узкий и длинный двор. Почему ей запомнился желтый портулак у забора? Когда он вырос? Обычно в их садике цветы не росли, тетка говорила, что земля здесь соленая.

«Вот мы и дома!» – сказал Тибор, толкая высокую решетчатую калитку. Роскошный особняк, терраса, залитая солнцем, – неужели она будет здесь жить? Ей показалось, что она попала в царство роз. Белые, как девушки в подвенечных нарядах, розы, словно поджидая Гайнал, выстроились вдоль длинной, посыпанной желтым песком дорожки. Красные георгины покачивали тяжелыми, мохнатыми головами – может, предупреждали о чем-то?

– Это все твое, дорогая! – торжественно проговорил Тибор, широким театральным жестом обведя дом и сад.

Как прекрасна должна быть жизнь в этом красивом доме, среди благоухающих, ярких цветов! А муж уже нетерпеливо тянул ее за руку:

– Скорей, нас ждут!

На террасе их встретила младшая сестра Тибора – Клара. Она целовала и обнимала Гайнал. Правда, старшая – Мария не вышла к ней, приняла наверху, – так хозяйка принимает гостью. Мария прихрамывала на левую ногу, и Гайнал подумала, что ей, верно, трудно ходить по лестнице.

Первые дни она была так счастлива! Все казалось новым, веселым. Даже игрушечный паяц ласково улыбался со шкафа.

И вдруг… Она хорошо запомнила этот вечер. Гайнал поджидала мужа, он должен был возвратиться с работы. В доме тихо, прохладно и полутемно от приспущенных штор, все как обычно. Откуда же эта тревога, неожиданно закравшаяся в сердце? Гайнал вздрогнула и оглянулась: не подслушал ли кто ее мысли? Нет, вокруг только безмолвные стены да тяжелая, мрачная мебель. Мысль появилась и исчезла. И утром, на другой день, все шло как всегда. Она поливала цветы, подвязывала помидоры. Но в тот день работа доставляла ей особенное наслаждение, она словно заслоняла от нее что-то неясное, недоброе, о чем не хотелось думать. Гайнал оглядела сад: вокруг столько цветов, а в доме все вазы пустые. Она срезала несколько роз. Но едва вошла в столовую, как услышала в соседней комнате громкие голоса, шарканье ног, где-то сердито хлопнула дверь.

– Да как она смеет! – донеслось до нее.

Гайнал слушала затаив дыхание.

– Что она принесла в дом?! Вот придет Тибор…

Господи, кажется, это о ней! В чем она провинилась?

Гайнал была напугана, растеряна. Она заперлась в своей комнате и не выходила до обеда. Вечером Тибор сказал ей:

– Понимаешь, Гайнал, завтра первое сентября. В этот день за цветы хорошо платят, их прямо из рук рвут. Вот Мария и рассердилась. Не надо было срезать розы.

Понял ли тогда Тибор, что творилось в ее душе? Паяц на шкафу улыбался грустно и сочувственно. «Тибор, дорогой, ну скажи, что ты пошутил…» – мысленно умоляла она мужа. Но Тибор молчал и только жаловался, что ему не дают покоя боли в желудке. Гайнал бегала в аптеку, меняла грелки. Впрочем, ночь он проспал спокойно, а утром, словно ничего не произошло, сказал ей несколько безразличных слов и ушел на работу.

…Крупные капли пота падают со лба на полированную поверхность шкафа. Капля пота, капля терпентина. Тряпка размазывает их, а дерево послушно впитывает – и то и другое. Как ломит спину! Бартошнэ распрямляется, смотрит, как в соседнем цехе лущильная машина без конца разматывает кругляк. Тянутся длинные фанерные полосы.

…Снова лениво потекли дни, тихие и спокойные. Тибор помирил их с Марией, и казалось, все шло прекрасно. Гайнал твердо решила: надо приспособиться к укладу этого неприветливого дома. Приспособиться? Разве так должна рассуждать хозяйка, жена? Но она гнала прочь эту мысль. С утра Гайнал ходила за покупками. Иногда обходила полгорода, чтобы найти для Тибора кусок парной телятины. Он все чаще жаловался на недомогание, и врачи назначили ему строгую диету. А по вечерам Гайнал шила приданое: скоро у нее будет ребенок. Иногда спускалась в сад, ухаживала за цветами – они-то ни в чем не виноваты. С нетерпением поджидала Тибора: может, он расскажет, что творится в том мире, который захлопнула тяжелая узорчатая калитка. Но Тибор с каждым днем становился все сдержаннее и молчаливее. Он очень изменился, располнел. Гайнал иногда казалось, что муж стал ниже ростом. Только темные усики остались те же.

Теперь, когда она перебирала свою жизнь день за днем, год за годом, ей порою казалось, что ее тогдашние мысли и переживания были мелкими, незначительными. Из-за чего она, собственно, ушла? Кто в этом виноват? Злосчастный букет роз? Или, может, случай со шкафом? Ох этот шкаф! Пусть бы стоял себе где угодно. Но он заслонял окно, и в столовой всегда царил полумрак. Гайнал передвинула его. Что началось! Она и представить себе не могла, что ее невинный поступок вызовет у Марии такой припадок бешенства. Клара присутствовала при этой сцене. Она стояла бледная, испуганная и только покорно качала головой, поддакивая Марии. Клара давно превратилась в покорную тень своей старшей сестры. И в награду за эту покорность обрела спокойную жизнь. Тибор? Узнав о случившемся, он раздраженно сказал:

– Пора бы привыкнуть. Мы не одни тут живем!

– Тибор, дорогой, уйдем отсюда! – не выдержала Гайнал.

Но он ничего не ответил, схватил шляпу и, тяжело хлопнув дверью, ушел из дома.

А потом родилась Агнесса. Новые заботы, новые радости пришли в жизнь Гайнал. Как она была счастлива, впервые запев колыбельную песенку над коляской новорожденной! Ей казалось, что дочка прислушивается к ее пению, – это был их первый задушевный разговор.

Но появлялась Мария, и Гайнал умолкала. Она никогда не пела в присутствии золовки.

Так шли дни, недели, месяцы, так уходили годы. Гайнал научилась жить без цветов, без песен, без яркого солнечного света. Многие говорили, что она живет неплохо.

Однажды вечером Тибор сказал, что пригласил к обеду своего начальника. Какая суета поднялась в доме! Гайнал с удивлением видела, что Тибор бросает на сестер удовлетворенные взгляды. А когда приготовления были закончены и в коридоре уже дребезжал звонок, Тибор с несвойственной ему легкостью вскочил на кровать и снял со стены распятье, деревянное, почерневшее от времени.

Стол был заставлен яствами и напитками. О чем они разговаривали? Гайнал не помнит. Помнит только, что начальника усиленно угощали. А этот смех Тибора! Раньше она никогда не слышала, чтобы муж так смеялся. И Гайнал нет-нет да и взглядывала на стену, где над кроватью темнело пятно. Распятье сняли, а пятно-то ведь не снимешь!

Гайнал старалась оправдать мужа: Тибор не такой, как его сестры. Он хочет, чтобы в доме был мир и благополучие. Больной человек, ему нужен покой. Давно пора бы взяться за лечение. Тибор всегда знает, чего он хочет. Отец его был простым ремесленником, а он кое-чего добился в жизни. На работе его уважают. По вечерам он приносит домой целые вороха бумаг и сидит над ними не разгибаясь за полночь, что-то подсчитывает, водит карандашом по колонкам цифр. Иногда ему даже поручают провести политинформацию, и он готовится долго, старательно. А Гайнал не может удержаться от смеха: Тибор и политика – странно! Может, она не понимает чего-то? Имеет ли она право так строго судить его? Но она не могла относиться к нему с уважением. А уж о любви и говорить нечего. Как жить дальше?

Особенно огорчало ее, что Агнесса, единственная радость и надежда, пошла даже не в Тибора, а в его старшую сестру. Глаза, губы, движения – все неуловимо напоминало Марию, которая гордилась этим, ласкала и баловала девочку. «Хоть бы характером не была на них похожа!» – с тревогой думала Гайнал.

Сколько так прожила она? Восемь, десять лет?

Как-то раз утром Гайнал, как обычно, возилась с цветами. Ей понадобились грабли, и она пошла в маленькую комнатку, служившую чуланом, где хранился садовый инструмент. Открыв дверь, она с удивлением увидела, что комната занята – чужие вещи, чужие люди.

– Простите… – растерянно пробормотала Гайнал и ушла.

Мария сдала комнату временным жильцам. То, что Гайнал об этом не сказали, ее не удивило. Новые квартиранты работали на мебельной фабрике. Там они познакомились, полюбили друг друга и недавно поженились. Вскоре они должны были получить квартиру, а пока пришлось снять комнату.

Вечером Гайнал снова увидела их. Они шли мимо окна, запыленные, в рабочих комбинезонах. Впрочем, грубый комбинезон только сильнее подчеркивал стройную фигурку молодой женщины. А когда через некоторое время Гайнал выглянула в окно, она глазам своим не поверила: молодоженов словно подменили. Нарядные, умытые, они, улыбаясь, спешили к воротам. На другой день Гайнал узнала, что они ходили в театр. А когда она с Тибором была последний раз в театре?

Вернувшись с работы, Ица (так звали молоденькую квартирантку) жарила в саду, на керосинке, оладьи. Муж сидел на подоконнике и, болтая ногами, читал ей вслух какую-то книгу. Книга, видно, была веселая, потому что время от времени до Гайнал доносились громкие взрывы смеха.

– Нет, ты послушай дальше! – сквозь смех говорил Миклош и продолжал чтение.

Шипело масло на сковороде, запах жареного теста разносился по саду и аппетитно щекотал ноздри. Ица бросила мужу горячую лепешку, он ловко подхватил ее на лету и, обжигаясь, стал есть. Они снова смеялись.

Что-то больно резануло по сердцу. Гайнал поставила лейку и быстро пошла в дом, готовить мужу диетический ужин.

Теперь Гайнал старалась как можно больше времени проводить в саду. Ица подходила к ней, помогала полоть грядки.

– Вы, наверное, очень любите цветы? – говорила Ица, весело оглядываясь кругом. – Да они и в самом деле чудесные. Какие розы! А георгины? Я так рада, что попала в ваш дом. Миклош! – кричала она мужу. – Погляди, какая красивая роза, словно из красного бархата!

Обычно Гайнал любила работать в саду одна, но общество Ицы было ей приятно, она вспоминала своих подруг, беззаботные девичьи годы.

Молодожены ушли в заводской клуб, и дом опять опустел. А красную розу, которой так восхищалась Ица, Мария срезала и продала вместе с другими, самыми красивыми розами. Гайнал стыдно было после этого встречаться с квартирантами. Но они, казалось, ничего не заметили.

Миклош любил возиться с маленькой Агнессой. Он приносил садовую лестницу и, ловко подхватив девочку своей сильной рукой, лез с ней под самую крышу – там ласточки свили гнездо. Агнесса привязалась к жильцам, и стоило им возвратиться с работы, как она уже бежала в их комнатку, а иногда даже ужинала с ними.

К молодоженам часто приходили гости. Гайнал слышала смех и пение. «Как они там размещаются?» – с грустной завистью думала она и тихонько, чтобы, не дай бог, кто не услышал, подпевала. А Мария злилась.

– Не смей пускать туда девочку… – ворчала она. – Пьяницы!

Но разве Агнессу удержишь?

Гайнал возилась на кухне. В дверь постучали. Вошла Ица. Ей нужно было купить подарок подруге, которая выходила замуж. Не согласится ли Гайнал пройти с ней по магазинам?

– О, с большим удовольствием! – воскликнула Гайнал и тут же, спохватившись, оглядела кухню: не прибрано, кастрюли не помыты. Но руки уже сами развязывали фартук.

– А если муж придет? – нерешительно напомнила Ица.

– Ужин в духовке! – сказала Гайнал и сама испугалась своей смелости.

– Бесстыдница, даже о муже забыла… – проворчала ей вслед Мария.

До сих пор вспоминала Гайнал этот вечер. Ничего особенного не произошло, но она навсегда сохранила в душе ощущение праздника. Даже газированную воду с сиропом, которую они пили из автоматов, вспоминала с нежностью.

Вдруг все – и дом, и залитая солнцем терраса, и мужнины болезни, и брюзжание Марии – все отступило, стало далеким, как в перевернутом бинокле.

И только когда они снова свернули в переулок, где находился их дом, с лица Гайнал сбежала улыбка. Возле калитки увидела она Марию. Что ей нужно? Уж не ее ли она подстерегает? Но нет, Мария даже не посмотрела в их сторону. Воровато оглядевшись по сторонам, она схватила несколько плиток, которые привезли для ремонта тротуара, и исчезла в саду.

Гайнал не знала, куда глаза девать от стыда. Что скажет Ица? Но та опять ничего не заметила. А может, просто жалела Гайнал?

И снова все потекло своим порядком: ворчала Мария, шуршал по вечерам бумагами Тибор, знакомый слесарь вот уже который день чинил замки на воротах и калитке. Неужели так будет всегда?

Однажды она проснулась оттого, что ветер как-то особенно тоскливо скрипел чуланной дверью. Грустная догадка кольнула ее сердце. Гайнал вскочила с постели и стремглав сбежала по лестнице. Так и есть! Комната пуста. Одиноко жалось в углу старенькое плетеное кресло, брошенное Ицей.

Вечером Ица пришла прощаться.

– Все случилось так неожиданно, – словно оправдываясь, говорила она. – Мы и сами не ожидали.

Она пригласила Гайнал на новоселье.

А через несколько дней маленькая Агнесса, указывая пальцем на крышу, жалобно спросила у матери:

– А ласточек нет. Улетели. Почему, мама?

Гайнал поднялась от грядки, взглянула, куда указывала дочь, и на губах ее застыла виноватая улыбка…

…Гайнал обернулась, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. За спиной стояла соседка по цеху – Вирагнэ и внимательно следила за ее работой.

– При третьей прокладке касайся поверхности еле-еле, – говорила она. – Самыми кончиками пальцев.

Подошел мастер. Не говоря ни слова, провел рукой по дверце шкафа, словно смахнул невидимую пыль. Сегодня легче работается. Как красиво проступает рисунок на ореховой фанере! Кольца расходятся всё шире, шире, как круги по воде, когда в нее бросят камень…

…Тибор пришел домой пьяный. Последнее время это с ним случалось все чаще. «Как же так? – думала Гайнал. – Он же болен?»

– Думаешь, не вижу, что тебе плохо? – сказал он и криво усмехнулся. – А мне легко? Ничего, терплю.

Он приблизился к жене, дыша в лицо винным перегаром.

– Они только и ждут, чтобы мы убрались отсюда. Говорят, я тебя голую взял. Ну нет, мою долю получит в наследство наша дочь! – Он ударил себя в грудь и покачнулся.

Гайнал ничего не понимала. Доля? Наследство? И почему – голая? Вдруг словно молния сверкнула догадка: так вот в чем дело!

– Тибор, уйдем отсюда, сейчас же, сию минуту… Разбудим Агнессу. Ничего нам не надо.

– Ты… Что ты сказала?! – Гайнал попятилась, увидев перекошенное злобой лицо мужа.

Очнулась она поздно ночью. Рядом на кровати храпел Тибор, как был, в костюме, в ботинках. До утра она не сомкнула глаз. Что делать? В кроватке мирно посапывала Агнесса. На какую-то минуту дремота навалилась на Гайнал, и не то во сне, не то наяву ей представилось, как она прощается с Ицей. Глаза у Ицы веселые и немного озабоченные, и руку она жмет так, словно они должны встретиться, скоро встретиться. Ну конечно! Как она не подумала об этом раньше?

Через час Гайнал, держа за руку Агнессу, звонила в дверь к своим новым друзьям.

Ее встретили так, словно ничего не случилось. Ни о чем не спрашивали, ничему не удивлялись…

…В цехе горят яркие неоновые лампы, а за окнами уже светло. Дневной свет вливается в цех, смывает усталость. Движения работниц стали живее, возобновился разговор.

– Записывают на получение новых квартир, – сказал мастер. – Позавчера по этому вопросу из горкома были, вчера из профсоюза, сегодня не знаю откуда приедут.

– А ты, Бартошнэ, подала заявление? – спросила Вирагнэ. – Или ждешь, что тебе на блюдечке поднесут?

В дверях показался рабочий из соседнего цеха.

– Бартошнэ, на выход! – крикнул он. – Муж у проходной!

Гайнал вздрогнула, во рту у нее пересохло. Забыв закупорить бутылку со спиртом, она шла по цеху, боясь поднять глаза, ощущая на себе испытующие взгляды работниц.

– Через час я уезжаю, Гайнал, – вместо приветствия сказал Тибор. Воротник его пальто поднят, он ежится, точно от холода. Что с ним, уж не заболел ли?

– Сядем, – тихо сказала Гайнал, направляясь к скамейке.

– Меня посылают на полугодичные курсы – учиться.

Они долго молчали. Тибор нервно поглядывал на часы. Гайнал волновалась: она и ждала разговора и боялась его.

– Согласись, Гайнал, то, что ты сделала, – безумие. Пропадешь… – наконец заговорил Тибор.

Она ничего не ответила, только окинула мужа отчужденным взглядом.

Здесь, за проходной, тихо. Лишь ритмичный шум машин твердит о том, что время не стоит на месте. Надо торопиться, ее ждут в цехе. Утренний ветерок бережно шевельнул прядь волос на ее разгоряченном лбу. Взгляды их встретились. Где та теплота, которая когда-то связывала их? Почему исчезла она?

– Тогда… Тогда зачем же мы жили вместе? Целых десять лет… – глухо спросил Тибор.

На фабричном дворе маневрировал поезд. Тоскливо поскрипывали вагоны. «Зачем?» – спрашивали машины. «Зачем?» – вторила электропила.

– Ты не думаешь о ребенке! – Тибор ходит с последнего козыря. – Я только что был у нее. Я все видел.

Она не думает о ребенке? Нет, он так ничего и не понял.

Гайнал уходит, все глуше становятся ее шаги. Твердо ступает она по земле. Так ходят люди, которые хорошо знают, чего они хотят от жизни. Тибор смотрит ей вслед. А он? Предусмотрительный, расчетливый, тихий, знает ли он, что ему нужно?

Быстрый проблеск мысли на мгновение осветил его серое, осунувшееся лицо. Он тяжело поднялся и пошел в город. Хватит ли сил последовать за ней?